В.В. Навроцкий. О пребывании М. Булгакова в Крыму и его взаимоотношениях с С. Елпатьевским, А. Грином и семьей Габричевских-Северцовых

За последние десятилетия о М. Булгакове и его творчестве, казалось бы, мы узнали почти всё. Он стал одним из самых популярных авторов, а его жизненный путь описан до последних дней, о чем свидетельствует и одна из последних книг — «Жизнь Булгакова» (Петелин, М., 2000) объемом почти в 700 страниц [13, с. 1]. Однако и в ней нет почти ничего о четырех поездках писателя в Крым — в 1925, 1926, 1927 и 1930 годах, о его крымских адресах и встречах. Да и о киевском периоде жизни М. Булгакова, его студенческих годах можно узнать нечто новое, если внимательно проанализировать обстоятельства, факты тех лет, выйдя из литературоведческих рамок поиска. Например, в киевском музее Т.Г. Шевченко можно увидеть портрет известного исследователя Центральной Азии, одного из первых в России последователей учения Ч. Дарвина, посетившего его в Англии, Н.А. Северцова (1827—1885), написанный поэтом-художником в знак уважения к ученому. А его сын, Алексей Николаевич (1866—1936), основоположник эволюционной морфологии, живя и работая в Киеве, был тоже одним из самых активных пропагандистов учения Ч. Дарвина. Его знаменитые лекции на эту тему, проходившие в аудитории женских курсов (куда, кстати, стремилась поступить будущая жена М. Булгакова Татьяна Лаппа), были настолько популярны, что места в зале занимались накануне, а вход охраняла конная полиция.

Мы высказали обоснованное предположение, что именно А.Н. Северцов, его необычные, увлекательные лекции повлияли на мировоззрение студента М. Булгакова в такой мере, что он, сын уважаемого профессора духовной академии, перестал (по воспоминаниям сестры)... «соблюдать православные обряды» и стал «сторонником теории Дарвина», что было для жителя консервативного Киева, университет которого отказался послать в Англию делегацию (во главе с профессором А.Н. Северцовым) на столетний юбилей Ч. Дарвина (1909 г.) прежде всего в связи с позицией духовной элиты, смелым неординарным поступком.

Эта история имела и необычное продолжение. Через 16 лет писатель окажется в московской квартире Алексея Николаевича на встрече 1926 года, куда его пригласят дочь и зять академика Наталия и Александр Габричевские, после более близкого знакомства в Волошинском коктебельском доме летом 1925 года.

Сам же академик Северцов станет прототипом профессора Персикова, о чем, на наш взгляд, убедительно свидетельствует не только место действия повести — Зоомузей на улице Герцена в Москве, где была квартира Алексея Николаевича, но и описание его быта, помощников в лаборатории, внешности, манер, привычек. Это полностью совпадает как с воспоминаниями его второй жены, опубликованными в 1946 году, так и дочери, ставшими нам доступными в 1994 году. Главным же нашим аргументом была первая научная работа профессора Персикова (прочтите еще раз повесть!), «переведенная на многие языки» и посвященная «строению черепа лягушки-чесночницы». Я не поленился и отыскал одну из первых публикаций Алексея Николаевича, она была посвящена... строению черепа «лягушки-чесночницы». Такое придумать невозможно даже при самой богатой фантазии писателя!

В 1990 году увидели свет воспоминания Л.Е. Белозерской, [2, с. 2], в которых она пишет о А.Г. Габричевском как об одном из авторитетных лиц, приглашавшихся писателем на первые чтения его произведений в квартире их близкого друга Лямина. Там же описаны и детали жизни супругов Булгаковых в Коктебеле у Волошина. Об этом также пишет и Наталия Габричевская в своих неопубликованных воспоминаниях, ставших нам доступными благодаря Ольге Северцовой [5, с. 2].

