С. Туржанский¹. «Дневник поручика, младшего офицера Семилетовской батареи»²

1 сентября. Правее станции Бельманка отрезали два бронепоезда. Красивая была картина, когда окруженные со всех сторон человек триста конных и два бронепоезда медленно стали двигаться на станцию Царе-Константиновка, пытаясь прорваться. Их подпустили на две версты и встретили огнем двух батарей. Все понеслось назад, но первый бронепоезд упорно отстреливался и замолчал лишь тогда, когда в него попали два снаряда 2-й батареи. Нам он случайным попаданием убил 5 лошадей и казака и одного ранил. Я, адъютант и командир дивизии сразу стали пешими. Ночевали в Гусарке, 3-го в Конских Раздорах, а 4-го перешли, после небольшой перестрелки, в Махноград — Гуляй-Поле.

6 сентября. Нами окружена 23-я дивизия. Ее забрал целиком Дон-корпус. Ее состав был до б тысяч штыков при 26 орудиях. Наша дивизия взяла все орудия, из них 3 тяжелых, и до 4 тысяч пленных. Произошел такой эпизод: фронт был на юго-западе, красные были отрезаны от своего тыла. В версте за нашей лавой стоял штаб дивизии. Окруженная пехота залегла и медлила сдаваться. Временно все затихло. Вдруг мы видим, что с бугра бегут наши повозки, видна несущаяся назад кавалерия и за ней лава. Видно, как блестят шашки. Все это мчится на штаб дивизии, а у нас лишь 60 всадников конвойной сотни да два пулемета. Подпустили на полверсты и открыли из двух пулеметов огонь по второй лаве. В это время летит без шапки казак и кричит, что стреляем по своим, а те, которых приняли за своих, на самом деле прорвавшиеся артиллеристы двух батарей, человек 70. Они уже проскакали нас. Бросились тогда в погоню. Подо мной была очень тупая, обывательская лошадь. Как я ее ни шпорил, меня обскакали почти все и переловили всех красных. Так мне и не удалось достать лошадь и седло.

Среди пленных артиллеристов один из, офицеров Корниловской дивизии нашел своего старшего брата. Трогательна была их встреча. Начштаба приказал пленного накормить и сейчас же отпустил. Тот был очень озадачен, так как у красных распространяются всевозможные слухи о зверском обращении белых с пленными, особенно с офицерами.

Нами занят город Александровск. В тот же вечер уходившие из Александровска 4 бронепоезда были вынуждены остановиться, так как нами был взорван железнодорожный путь, где один упал. Но за ночь красные построили обводный путь, и три ушли. Под Александровском захватили 15 железнодорожных составов — санитарные, со снарядами и др. Туда ходила одна бригада с 3-й батареей. Привезли спирту, и мы здорово выпили. Ночевали в Михайловке, следующий день простояли, затем прошли в Жеребец и стали на отдых в Малом Токмаке, где стояли 9-го, 10-го и 11-го. В бою под Александровском произошел трагический случай. Штабс-капитан Титов, стреляя на прицеле 10, дал направление на себя, и так неудачно, что по его же команде снаряд попал в него. Когда хоронили его останки, то самые большие были кисти рук. Хороший был боевой офицер, петроградец, пришел с генералом Дроздовским из Румынии, и здесь судьба послала смерть. А все же это хорошая смерть.

13 сентября. 12-го пошли через Гуляй-Поле на Туркеновку, переночевали, а 13-го под Ольговкой взяли пехотный красный полк. 3-я батарея побила бронепоезд, и он сгорел. Стали в 12 верстах от Волновахи, прикрывая этот узел. 14-го стояли спокойно, но разъезды донесли, что недалеко 7-я Конная красная дивизия. Назаровский полк со взводом 2-й батареи ушел на рейд на Юзовку. В ночь на 15-е стояли с запряженными орудиями, ожидая ночного налета. Действительно, в 2 часа ночи поднялась ружейная и орудийная стрельба, вдоль улиц засвистали пули. Но мы быстро вышли из деревни, стали на позицию и открыли огонь, а 5-й и 6-й полки вышли навстречу противнику и пошли в атаку. Видя, что налет не удался, противник ушел. Взяли двух пленных, и легко ранен был в ногу начальник штаба полковник Соболевский³.

