6. Военное дело у крымских татар

В XIV—XVI вв., то есть до того, как личное огнестрельное оружие стало применяться с достаточной эффективностью, холодное оружие и луки ещё играли первенствующую роль в битвах на Востоке и в Восточной Европе. Но если крымское холодное оружие было сравнимо с западноевропейским (например, производимым в Толедо), то луки намного превосходили даже знаменитые английские. Если последние имели в длину 2 метра и мало подходили для конницы, то короткие, примерно 80-сантиметровые татарские луки были намного легче и удобнее в применении на скаку. Кроме того, стрелы последних обладали гораздо большей силой удара: на расстоянии около 130 м они пробивали тяжёлую броню почти так же успешно, как арбалетные болты, намного превосходя их скорострельностью. Своей начальной скоростью (около 200 м в сек.) татарские стрелы были обязаны особому устройству композитных (составных) луков. Последние изготавливались из сухожилий и рога, послойно крепившихся на тонкой деревянной основе при помощи животного клея — секрет, некогда вывезенный кочевниками из Восточной Сибири. Но оружие было не единственным объяснением превосходства крымских воинов над противником.

Многое в битвах решал, как и ныне, «человеческий фактор». Крымские татары «были трудно преодолимы в своей военной доблести», — пишет современный канадский историк (Остапчук, 2002. С. 391). И здесь же отмечает, что по его подсчётам, до конца XV в. татары выиграли гораздо больше битв, чем проиграли. Они ходили не только на Москву и Польшу, но и в Центральную Европу, и в Персию, поднимались на склоны Эльбруса. «Все эти экспедиции требовали мастерства в организации, определённого знания путей и территорий противника, способности выживать в трудной окружающей обстановке и т. д. Это были не столько «набеги» кочевников, жадных до добычи, а скорее хорошо спланированные и тщательно подготовленные военные операции» (выделено мной. — В.В.) (там же).

Важнейшей частью этой подготовки была профессиональная военная разведка. В ханском войске создавались специальные группы захвата, которые после кратковременных рейдов, осуществлявшихся накануне походов, возвращались с пленниками, владевшими нужной информацией, имевшей тактическое и даже стратегическое значение. Она касалась и географии малознакомых регионов, в которые планировалось вторжение, и данных о расположении в них вооружённых сил противника. В ходе военных действий эти пленные выполняли роль проводников (Ivanics, 2008. S. 121).

Кроме того, ханы располагали «целенаправленно созданной, классно организованной, широкой разведывательной сетью из множества говорящих на нескольких языках [профессиональных] разведчиков, а также шпионов из местных жителей, которые получали за свою службу значительное вознаграждение». Примером такого профессионального разведчика на крымской службе может служить некий «литовец Павел» (кстати, не из литовских татар; он был католического вероисповедания), оказавший немалые услуги Мехмед-Гирею IV в его военных действиях на протяжении второй половины 1650-х гг. (Ivanics, 2008. S. 121).

Не менее важной стороной вооружённой обороны любой державы, не имеющей регулярного войска (а Крым на протяжении большей части своей истории относился как раз к таким государствам), была мобилизация ополчения. Ханы, следовавшие с первых лет существования суверенного государства старым ордынским традициям, в дальнейшем не слишком радикально их меняли. Эта система была целесообразной, так как, не тратя средств на содержание постоянного войска (исключение составляла немногочисленная гвардия капы-кулы или капы-кулу), Гиреи могли в считанные дни и даже часы собрать под свои бунчуки десятки тысяч воинов. Даже в середине XVII в. эта практика полностью сохранилась. Как сообщал бахчисарайский чиновник Адиль-Гирея, хан издавал предписание о мобилизации (оно называлось нида), после чего каждый из шести беев, бывших членами дивана, был «готов в течение 12 часов предоставить великому хану 10 000 человек в полном воинском вооружении и готовности» (Matuz, 1964. S. 147).

