Послесловие

Воплощение замысла оказалось значительно слабее того импульса, во многом бессознательного, тех чувств, которые лежали в его основе. Разумеется, они были не единственными. Ощущение ослепительного открытия от книги моего университетского учителя Михаила Николаевича Тихомирова «Средневековая Россия на международных путях» 1966 г. заронило зерно интереса к южным связям Руси. Но книга 1980 г. «Русское государство в системе международных отношений конца XV — начала XVI в.» получилась — увы — однобокой, что наглядно показали исследования Ю.Г. Алексеева и В.Д. Назарова. И это вызвало очевидную научную необходимость обращения к русско-крымским отношениям.

Крым для меня — земля далеких праотцев, такая же, как Русь в домонгольском понимании этого термина. С детства с портрета прадеда, Аркадия Петровича Черного, смотрел на меня татарин, наградивший автора широкими скулами и любовью к лошадям, которых он разводил в Орловской губернии. А один из сыновей — вылитый портрет отца — сам приходил в дом до начала 60-х гг. Из южных краев XIX в., конкретно, Липецка происходили и обе бабушки. В рассказах бабушки по матери — Анны Эпафродитовны, урожд. Лодыгиной, вечно упоминался Усть-Медведицкий монастырь, где настоятельницей была ее крестная мать, а также «подвиги» деда — Валентина Аркадьевича там же («слуга царю, отец солдатам» прятался от донской жары в монастырские погреба). Не чужда автору и другая «украина», на которую, как и на северо-восточную Русь, совершали набеги мои далекие татарские предки. С детства я слышала передаваемые шепотом рассказы о каком-то майорате в Галиции или на Черниговщине, скорее всего, мифическом, а Петр Андреевич Зайончковский, приведя нас, студентов, к себе в «Горьковку» (Научную библиотеку МГУ) на занятия библиографией, напугал меня (это ведь рубеж 40—50-х гг.), сходу разыскав среди чинов Киева середины XIX в. какого-то Хорошкевича (спустя несколько десятилетий С.В. Думин неожиданно сообщил о своей находке. Оказалось, Петр Андреевич был прав: мой родственник, Федор Иванович, участник первой Отечественной войны, чем-то ведал в этом городе). Подсознательное чувство причастности — личной или через предков, к порой довольно мрачному водовороту межнациональных отношений на юге Руси и в Крыму было гнездившимся в подкорке и далеким от понимания разумом фоном замысла книги. Это сейчас, в середине 2000 г., я могу рассказать словами неотрефлектированные и неосознанные ощущения первой половины жизни.

В 80-е же годы более отчетливы и ясно выражены были другие чувства: любовь к миру детства и населявшим его людям. Крым — оазис безоблачной радости, солнца и спокойствия. Дети — двоюродные сестра, брат Юрочка, бабушка Манефа Аркадьевна, иногда отец и я в Алуште в середине 30-х гг. Помимо моря и всего, что с ним сопряжено, например, тогда еще возможной ловлей огромных крабов, — первое соприкосновение с миром «чужого» — татарские улочки, образованные высокими каменными стенами домов и заборов, незнакомые одежды, непонятный говор и рыцарски благородное и уважительное отношение к татарам Леонида Николаевича, прививавшего подобное отношение не только к ним, но и ко всем «малым» национальностям — первые уроки подлинного и ненавязчивого интернационализма. Потом были поездки вдвоем с сыном, вдвоем с мужем — но уже в другой Крым, в степные районы, некогда населенные татарами, и в Форос, тогда памятный больше всего зимовками там Александра Александровича Зимина в конце 70-х гг. А по иронии судьбы мои внуки оказались еще более связаны с районами Поля: предки одного деда родом из огромного Воронежского села Грибановка, а другого — из ближайшего к Усгь-Медведицкому монастырю Урюпинска.

Работая над книгой, я думала не только о Руси и Крыме XV—XVI вв. и Поле, разделявшем и своеобразно соединявшем Крым и Русь, но и о тех близких и дорогих людях, с которыми связаны мои представления о Крыме. Большинства их нет, их унесла естественная или ускоренная обстоятельствами советского строя жизнь. Лишь Юрочка, обаятельно мягкий и деликатный, бесконечно талантливый Юрий Сергеевич Черный, не дожил даже до совершеннолетия, не став ни музыкантом, ни географом, о чем мечтал. Он погиб в неполные 17 лет под Смоленском в сентябре 1943 г.

И совсем в заключение: хотелось бы только надеяться, что во всем этом регионе Восточной Европы, а не только ограниченном треугольником Москва—Крым—Львов, наконец-то воцарится прочный мир и никогда больше не прольется кровь всех моих соотечественников и сородичей, а внуков — Арсения, Ивана и Петра Федориных минует участь Юрия Черного.