Предисловие

Светлой памяти моего отца

История Крыма в XX в., как и всей страны, насыщена драматическими событиями. Особенно щедрой на них выдалась первая половина столетия. Революционные потрясения, войны, безумные социальные эксперименты, репрессии, голод — вот внешний фон, на котором десятилетиями проходили жизни миллионов людей.

Разные антигосударственные силы уже в XIX в. старались пошатнуть российскую монархию. Она выстояла в революции 1905—1907 гг., но затем рухнула в одночасье в начале 1917 г. Рухнула, на шаг не дойдя до победы в Первой мировой войне.

С этого момента ранее сдерживаемые и дремлющие разрушительные процессы в обществе пробудились, и стали быстро набирать силу. Пришедшее на смену монархии Временное правительство оказалось не в состоянии справиться с ними, а даже напротив, способствовало их развитию.

Всячески поощряя «революционность», вставшие у кормила власти деятели, сами того не желая, открыли дорогу более радикальным элементам. Воспользовавшись предоставленной им возможностью открыто выступать перед массами и впервые получив практически безграничное поле деятельности, эти разрушительные силы вырвались на авансцену политической жизни и быстро завоевали лидирующие позиции.

Одной из таких радикальных антигосударственных политических группировок была партия большевиков, РСДРП (б), возглавляемая Владимиром Лениным. Поставив своей целью захват власти в России, ленинская партия отрицала российскую государственность, рассматривая страну и ее население лишь как плацдарм мировой революции. Это отличало большевиков от остальных левых партий, чьи замыслы в большинстве своем не шли дальше установления желаемых порядков в России и не предусматривали ни военного поражения (путем «превращения войны империалистической в гражданскую»), ни разрушения прежних государственных институтов — то есть всего того, к чему призывали Ленин и его партия, и что они, придя к власти, воплотили на практике.

Идеолог «перестройки» академик Александр Яковлев (сам бывший высоким функционером КПСС) назвал большевизм «социальной болезнью XX века» и дал ему свое оригинальное определение:

«С точки зрения исторической, большевизм — это система социального помешательства, когда были физически уничтожены крестьяне, дворянство, купечество, весь слой предпринимателей, духовенство, интеллектуалы и интеллигенция; это "крот истории", вырывший братские могилы от Львова до Магадана, от Норильска до Кушки; это основанная на всех видах угнетения эксплуатация человека и экологический вандализм; это — античеловеческие заповеди, вбиваемые с беспощадностью идеологического фанатизма, скрывающего ничтожемыслие; это — фугас чудовищной силы, который чуть было не взорвал весь мир.

С точки зрения философской — это субъективное торможение объективных процессов, непонимание сути общественных противоречий; это мышление категориями социального нарциссизма и рефлекторное неприятие любого оппонента; мегатоннаж догматизма, промежуточный и конечный результат потребительски-расчетливого отношения к истине.

С точки зрения экономической — это минимальный конечный результат при максимальных затратах в силу волюнтаристского отрицания закона стоимости; анархия производительных сил и бюрократический абсолютизм производительных отношений; консервация научно-технической отсталости; нарастание застойных явлений; уравниловка как универсальный, может быть, единственный способ "винтикообразить" людей.

В международном плане он является явлением одного порядка с германским нацизмом, итальянским фашизмом, испанским франкизмом, полпотовщиной, с современными диктаторскими режимами, каждый имеет свои особенности, но суть остается одной и той же»¹.

Приведенная характеристика не безупречна. Не надо уравнивать большевизм (и его азиатские разновидности) с национал-социализмом, и тем более с другими европейскими диктатурами XX века.

При всех напрашивающихся параллелях с германским национал-социализмом (главным образом в отношении практикуемых методов), советский коммунизм имел одно существенное отличие.