Из этих источников мы узнаем и о любимых занятиях Булгакова — ловле бабочек (свою коллекцию бабочек писатель в студенческие годы подарил Киевскому университету) и плавании на парусной лодке «Орлик» вдоль Карадага (кстати, мимо скалы Золотые Ворота, которую, как известно, зарисовал А.С. Пушкин, проплывая мимо в 1820 году!).

Наталия Габричевская упомянула о длительных неторопливых беседах на коктебельском пляже своего супруга Александра Георгиевича с Михаилом Афанасьевичем. Конечно же, для М. Булгакова эта встреча была подарком судьбы. Ведь А.Г. Габричевский — весьма эрудированный собеседник, архитектор по образованию, президент Академии архитектуры, большой специалист в области истории и, в частности, эпохи Возрождения, автор нескольких монографий по истории музыки, живописи, незаурядный художник, музыкант, полиглот, редактировавший, например, академическое юбилейное издание Гёте, доступный, обаятельный человек, блестящий лектор — «Леонардо да Винчи XX века», как его характеризовали современники (сын знаменитого ученого Г.Н. Габричевского, чьим именем назван научно-исследовательский институт микробиологии в Москве, а скульптурный портрет из черного мрамора работы Родена хранится в Пушкинском музее), к тому же ближайший друг М. Волошина. Габричевский рассказывал писателю массу интересного, вплоть до того, как мог выглядеть древний Иерусалим, с такими яркими деталями описанный Мастером в известном булгаковском романе.

Москвичи Н. и А. Габричевские завещали похоронить себя в Коктебеле, и их воля была исполнена, а на их даче в поселке установлена мемориальная доска, и издательство Третьяковской галереи к столетию Александра Габричевского в 1992 году выпустило о нем прекрасную монографию [6, с. 3].

И если мы до сих пор незаслуженно мало знаем об этом незаурядном человеке, то только по той причине, что его, весьма далекого от политики, трижды арестовывали и несколько раз высылали. Портрет М. Волошина кисти А. Габричевского был преподнесен поэту в Москве в 1927 году, и на этом торжестве, по нашим данным, присутствовал и Михаил Афанасьевич.

Мой интерес к булгаковской теме, к поиску малоизвестных и неизвестных фактов, адресов, людей, к ней причастных, тесно связан с судьбой моей супруги, И.В. Шумской, и с моими научными увлечениями еще студенческих лет.

Ирина Викторовна Шумская в 1936 году потеряла мать, а в 1937-м расстреляли ее отца. Еще с довоенных лет ее, подававшую надежды школьницу-пианистку, опекали приезжавшие в Свердловск выдающиеся педагоги-музыканты Д. Кабалевский и Г. Нейгауз.

В свою очередь она и ее подруги, однокурсницы уже консерватории, в 1941—1943 годах делали все возможное для облегчения нелегкого быта сосланного к ним в город из Москвы любимого профессора — учителя Г. Нейгауза.

Ирина Викторовна была свидетельницей, а порой и скромной участницей чрезвычайно интересных бесед Г. Нейгауза и сосланного туда же его друга Г. Габричевского, чаще всего проходивших в промерзлом домике на окраине Свердловска, за занавеской, отделявшей угол академика в комнате хозяйки.

Переписка Г. Нейгауза с И. Шумской за 1942—1964 годы опубликована в Москве в 1992 и в 2002 годах [7, с. 4; 8, с. 4].

И мне повезло в жизни — помимо студенческих увлечений биологией (1946—1947 гг.) с тщательной проработкой монографий Северцова, его ученика Шмальгаузена, я позже познакомился с Г. Нейгаузом, приезжавшим к нам в Ливадию, с Н. и А. Габричевскими, племянницей Северцова — Ольгой, женой писателя А. Грина, с женой М. Волошина, Марией Степановной, и его племянницей Т. Шмелевой, проживавшей в Ялте, и с выдающимся врачом, уроженцем Ялты, краеведом, коллекционером, профессором, в 1924 году наблюдавшим пациентов Коктебеля, другом М. Волошина, М. Саркизовым-Серазини.

