Очная ставка

Вероломное убийство калги и нурэддина буджакскими мирзами — Инает Герай отправляется из Крыма в Стамбул — Встреча Мурада IV, Инаета Герая и Кан-Темира в султанском дворце — Казнь Инаета Герая и Кан-Темира

По причерноморским степям вновь протянулась длинная полоса ханской конницы — но на этот раз всадники следовали в обратном направлении: к Крыму. Во главе вереницы шествовал хан, а замыкали ее покоренные буджакские улусы со своими предводителями. Наконец, впереди простерлась ширь Днепра. Хан с большей частью войска переправился через реку и свернул к Перекопу, а калге с нурэддином было поручено отвести буджакцев на их новые кочевья у Сют-Су. Ожидая, пока все улусы подтянутся к Днепру, Хусам Герай и Саадет Герай встали у крепости Джан-Керман. Начальники гарнизона вышли к ним навстречу с дарами и приветствиями — и братья, решив вознаградить себя за тяготы похода, проводили время в пирах, на которых обильно лилось вино. Вместе с принцами пировали и их новые товарищи — буджакские мирзы.¹

Наконец, все собрались, и Хусам Герай повел буджакцев к переправе. Наблюдая за ними, Саадет Герай подметил в поведении мирз нечто странное: Урак и Салман-Шах о чем-то таинственно перешептывались, а их улусы заметно замедлили ход. Нурэддин поделился своими подозрениями с братом — но Хусам Герай лишь пренебрежительно махнул рукой: мол, куда этим слабакам мечтать о заговорах, когда с ними нет Кан-Темира!² Братья оставили буджакцев переправляться, а сами отошли чуть поодаль и развернули свои походные шатры: переход на противоположную сторону они отложили до завтра. Посвятив вечер очередному пиршеству с щедрыми возлияниями, Хусам с Саадетом крепко уснули, и на лагерь опустилась тишина.

В предрассветный час их разбудили выстрелы и крики: лагерь калги и нурэддина был со всех сторон окружен наседающими буджакцами. Мирзы уже прорвали кольцо малочисленной охраны и рвались к шатрам. Хусам Герай спросонья вскочил на ноги и не успел выхватить оружия, как неприятели вцепились в него. Буджакцы жаждали его немедленной смерти — и здесь пришлось вмешаться вожаку заговорщиков, Салман-Шаху: древний обычай степи не позволял ни в каких обстоятельствах проливать кровь потомков Чингиза — ибо как народ будет повиноваться правителям, если каждому позволено поднимать на них руку? Обхватив Хусама и заслонив его средь сутолоки боя своим телом, Салман-Шах вскричал: «Не проливайте ханскую кровь — довольно уже и того, что мы их победили и опозорили!». Но взбешенные мирзы не слушались даже собственных начальников. Два брата, Кутлуша и Маметша, подскочили к Хусаму Гераю, и первый вонзил калге саблю в спину, а второй взрезал ему кинжалом грудь и на виду у всех умылся неприкосновенной кровью правителя. Саадет Герай, уже оседлавший коня и яростно пробивавший себе путь к бегству, увидел творящееся с братом, спрыгнул наземь, бросился к телу — и был тут же изрублен саблями.³

Совершив это злодеяние, мирзы поскакали назад, к Днестру, развернув вслед за собой и всех буджакских переселенцев с их кибитками и стадами. Отрядам, бросившимся на помощь калге из Джан-Кермана, осталось лишь хоронить покойников.

Жуткая новость о гибели братьев мгновенно достигла Инаета Герая. Она означала полный провал всех его смелых планов. Других ханских родичей на смену калге и нурэддину в Крыму не было — да если бы даже таковые и имелись, то заменить Хусама, чей вклад в стратегию восстания был не меньшим, чем ханский,⁴ в любом случае, не мог никто. Ждать помощи с севера тоже не приходилось: Владислав IV ясно показал свою волю к невмешательству в крымско-османский конфликт,⁵ а с казаками вместо союза вышло недоразумение: пока ханские войска с горсткой запорожцев стояли у Ак-Кермана, другие казацкие ватаги разграбили оставшиеся под Перекопом ногайские улусы. Узнав об этом еще в Буджаке, хан с калгой недоумевали, обращаясь к польским властям: как же так, мы в голодную зиму удержали от набегов такое множество людей, а казаки вероломно грабят нас? В итоге, прощаясь с Павлом Бутом на Днепре, хан задержал в Крыму двадцать человек из его отряда до тех пор, пока ущерб не будет возмещен.⁶

Хан в одночасье лишился обоих своих главных помощников — единственных, на кого мог полностью полагаться во всем Крыму. А стоять в одиночку против всей Османской империи не был способен ни один человек на земле. Крымцы подбадривали своего повелителя и уговаривали его вместе отомстить буджакцам⁷ — но что был для хана перепуганный собственной дерзостью Буджак, когда с моря на Крым уже надвигалась османская эскадра, а запасы пороха, четыре недели назад заказанные калгой у поляков, еще не прибыли в ханский арсенал. Отстреливаться от морской армады было некому и нечем.