15 сентября. Вышли в поле и в северном направлении верстах в четырех увидели нашего ночного врага. Быстро развернулись 5-й и 6-й полки, резким ударом сбили бригаду 7-й дивизии и погнали ее на север. Штаб дивизии и 6 орудий не могли поспеть за полками и отстали, а с ними 4 сотни 6-го полка (резерв). И противник, и преследующие его полки скрылись.

Вдруг слева появляется еще кавалерия; после оказалось, что это была вторая бригада 7-й дивизии, шедшая на выручку 1-й бригады. Принять бой с нею четырем сотням и штабу нечего было и думать, уходить к полкам — потеряешь артиллерию. Тогда применили военную хитрость. Вдоль железной дороги были кусты. Все подводы непрерывно то выезжали из-за посадки, то снова скрывались, создавая впечатление больших масс. Артиллерия из всех орудий открыла беглый огонь, а штаб и 4 сотни на рысях пошли навстречу бригаде. И цель была достигнута. Красные не решились принять бой и стали обходить нас, идя на север, причем попали между нами и возвращавшимися из погони 5-м и 6-м полками. В результате обе бригады потеряли все орудия, взятые нами в полной исправности.

16 сентября. Ночевать отошли в Ольговку. Выяснилось, что со стороны Валерьяновки наступает пехота с кавалерией, а со стороны Новотроицкого — пехота. Задерживая противника, отошли на ночлег в Платоновку (станция Волноваха). Подошла 3-я дивизия, и мы весь день вели бой. Противника остановили и даже заставили его отойти на Ольговку. Нам очень мешал бронепоезд красных, великолепно работавший.

20 сентября. На станцию Розовка пошла прорвавшаяся 7-я дивизия. Ее надо поймать. Ночью вышли. Верст 15 прошли в направлении на Розовку, а утром узнали, что красные повернули назад. Мы за ними — и столкнулись с нашей 1-й дивизией, преследовавшей 7-ю с другой стороны и вышедшей между нами и 7-й. Пошли в атаку, взяли три орудия, но, по счастью, без жертв и с нашей стороны, # со стороны «противника».

26 сентября. Были 21-го в Туркеновке, 22-го в Пологах, 25-го в Варваровке. Спугнул в саду вальдшнепа. Стал ладить берданку (есть у ветврача Кржипова).

27 сентября. Поохотился! Противник обнаружен в Ново-Успенке. Подошли к самому селу и стали обходить его левый фланг до самого Гуляй-Поля. Оказывается — до 3 тысяч пехоты с кавалерией. Пришлось отойти. Сначала пошли на Пологи, а затем свернули на Новоселовку. У нас радость: с генералом Секретовым⁴ уехал полковник Грузинов⁵. Говорят, что они едут в Польшу, там формируются казачьи части. Теперь мы вздохнем свободнее. По крайней мере, никто не будет лезть в твою личную жизнь, и не будешь выслушивать каждый день брани интеллигентного хама, самого гнусного из тех бесчисленных хамов, которых появилось особенно много в последнее время на нашей многострадальной родине. И так немного радостей в нашей кочевой жизни с постоянными боями, а тут еще милое начальство.

3 ноября. После восполню промежуток между 27 сентября и сегодняшним днем, а сейчас хочется передать на бумагу события нынешнего знаменательного дня. Сегодня закончилась наша почти шестимесячная борьба с большевиками в Крыму. Шесть месяцев наша маленькая группа, не желавшая склонить голову перед Советами, боролась с противником, во много раз более сильным, и наконец принуждены были сдать Крым, когда враг перебросил против нас свои лучшие силы и массу кавалерии с Буденным и Мироновым. Дорого стоили мы красным, и ушли из Крыма почти все те, кто не хотел сдаваться на милость хама-победителя.

Чего же мы достигли за это время? Во-первых, определилась квинтэссенция контрреволюционного элемента. Погрузились все те, кто, вероятно, никогда не найдет общего с большевиками языка; а во-вторых, мы убедились, что до тех пор, пока весь народ не скажет определенно своего слова, пока обыватель не перестанет лежать лапками вверх то перед белыми, то перед красными, большевизм без постороннего вооруженного вмешательства не осилить. Народ под его палкой и поневоле направляет свой колоссальный кулак в того, в кого прикажут. Бороться с большевизмом маленьким, хотя бы и храбрым и организованным группам не под силу. Один момент мелькнула мысль остаться. Может быть, удалось бы сохранить жизнь. Но тотчас же пришла в голову картина бродяжничества по голодной России, невозможность вернуться домой, на каждом углу сытый комиссар — и мысль остаться показалась нелепой. Впереди тоже мало радости, но этот путь лучше. Буду до конца тянуть лямку белогвардейца.

