Война. Эвакуация

Прошло более двадцати пяти лет со времени, о котором пойдет речь в этой главе, но многое врезалось в память неизгладимо. О таких событиях в первую очередь я попытаюсь рассказать. Нельзя обойти и некоторые второстепенные факты. Они помогут восстановить ту обстановку, в какой проходила эвакуация галереи Айвазовского, когда фашистские орды подошли к Крыму.

По сравнению с событиями Великой Отечественной войны наши действия по спасению галереи были эпизодом местного значения, я никогда не преувеличивал их масштабов. Но в дальнейшем, после того, как Крым был освобожден и мы вернулись в Феодосию, у многих возник вопрос: где находилась галерея в годы войны, все ли вывезли, все ли вернулось, кто и куда вывозил картины и т. д.

Этот вполне естественный интерес объясняется тем, что состав населения Феодосии за истекшие двадцать пять лет значительно обновился, в городе и районе ежегодно отдыхает около четырехсот тысяч человек. Посещаемость галереи давно превысила двести тысяч человек в год. Все они живо интересуются творчеством Айвазовского и историей галереи его имени.

Бывают в нашей жизни события, рассказ о которых, передаваясь изустно, скоро начинает обрастать домыслами и легендами, а иногда и просто искажаться. Поэтому, как старожил и краевед, работающий в галерее сорок пять лет, я считаю своим долгом правдиво описать, как в действительности проходила эвакуация галереи. Возможно, окраска некоторых событий имеет субъективный характер, но основные факты, изложенные здесь, верны.

Когда гитлеровцы в 1941 году перешли Днепр, стало ясно, что надо готовить галерею к эвакуации. Сотрудники начали заготавливать ящики и упаковочный материал. Обстановка в Крыму была напряженной. Приблизительно в начале августа пришло распоряжение Комитета по делам искусств СССР о необходимости подготовить к эвакуации самые ценные экспонаты галереи. Областной комитет искусств дал в это время указание к определенному сроку сжечь корешки билетных книжек, прислал подробные инструкции о нормах накатки картин на валики и упаковки их в ящики и т. п. Все это сообщалось в строгом секрете с вызовом в Симферополь для разговора с глазу на глаз.

Тем не менее среди части обывателей начались разговоры о том, что вывозить галерею из города никто не имеет права, что это нарушение воли Айвазовского, который завещал галерею Феодосии; кроме того, во время морского пути корабль могут разбомбить, и тогда картины вообще пропадут.

Но мы были уверены, что если оставить галерею оккупантам, ее ждет неминуемая гибель, как это и случилось впоследствии с некоторыми крымскими музеями.

В эти тяжелые дни я и моя жена Софья Александровна получили извещение о том, что в боях на Южном фронте, в пограничных частях, погиб наш единственный сын Володя, студент Московского художественно-промышленного института.

В такой обстановке проходила у нас подготовка галереи к эвакуации. Срок ее сохранялся в секрете, и мы решили, что надо держать связь с горкомом партии и горсоветом и с ними решать все вопросы. У нас остался единственный путь выхода из Крыма — морем (немцы стояли уже на Перекопе).

В горсовете и горкоме мы договорились, что будем вывозить все коллекции галереи, а не только самые лучшие произведения, как предусматривала инструкция Комитета искусств. Упаковали и временную выставку картин Симферопольской галереи (55 полотен). После войны они легли в основу вновь организованной Симферопольской галереи, коллекции которой погибли при эвакуации в Керченском порту.

В середине сентября все картины были упакованы; большие и средние накатаны на валики, и это намного сократило габариты нашего груза: он мог поместиться в один товарный вагон.

Из Симферополя мы получили распоряжение закрыть галерею. Было созвано последнее производственное совещание коллектива. Выяснилось, что никто из сотрудников не может сопровождать галерею в эвакуацию. У нас работали пожилые семейные женщины, имевшие детей. Они и в мирное время не выезжали никуда за пределы Феодосии. Могли ли они пуститься в опасный путь да еще взять на себя ответственность за сохранность ценного груза?