Я и моя супруга, И.В. Шумская, побывали в Коктебеле у Марии Степановны Волошиной в то время, когда своими воспоминаниями в этом доме делилась Анастасия Цветаева, и в гостях у Н. и А. Габричевских. Видели своеобразные картины, портреты (в том числе и молодого И. Бродского) в стиле примитивизма, выполненные Наталией Алексеевной Габричевской, разрисованную ею в доме мебель. Из ее воспоминаний мы узнали много забавного о пребывании супругов Булгаковых в гостях у Волошиных в 1925 году. В частности, о его явном интересе к «кухне», «заботе» о питании привередливой к еде, вечно болеющей писательницы Федорченко, которой приготовлялись «диетические» блюда из имевшихся на тот момент продуктов, после чего «доктор» шел к своей пациентке и, глубокомысленно рассуждая, советовал ей блюдо, уже заранее согласованное с поварами, что смягчало обстановку. Н.А. Габричевская описывает комические ситуации, возникавшие вокруг тогда молодого писателя Л. Леонова, рассказывает о причине ее «неудавшегося» романа с Михаилом Афанасьевичем и т. п. Все это написано живо, легко и дает возможность зримо, изнутри представить жизнь волошинского дома сезона 1925 года.

Внимательно прочитав коктебельские записи М. Булгакова [3, с. 5], мне удалось обнаружить факт незаслуженно неуважительного отношения писателя к известному общественному деятелю, другу А. Чехова, М. Волошина, доктору С. Елпатьевскому — выдала анонимная цитата, взятая из его очаровательных «Крымских очерков», изданных еще в 1913 году и ставших теперь раритетом [9, с. 5].

Михаил Афанасьевич написал о бедном, голодном студенте, нашедшем приют и стол в коктебельской «гостинице» и за это написавшем «акафист» (торжественное церковное песнопение, исполняющееся стоя) заброшенному поселку, и привел цитату из Елпатьевского, не ссылаясь на автора. На самом деле речь шла не о «студенте», а об уже хорошо всем известном писателе-демократе (кстати, неоднократно критиковавшемся В. Лениным за буржуазный социал-демократизм), враче, лечившем Л. Толстого, А. Чехова, жившем в доме Волошина в 1910 году, так как его выселил из Ялты под угрозой смерти самодур-генерал И. Думбадзе, о чем мы узнали, найдя и прочитав в России неизвестные воспоминания дочери Сергея Яковлевича, опубликованные в Нью-Йорке в 1964 году [10, с. 6]. Тогда-то и был Елпатьевским написан совершенно объективный очерк «Коктебель», факты из которого в своем путеводителе «Крым» использовал его составитель И.М. Саркизов-Серазини. Именно этот путеводитель, в который был включен очерк об истории Крыма М. Волошина, и держал в своих руках, делая в нем пометки, Михаил Афанасьевич, выбирая курорт для своей поездки в 1925 году.

Что же могло послужить причиной столь несправедливого отношения Михаила Афанасьевича к С. Елпатьевскому?

Полагаю, что в основе лежала поляризация общества в те годы, деление его на «красных» и «белых» (ведь Гражданская война формально закончилась лишь несколько лет назад!), а также приглашения в Москву из Ялты С. Елпатьевского (будущего «кремлевского лекаря» для лечения Ульянова-Ленина) и брак его дочери с бароном Врангелем (правда, не Петром Николаевичем) в 1919 году, что было отмечено не только советской властью (до сих пор на сохранившемся в Ялте доме С. Елпатьевского нет памятной доски), но и недавним участником белого движения, монархистом по воспитанию, писателем. Этим же можно объяснить, на мой взгляд, и довольно холодный прием в Коктебеле специально пришедшего из Феодосии пешком на свидание с Булгаковым известного писателя Александра Грина, еще недавно принадлежавшего к активистам «партии эсеров». Гриновское приглашение «на пирожки» принято не было, хотя через пару дней Булгаковы посетили в соседнем доме Феодосийскую галерею Айвазовского, где Михаилу Афанасьевичу понравились... портреты. Какие? Это нам удалось установить после ознакомления с каталогом выставки тех лет [1, с. 7].