Трудно подробно передать все события, что произошли с 26 сентября по настоящий день. Мы снова заняли Гуляй-Поле, стояли в нем 6 дней, пока на нас не сделали налет наши бывшие союзники-махновцы и поплатились своей шкурой. Затем начался наш отход на Малую Токмачку, где на прощание нас накормил отличным обедом старый знакомый — священник, у которого мы останавливались раньше. Дальше на Н. Куркулак, Федоровку, Милошевку и на Малую Белозерку. В Федоровке нас ожидал сюрприз: вернулся полковник Грузинов и окончилось наше мирное житие.

Положение на фронте таково: у Каховки появился с внушительной кавалерией Буденный, а у Борислава пополненная 2-я конная армия с Мироновым готовится перейти Днепр. Против Буденного действует конный корпус Барбовича и цветные, а против Миронова перебрасывают 10-ю и 2-ю Донские дивизии. Фронт отходит на линию Васильевка — Гнаденфельд — Мануйловка — Бердянск.

Поехал я квартирьером в Малую Белозерку, отвел квартиры для трех батарей (к нам прикомандирована 4-я, так как дивизия увеличилась до 2 тысяч шашек) и ждал дивизион. Внезапная стрельба заставила выехать на площадь. За околицей — перестрелка разъездов. Подошла дивизия и вместо отдыха вышла на позицию. Погода все время стояла хорошая, а тут пошел такой снег, что в двух шагах ничего не видно. Дивизия развернулась и отбросила наступавшую 6-ю пехотную дивизию.

На другой день красная пехота стала наступать на Белозерки. 2-я дивизия с присоединившейся первой под общим командованием начальника штаба генерал Говорова сбила ее, взяла около 2000 пленных и заняла деревню Балки. Разъезды обнаружили снова приближение пехоты и около двух дивизий кавалерии.

Из Крыма было получено приказание стоять на Днепре, но последние три дня связи со штабом Врангеля не было и стали доходить слухи, что Буденный прорвался и занял Сальково и Геническ. Произошло совещание начальников, и было вынесено решение отходить в Крым. В 4 часа дня корпус перешел в хутор Веселое, здесь отдохнул, шел ночь и к утру остановился в деревне Елисаветовке. Пехота красных шла следом и заставила принять бой. Результатом нашего короткого удара было уничтожение бригады красных целиком, причем около 300 человек упорно сопротивлявшихся были зарублены и около тысячи взято в плен.

Наш отход продолжался. Ночевали в колонии Александерфельд. С рассветом вышли на Соколо-Горную. Связи все нет, и что делается впереди, в Крыму, — неизвестно. Только что вышли с ночевки из колонии Александерфельд, как в нее слева стала втягиваться другая часть. Это был пехотный красный полк, принявший нас за красных. Атака 6-го полка, несколько выстрелов, — и полка пехоты не существовало. Не задерживаясь, дивизия переменным аллюром пошла дальше, имея справа 1-ю дивизию.

Прошли верст 25, вдали увидели дым. Начались догадки. Мельница ли это, или дымит бронепоезд? И наконец по колонне передается радостная весть: вошли в связь со своими. Подошли к железной дороге. Много оставленных поездов со всяким материалом. Казаки рассыпались, собирая по вагонам сахар, обмундирование и прочее. Все это быстро прекратилось, так как показалась конная красная дивизия. Приняли бой. Быстро красные были отброшены, и мы с частью Марковской дивизии остановились на ночлег в Н. Григорьевке.

