а) Происхождение тавров

Вопрос о происхождении древнейших этносов сложен уже в своей постановке. Прежде всего неясно, где та хронологическая точка отсчёта, начиная с которой племенные сообщества начинают осознавать себя как (или представлять собой) отдельную культурную или антропологическую группу (Бромлей, 1983. С. 245). Опасность заключается здесь уже в выборе метода (или критерия) выделения такой группы.

С одной стороны, можно впасть в заблуждение, основываясь на схожести бытия, обычаев и даже антропологических особенностей совершенно различных этнических групп. Ведь эта схожесть может быть вызвана внешними обстоятельствами, в частности, необходимостью совместного проживания в непосредственной близости друг от друга. В этом случае, особенно если этносы находятся в параллельной фазе исторического развития, возможно и взаимовлияние. Для историка важно учитывать, кто является наблюдателем, оставившим потомкам своё описание той или иной этнической группы. Тем более, если этот наблюдатель — представитель этноса, находящегося на превосходящей стадии развития. Естественно предположить, что грек, рассказывающий, к примеру, о так называемых тавроскифах, склонен видеть прежде всего общие варварские черты, не замечая особенных свойств той или иной местной, то есть не-его-народности.

С другой стороны, самовыделение людей в особые группы, особенно на стадии формирования этноса, может происходить по причинам, часто не связанным с его культурными чертами или антропологическими свойствами, однако от этого не менее существенным для современников. Примером может служить уже упоминавшаяся в Прологе традиционная вражда соседних общин или поселений в России. Иными словами, опасно принимать за искомую точку отсчёта и тот момент, когда народ (группа) начинает осознавать, что он — общность, обладающая признаками, которые отделяют его от соседних племён.

Нельзя не согласиться с тем, что поиск этой точки отсчёта — задача в некотором роде схоластическая. Становление любого народа — это сложный исторический процесс, а не конкретное событие, до которого шло накопление неких этнических признаков, а после — уже развитие сложившейся этнической группы, племени, народа.

Главным из признаков такого рода традиционно считается язык. Но и в этом подходе есть сложности. Основная из них — это то, что географические границы распространения языка, материальной и духовной культуры различных племен и народов нередко накладываются друг на друга, уже начиная со стадии неолита. Начинается никогда более не прекращающийся процесс этнической интеграции и дифференциации. Отмечу в скобках, что становление языка и материальной культуры имеет решающее форморазличительное значение на ранней ступени складывания этноса, тогда как формирование культуры духовной отражает процесс этнической консолидации и развития этнической (национальной) культуры на ее более развитой стадии в более поздние периоды.

Таким образом, мы видим, что решение вопроса о происхождении древних этносов выходит далеко за рамки чисто археологических наблюдений и исследований, что оно должно быть дополнено этнолингвистическими штудиями. В исследовании немецкого ученого первой трети XVIII в. была сделана одна из первых попыток вывести этноним «тавры» из малоазиатского «тавр», что означает «горец»: халдейское tint, сирийское titre и древнеассирийское torra имеют одно значение — «гора» (Famin, 1835. S. 4).

Далее, кельты называли высокогорья taurini. Что это, совпадение или древнее заимствование? А Полибий именовал одно племя в Альпах «тавриски», и в походах на Рим в 225 г. до н. э. также участвовали некие тавриски, то есть жители гор (Paulys Real-Encyclopädie der Classisches Altertumswissenschaft. II R. Vierter Band. Stuttgart, 1934. S. 2544—2545).

Однако в нашу задачу не входит этимологическое исследование этих корней, явно имеющих схожее или даже совпадающее значение. Тем более, что если обратиться к конкретному, крымскому случаю, то задача эта приобретает немыслимую сложность, ведь мы не знаем (кроме редчайших, скудных, спорных лингвистических фрагментов)¹ о языке тавров почти ничего. И именно поэтому в разделе об этногенезе тавров нам придется по необходимости обращаться почти исключительно к археологическому материалу.