Словом, Софья Александровна и я остались в пустых залах галереи вдвоем. Правда, нам во всем помогали ученики художественной студии, которой я много лет руководил — ребята допризывного возраста. Некоторые из них перешли жить в наш дом и поселились в моей мастерской. Они фактически стали «общественными» сотрудниками галереи: дежурили в галерее и на крыше во время налетов на город фашистской авиации.

Неоценимую помощь при упаковке картин оказали нам эти ребята, едва вышедшие из детского возраста. Работали почти все, кто не был еще призван в армию и оставался в городе, особенно старшие студийцы — В. Шепель, В. Соколов и С. Мамчич. Не отставали от них и малыши.

Никогда не забуду, как по сигналу тревоги собирались ребята во двор галереи. Среди них всегда был и маленький А. Лейн — «Воробей». Было страшновато лезть на крышу и дежурить там под цепочками трассирующих пуль и очень низко летающими фашистскими самолетами, но взрослые ребята лезли, лез за ними и «Воробей». Лез и еще меньший А. Макашев.

В работе по упаковке большую помощь оказал нам первоклассный столяр-краснодеревец Л.С. Аккерман. Он не отказался от простой плотницкой работы: сколачивал валики и ящики, находил материалы для этого. В ход пошли фанерные щиты, библиотечные стеллажи, деревянные перегородки и прочее. Л.С. Аккерман работал у нас до последнего дня. Он остался в Феодосии и был расстрелян фашистами.

Город усиленно готовился к обороне. Мужчины были в армии, женщины копали противотанковые рвы, строили заграждения на улицах. Небольшая группа руководящих товарищей была перегружена работой сверх всякой меры.

Во время упаковки картин мне принесли повестку из военкомата: назначили меня в охрану мельницы с переходом на казарменное положение. С этой повесткой я сейчас же отправился в горсовет и, волнуясь, начал доказывать секретарю, что не могу выполнить распоряжение военкома, что это неправильное решение и т. д. Не дослушав меня, секретарь схватил телефонную трубку и закричал:

— Что вы там, с ума сошли?.. Почему мобилизуете Айвазовского на охрану мельницы? Что у вас людей нет? Вы же знаете — он готовит галерею к эвакуации.

Меня, конечно, освободили от обязанности охранника и разобрались, что я не Айвазовский, а всего-навсего Барсамов.

В конце сентября 1941 года не только все картины, а вся музейная документация, научный архив и мемориальные вещи — все было упаковано и об этом сообщено в Комитет по делам искусств в Симферополь.

Юбилейные подношения И.К. Айвазовскому, состоявшие из кожаных и бархатных папок с адресами, обильно украшенных серебром и золотом, я сдал в отделение Госбанка.

Студийцы занялись антифашистской агитацией: изготовляли агитационные фанерные щиты, за которыми к нам заезжали агитмашины с фронта, с Перекопа.

В залах галереи навели порядок: вынесли мусор от упаковки картин, обмели стены, вымыли окна, натерли полы.

Ночью 29 сентября к нам прибежал посыльный из горсовета с вызовом к председателю. Мы с Софьей Александровной через 10—15 минут вошли в горсовет.

В кабинете председателя Никифора Кузьмича Нескородова табачный дым висел коромыслом, я заметил только, что было много военных. Увидев нас, Нескородов встал из-за стола, вышел с нами в пустую приемную и спросил:

— Готовы ли картины к отправке и кто поедет сопровождать груз? Завтра отходит теплоход «Калинин», на котором должна быть эвакуирована галерея. Больше транспортных судов не будет. Сегодня немцы прорвались на Арабатскую стрелку у Геническа. Это примерно в 25 — 30 километрах от Феодосии...