Причём этих 60 000 воинов не нужно было снабжать ни конями, ни амуницией, ни боезапасом, ни провиантом — каждый из них являлся на сборный пункт у Ора вооружённым и с трёхмесячным запасом (азык или захире) сухой пищи. Естественно, это относилось и ко всем остальным конникам, подходившим к Ору, так сказать, вторым эшелоном. Их общее число, по подсчётам турецко-крымского историка Реммал-Ходжи, могло достигать 250 000.0 таких мобилизационных возможностях мог только мечтать любой другой европейский монарх. Но на этом преимущества крымского военного дела не кончались.

Вопреки распространенному убеждению, сила крымских татар была скорее не в их многочисленности, а в тактике. Как уверял старинный автор, «даже убедившись, что их десятеро против одного, они не отваживаются нападать первыми [если это не соответствует плану]...» (Боплан, 1990. С. 61). С другой стороны, есть свидетельства о ситуациях, когда в случае необходимости отчаянные крымские храбрецы собственным примером увлекали в бой с превосходящим противником многотысячные турецкие войска. Кроме тактического мастерства, сила татар была в безукоризненном знании местности и навыках передвижения, маскировки и ведения боя в непростых условиях степи. И вот здесь важны были, конечно, и дисциплина, и физическая подготовка, и умение плавать, и закалка, и нетребовательность в пище, и выездка (дрессировка) лошадей. А также рациональные гигиенические правила, другие качества и навыки, которыми крымские татары, как правило, превосходили тех, кто пытался им противостоять.

Может сложиться впечатление, что в ту суровую эпоху перечисленным жёстким требованиям должны были отвечать вообще все воины. Это далеко не так. Не будем говорить о московских стрельцах и солдатах, которые, лишившись тени «родимых берёз», бежали от южного солнца, бескормицы и безводья Дикого поля, не дожидаясь встречи с летучими отрядами крымских татар, великолепно себя там ощущавшими¹. Но не лучше в этом смысле были и турки, народ, казалось бы, культурно близкий к крымцам. Б. Хмельницкий, хорошо знакомый с обычаями османов, мог уверять московского боярина А. Матвеева, что в будущую кампанию турецкая опасность не грозит, так как «дорога дальняя, не только что зимою, но и летом пройти её невозможно, ибо эти края, которыми идти, все опустошены, а турки нежные, без [постоянно возобновляемого] провианта никогда не ходят» (Грушевский, 1909. Т. IX. Ч. 2. С. 1032). Интересной была бы реакция любого крымского джигита, если бы ему сказали: набег придётся отменить по причине... разорения какого-то участка пути! Понятно, отчего Э. Челеби, хорошо знавший слабые стороны турецких конников, не без зависти называл крымских татар «ветроподобным народом».

Крымский лучник. Журнал Къасевет, 2010, № 37

Как оценивали себя в этом сравнении сами турки тех веков, видно даже из их распространённой поговорки «Ardimzdan tatar me kovar?» («За тобой что, татарин гонится?») — до сих пор говорят чрезмерно спешащему. Справедливости ради заметим, что совершенно аналогичная фраза (также о крымских татарах) есть и в венгерском фольклоре (Matuz, 1976. S. 10). Ещё одно сравнение того же рода принадлежит русскому их современнику. Он отмечал, что участвовавшие в походах Порты крымские татары «суть турком к великой помощи, ибо на войнах турки, яко народ покойной... обозами с тяжестьми ходят, татарове же, яко народ лёгкой, непрестанно около обозов их бывают, от неприятелей опасающи, многажды же и отгоняющи, ибо, яко речеся, татарове в битвах суть зело сердечны (здесь адъектив «сердечны» имеет старое значение, а именно — «сердиты», то есть яростны. — В.В.) и смелы, смерть свою ни за что ставящи» (Лызлов, 1990. Л. 141).

Конечно, огромную роль в воспитании этих качеств играли два типа педагогики — семейная (фамильная) и общественная. Вся атмосфера полуострова, окруженного далеко не мирными соседями, вырабатывала в народе высокий идеал мужественности. При этом воинственность становилась одним из самых необходимых качеств любого мужчины, определяющей чертой его характера. А «для воинственных людей характерно особое отношение к жизни и смерти, выражающееся в принятии права убивать врагов и готовности погибнуть самому как личного выбора, необходимого содержания избранной доли, а также способности подавлять страх» (Серебрянников, 2002. С. 25).