Из Феодосии пароходом «Игнатий Сергеев» Булгаковы плывут в Ялту, останавливаются в гостинице «Россия», посещают в качестве экскурсантов музей А. Чехова, Ливадию и на следующий день автомобилем едут в Севастополь.

Летом 1926 года, по воспоминаниям Л.Е. Белозерской, Булгаковы по путевкам отдыхали на «даче Чичкина». Эта известная фамилия поставщика молочных продуктов ко Двору, содержавшего в Москве (да и в Ялте) магазины, упомянута в «Роковых яйцах». Но о том, где находилась в Крыму его дача, нет сведений ни в одном из дореволюционных путеводителей. С помощью старожилов, архивных поисков, страховых полисов нам удалось ее найти и установить, что «крестьянин Чичкин» лишь арендовал дачу у княгини Долгоруковой, чем и объясняется «отсутствие купеческих выкрутасов», отмеченное Булгаковыми в ее архитектуре.

Рождество 1927 года Булгаковы встречали дома в обществе приглашенного известного армянского композитора А. Спендиарова, дочь которого, Марина, преподавала им частным образом английский.

Ранней весной 1927 года Булгаковы были приглашены на судакскую дачу композитора, откуда на моторной лодке отплыли в Ялту.

Нам удалось найти прекрасную фотографию сестер Спендиаровых, открытки их дачи в Судаке, мечети, собора, в то время еще сохранившихся на побережье в Гурзуфе, мимо которых они проплывали.

Где жили Булгаковы в Крыму в 1925, 1926 годах — известно, а где они останавливались, приплыв из Судака

в Ялту в 1927 году? Белозерская, с трудом вспоминая, пишет: «...У знакомых М.А. <...> Тихомировых — милых, гостеприимных людей», кстати друзей семьи Чеховых. Эта фамилия буквально преследует Булгакова, достаточно вспомнить московское «Тихомировское общежитие» — первый приют в 1921 году Михаила Афанасьевича и его жены Татьяны Лаппа.

Семейство В.И. Тихомирова и Елизаветы Тезе, француженки, содержавшей пошивочную мастерскую в Ялте, услугами которой пользовались М.П. Чехова, О.Л. Книппер, представляло интерес не только по этой причине. Оно связано с историей в стиле Михаила Афанасьевича — покупкой дачи за бриллианты, пропажей люстры и, как это часто у него бывает, с управдомом. Адрес их пансионата в Ялте мы узнали из их писем М.П. Чеховой, хранящихся в библиотеке им. Ленина в Москве [13, с. 8].

Мы не спешили с публикацией этих материалов, ожидая, когда слухи о «бриллиантах» воплотятся в реальные документы. И это время настало — чеховеды Г. Шалюгин и А. Головачева опубликовали записки племянника М.П. Чеховой, С.М. Чехова, с ее воспоминаниями о 1917—1926 годах жизни в Ялте, сделанными в 1947—1948 годах с оговоркой о возможности публикации части из них лишь через 15 лет [14, с. 8].