Утром не спеша тронулись дальше вдоль железной дороги, а к Н. Григорьевке подходила красная пехота. Вдруг из-за железной дороги нас начинает обстреливать кавалерия. Оказалось, что мы окружены противником. Где 1-я дивизия — неизвестно. Верст 25 шли рысью без дороги, стремясь скорее подойти к Салькову. В 15 верстах от Таганаша впереди стреляет батарея в ту сторону, куда мы идем. Оказывается, красная батарея стреляет по опередившей нас 1-й дивизии. Прорываясь, мы сомкнутыми колоннами налетели на злополучную батарею, моментально ее смели, но срубили мало. Надо было спешить. Наша артиллерия, конечно, не поспела, и пушки пришлось бросить. В сумерки наша дивизия последней оставила Северную Таврию и ушла за Крымские позиции. Ночью пришли в Тюп-Джанкой, где ночевали у заборов на морозе в 20 градусов. Стали наконец по квартирам в деревне Богемке. Здесь конный Донской корпус задержан, так как красные пытаются переправиться через Сиваш, который благодаря сильным морозам и западному ветру сильно обмелел и местами замерз. В Богемке мы простояли дня четыре, послали приемщиков за пушками и пошли на Перекоп. Красные нажимали упорно и заняли Армянск. Дивизион остался в Богемке, а я был послан на Перекоп к цветным войскам для связи. Из-за плохой лошади я отстал и одну Ночь переночевал в деревне Александерфельд, рассчитывая на другой день догнать свою дивизию. Но красные перешли по льду Сиваш и заняли последнюю Юшуньскую позицию. Все покатилось назад. С дивизионом я соединился в селе Александровке, куда пришли в 2 часа ночи, а в 6 часов утра — снова поход. В этот переход, стараясь оторваться от противника, прошли 50 верст.

Идем на погрузку — наш корпус, говорят, в Керчь. Тревожит мысль, будет ли достаточно пароходов. Новороссийск не забудешь. Ночевали в татарской деревушке восточнее Симферополя. Забираем влево, стремясь обойти противника, задерживаемого 3-й дивизией по железной дороге Джанкой — Керчь.

На следующий день снова 50-верстный переход. Дорога невозможная, грязь по колено лошади. Получили две пушки из Гвардейской батареи и через два перехода бросили. Измученным лошадям не под силу. В татарской деревне около Карасу-Базара остался больной тифом ветеринарный врач Кржипов. Дальше ехать не было сил.

Прошли ограбленный Карасу-Базар, где яблоками кормили лошадей, за неимением сена. Снова ночлег в деревне Бибуга, в 7 верстах от Феодосии. Только стали в ауле в 20 верстах по дороге на Керчь и стали кормить лошадей и готовить какую-нибудь похлебку для себя, как приказ идти дальше. Противник недалеко. Три часа простояли в немецкой колонии в 50 верстах от Керчи, покормили соломой лошадей — и дальше в Керчь. 1 ноября подошли к Керчи и остановились в деревушке в 3-х верстах от города. Здесь в последний раз переночевали на русской земле, а утром погрузились на пароход «Поти» и 3 ноября отплыли от берегов Крыма в полную неизвестности Европу.

18 января. Три дня мы были в открытом море. Изрядно нас трепало. С «Поти» 5-й полк и 20 человек артиллеристов с хорунжими Шкараборовым и Золкиным перегрузили на маленький пароход каботажного плавания «Дых-Тау», а остальной дивизион — на пароход «Павел». С борта «Дых-Тау» можно было рукой достать воду. Пароход впервые поневоле шел в Константинополь, и то в бурю. Набрались мы страху и намучились без воды.

Наконец, 6-го прошли редкие по красоте зеленые склоны Босфора с бесполезными орудиями, спрятанными в складках гор, и вошли в Константинопольский рейд. Жизнь кипит. На рейде масса судов всех национальностей. Снуют моторные лодки с великолепно одетыми и чистенькими англичанами и французами. Невольно сравниваешь свою небритую физиономию и выпачканную в трюме в угле одежду и жаль становится свою голодную и грязную персону. Тут же с борта парохода идет обмен всего того, что в Крыму стоило громадных денег, как белье, обмундирование, револьверы, — на хлеб. Наган идет за лиру или 10 фунтов хлеба. Рубашка — хлеб. Хитрые турки живо учли голод беженцев и понизили цены на платье до невозможности.