И в то же время никакое, самое пьянящее упоение битвой не отвлекало крымских татар от главного требования военного дела — строжайшего подчинения воинской дисциплине: «Во устроении бранном дивный некий порядок содержат. Воевод или началников всего воинства знаменито искусных и в делех воинских разумных имеют, и на помование (т. е. «в соответствии с жестом». — В.В.) руки его все купно (т. е. все разом. — В.В.) поступают...» (Лызлов, 1990. Лл. 132 об. — 133).

Такое отношение к воинскому долгу вырабатывалось с детских лет, в семье. Но и в более зрелом возрасте ему уделялось постоянное требовательное внимание. О своеобразных военно-спортивных «сборах», периодически устраивавшихся в мирное время, будет рассказано ниже. Но и в походах такая работа с людьми (советские историки называли её «идейно-воспитательной») не прекращалась. Речь идет, прежде всего, об эпических повествованиях, о боевых деяниях предков, которые рассказывались старшими воинами по вечерам, у походных костров. Естественно, это происходило без какого-либо понуждения, по традиции, разумность которой подтверждали победные результаты большинства войн Крымского ханства. Такие рассказы обычно имели место после окончания дневного похода: «Здесь и там зажгли огонь. Некоторые гази² заняты рассказом историй, другие распевают Коран, пока другие заняты молитвой» (Остапчук, 2002. С. 405).

Оружие крымцев в целом соответствовало воинскому оснащению той эпохи, то есть ничего особенного в крымскотатарском вооружении не было. В ранний период истории ханства обходились одной саблей. Позднее крымские аскеры брали с собой уже «копьё, кривую и длинную татарскую саблю, турецкий кинжал или персидский, короткий и широкий, из отличного железа или дорогой, турецкой работы; длинные и быстрые стрелы, колчан, а иногда короткое копьё» (то есть дротик. — В.В.). Они надевали также «панцыри, шлемы и вообще оружие, персидское или московское, доставшееся им в добычу» (Броневский, 1867. С. 365).

Добавлю, что в отдельные периоды своей истории крымские татары имели на вооружении такое оригинальное оружие, как кулюк-балта (крымскотат. «ручной топор»). Более всего оно походило на томогавк, правда, несколько более тяжёлый. На рукоятку насаживалась вытянутая металлическая ударная головка, имевшая два окончания на противоположных сторонах — кубический и клювообразный. В основном кулюк-балту использовали д ля пробивания шлема противника, но также и как метательное орудие. Виртуозно владевшие этим топориком крымские воины попадали «клювом» в цель, преследуя противника рысью и даже галопом (её изображение см. на портрете Адиль-Гирея, оч. III).

Современные исследователи приходят к выводу о важной роли, которую в подготовке воинов играло древнетюркское боевое искусство къара къаппан (крымскотат. «чёрный тигр»), сохранившееся в средневековом Крыму, в том числе и в морально-философской своей части. Эта сторона упомянутого стиля включала в себя глубокое усвоение таких понятий, как «уверенность в себе, в своих действиях, храбрость, взаимную поддержку, презрение к смерти». Именно поэтому, как свидетельствует множество исторических фактов, имела место «высокая степень превосходства... отнюдь не количественного, а полностью качественного превосходства» крымскотатарского войска над противником (Мустафаев, 2000. С. 5). Другими словами, практически вся мужская часть населения ханства находилась в отличной спортивной форме и обладала высоким воинским духом, постоянно поддерживая и развивая оба эти достоинства, чего так недоставало соседям Крыма, особенно северным (за что последние, увы, и расплачивались).