Размышлять было некогда и выбора не было: мы сказали Нескородову, что будем вдвоем сопровождать в пути галерею.

— Вот и хорошо, — сказал он, отнесясь к нам с полным доверием. — Придете завтра ко мне, чтобы оформить документы, получить деньги и направление. Теплоход отойдет с наступлением сумерек

Вернулись домой в час ночи. Несмотря на то, что готовились к эвакуации давно, этот момент наступил неожиданно, и времени на последние сборы и личные дела было в обрез. Мы заранее договорились с племянницей Айвазовского Ниной Александровной Айвазовской, что при отъезде из Феодосии оставим свой домик, мастерскую и все наше личное имущество в ее полное распоряжение. Нотариальным оформлением этого с утра 30 сентября и занялась Софья Александровна. Я же был уже в горсовете. Мне выдали специальное удостоверение:

РСФСР
Исполком Феодосийского
городского Совета
депутатов трудящихся
30 сентября 1941 года
№ 353

УДОСТОВЕРЕНИЕ

Выдано директору Феодосийской картинной галереи Айвазовского художнику т. Барсамову Николаю Степановичу в том, что он направляется в распоряжение Краснодарского Управления по делам искусств с ценным грузом картин для дальнейшего направления и следования.
Тов. Барсамов активно помогал феодосийским партийным и советским организациям в оборонно-агитационной работе и в связи с этим был Освобожден от несения непосредственно воинских обязанностей.
Феодосийский горсовет просит советские и партийные организации оказывать т. Барсамову всяческое содействие в проведении возложенного на него поручения.

Председатель горсовета (Нескородов).
Секретарь исполкома горсовета (Кропотухин).

Выписали и чек на расходы по эвакуации (5000 руб.).

Я простился в горсовете с товарищами, забежал через дорогу в горком, попрощался там и побежал в галерею.

Прихожу в галерею и застаю странную картину. Заведующий отделом коммунхоза, которому была поручена транспортировка картин в порт, объясняет Софье Александровне, что не может дать ни одной машины. Транспорта нет.

Уже шел второй час, а ящики все стояли штабелями во дворе, галереи. Наконец Софья Александровна обратилась за. помощью к молодому инженеру Каверину, работавшему в горсовете, и он сумел уговорить воинскую часть дать галерее на один час машину. (После войны Каверин вернулся в Феодосию и работал в городе.)

Казалось, все в порядке. Машина во дворе, ящики погрузили. В. Шепель доставил их в порт.

Около четырех часов дня я, Софья Александровна и несколько моих учеников направились туда же. Ворота были наглухо закрыты. У проходной стоял часовой с винтовкой и никого не пропускал. Напрасны были наши просьбы, он твердил одно: дайте пропуск. В этот момент из порта, через проходную, выходил командир. Мы к аему, объясняем, в чем дело, показываем документы. Посмотрев их, он приказал часовому пропустить нас. Попрощавшись с К.Ф. Богаевским (это была наша последняя встреча, больше мы не виделись, он погиб в Феодосии в 1943 году), мы прошли в порт. Мне и Софье Александровне удалось пробраться к капитану теплохода, который знал об эвакуации галереи Айвазовского и разрешил грузиться. Но этого разрешения, как тут же выяснилось, оказалось недостаточно. На теплоход грузили оборудование Феодосийского консервного завода, несли раненых из военного госпиталя. Все спешили, так как времени осталось мало.

Большие тяжелые ящики с картинами стояли у высокого борта теплохода. По узенькому трапу непрерывной цепочкой двигались военные и штатские, пробирались легкораненые. О том, чтобы внести по трапу груз, не могло быть и речи. Осталась одна возможность — поднять картины краном.

Военные, грузившие свое имущество, видимо, бывали в галерее и знали нас. Они согласились заодно поднять на палубу и наши ящики. В течение часа все было погружено. Наступила ночь, взошла полная луна. На территории порта стало достаточно светло. Мы оформили погрузку, уплатили за провоз имущества. Наконец и это улажено. Было около 22 часов.