При всей своей кровожадности и преступности, гитлеровская Германия не порывала с собственной исторической, национальной и культурной традицией и сохраняла преемственность с прежним политическим строем (Веймарской республикой), в то время как в основе коммунистической власти лежало последовательное отрицание старого. Если германские национал-социалисты не практиковали тотальное уничтожение собственной национальной элиты, обратив агрессию на другие народы, то в основе утверждения власти большевиков лежало уничтожение прежнего элитного слоя (с последующей заменой его коммунистической антиэлитой), а также наиболее инициативных представителей среди других общественных групп.

В этом плане наиболее подходящей аналогией для «практики» советского коммунизма (особенно в первые годы) служат не злодеяния гитлеровцев в годы Второй мировой войны, а ужасы правления «красных кхмеров» в Камбодже. Именно полпотовщина лает наглядное понимание того, что на заре своего становления представлял собой большевизм. Специфические отличия в проводимой политике, а также то, что в последние десятилетия суровость коммунистического правления в СССР заметно смягчилась, в данном случае не существенны.

Воспользовавшись внутренней смутой, вызванной падением российской монархии, стремясь во что бы то ни стало утвердиться у власти, Ленин и его партия занялись разнузданной демагогией, обещая немедленный мир и справедливое решение всех социальных проблем. При этом в агитацию большевиков входили не только пораженчество и щедрые посулы грядущего «рая». И то, и другое сопровождалось призывами к неповиновению и расправам нал офицерами, апеллированием к низменным человеческим чувствам — ненависти, зависти, жажде мести.

То, что в последние месяцы существования российской монархии (отдельные эксцессы нижних чинов в отношении офицеров отмечались уже в 1916 г.) и в феврале-июне 1917 г. было преимущественно неконтролируемыми вспышками ненависти, по мере завоевания большевиками политического господства приобретало характер все более организованный и осознанный.

Фактическое бессилие Временного правительства в борьбе с разложением и анархией, вкупе с фанатичной приверженностью ведущих его деятелей идеям «революционной демократии» (слепое следование которым в условиях войны было гибельным) — явились одной из главных причин растущей криминализации общества и распространения левого экстремизма. Воспользовавшись создавшейся в стране обстановкой, именно большевики вооружили темные массы идеей, оправдывающей самые страшные преступления.

Наиболее емко механику и сущность процесса завоевания ленинцами господства в межреволюционный период и последующие за ним годы охарактеризовал в одной из своих поздних работ русский философ Иван Ильин:

«Мировая война 1914—1918 гг. потребовала от русского народа чрезвычайных напряжений и жертв, а главное, несоблазненности и несоблазняемости частным прибытком: нужна была воля к победе, а не к имущественному переделу; необходимо было государственное чувство и великодержавное понимание, а не классовая зависть и ненависть, не мстительное памятозлобие, подземно тлевшее еще от эпохи крепостного права. События снова поставили русский народ на распутье, как уже не раз бывало в его истории. И было опять два пути, две возможности; или, по слову летописи, "грозно и честно нести дело" России, или же начать "Русь нести розно". Русский народ не выдержал искушения, не справился с соблазном и пошел по второму пути, подсказанному большевиками. Индивидуализированный инстинкт восстал против духа, не внял его призывам, отверг его заветы и предпочел (как говорили тогда) "похабный мир" и всенародный имущественный передел.

Все дальнейшее было этим предопределено. Массы доверились тем, кто их повел по второму пути. А те, которые зазвали их на этот путь, никогда и не помышляли о России с творческим патриотизмом и никогда не ценили личного начала (ни в инстинкте, ни в духе). Готовился великий обман: массы помышляли о частном прибытке, о частной собственности, об избавлении от непонятного им исторически-государственного "пресса" и о смутно воображаемой "народной власти"; а коммунисты готовили и дали массам — отмену частной собственности, хозяйственное разорение, исторически невиданный и неслыханный (тоталитарно-террористический) зажим государственного пресса и новую антинациональную и противонародную привилегированную "элиту" ("компартия").