7-го с восторгом выгрузились на берег в Константинопольском порту. Наблюдали обращение англичан и французов с побежденными турками. Дежуривший на берегу матрос-француз, узнав, что продавец бубликов повысил цену, схватил его лоток и бросил нам в толпу. При переезде из Скутари в Пера на пароходе-трамвае (теркет) запрещено было сходить на берег прежде, чем пароход будет пришвартован, спешащая публика не придерживается этих правил и спрыгивает раньше времени. Полисмен-англичанин подходит к нарушителю и сообщает ему, что тот оштрафован на 10 пиастров. Турок начинает оправдываться и протестовать. Полисмен невозмутимо увеличивает штраф вдвое. Протесты усиливаются, турок машет руками. Так же невозмутимо штраф утраивается Нарушитель порядка спешит уплатить и исчезает. Все в порядке.

В тот же день нас посадили в вагоны и перевезли на станцию Хадым-Киой, в лагерь Саншак-Тепе, где раньше помещались военнопленные. Теперь мы сидим в бараках, где насквозь пронизывает ветром, без копейки денег, так как найти какую-либо работу в окрестных деревнях почти невозможно. За один хлеб (25 пиастров) вы должны целый день копать землю, ночевать в овечьем сарае, ибо турки, боясь за верность своих жен или по религиозным правилам, отказываются пускать ночевать в дома. Но и эту работу достают с риском быть арестованным охраняющими нас конными марокканцами, причем не исключена возможность того, что к вам воспылает страстью один из черномазых конвоиров, почти сплошь педерастов. И продать нечего. Револьвер украли еще в Крыму, а бинокль здесь, чуть не из-под головы. Не отдашь же за хлеб одну из двух единственных рубашек!

Паек наш такой: за сутки 120—150 граммов конского мяса, столовая ложка сахара, 10 граммов кокосового масла, немного зелени, на заварку чая и 4 фунта белого хлеба на 5 человек. Конечно, живем впроголодь. Все время мечтаем о еде. Вестовых нет. Пищу готовим сами, а потому целый день ходим в поисках дров или смолистого кустарника, да за водой на речку версты полторы. Постепенно, конечно, устраиваемся. Иные вырыли землянки, а мы устроили в углу барака, на высоте 2,5 метров, нары, обтянули их палатками, и получилось нечто вроде комнаты, только влазить нужно, как на дерево.

Я назначен начальником рабочей команды нашего дивизиона, доставляющей со станции продукты в лагерь на вагонетках. За это (везти версты две в гору) мы получаем около фунта хлеба на человека, который я приношу в нашу коммуну из 4-х офицеров нашей батареи (2-я и 3-я сведены в одну вторую) и 3-х офицеров 4-й батареи (с 5-й составляют 3-ю). Иной раз выпросишь что-нибудь у сытого интенданта. Так и живем в ожидании лучших дней.

Вести из Константинополя до нас доходят редко, французы же или не знают сами, или не хотят говорить. Знаем одно: нас армией не признают, считают военными беженцами. Жалованья, конечно, не собираются платить, но и не отпускают на все стороны. Уезжать разрешено лишь получившим 3-ю и 4-ю категории и людям старше 48 лет. Остальные должны жить в лагерях. Строй сохраняется прежний. 1-я и 2-я дивизии сведены в одну (1-ю) под командой генерала Калинина⁶, 3-я дивизия переименована во 2-ю под командой генерала Гусельщикова, стоит в 10 километрах от нас в деревне Чиленгир. Корпусом командует генерал Абрамов. Хотел к нам приехать генерал Врангель, но его не пустили. Корпус генерала Кутепова стоит в Галлиполи, а кубанцы — на острове Лемносе. Вероятно, нас хотят использовать не как рабочую силу, но определенного ничего не известно. Турки относятся разно. Иногда приветливо, иногда сдержанно, но все ругают французов, и если вы хотите заслужить расположение турка, заговорите с ним по-немецки. Сразу станет приветлив и услужлив. Но бывает и так, что наши казаки, ушедши в деревню в поисках работы, возвращаются раздетые.