Оставшись один, Инает Герай в одиночку принял и свой последний бой: он решил отправиться к султану и доказать ему в открытой беседе, что виновниками нынешнего противостояния являются вовсе не крымцы и их хан.

13 июня турецкий флот показался у берега и встал на якорь в Кефе. Вместе с янычарскими отрядами в Крым прибыл и новый хан, назначенный на смену Инаету. Как ни горько было Инаету Гераю получить известие об отставке, все же его могло утешать хотя бы то, что султан не рискнул воплотить в жизнь свой возмутительный замысел о превращении Крымского Юрта в обычную провинцию. Вопреки ожиданиям, новым ханом оказался не Шахин, а сын Селямета Герая — Бахадыр Герай. Новоприбывший правитель сразу же объявил, что не враждует с Инаетом Гераем, и если тот желает плыть в Турцию, то пусть отправляется в путь без помех и опасений.⁸

На следующий день Инает Герай отплыл в Стамбул.

Ждать султанской аудиенции довелось недолго. 1 июля Инаета Герая позвали во дворец, где османский султан, крымский хан и буджакский предводитель, наконец, встретились глаза в глаза. Инает Герай стал излагать длинный перечень смут, бедствий и разрушений в Крыму, вызванных бесчинствами неуправляемого мирзы. Кан-Темир не остался в долгу и перешел в наступление, обвиняя хана в мятеже против султана. Однако их доводы мало интересовали Мурада IV: он уже давно решил, чем должна закончиться эта очная ставка. Султан смотрел на человека, который еще недавно наводил на него страх; которого казарменная чернь прочила в османские падишахи, заклиная не упустить шанса: «Всех нас тяготит свирепость этого бесноватого султана, а сейчас такое подходящее время, какого Аллах и раз в тысячу лет не дает»...⁹

Выслушав обоих, Мурад IV обратился к Инаету Гераю: «Послушай, Инает Герай, мы ни в чем тебя не обделили, дав тебе и венец, и престол, и власть, а ты взамен того ответил неповиновением и неблагодарностью. Ты осаждал принадлежащие к моим богохранимым владениям город Кефе и крепость Килию и разорил их, ты несправедливо предал смерти Кефинского бейлербея, кади и многих мусульман. Разве за милости и внимание платят злом? Если ты не боялся моей сабли — то как же ты не побоялся гнева и возмездия Аллаха? Смертная казнь такого неблагодарного злодея может принести только огромную пользу религии и государству». Затем Мурад IV подал знак стражникам — и те, выведя Инаета Герая из зала, задушили его.¹⁰

Угроза смертью однажды уже звучала в султанском письме Инаету, но хан, уразумев ее как выражение крайнего гнева падишаха, не поверил в зловещую буквальность этих слов: ведь казнь османским султаном чингизидского хана представлялась современникам чем-то совершенно неслыханным, о чем ни в Турции, ни в Крыму никто не мог и помыслить. Требуя встречи с падишахом и, конечно, предвидя, что аудиенция может закончиться неблагоприятно, Инает Герай был готов к опале, к ссылке, к тюрьме — но никак не к казни.

Вовсе не гибель Кефинского наместника от рук Хусама и отнюдь не взятие Килии толкнули Мурада IV к такому поступку. Причина заключалась в другом: Инает Герай, несбывшийся кандидат в османские султаны, заставил Мурада испытать страх. Мало кто в мире мог всерьез напугать повелителя Османской империи — и если хану удалось сделать это, тем страшнее была уготованная ему расплата.

Похороны Инаета Герая были обставлены с торжеством: целая череда везирей и судей сопровождали его гроб от врат султанского дворца до главной столичной святыни — азиза Эюб-Ансари, где опоясывали себя «мечом Пророка» вступавшие на престол османские правители. Там и был похоронен первый в истории крымский хан, казненный по велению султана.¹¹

Мурад, несомненно, и сам понимал, какое вопиющее беззаконие сотворил на глазах всей империи. Подобное обхождение с ханом грозило вызвать новый бунт в Крыму — а разве к этому стремился султан, едва подавив мятеж Инаета? Положение следовало срочно исправлять, и поскольку убитого хана было уже не вернуть, султану пришлось придумывать иные способы умиротворить крымцев. И такой способ нашелся. Поразмыслив, Мурад IV не без оснований решил, что подходящим воздаянием за казнь Инаета Герая может стать лишь смерть столь ненавистного Крыму буджакского вождя. Как ни полезен был Кан-Темир падишаху, постоянное заступничество за него начинало обходиться Османской державе слишком дорого — да и сам мирза уже давно раздражал многих при стамбульском дворе своим стремлением занять место в кругу османских вельмож.