В результате этого русский человек, начавший революцию в качестве инстинктивно-индивидуализированного бунтовщика, заканчивает ее в качестве инстинктивно и духовно коллективизированного раба. Большевизм был только соблазном; настоящим замыслом был коммунизм. Надо было взбунтовать русского гражданина, чтобы превратить его в крепостного пролетария. Надо было сделать ставку на разнуздание индивидуального инстинкта — чтобы захватить власть; чтобы в дальнейшем раздавить всякую индивидуализацию — как инстинктивную, так и духовную; чтобы подорвать и искоренить (по возможности) всякую духовность — как личную, так и примитивно-коллективную; чтобы коллективизировать инстинкт, оторвать его от духа и закрепить эту коллективизацию нищетою, голодом и страхом. Коммунистическая партия может быть уподоблена свирепому "ордену" (в смысле орденской организации), но только рабовладельческому ордену, без Бога, чести и совести; а режим, созданный ею, подобен огромной рабовладельческой колонии, построенной на искоренении лично-инициативного (инстинкт!) и лично-творческого (дух!) начала и на попытке превратить человека из одухотворенного организма в духовно опустошенный, но покорный механизм.

Такова трагедия русской революции»². (Выделено мной — Д.С.)

Будучи одинаково применимым ко всей территории бывшей огромной империи, описанный выше процесс завоевания большевиками контроля над массами на первоначальном своем этапе в каждой отдельной местности имел свои специфические черты.

О том, как это происходило в Таврической губернии и Крыму, рассказывается в настоящей работе.

Накануне революционных потрясений 1917 г. и в первые месяцы после падения российской монархии население региона не отличалось большой политической активностью. То же можно сказать и о личном составе Черноморского флота. В недавнем прошлом сыгравшие заметную роль в антиправительственных выступлениях 1905—1907 и 1912 гг., моряки-черноморцы хотя и отнеслись с одобрением к известию об отречении императора Николая II, однако не восприняли это событие как повод для пересмотра поставленных перед ними текущих задач. Напротив, в первые месяцы после Февральской революции широкое распространение среди экипажей судов и Севастопольского гарнизона получило т.н. «революционное оборончество» — идея продолжения войны «до победного конца» во имя защиты демократии и свободы.

В этой обстановке влияние большевиков среди населения Таврической губернии, и в особенности — среди моряков Черноморского флота, поначалу было ничтожным. Более чем где-либо уступавшие другим левым партиям численно и не располагавшие грамотными пропагандистами, крымские ленинцы за считаные месяцы совершили качественный рывок вперед, уже летом 1917 г. получив широкое представительство в местных органах власти и обретя все возрастающее влияние на солдатские и матросские массы.

Важно при этом отметить, что политические успехи РСДРП (б) не были результатом стечения обстоятельств, но обеспечивались слаженной работой всех ее звеньев. Именно так происходило завоевание большевиками господства на Черноморском флоте и в Севастополе. Имея в своем распоряжении значительные военные и людские ресурсы, в межреводюционный период город стал главной мишенью пропагандистской деятельности ленинцев, а после Октябрьского переворота сделался подлинным форпостом большевиков. Отсюда сторонники коммунистической власти повели наступление на соседние города, используя для этого военные корабли, отряды красногвардейцев и моряков.

Именно поэтому повышенное внимание в настоящей работе прежде всего уделено событиям в Севастополе. Процессы, происходившие здесь в марте—декабре 1917 г., во многом стали определяющими в деле дальнейшей большевизации края.

Оговоримся, что применительно к первой попытке установления в регионе режима военно-коммунистической диктатуры определение «большевики» является в известной мере условным, т.к., помимо ленинцев, в состав советских властных структур входили левые эсеры и анархисты. Но, несмотря на отдельные разногласия, союзники следовали общему курсу, определяемому, в том числе, и декретами Совнаркома. Это положение сохранялось до самого падения советской власти в губернии в мае 1918 г.

Пристальное внимание событиям в Севастополе уделено еще и потому, что в 1917 г. этот город стал первым, открывшим в Крыму мрачную страницу террора. Именно здесь, задолго до придания массовым убийствам «врагов революции» официального статуса, были замучены десятки людей.