Такой подход к поставленной задаче, при всей его внешней ограниченности, не стоит заранее считать недостаточно глубоким и плодотворным. Ведь уже в каменном веке, как известно, закрепляются характерные для каждого культурного региона особенности в обработке камня, начальные формообразующие традиции, которые переходят затем на медь, бронзу, а иногда и на произведения из ещё более совершенных материалов.

И здесь сделаны весьма важные выводы, а именно о том, что многочисленные, в том числе и функционально различные памятники свидетельствуют о генетической связи культуры тавров с культурой автохтонных жителей Крыма II тысячелетия до н. э. или эпохи поздней бронзы (Колотухин, 1990; Стржелецкий, 1954. С. 10—11). Об этом же говорят некоторые антропологи, основываясь на краниологическом и ином материале таврских захоронений (Жиров, 1949. С. 277—278). При этом, чем ближе подходит комплекс к «историческим» временам, тем точнее и обоснованнее становятся подобные выводы.

Так, совершенно бесспорны результаты исследований Кизил-Кобинской культуры I тысячелетия до н. э., которая унаследовала особенности более ранней культуры III—II тысячелетий до н. э. (каменные ящики, специфическая орнаментация керамики). При этом довольно скромный вклад в таврскую поздней срубной культуры позволяет сделать ещё один весьма важный вывод. Судя по всему, тавры до ухода киммерийцев с исторической сцены Крыма с ними, не соприкасались, не смешивались (Лесков, 1965. С. 164). Впрочем, существует ещё одно мнение. А именно, что тавры — это потомки киммерийцев, отступивших в горы (Щепинский, 1977 «а». С. 39).

Иногда кизилкобинцев и тавров разделяют на две самостоятельные культуры, причём тавров относят к кемиобинцам (по имени кургана Кеми-Оба близ Карасубазара). Раннетаврские кемиобинские племена обитали в предгорном и горном Крыму во второй половине 3-го — первой половине 2-го тыс. до н. э. Это были носители чрезвычайно своеобразной культуры: они создали первые в Крыму человеческие скульптуры, монументальные произведения искусства, среди которых иногда встречаются подлинные шедевры (напр., диоритовая полутораметровая стела из Казанков, близ Бахчисарая). Фигуры эти водружались на вершинах курганов, обнесенных по основанию каменными оградами.

Выводам этим нисколько не противоречат факты заимствований таврами элементов кавказских культур (Бобин, 1957. С. 54—55; Щепинский, 1966., и др.), так как они относятся уже к 1-му тысячелетию н. э., то есть к весьма позднему периоду истории.

Большинство российских и зарубежных ученых считают тавров аборигенами Крыма, причем индоарийского происхождения. И этот вывод подтверждается не только антропометрическими, весьма точными данными², но и свидетельствами античных учёных — случай весьма редкий (Доватур, Каллистов, Шишова, 1982. С. 344). С другой стороны, попытка проследить начало этногенеза тавров от неких индоарийцев, осевших в Крыму, была подвергнута обоснованной критике (Откупщиков, 1988 и др.).

Примечания

1. К примеру, к ним относятся такие наименования жителей таврских «царств», как арихи, напеи, синхи (Аммиан Марцеллин. СПб., 1908. Кн. XXII. Гл. 8. С. 33). Как указывали учёные ещё XIX в., весьма важно было бы выделить в топонимике Крыма названия, не соответствующие языкам иных насельников, явно не тавров. Таким образом и можно было бы вычленить таврские лексические единицы (Щепинский, 1966. С. 263). Пока этот перспективный аналитический метод сторонников, кажется, всё ещё не приобрёл — а жаль.

2. Краниологи говорят о преобладании в таврских захоронениях черепов понтийского типа. Наряду с ними имеется некоторая примесь черепов смешанного типа, то есть с примесью севернопричерноморского и средиземноморского антропологических типов (Соколова, 1958).