Только что мы немного устроились, как от французского командования пришло приказание Донкорпусу переехать на остров Лемнос. Это нас как громом поразило. Среди казаков пошли разговоры об отсутствии на острове воды, о «черваках», впивающихся в тело, чуть ли не о крокодилах, и большинство отказалось подчиниться и ехать на остров Лемнос. Долго шли переговоры, и наконец был назначен день погрузки (30 декабря ст. ст.) и поданы эшелоны на станцию Хадым-Киой. Часть пошла без протеста, а Калединовский полк уперся, и французам пришлось применить вооруженную силу. Но первый же взвод французов, несмотря на стрельбу, был избит кулаками и в панике бежал. В результате пришлось подчиниться силе и исполнить приказание (двое раненых). Несомненно, что среди нас есть провокаторы, смущающие казаков разными слухами о «черваках» и т. п. чепухе. В запертых вагонах 30-го ночью приехали в Константинополь и немедленно погрузились на пароход «Дон». Два дня стояли на рейде, ожидая, пока французы силой водворят непокорных на пароход. Сутки шли до напугавшего нас острова. Проходя мимо того места Дарданелл, где во время атаки затонуло много союзнических судов, все находившиеся на борту французы построились на палубе и отдали честь погибшим. 15 января по новому стилю вошли в залив у города Мудроса.

Вот, наконец, та полутюрьма, куда нас так упорно тащили французы и от которой до последних дней отбивались мы. Довольно унылый на вид греческий остров, почти лишенные растительности горы, несколько деревень, приютившихся в тех местах, где земля пригодна для обработки, и два городка: Мудрое с 4 тысячами жителей и Кастро с 20-ю тысячами жителей. Наш лагерь расположен в двух верстах от города Мудроса (вход в который нам, конечно, запрещен), на крутом склоне горы у берега залива. Живем в палатках по 4 офицера или по 12 казаков в каждой.

Палатки (Мараби) одинарные; намостили сухой травы на землю — это кровати. Посередине печка. А на дворе иногда и снежок перепадает, правда, сейчас же тает. Выдали каждому по одеялу, сидим мы и в буквальном смысле ждем у моря погоды. Слухи самые разнообразные. То говорят, что союзники решили воевать с Совдепией, и мы тогда, конечно, нужны будем. То говорят, что Советы признаны Европой как законное правительство России. Наконец, начинают появляться какие-то нелепые приказы французского командования о составлении списков желающих вернуться в советскую Россию. Наше начальство их отменяет и, в свою очередь, издает приказы составить списки. Формирует части, на командные должности назначаются офицеры. Идет игра в солдатики. Публика окончательно сбита с толку и не знает, что ей делать. Один несчастный сошел с ума, все время твердит: «Домой», а сегодня (9 февраля), увидав пароход, вошел одетый в море и с полчаса бродил по горло в воде. А погода холодная, в шинели мерзнешь. Едва вызвали его на берег. Да и не удивительно. Что делается в голове у казака, который в 1919 году поднимал на Дону восстание, в Новороссийске не мог погрузиться на пароход, остался у красных, снова перешел в Крыму к нам для того, чтобы через несколько недель попасть на остров Лемнос.

Выход. Записался во французский Иностранный легион.

17 февраля. Скучно протекает наша жизнь. Сидим на своей горе, изредка ходим версты за три разбирать на дрова постройки, оставшиеся от англичан. (На Лемносе была главная база союзников при подготовке форсирования Дарданелл.) Иногда собираем какую-то серую смолистую колючку (горит сырая). Есть любители, которые упорно занимаются рыбной ловлей, кажется, почти безрезультатно. А особенно оборотистые изобрели оригинальный способ ловли в заливе мелких осьминогов. Охотник по пояс в воде бродит по заливу, пока какой-нибудь осьминог не схватит его за ногу. Тотчас добыча отрывается от ноги, ножом у нее разрезывается живот, выпускается содержимое, осьминог кладется в сумку и ловля продолжается. При удаче, изображая самим собой приманку, ловец добывает 4—5 штук. Греки очень любят блюда из осьминогов и платят от 2 до 5 драхм за штуку. Таким образом, эта охота очень заманчива (белый хлеб — 2 драхмы за 1 кг), хотя и не каждому любителю по вкусу.