Тем самым был подан своеобразный «пример» другим регионам бывшей Российской империи, задан тон дальнейшей эскалации жестокости и насилия.

Особенностью крымского террора 1917—1918 гг., по крайней мере, в первое время, было преобладание в нем «стихийного» элемента. Проводниками и творцами террора выступали распропагандированные соответствующим образом солдаты и матросы, примкнувшие к ним люмпенизированные и уголовные элементы.

Чекист Мартын Лацис откровенно писал об обстановке конца 1917 — начала 1918 гг.:

«В те дни объявить гражданина врагом народа было равносильно присуждению к смерти. Революционное правосудие не было еще введено в рамки советского аппарата. Каждый революционно настроенный гражданин считал своей высшей обязанностью расправиться с врагами народа»³. (Выделено мной — Д.С.)

Однако при всей своей кажущейся стихийности акты насилия объективно способствовали все большему укреплению позиций большевиков, вытеснению их противников из властных структур и установлению на полуострове и в губернии режима военно-коммунистической диктатуры. Одновременно террор являлся действенным средством устрашения общества, способом заставить подчиниться все потенциально «враждебные» элементы. В первую очередь это касалось офицеров, в том числе давно ушедших в отставку.

Офицеры были единственной силой, противодействующей разложению армии, и потому именно против них была в межреволюционный период направлена основная агитация большевиков. А после Октябрьского переворота курс на физическое и моральное уничтожение офицерства стал «генеральной линией» партии.

Представители корпорации, посвятившей служению Родине свои лучшие годы, одним лишь фактом своего существования представляли опасность для Ленина и его партии. В соответствии с приказом Петроградского военно-революционного комитета, выпущенным 25 октября 1917 г. (т.е. в первый день захвата большевиками власти в российской столице), «офицеры, которые прямо и открыто не присоединились к совершившейся революции», должны были быть «немедленно арестованы, как враги»⁴.

Враждебное отношение сохранялось даже к тем офицерам, которые приняли большевистскую власть и пошли к ней на службу. Сознавая полезность умений и навыков «буржуазных специалистов» (в том числе офицеров) в деле укрепления собственного политического господства, советское руководство до определенного времени вынуждено было с ними мириться. При этом большевики смотрели на старые кадры в лучшем случае как на «временных попутчиков», необходимых лишь до тех пор, пока не вырастут собственные, «пролетарские» специалисты.

Политику режима в данном вопросе весьма красноречиво характеризует следующая выдержка из выступления Ленина 12 марта 1919 г. на заседании Петроградского Совета:

«...Вопрос о специалистах должен быть поставлен шире. Мы ими должны пользоваться во всех областях строительства, где, естественно, не имея за собой опыта и научной подготовки старых буржуазных специалистов, сами своими силами не справимся. Мы не утописты, думающие, что дело строительства социалистической России может быть выполнено какими-то новыми людьми, мы пользуемся тем материалом, который нам оставил старый капиталистический мир. Старых людей мы ставим в новые условия, окружаем их соответствующим контролем, подвергаем их бдительному надзору пролетариата и заставляем выполнять необходимую нам работу. Только так и можно строить. Если вы не можете построить здание из оставленного нам буржуазным миром материала, то вы вообще его не построите, и вы не коммунисты, а пустые фразеры. Аля социалистического строительства необходимо использовать полностью науку, технику и вообще все, что нам оставила капиталистическая Россия. Конечно, на этом пути мы встретимся с большими трудностями. Неизбежны ошибки. Всюду есть перебежчики и злостные саботажники. Тут необходимо было насилие прежде всего. Но после него мы должны использовать моральный вес пролетариата, сильную организацию и дисциплину. Совершенно незачем выкидывать полезных нам специалистов. Но их надо поставить в определенные рамки, предоставляющие пролетариату возможность контролировать их. Им надо поручать работу, но вместе с тем бдительно следить за ними, ставя над ними комиссаров и пресекая их контрреволюционные замыслы. Одновременно необходимо учиться у них. При всем этом — ни малейшей политической уступки этим господам, пользуясь их трудом всюду, где только возможно»⁵.