В этих необычных записях речь идет о многих малоизвестных фактах, в том числе и о продаже Марией Павловной в голодном 1919 году своей Мисхорской дачи «Чайка», построенной в 1916 году «В. и Л. Тихомировыми за бриллианты» и другие драгоценности (на сумму 12 000 царских рублей), о красном терроре в Ялте, Гурзуфе в 1920 году, о массовых расстрелах белых, тогда же, недалеко от чеховского дома в Исарах, о многократных обысках на чеховской «Белой даче», проводимых красными в поисках «оружия, золота, драгоценностей и даже украденной в порту... бочке хамсы» и т. д. Все это, несомненно, могло быть темой доверительных бесед Марии Павловны, ее брата Михаила Павловича с Михаилом Афанасьевичем, ставшим в этом доме близким человеком, о чем свидетельствуют и пророческие слова, оставленные писателем в ее сугубо личном дневнике, не предназначенном для посторонних: «Я не умру, и вернусь в Ялту», — и предшествующий дарственной надписи на «Дьяволиаде» двусмысленный эпиграф: «Эту книгу не надо читать», — чему строго следовала Мария Павловна все последующие годы, никому ее не показывая.

На наш взгляд, не случайно в первые дни пребывания в Ялте в 1927 году М. Булгаков в компании узкого круга близких ему людей — Михаила Павловича Чехова, его дочери, зятя и супружеской пары Тихомировых — отправляется на водопад Учан-Су и рядом расположенные Исары, где они устроили пикник. И Михаил Афанасьевич «пил», по словам свидетеля Михаила Павловича, «с какой-то светившейся в глазах грустью», возможно думая не только о трагических судьбах здесь расстрелянных, но и о своем брате-юнкере Николае, будущем выдающемся ученом-микробиологе, уплывшем в 1920 году из Ялты вместе со своими «однокашниками» за рубеж.

Из писем Тихомировых к Марии Павловне мы узнаем адрес их пансионата — «Земский переулок», названный так, поскольку в нем известный доктор В. Дмитриев, преемник первого городского врача Ялты, выдающегося украинского поэта С. Руданского, построил рядом со своим домом земскую больницу и дом для приезжих больных, в котором и мог располагаться пансионат. После ликвидации земства переулок переименовали в «Судейский», ибо в нем же располагался и городской суд, в котором, кстати, работал К. Квитко — муж Л. Украинки, живший неподалеку.

В 1935 году В. Тихомиров обращается к Марии Павловне с просьбой заполучить у новых хозяев дома оставленную ими «большую очень ценную люстру в стиле ампир, некогда висевшую... наверху в гостиной», а после избрания Марии Павловны депутатом горсовета (о чем есть отдельное поздравление) — и с просьбой помочь в хлопотах об их пенсиях. И сердобольная М. Чехова пишет «Удостоверение», в котором указывает, что знает В.И. Тихомирова (76-ти лет) «с 1918 года... как человека труда» (что полностью совпадает с действительностью 1935 года, ибо он тогда шил обувь на заказ) и его жену... Елизавету Ивановну (65-ти лет), тоже больную и к труду, как и ее муж, неприспособленную.

И в этом случае мне помогли старожилы. Я нашел симпатичную, еще бодрую старушку по фамилии Крепких, родившуюся в 1903 году и прожившую в Земском переулке всю жизнь. Она указала мне дом, где была пошивочная мастерская Тезе, рассказала о своей подруге — бывшем управдоме этих домов, переехавшей в Подольск, в квартире которой там она видела «необыкновенно красивую люстру». Мое письмо в Подольск осталось без ответа.

Все это убедительно отражает обстановку, хлопоты обывателей тех лет, так хорошо знакомые писателю и свидетельствуют также о смелости, мужестве Марии Павловны, пережившей годы лихолетья и оставшейся верной кругу близких ей людей, к числу которых, несомненно, относился и Михаил Афанасьевич.

Говоря об отношении Михаила Афанасьевича к А. Грину, трудно воздержаться от анализа обнаруженных нами некоторых совпадений в сюжетах произведений писателей.

Прочитав роман А. Грина «Блистающий мир» [4, с. 10], писавшийся с ноября 1921 по март 1923 года, мы находим много формальных аналогий с тем, о чем идет речь в «Мастере и Маргарите» М. Булгакова, начатом в 1928 году. Совпадения некоторых деталей настолько очевидны, что, видимо, они не могут быть случайными. Перечитаем их вкратце, отталкиваясь от работы А. Грина.