Очевидно, не будет большой натяжкой чисто умозрительное предположение о том, что высокое воинское искусство крымцев было некрымского происхождения. Действительно, ни у одного из древних авторов мы не встречаем упоминаний о каких-то выдающихся достижениях в области чисто военной техники, стратегии и тактики в общем-то мирных аборигенов полуострова в периоды, предшествовавшие Средневековью. Напротив, как только насельники Крыма входят в контакт со степняками, таких свидетельств становится предостаточно. И это вполне объяснимо: именно культуре пришельцев со степного Востока обязана Европа не только гениальным изобретением стремян, но и техникой изготовления сложно-составленных (клеёных из разных пород дерева и рога) луков, применения трёхпёрых стрел. А также лёгких, но чрезвычайно прочных панцирей, превосходивших европейские металлические — в Крыму их делали из кожи, многочисленные слои которой прессовались на рыбьем клею; в результате получался материал, напоминающий, судя по описаниям, композитную пластмассу и такой же лёгкий.

Крымскотатарская сабля. Коллекция Варшавского музея

С другой стороны, крымские татары, вообще постоянно перенимавшие всё лучшее из иноземных культур, не чурались нововведений западного происхождения и в военном деле. Так, с широким распространением огнестрельного оружия оно стало появляться и в крымском войске. Как и вагенбурги (построение обоза в форме правильного каре или круга на случай нападения неприятеля), их начали практиковать в XVIII в., когда татарскую армию стали сопровождать пушки и телеги с боезапасом (Остапчук, 2002. С. 403). Впрочем, вполне возможно, что гораздо ранее Средневековья вагенбурга были заимствованы европейцами у кочевых народов (впервые вагенбурга использовались в хунно-китайских войнах II в. до н. э.).

Столь отточенные профессиональные навыки и высокий воинский дух в мирное время поддерживались эпическими повествованиями о храбрецах-предках, героическими песнями и военно-тренировочными играми. Но учебные сражения и осады искусственных городков и настоящих крепостных стен были не какими-то казённо-обязательными маневрами: эти сборы, по суш, являлись настоящими народными развлечениями. На них приезжали не только юные джигиты, но и седобородые старцы, не пропускавшие захватывающего развлечения. Спортивный дух таких тренировок подчёркивался клятвой, весьма напоминавшей олимпийскую, которую участники игр давали перед их началом. Они клялись на Коране в том, что даже в случае ранений, практически неизбежных, соперники сохранят в будущем дружеские отношения и ни в коем случае не допустят возникновения вражды между родами или фамилиями (Milner, 1855. P. 172).

Такое же значение имела охота. Это было не только развлечение или способ добывания средств к существованию. Наряду с этим она являлась столь же важным фактором сохранения жизни от внешней опасности. Охота для крымских татар была и системой физического совершенствования, и подготовкой к военному делу в мирное время. Причём именно такая целенаправленность охоты была очевидной — иначе зачем бы её участникам собираться в количествах, свойственных более войне, чем охоте? Так, при Максуд-Гирее (1667—1668) на охоту уходили многие эскадроны конных лучников, общей численностью в 500—600 человек. Причём эти регулярные сборы длились не один день, как на обычной охоте, а несколько, и проводились они полностью в полевых условиях, как на войне (Matuz, 1964. S. 147). Известно также, что перед началом большой охоты участники разделялись на группы по десять человек и в таком слаженном виде действовали, подчиняясь командам, на всём протяжении сборов (Spuler, 1943. S. 387).

Естественно, навыки коллективной охоты имели большое значение и в снабжении во время походов. Это касалось выступлений к северу от Перекопа, где в нынешних украинских степях водилось немало дичи, и в особенности походов на территории Закавказья или Северного Кавказа, где дичи было ещё больше. Свидетель такого похода середины XVI в. турок Реммал-Ходжи вспоминал, что в горах крымцы почти ежедневно охотились, отчего «были постоянно сыты, веселы и довольны» (АВ ИВР РАН. Ф. 50. Оп. 1. Ед. хр. 114. Л. 17).