Как следствие, спустя определенное время после окончания Гражданской войны «буржуазные» специалисты (и прежде всего, бывшие офицеры) во множестве пали жертвами репрессий и чисток. Одним из эпизодов кампаний террора, проводившихся большевиками в 1920—1930-е гг. в отношении командиров Красной армии, прежде служивших офицерами в Российской императорской армии, и гражданских лиц, в том числе бывших белых офицеров, служит т.н. дело «Весна» — массовые репрессии 1930—1931 гг., в ходе которых только в Ленинграде было расстреляно, по разным оценкам, от 300 до 2 000 человек.

Преследования бывших военнослужащих царской и Белой армий, а также других представителей дореволюционной российской элиты, продолжались и в последующие годы. В ходе репрессий, развернутых в стране вскоре после убийства в конце 1934 г. в Смольном видного партийного функционера Сергея Кирова, тысячи бывших офицеров и членов их семей были высланы в отдаленные районы. Впоследствии многие из них будут осуждены и расстреляны в ходе сталинского «Большого террора» 1937—1938 гг.

И даже во время войны с нацистской Германией и в первые послевоенные годы армия и ее командные кадры являлись объектом пристального внимания сталинского партийно-советского руководства и его репрессивных структур.

Завоевывая политическое господство в Крыму и Таврической губернии, ленинцы и их союзники во что бы то ни стало стремились подавить любые попытки сопротивления со стороны тех, кого они считали потенциально опасными. И одно из ключевых мест в длинном перечне лиц, подлежавших уничтожению, заняли именно морские и армейские офицеры. Таким образом «военно-революционные» власти решали сразу две важных задачи: избавлялись от тех, кто, обладая волей к сопротивлению, а также необходимыми организаторскими и военными навыками, с оружием в руках выступил против них (или в ближайшее время мог это сделать) — с одной стороны, и обеспечивали лояльность и покорность остальных офицеров — с другой.

Сама террористическая практика режима военно-коммунистической диктатуры при этом в кратчайшие сроки эволюционировала от внешне «стихийных» проявлений насилия (хотя, повторим, полностью стихийными они никогда не были) в момент становления к относительно упорядоченным формам расправы незадолго до его краха.

Хронологические рамки настоящей работы охватывают период с марта 1917 г. по май 1918 г. В истории Таврической губернии, Крыма и Севастополя этот временной промежуток характеризуется крайней насыщенностью событий и внешней неоднородностью. Если период с марта по октябрь 1917 г. отмечен постепенным нарастанием национальной и социально-политической напряженности (одним из многочисленных проявлений которой стало распространение левого экстремизма), то следующие за ним месяцы — с октября 1917-го по май 1918 г. — характеризуются прямой конфронтацией, когда революционное насилие во всех его проявлениях впервые становится открытым и массовым. Победа, одержанная на данном этапе большевиками и их союзниками, позволила им приступить к практическому воплощению своих лозунгов и программ. Для чего широко применялись все тот же террор и репрессии.

По сути, насилие в политике левоэкстремистского блока использовалось не только как средство подавления и устрашения реальных, потенциальных и мнимых противников, но и как способ управления общественно-экономической жизнью.

Просуществовав сравнительно Недолгое время (с января по май 1918 г.), режим военно-коммунистической диктатуры в губернии на момент своего падения в основном воплотил все присущие ленинскому большевизму специфические черты: запрет свободной торговли, подавление свободной печати, национализация предприятий, конфискации, контрибуции, продразверстка, террор.

В свете тенденций последнего времени, когда прилавки книжных магазинов заполнены сомнительной литературой, вещающей о «величайшем красном проекте», изображающей большевиков наследниками имперских традиций, в условиях смуты выступивших в роли «спасителей и собирателей» государства, распространение информации о подлинной природе советского коммунизма (особенно в первые его годы) остается весьма актуальным.