Приезжал генерал Богаевский, в юнкерском училище был праздник, но все это скучно. Был приказ французов о желающих ехать в Совдепию, у кубанцев записались почти все, у нас около половины. Объясняется это тем, что в нашем полуголодном существовании совершенно не видно впереди просвета. Все разглагольствования о будущей войне с большевиками малоосновательны. Судя по газетам, союзники не собираются ссориться с красными, а следовательно, мы им не нужны. В наш лагерь доходят приказы французов о желающих ехать в Бразилию, в штат Сан-Паоло. После долгих дум и бессонной ночи решил записаться, благо из 24 офицеров нашей батареи не записалось лишь четыре. Решение это последовало не потому, что устали воевать, разочаровались и нет веры в возможность успеха борьбы, а потому, что сиденье в палатках (вчера был снег) впроголодь на положении военнопленных становится невыносимым. Если бы нас отпустили куда-нибудь на работы с условием собраться по первому зову генерала Врангеля, мы с радостью ухватились бы за эту мысль. Но сидеть без дела, без копейки денег, без табака, без возможности починить разваливающуюся обувь, — так сидеть ужасно.

Приезжал генерал Врангель, приказал запись в Бразилию считать недействительной, а записывающимся куда-либо предложил перейти на положение беженцев, причем о их жизни дал такие сведения, что всякая охота куда-либо записываться пропала. Командование принимает все меры, чтобы не дать нам разойтись. И нет выхода. А тут еще начались строевые занятия, с азов. Стойка, повороты, отдание чести, как новобранцев, и это несмотря на жестокие холодные ветры. Мы, от нажима со стороны начальства, от голодухи (муку отняли) и от неизвестности, порой озвереваем, как недавно подравшиеся в палатке два офицера (судом чести переведены на беженское положение). То чуть не впадаем в детство, читая вслух «Ползуны по скалам» Майн Рида. Иной раз проснешься часа в два ночи — и начинаешь думать свои обычные думы, и слышишь, как три твоих невольных товарища по палатке тоже не спят, ворочаются. Окликнешь их — говорят: не спится, все мысли несутся в голове. Только и радуют, вероятно, фантастические слухи о переезде на материк, о формировании, о походе на Россию. Но в этих слухах есть отзвуки политических событий, переживаемых сейчас Европой, и даже слабый намек на возможность активного выступления Антанты против советской России озаряет радостью наше серое житье, и самые радужные мысли высказываются в оживленной беседе за чаем с куском хлеба и часто без сахара. Так, теперь вести о восстании в Петрограде прояснили много хмурых лиц, офицеры почувствовали большую близость между собой и с казаками, и все чаще появляется робкая надежда на возможность возвращения в родные края.

Только в настоящем нашем положении не умом, а сердцем поймешь значение слова «Родина». И стремишься к ней всеми помыслами, не думая о том, что эта желанная родина, может быть, окажется для тебя мачехой. Быть может, не один из нас, вернувшись туда, где он оставил близких, не найдет их. Многие из поневоле оставшихся в России обрели участь худшую, чем наша, и далеко не все вынесут ее. Вот и сейчас, записывая при свете карбидного фонаря эти строки, я думаю о своих родных, о дорогих детишках, и сжимается сердце болью за них. О, если бы не они, мне изгнание не было бы таким тяжелым. Везде при энергии можно устроиться, и всюду есть хорошие люди. Их, пожалуй, как это ни грустно, здесь встретишь чаще, чем на Руси, особенно после нашей «бескровной» революции.

4 марта. Уже весна, вероятно, в России бегут ручьи и пригревает солнце, а мы здесь, в Греции, мерзнем, как на севере, и ночью, чтобы согреться, натягиваешь на себя все, что возможно.

Примечания

1. Туржанский Сергей Людвигович, р. в 1888 г. в Воронежской губ. В Донской армии с осени 1918 г.; в ноябре 1919 г. поручик, младший офицер Семилетовской батареи Сводно-партизанской дивизии, с 1920 г. во 2-м Донском конно-артиллерийском дивизионе до эвакуации Крыма. Был на о. Лемнос. Осенью 1925 г. в составе Донской офицерской батареи в Болгарии. Поручик. Служил в Русском корпусе. Умер 16 августа 1965 г. во Франции.

2. Впервые опубликовано: Первопоходник. 1976. Апрель. № 30.