Иностранные путешественники в один голос не менее, чем смекалкой крымскотатарских воинов, восхищались их отчаянной смелостью. Приведу пример из таких высказываний: «Военные люди в высшей степени храбры и отважны, причём настолько, что некоторые из них при особо выдающихся качествах именуются «талубагатер», что значит безумный храбрец (очевидно, здесь неточно записанное дели багадыр. — В.В.)... Эти богатыри имеют одно преимущество: всё, что бы они ни совершали, считается правильным, потому что раз это делается по причине отваги, то всем кажется, что богатыри просто занимаются своим ремеслом. Среди них есть много таких, которые в случаях военных схваток не ценят жизни, не страшатся опасности, но мчатся вперёд и, не раздумывая, избивают врагов. Так что даже робкие при этом воодушевляются и превращаются в храбрецов» (Барбаро, 1971. С. 146).

А вот наблюдение, сделанное с противоположной, московской стороны фронта: «Борзость и военность Татарска состоит в следующих причинах:

1-ое. Татары имеют обилие коней добрых. В поход идучи, не по единому, но по двух, по трёх и по многу конь всякий с собой ведёт, на коих в походе ездя попеременно, кажутся не ездят, но летают.

2-ое. Оружие лёгкое носят и коней своих легко вьючат. Возов и запасов с собой не возят; хлеба, соли, вина не употребляют, конским мясом остаются задовольны.

Доспехи крымскотатарского воина XVII в. Журнал Къасевет, 2010, № 37

3-е. На едино воинство и на грабёж все суть удалы, остальными живота забавами (т. е. жизненными удовольствиями. — В.В.) пренебрегают. Беспрерывные войны стали привычкой и обратились в их природу.

4-е. Бьются не устроенными шеренгами, но по примеру воронов со всех сторон рассыпаны прилетают и отлетают, тем неприятеля томят и легко ряды ему мутят.

К тому же аще Татары убегают — никто их не догонит, если преследуют — никто от них не уйдёт. Переплывают реки на удивление людей. По причине борзости своей владеют временем битвы, и будет им пригодно окажется — побьются, будет непригодно — уступят... Сице (древнерус. «таким образом») видим: тяжкого строя воинство и пехота ничего не успевают супротив Татар в поле к одолению или разгрому, но только к обороне недолгой. Татары никаким народом одолены не были, и никакому инородному королю не служили совершенным подданством... Татары называют Турчина своим господином или оборонителем токмо на почтение, а дани никакой не дают и слухают его пока сами хотят» (Крижанич, 1859. Разд. 52. С. 124—125).

Неоднократно утверждалось, что крымскотатарский воин бьётся до последнего, и потеряв коня, и будучи изранен, пытается забрать с собой за пелену смерти ещё хоть одного врага: «Мужественны обаче (т. е. «однако». — В.В.) и смелы, един за другого умирающи, биются с неприятелем даже до последния кончины. Ибо его аще неприятель с коня свержет, скаредно (т. е. «жестоко». — В.В.) обсечёт, и каликою учинит, и оружье отъимет, и от всего обнажа едва жива оставит — он обаче и руками, и ногами, и зубами, и всеми составы, каким ни есть способом, даже до последняго издыхания обаче боронится. И в то время наипаче (более всего. — В.В.) достоит его опасатися, егда затаится, яко бы умирая, ибо видящи смерть пред собою, яко бы мог за собою неприятеля взяти» (Лызлов, 1990. Л. 133 об.).

Почти то же, слово в слово, мнение о крымцах сложилось у шведского дипломата Пётра Петрея, прибывшего в Московию в начале XVII в.: «Эти татары считаются самым отважным и храбрым военным народом изо всех других и не любят отдаваться в полон, а сражаются до последней крайности. Когда под кем-нибудь из них застрелят лошадь и ему нечем защищаться другим, он кусает зубами, дерётся кулаками, даёт пинки ногой, пока его не возьмут в плен и не убьют» (Петрей, 1997. С. 203).

А вот ещё одно чисто тактическое наблюдение: «Даже когда поляки проникают в ряды татар, а те не ощущают себя достаточно сильными, чтобы защищаться с саблею в руке, то разлетаются, как мухи, кто куда. Отступая, они стреляют из луков на всём скаку, но настолько удачно, что не промахнутся во всадника на расстоянии 60—100 шагов. Поляки не в состоянии их догнать, так как их кони не столь тренированные, как татарские. Через четверть лье (ок. 600 м. — В.В.) татары снова собираются вместе и разворачиваются во фронтальной атаке на поляков, а если те расколют их лаву, снова рассыпаются и, отступая, непрерывно стреляют с левой руки, ибо с правой не могут. Обессилив таким образом поляков, татары принуждают их к отступлению...» (Боплан, 1990. С. 67).