Особенно остро эта проблема стоит в отношении Крыма, где левые идеи довольно популярны среди населения, а официальный взгляд на историю полуострова в межвоенное время (1920—1930-е гг.) и в целом на советский период, как и в предыдущие десятилетия, характеризуется замалчиванием нелицеприятных моментов и сосредоточением внимания на «героических» эпизодах. Как следствие, до настоящего времени в крымской топонимике и монументальном искусстве достаточно широко представлены имена деятелей революционного движения, в том числе участников Гражданской войны на стороне красных, многие из которых являются идеологами, организаторами и непосредственными творцами террора.

Между тем нежелание переосмыслить события прошлого, равно как и любые попытки предать их забвению, могут послужить причиной их повторения в настоящем и будущем.

В процессе написания данной работы использовалось большое количество мемуарной и научной литературы, сборники документов, публикации в периодической печати, фонды Государственного архива г. Севастополя. Помимо воспоминаний, исследований и документальных источников, в работе над книгой использовались отдельные художественные произведения. Последние являются специфической, но важной группой источников, поскольку, наряду с присущим им вымыслом, имеют в своей основе реальный фактический материал. Прежде всего это касается тех произведений, чьи авторы были непосредственными очевидцами и участниками революционных событий в губернии. Выразив увиденное и пережитое в стихах и прозе, они дали художественным произведениям характер свидетельства.

При этом данное исследование отнюдь не претендует на полноту и всесторонний охват заявленной темы. Это обусловлено в том числе тем, что многие архивные документы не сохранились. Так, в годы войны с нацистской Германией сгорел Крымский архив Октябрьской революции, под Новороссийском был затоплен городской архив Севастополя. Не столь широко доступны для изучения и некоторые сохранившиеся архивные и музейные фонды.

Необходимо также отметить, что некоторые аспекты истории Таврической губернии и Крымского полуострова в рассматриваемый период сознательно выведены за рамки настоящей работы, найдя лишь фрагментарное отражение. К их числу, в частности, относится деятельность национальных политических партий и содержание их программ. Эти вопросы подробнейшим образом рассмотрены другими исследователями (прежде всего, крымскими историками А.Г. и В.Г. Зарубиными, В.И. Королевым) и не служат предметом детального изучения в настоящей работе.

Автор выражает благодарность сотрудникам Государственного архива г. Севастополя (и лично Н.М. Терещук), Севастопольской Морской библиотеки им. адмирала М.П. Лазарева, а также С.В. Волкову, В.Г. Зарубину, О.В. Романько, А.Г. Теплякову, В.Г. Хандорину, В.Ж. Цветкову, Е.В. Семеновой, Р.Г. Гагкуеву, М. Шубу, Ю.С. Цурганову, Т.Б. Быковой, Ю.В. Дойкову — за неоценимую помощь, оказанную в работе над книгой.

Выражаю отдельную благодарность всем тем, кто морально поддерживал меня в процессе написания книги, в особенности П.В. Гоголину, Д.И. Райскому, В.Н. Круглову и всем читателям моего Живого журнала (http://d-v-sokolov.livejournal.com).

Примечания

1. Яковлев А.Н. Большевизм — социальная болезнь XX века // Черная книга коммунизма. Преступления, террор, репрессии. 2-е издание, исправленное. — М.: Издательство «Три века истории», 2001. С. 14.

2. Ильин И.А. Возникновение и преодоление большевизма в России (I) // Ильин И.А. Наши задачи. Статьи 1948—1954 гг. Т. 1. — М.: Айрис-пресс, 2008. С. 331—332.

3. Лацис М. Тов. Дзержинский и ВЧК // Пролетарская революция, № 9, 1926. С. 83—84.

4. Декреты советской власти Т. 1. 25 октября 1917 г. — 16 марта 1918 г. — М.: Государственное издательство политической литературы, 1957. С. 7.

5. Ленин В.И. Полн. собр. соч., изд. 5-е. Т. 38. — М.: Издательство политической литературы, 1969. С. 28—29.