В эти дни Кан-Темира переполняли противоречивые чувства. С одной стороны, сбывалась его мечта: он, подобно Эдиге, стал истинным распорядителем ханского трона. Один его враг уже истлел в Эски-Юрте, второй остывал в могиле на Эюб-Ансари, а третий продолжал томиться на Родосе — ведь это именно Кан-Темир убедил султана поставить ханом не Шахина, а Бахадыра,¹² ставшего отныне вечным должником своего буджакского покровителя. С другой стороны, султан окончательно утвердился в решении отселить Буджакскую Орду подальше от Польши, а Кан-Темира отправить в Анатолию, дав ему в утешение пост наместника над провинцией Кара-Исар.¹³ Давняя мечта придунайских пашей осуществилась; и Кан-Темир отнюдь не был рад этому: ведь расстаться с Буджаком означало для него утратить основу своей мощи — свою орду, чьи воинственные улусы беспрекословно подчинялись ему как родовому старейшине.

Готовясь к отбытию в Кара-Исар, Кан-Темир разместился в одном из пригородных дворцов на азиатском берегу Босфора. Три его старших сына, Ай-Темир, Туй-Темир и Джелял, остались в Буджаке, а младший отпрыск, Усеин, проживал при отце. Следуя примеру родителя, юный мирза не считал нужным сдерживать свой буйный нрав и вел себя в турецкой столице, по отзывам османов, словно в степных аймаках. Пристрастие к разгулу довело его до беды: в одной из пьяных драк Усеин-мирза убил стамбульского жителя.¹⁴ Быть может, в другое время ему и спустили бы это с рук, но теперь, когда султан задался целью извести Кан-Темира, делу был дан полный ход. Усеина судили без всяких поблажек, приговорили к казни и отсекли ему голову, а тело погрузили на телегу и отправили к отцу. Увидев у своих ворот похоронную повозку, убитый горем Кан-Темир в отчаянии не удержался от угроз в адрес падишаха. Так у Мурада IV появился верный повод обвинить его в измене.

В тот же день, 10 июля, к жилищу Кан-Темира направился султанский служитель. Постаревший степной богатырь явно утратил былую бдительность, не раз спасавшую его от гибели в прежние годы. Открыв гостю дверь и впустив его в дом, Кан-Темир принял ту же смерть, что девять дней назад постигла Инаета Герая: мирза был удушен толстым шелковым шнуром.¹⁵

Эти полные трагизма события, развернувшиеся по ту сторону моря, произвели сильнейшее впечатление на весь Крымский Юрт. И на полуострове, и в окрестных степях люди скорбели о погибших.

В ногайских улусах, без сомнения, было пролито много слез по поводу предательского убийства великого героя, превратившего Буджак чуть ли не в отдельную державу, с которой поневоле считались и Крым, и Польша, и Турция. Было очевидно, что без Кан-Темира слава вольного степного улуса стремительно померкнет. Нет, не к добру молодые мирзы ослушались у Днепра Салман-Шаха: разлитая кровь Чингиза взывает к мести, и вот, уже начала мстить...

Пока степняки оплакивали своего вождя, в Крыму от села к селу разлеталась весть о прискорбной участи Инаета Герая. Жители полуострова были потрясены свершившимся: как писали современники, «земля содрогнулась от горя, а люди слагали скорбные плачи, ибо лишились такого прекрасного правителя, благороднейшего султана, который расцвел, словно весенний цвет, и вскоре вновь исчез с глаз людских».¹⁶

Примечания

1. Korespondencja Stanisława Koniecpolskiego, s. 372; В.Д. Смирнов, Крымское ханство под верховенством Отоманской Порты, с. 374—375. Джан-Керманом в XVII в. называли бывший Ак-Чакум (Очаков).

2. В.Д. Смирнов, Крымское ханство под верховенством Отоманской Порты, с. 375; Korespondencja Stanisława Koniecpolskiego, s. 372.

3. А.А. Новосельский, Борьба Московского государства с татарами, с. 249; В.Д. Смирнов, Крымское ханство под верховенством Отоманской Порты, с. 375; Korespondencja Stanisława Koniecpolskiego, s. 370, 372; Grausame Zeiten in der Moldau. Die Moldauische Chronik des Miron Costin, 1593—1661, übers, und komment. von A. Armbruster, Graz—Wien—Köln 1980, s. 147; M. Berindei, La Porte ottomane face aux cosaques zaporogues, 1600—1637, p. 305.