3. Соболевский Степан (Мустафа) Яковлевич, р. в 1879 г. 1-й кадетский корпус, Михайловское артиллерийское училище (1899), академия Генштаба (1908). Полковник, начальник штаба 112-й пехотной дивизии. В Донской армии и ВСЮР с 6 апреля 1919 г.; помощник начальника военных сообщений Крымско-Азовской армии, летом — осенью 1919 г. начальник штаба 9-й Донской дивизии, с 11 ноября 1919 г. помощник начальника военных сообщений Кавказской армии. В Русской Армии в сентябре — октябре 1920 г. начальник штаба 2-й Донской конной дивизии. Генерал-майор (с 21 сентября 1920 г.). В эмиграции. Умер до 1922 г.

4. Секретов Александр Степанович, р. 8 августа 1881 г. (12 августа 1882 г.) в ст. Чернышевской. Из дворян, сын офицера ВВД, казак ст. Нижне-Чирской Области Войска Донского. Донской кадетский корпус (1899), Николаевское кавалерийское училище (1901). Офицер л.-гв. Атаманского полка. Полковник, командир 24-го Донского казачьего полка. В Донской армии; в апреле — мае 1918 г. командир 1-го конного полка под Новочеркасском, в 1919 г. генерал-майор, командир бригады, командир 2-го Донского отдельного корпуса, в мае 1919 г. командир конной группы из двух дивизий, затем начальник 9-й Донской конной дивизии, в начале 1920 г. командир 4-го Донского корпуса, с марта 1920 г. командир конной группы (бывшей генерала А.А. Павлова) до эвакуации Новороссийска. В Русской Армии без должности. Генерал-лейтенант. В эмиграции в ноябре 1920 г., с 1921 г. в Болгарии, в конце 1922 г. возвратился в СССР. Арестован 14 августа 1930 г. Расстрелян по делу «Казачьего блока» 8 мая 1931 г. в Москве.

5. Грузинов Афанасий Федорович, р. в 1884 г. Из казаков ст. Старочеркасской ВВД. Донской кадетский корпус (1901), Константиновское артиллерийское училище (1903). Войсковой старшина, командир 8-го Донского казачьего артиллерийского дивизиона. В Донской армии; в январе — феврале 1918 г. на той же должности, с лета 1918 г. инспектор артиллерии Хоперской и Донской партизанских дивизий, к январю 1919 г. командир 1-й стрелковой батареи, с марта 1920 г. — Семилетовской батареи Сводно-партизанской дивизии. В Русской Армии в июне, на 1 октября 1920 г. командир 2-го Донского конно-артиллерийского дивизиона до эвакуации Крыма. Полковник (cl января 1919 г.). Был на о. Лемнос. Осенью 1925 г. в составе 5-го Донского казачьего полка в Болгарии. В эмиграции там же. Умер 1 февраля 1935 г. в Софии.

6. Калинин Николай Петрович, р. 21 октября 1884 г. Из дворян ВВД, казак ст. Каменской Области Войска Донского. Донской кадетский корпус, Николаевское кавалерийское училище (1904), академия Генштаба (1912). Офицер 17-го гусарского полка. Подполковник, старший адъютант штаба 5-го кавалерийского корпуса, и. д. штаб-офицера для поручений при штабе 6-го Кавказского армейского корпуса. Георгиевский кавалер. В Донской армии; участник восстания весной 1918 г., полковник, командир полка, бригады 1-го Донского корпуса, с конца 1918 г. генерал-майор, с марта 1919 г. начальник 11-й Донской конной дивизии, с 12 мая 1919 г. — 11-й Донской конной бригады, с сентября 1919 г. — 9-й Донской конной бригады, с февраля 1920 г. — 4-й Донской конной дивизии, с марта 1920 г. начальник штаба и врид командира 4-го Донского корпуса, с 25 марта 1920 г. в резерве офицеров Генштаба при штабе Донского корпуса, с июня 1920 г. до 18 августа 1920 г. начальник 2-й Донской конной дивизии, 3—16 июля 1920 г. врио командира Сводного корпуса, с 18 августа 1920 г. в распоряжении командира Донского корпуса, затем на 1 октября 1920 г. командир Донского корпуса до эвакуации Крыма. Генерал-лейтенант (с 18 июня 1920 г.). Был на о. Лемнос, с 12 декабря 1920 г. начальник 1-й Донской казачьей дивизии, с 15 января 1921 г. в распоряжении Донского атамана. В эмиграции в Югославии и Франции. Вице-председатель Казачьего союза. Умер 23 октября 1949 г. в Париже.