Это и описание героя «неизвестного странного гастролера, на визитной карточке которого не было ни адреса, ни профессии... человека, несомненно, образованного, богатого, известного в цирковой среде... который ничего не требовал... не просил... готового выступить перед публикой один только раз...».

И его выступления в цирке, в напряженной обстановке, сменяющейся возбуждением, паникой, суматохой после сеанса с возгласами «факирство... гипноз... пожар... сатана-дьявол», с женщинами, теряющими сознание, с заключительным возгласом Агассица: «Оркестр, музыку!» (у М. Булгакова: «Маэстро, урежьте марш!») и с впечатляющим фантастическим эпизодом снимания головы... Это же касается и деталей полета Друда над «горящими городскими огнями», разглядывавшего бытовые детали жизни горожан и несущиеся внизу сады, реки и т. п. Это и сила, действующая с незапамятных времен пером, с угрозой «разославшая в редакции секретный циркуляр», рекомендующий забыть необыкновенное представление, и «дьявол, похитивший девочку» и «улетевший с нею в окно и превративший ее в старуху страшного вида», и «потрясающее известие о посещение цирка стаей летающих мертвецов, которые пили, ели и затем принялись безобразить, срывая с зрителей шляпы и выкрикивая на неизвестном языке умопомрачительные слова». И «внутреннее зрение героя», позволяющее посетить «все углы мира», и роль музыки в описании событий, в том числе вальса из «Фауста», и повторяющиеся несколько раз номера не дома, а комнаты в гостинице (137!) и т. п. Друга А. Грина Юрия Олешу восхитила оригинальная тема летающего человека (1925 г.), а в 1929 году он ее использовал в рассказе «Любовь» («"Летит на крыльях любви", — сказали в окне под боком»), признавая приоритет «идеи» за А. Грином.

Не знаю, были ли эти совпадения замечены литературной критикой ранее, но на меня они произвели сильное впечатление еще тогда, когда работал над книгой «М. Булгаков и Крым. Я вернусь» в 1994 году.

Приводимые материалы, полагаю, дают возможность дополнить наши представления об особенностях характера писателя и деталях быта, проблемах его современников.

Очевиден вопрос: откуда возник такой широкий диапазон интересов, знаний А.Г. Габричевского? И в этой связи всплывает весьма актуальная тема о значении культуры, образования в жизни людей и общества особенно в наше, весьма прагматичное время.

Еще в 1993 году наша семья получила в дар от Ольги Северцовой (внучки А.Н. Северцова) книгу «А.Г. Габричевский», изданную Третьяковской галереей к 100-летию выдающегося ученого, а в 2005-м Ольга Сергеевна прислала нам брошюру «Искусство в кругу ученых», изданную музеем А.С. Пушкина к 250-летию Московского университета, о частном собрании живописи, графики, документов семьи Станкевичей-Габричевских-Северцовых с трогательной надписью: «Дорогим почитателям Н.А. Северцовой и А.Г. Габричевского, которые были окружены заботами в трудные ссыльные годы А.Г. Ириной Викторовной Шумской». Из этой брошюры [15], помимо рассказанного в свое время Наталией Алексеевной, я узнал о знакомстве одного из родоначальников этой славной семьи — А.В. Станкевича с Т.Г. Шевченко.

С 1830 года в доме А.В. Станкевича начал регулярно собираться кружок из профессоров Московского университета, в число которых входили ближайший друг, родственник хозяина, выдающийся просветитель, лектор, историк, украинец по матери Т.Н. Грановский, профессор истории Б.Н. Чичерин, затем В. Белинский, К. Аксаков, М. Бакунин, Ю. Самарин, М. Катков, археолог И.В. Забелин, архитектор В.О. Шервуд. Кружок посещали и друзья-земляки — артист М.С. Щепкин и Т.Г. Шевченко, однажды получивший от А.В. Станкевича в подарок томик Ф.И. Тютчева.