4. Каменецкий староста Миколай Потоцкий писал: «На этих двоих [Хусаме и Саадете Гераях] и зиждился наш союз с ханом, который во всем поступал согласно их мысли» (Korespondencja Stanisława Koniecpolskiego, s. 371). О роли Хусама Герая как главного идеолога восстания говорили и османские историки (Collectanea z dziejopisów tureckich rzeczy do historyi polskiej służących, wyd. J.S. Siękowski, t. I, Warszawa 1824, s. 195; В.Д. Смирнов, Крымское ханство под верховенством Отоманской Порты, с. 376).

В некоторых источниках гибель Хусама и Саадета Гераев выступает как главная причина отказа хана от дальнейшего сопротивления: так, в Польше говорили, что Инает Герай, потрясенный смертью братьев, добровольно отрекся от трона (B. Baranowski, Polska a Tatarszczyzna w latach 1624—1629, s. 85, prz. 3).

5. С другой стороны, после успехов Инаета Герая в Буджаке Владислав IV стал вести себя более решительно: король даже выразил в письме согласие помочь хану войском, чего ранее избегал (B. Baranowski, Polska a Tatarszczyzna w latach 1624—1629, s. 83—84). Однако полностью полагаться на эти обещания Инает Герай, очевидно, уже не рисковал.

6. Korespondencja Stanisława Koniecpolskiego, s. 356, 357, 358, 366—367; M. Грушев-ський, Історія України—Руси, т. VIII, ч. І, с. 246. С. Конецпольский, обращаясь к королю, присоединялся к возмущению хана: «Ущерб, нанесенный казаками в Крыму, заслуживает наказания. Ибо если хан сумел удержать близ наших границ до полутора сотен тысяч диких татар так, что даже и курица в наших землях не пропала, то тем более этим разбойникам не следовало грабить имущества наших союзников, положившихся на мир с нами» (Korespondencja Stanisława Koniecpolskiego, s. 373).

Следует заметить, что 1635—1638 гг. были периодом роста противоречий как в отношениях казачества с правительством Речпосполитой, так и внутри самого казацкого сословия. В казацкой среде существовало несколько групп влияния, проводивших разную полтику: одни стремились сохранять лояльность к правительству, а другие добивались самостоятельности. Этот раскол объясняет рассогласованность действий казаков, когда одна их часть сражается на стороне хана, а другая устраивает набеги на Крым.

7. А.А. Новосельский, Борьба Московского государства с татарами, с. 249.

8. А.А. Новосельский, Борьба Московского государства с татарами, с. 249.

9. Korespondencja Stanisława Koniecpolskiego, s. 369.

10. В.Д. Смирнов, Крымское ханство под верховенством Отоманской Порты, с. 377.

11. В.Д. Смирнов, Крымское ханство под верховенством Отоманской Порты, с. 378. Халим Герай говорит о другом месте захоронения хана: кладбище Яхья-эфенди в окрестностях Бешик-Таша (Халим Гирай султан, Розовый куст ханов или История Крыма, с. 59).

12. Korespondencja Stanisława Koniecpolskiego, s. 378. То, что ханом был назначен не Шахин Герай, а Бахадыр Герай, стало неожиданностью для всех. Еще в конце мая, т. е. за несколько дней до прибытия Бахадыра Герая в Крым, молдавский господарь Лупул, сообщая в Польшу новости из Стамбула, говорил, что османская эскадра доставит на трон Шахина Герая (Korespondencja Stanisława Koniecpolskiego, s. 375). Кан-Темир, разумеется, был категорически против воцарения этого своего кровного врага.

13. Collectanea z dziejopisów tureckich rzeczy do historyi polskiej służących, s. 243; Korespondencja Stanisława Koniecpolskiego, s. 374, 378; M. Berindei, La Porte ottomane face aux cosaques zaporogues, 1600—1637, p. 306.

14. Collectanea z dziejopisów tureckich rzeczy do historyi polskiej służących, s. 243; В.Д. Смирнов, Крымское ханство под верховенством Отоманской Порты, с. 378. Польские источники уточняют: жертвой Усеин-мирзы пал один из татарских мирз, проживавших в Стамбуле (B. Baranowski, Polska a Tatarszczyzna w latach 1624—1629, s. 81).

15. Collectanea z dziejopisów tureckich rzeczy do historyi polskiej służących, s. 243—244; В.Д. Смирнов, Крымское ханство под верховенством Отоманской Порты, с. 378. Даты в этом повествовании приведены согласно хронике Наимы, цитируемой в первом из двух вышеуказанных трудов. О том, что Кан-Темир был казнен за угрозы в адрес султана, упоминал и польский посол (Wielka legacja Wojciecha Miaskowskiego do Turcji w 1640 г., opr. A. Przyboś, Warszawa — Kraków 1985, s. 172.

16. E. Schütz, Eine armenische Chronik von Kaffa, s. 155. Эти слова армянского священника из Кефе отражают армянскую традицию слагать и исполнять продолжительные ритуальные плачи на похоронах, своего рода произведения народной поэзии.