Попрощавшись с ребятами, начали преодолевать последнее препятствие — пробираться на теплоход в потоке людей. И тут свет оказался не без добрых людей. Знакомый главный врач феодосийского санатория, а с начала войны — начальник феодосийского военного госпиталя оказался у трапа. Он пристроил нас к движущемуся людскому потоку и, стиснутые со всех сторон, мы поднялись на палубу. Отыскали наши ящики, устроились среди них. Утомленный бессонной ночью и маятным днем я сразу задремал. Сквозь сон слышал, как отходил теплоход, разворачивался в порту, а когда зашел за маяк и взял курс на Новороссийск, я заснул крепким сном.

Проснулся я на рассвете, когда вдали были различимы кавказские берега. Опять задремал, но вскоре почувствовал, что на палубе что-то происходит. Неожиданно раздалась пулеметная стрельба. Нас нашел-таки немецкий бомбардировщик, по нему открыли стрельбу моряки. По радио была передана команда прекратить стрельбу. Стал слышен огонь зенитных орудий — оказывается, наш транспорт шел в сопровождении военного корабля, который стрелял по самолету. Сделав два захода над нами и не сбросив бомб, бомбардировщик скрылся.

Наступил день. Мы вошли в Новороссийский порт. Теплоход подошел к причалу, вся территория которого была занята ящиками с имуществом, эвакуированным из Одессы, Херсона, Николаева. Нас благополучно выгрузили, мы ступили на твердую землю и стали искать человека, который бы дал нам вагон, чтобы вывезти картины в Краснодар. Но куда мы ни обращались, от нас отмахивались:

— Все вагоны заняты грузами для фронта.

В сумерках, когда казалось, что все пути исхожены, мы сели отдохнуть. Опять взошла луна. В порту стало тихо и безлюдно. Мимо проходил какой-то человек. Софья Александровна окликнула его, он подошел. Вначале наши претензии на транспорт только удивили его, но услышав, что мы сопровождаем коллекции картинной галереи, он оживился:

— Какой галереи? Айвазовского? Что же вы раньше не сказали мне?

Завязался разговор. Нашим собеседником был инспектор ЮЖД тов. Александров, направленный из Ростова-на-Дону в Новороссийск для разгрузки порта.

— За полчаса сумеете погрузиться?

— Ну конечно!

— Идите к вашим ящикам, сейчас подойдет кран. Я дам вам вагон, грузите картины, если останется место, грузите медперсонал эшелона. Это воинский эшелон, через полчаса отправится.

Действительно, к нашим ящикам через несколько минут подкатили по рельсам огромный кран. В три-четыре захода он переправил наш груз к последнему вагону длинного состава. Солдаты из эшелона погрузили ящики, сложив их в несколько ярусов. Возле них, на полу, расположились мы, медики и несколько человек раненых. Появился командир, посадил женщину и мальчика. Поезд тронулся, все притихли.

Утром на какой-то станции у дверей снова появился командир. Он забрался в вагон и до следующей станции мы беседовали. Несколько раз он прерывал разговор вопросом:

— Послушайте, как это вы рискнули на такое путешествие, кто послал вас?

Тогда нам казалось, что все трудности уже позади, и мы искренне недоумевали, чему он удивляется. Идет небывалая война, и каждый должен добросовестно делать свое дело.

К обеду прибыли в Краснодар. Прежде всего пошли в буфет и съели по два обеда каждый. Очень вкусным нам показался горячий борщ. Возможно, наш аппетит еще усилился от сознания того, что первая часть задания выполнена — картины в безопасном месте. С вокзала направились прямо в художественный музей. Здесь нас приняли, как старых друзей, незнакомые нам люди — директор музея Александра Ксенофонтовна Осипова и хранитель Михаил Петрович Богоявленский. Нам выделили комнату для жилья и ящиков с картинами, и мы, наконец, свободно вздохнули.