Приведу в качестве ещё одного примера на ту же тему диалог между будущим султаном Селимом I и его визирем. На вопрос первого, кто самый опасный из врагов Турции, вельможа ответил, что это могучая Персия. «Нет, — возразил Селим, — врёшь, ты ошибаешься: я больше всего опасаюсь татар, потому что если они пустятся, то в один день сделают пяти-шестидневную дорогу; а если побегут, то таким же образом мчатся. Особенно важно то, что их лошадям не нужно ни подков, ни гвоздей, ни фуража; когда они встречают глубокие реки, то не дожидаются, как наши войска, лодок. Пища их, как и самое тело, невелика; а что они не хлопочут о комфорте, это только доказывает их силу» (цит. по: Смирнов, 1887. С. 381—382).

Как метко заметил выше Барбаро, эти мастера высокого класса просто занимались своим ремеслом и как всякие знающие себе цену профессионалы не удовлетворялись скромной оплатой, а брали то, чего считали себя достойными...

Крымскотатарский воин. Реконструкция

Заметим, что стрельцы и солдаты южных крепостей (против которых и были в основном направлены такие походы) также хорошо знали своего крымского противника. Поэтому они при известии о приближении ханского войска практически не оказывали ему сопротивления, благоразумно уходя в безопасные тылы. При этом крымцы их не преследовали, так как цель была иной: скорее разорить строения, чем пытаться ослабить живую силу огромного славянского государства. Это была одна из причин малых, как правило, потерь у татар во время походов. Здесь характерен пример крупного набега августа 1659 г., едва ли не последнего в истории крымскотатарских сефери. В нём участвовало несколько десятков тысяч конников, было разорено 18 укреплённых городков с гарнизонами, сожжено 65 деревень и 5000 дворов, угнано в полон 25 500 (!) человек и так далее, а число крымцев, убитых в этой весьма крупномасштабной операции, далеко не дотягивало даже до 4 сотен (Новосельский, 1994. С. 70).

Мелкие походы типа беш-баш обходились и вовсе незначительной кровью, причём и для русских, вовремя ускользавших от схваток, тоже: в 1662 г. при взятии полона почти в тысячу человек пало менее десяти стрельцов. И напротив, стоившие больших жертв крымскотатарские набеги говорили современникам, что они имеют дело с чем-то необычным (напр., набег задумывался с чисто политической или военно-стратегической целью). Так было, например, в не слишком многочисленном походе крымцев 1674 г., дорого обошедшемся Московии (указ. соч. С. 73).

В дальнейшем речь будет неоднократно заходить о том, что крымские татары при нужде легко преодолевали в боевых условиях реки, проливы, озёра и так далее. Поэтому имеет смысл остановиться как на составной части воинского искусства и на способах форсирования водных преград. Сразу отметим, что плавать с раннего детства учили не только людей, но и жеребят. При этом детей и животных тренировали как в летней, так и ледяной осенней воде. В письменных источниках отмечено два основных способа переправы татар: на конях или же плывя рядом с ними в воде.

Вот описание первого: «Навязав два снопа великие тростей, и свяжут дву коней уздами, от единого на другаго узду положивши, також и хвосты их свяжут крепко. И тако на един сноп полагают оружие свое и седло, на другой же сам сядет. И держатися единою рукою за хвосты конския, а другою коней погоняющи, переезжают на другую сторону реки. Сице («так» — В.В.) же творят не малые реки преезжающи, но великия, то есть Волгу, Дон, Днепр, Бог, Буг, Днестр, паче же и Дунай великий» (Лызлов, 1990. Л. 132—132 об.).