Тогда же Станкевич и Чичерин начали коллекционировать произведения искусства античности, эпохи Возрождения, русских художников, иконы. В конце XIX века племянница Станкевича вышла замуж за врача Георгия Габричевского, ставшего впоследствии одним из основоположников российской бактериологии, сотрудничавшим с Л. Пастером, И. Мечниковым, И. Сеченовым. После смерти отца образованием Александра Габричевского вплотную занялся его дедушка, в доме которого он родился, воспитывался. Несомненно, богатейшая библиотека, окружавшая его необычная культурная обстановка, атмосфера, интересы семьи, поездки за рубеж с ознакомлением с шедеврами мировой культуры, знание нескольких языков и сформировали взгляды, образ мыслей А.Г. Габричевского, дополненные влиянием со стороны дедушки, отца, его супруги Н.А. Северцовой — ярких представителей мировой культуры, науки. В свою очередь ученый-биолог А.Н. Северцов прекрасно рисовал, иллюстрируя не только свои научные труды, но и произведения А.С. Пушкина, Гейне. Этот талант унаследовала и Наталья Северцова, в чем я убедился, посещая их дом в Москве и в Коктебеле. Семья Северцовых-Габричевских продолжила традиции Станкевичей. В их доме регулярно собирались выдающиеся ученые, деятели культуры, но уже другого поколения, начиная с философов И. Ильина, Л. Лопатина, художника-поэта М. Волошина, выдающегося пианиста Г. Нейгауза до писателя М. Булгакова.

Изложенное еще раз подтверждает истину о необходимости широкого кругозора, образования, личных контактов, больших повседневных усилий для достижения успехов в науке, искусстве, их тесной взаимосвязи, взаимодополнении. Только так может формироваться настоящая культура, незаурядная личность.

Литература

1. Барсамов Н. Художники Феодосии. — Феодосия, 1928.

2. Белозерская-Булгакова Е. Воспоминания. — М.: Худож. лит., 1990.

3. Булгаков М. Выбор курорта и путешествие по Крыму. Избранные произведения. — К., 1990.

4. Габричевская Н. Воспоминания (неопубликованный личный архив).

5. Габричевский А.Г. (1891—1968). К 100-летию со дня рождения: Сб. материалов / Гос. Третьяковская галерея. — М.: Сов. художник, 1992.

6. Нейгауз Генрих. Воспоминания о Г.Г. Нейгаузе: Статьи. — М.: Классика XXI, 2002.

7. Нейгауз Генрих. Воспоминания. Письма. Материалы. — М.: Имидж, 1992.

8. Грин А. Избранное: Бегущая по волнам. Блистающий мир. — Симферополь: Крым, 1969.

9. Елпатьевская-Врангель. Стародавние времена. — Нью-Йорк, 1964.

10. Елпатьевский С. Крымские очерки. Книгоиздательство писателей в Москве — КП.

11. Крым: Путеводитель / Под общ. ред. д-ра И.М. Саркизова-Серазини. — М. — Л.: Земля и фабрика, 1925.

12. Петелин В. Жизнь Булгакова. Дописать раньше чем умереть. — М., 2000.

13. Письма В.А. и Е.И. Тихомировых-Тезе к М.П. Чеховой. Рукописный отдел Российской государственной библиотеки. Ф. 331.

14. Шалюгин Г.А., Головачева А. М.П. Чехова «Сейф № 315»: Воспоминания и записки С.М. Чехова // Чеховские чтения в Ялте, Чехов и XX век: Сб. науч. тр. — № 9. — М., 1997.

15. Гершович А. Искусство в кругу ученых. Собрание Станкевича-Габричевских-Северцовых.