Мы легко договорились с новыми друзьями об организации небольшой выставки картин Феодосийской галереи в залах Краснодарского музея. Через несколько дней пошли в краевое управление по делам искусств. Здесь нас встретили без особого восторга. Однако, узнав, что мы уже полностью устроены в Краснодаре и даже допущены в столовую закрытого типа, к нам помягчели и посоветовали ждать дальнейших распоряжений из Крыма или Москвы.

Выставку мы вскоре развернули, расклеили афиши по городу и стали знакомить краснодарцев с творчеством Айвазовского.

В середине октября немцы начали бомбить Краснодар. К этому времени мы получили из Армении, куда я обратился с просьбой принять эвакуированную из Феодосии галерею Айвазовского, телеграфный вызов:

ПРАВИТЕЛЬСТВЕННАЯ

Краснодар Советская 28 Художественный музей
директору галереи Айвазовского Барсамову

Управление искусств при совнаркоме Армении принимает ваше предложение переводе галереи Айвазовского Ереван прошу ускорить отправку — начальник управления искусств Шагинян.

Я пошел в краевой Комитет искусств. Выслушав меня, начальник комитета показал телеграмму из Симферополя с предложением направить галерею в Сталинград. Более неудачный маршрут нельзя было придумать. Ростов оставлен, немцы начали бомбить Кубань. Тем не менее начальник настаивал на выезде в Сталинград. Не договорившись с ним, я пошел на вокзал, чтобы узнать, как скоро можно получить вагон для картин.

— Путь на север отрезан, — сказал начальник станции. — Вокзал в Армавире разбомблен, сообщение прервано. Можно ехать только в южном направлении. Но свободных вагонов нет и не предвидится,

Тут опять проявила агитационные способности Софья Александровна. Она стала подробно и терпеливо растолковывать начальнику станции, что собой представляют картины Айвазовского, что мы все обязаны принять участие в их спасении. В заключение она дала ему только что вышедшую монографию об Айвазовском (Барсамов Н.С. Айвазовский. М., «Искусство», 1941) с просьбой просмотреть ее дома, а завтра вернуть (это был единственный у нас экземпляр) и в придачу дать нам вагон.

Приходим на другой день. Начальник улыбается.

— Ну, ваша взяла. Я посмотрел книгу и дам вам вагон до Еревана. А книгу не отдает моя дочь: она прикована болезнью к кровати, плачет.

Ну, что тут делать? Мы получили документы на вагон, попрощались и ушли. Поистине, неисповедимы пути, какими можно было в условиях жестокой войны дойти до разума и сердца человека, занятого важной, неотложной работой...

Конечно, опять было трудно с транспортом, грузчиками, пропусками, но на другой день вечером мы грузили наши ящики в вагон, а ночью тронулись в дальний путь.

На следующий день увидели следы налетов немецкой авиации — сброшенные под откосы обгорелые вагоны, разбитые и сожженные привокзальные постройки. А вечером эшелон остановился, и перед нами развернулась картина, какая вероятно, останется в памяти на всю жизнь. Среди голой степи во многих местах горели костры, у которых кучками стояли и сидели люди в полном безмолвии. Что-то варили, женщины мыли детей, стирали белье. Казалось бы, мирная картина даже выглядела живописно на фоне догорающей вечерней зари. Но перед нами были обездоленные, лишенные крова и куска хлеба люди, выброшенные войной с насиженных мест, беспомощные женщины и дети, много детей.

Началась проверка документов, кого-то ссаживали с поезда, не разрешая ехать дальше. Нам приказали наглухо закрыть двери теплушки и никого не впускать. К ночи поезд двинулся к Махачкале. Не доезжая Баку, опять была длительная остановка в степи. За Баку все шло без особых событий. Запомнились живописные места в Грузии и Армении.