Второй способ, технически более сложный, использовался, очевидно, лишь в случае, когда всадник имел только одного коня. Всадники заранее готовили и подсушивали по две связки камыша длиной в 0,6 м, толщиной в 0,25—0,30 м. Их крепили сверху на расстоянии в 0,30 м друг от друга тремя поперечными рейками, а снизу — одной по диагонали, из угла в угол, выходящей далеко за рамку плотика³. Именно её и крепили верёвкой к концу хвоста коня. На этот плот всадник клал седло, одежду, обувь, сверху лук, стрелы и саблю. Затем он голым входил в воду, имея в руке нагайку и подгоняя коня уздечкой, которая оставалась у того на шее, и держась попеременно рукой то за уздечку, то за гриву. Так он принуждал коня плыть, сам загребая одной рукой, а другой постоянно направляя ход коня. Плот отвязывался только тогда, когда конь становился обеими ногами на твёрдую землю противоположного берега. Обычно переправа десятков тысяч войска и сотен тысяч коней на протяжении 2—3 км речного берега проходила в считанные часы и практически без жертв.

Столь подробно описавший эти акции Гийом Боплан подчёркивает, что небольшие походы организовывали чаще всего заперекопские, или «независимые» татары, «которые не покоряются ни хану, ни турку», чьи поселения находятся в Буджаке. И продолжает: «Эти татары храбрее тех, кто живёт в Крыму, и настолько более опытны в военных действиях, насколько имеют ежедневную необходимость в них упражняться. Они же лучшие, чем иные, наездники» (Боплан, 1990. С. 63). Имеется интересное свидетельство другого, итальянского историка Джованни Ботеро (1533—1617), описавшего знаменитую Риданийскую битву, имевшую место 22 января 1517 г. в Северном Египте, в которой турецкий султан Селим I (1512—1521) победил мамлюков под командованием Туман-бега. Султан удачно применил обходной марш, но этот тактический манёвр оказался осуществим лишь благодаря искусству форсирования рек, которым в совершенстве владела крымскотатарская часть султанского войска. Крымчане с лёгкостью и без потерь переплыли великий Нил, имея при себе своих коней и полное вооружение. После этого они уложили 25 000 мамлюков, а на другой день штурмом взяли Каир, правда, уже при поддержке турецких янычар и сипахов (подр. см.: Zinkeisen, 1856. B. II. S. 573; также: Лызлов, 1990. Л. 141).

Что же касается походного быта, то приведём рассказ из другого автора: «Даже в холодные зимы... у татар нет шатров. Они связывают токмакскими ремешками концы четырёх прутов, нижние концы тех прутов втыкают в землю, накидывают сверху на пруты дождевые накидки, которые носят на спине, и получается подобие шатра. Седельные подушки, или чиркисы, они расстилают на снегу, седло кладут под голову, а под седельный домик привязывают саблю или саадак, называемый теркеш. Сами снимают даже рубаху, укрываются штанами и ложатся спать совершенно голыми. Утром они надевают рубашки из красной и голубой бязи, вскакивают и сразу надевают свою накидку-шатёр из войлока, кладут седло на коня, протягивают одну подпругу через передние ноги коня, а другую через пах, и в мгновение ока садятся верхом, меч и колчан прилаживают уже на коне, стегают два раза коня плетью, погоняют и скачут, разогревая на морозе и себя, и коня» (Челеби, 1999. С. 46).

А вот пример ещё одной стороны универсальной физической подготовки и тренированности этих людей, «сделавших опасность своим ремеслом». В условиях ледохода по Керченскому проливу «эти ловкие всадники, перескакивая среди льдов на конях с льдины на льдину, достигли крымской земли. А те, кто остался позади, увидели, что уже поздно. Они сняли уздечки с голов коней и сёдла и подпруги с их спин, оставили коней на льду, а сами, перескакивали со льдины на льдину, помогая себе копьями и пиками... А некоторые бесстрашные и ловкие молодцы не выпустили уздечек своих коней, оказавшихся в воде, сами стояли на маленьких кусках льда, а лошади тянули их среди льдов, они же перепрыгивали со льдины на льдину, пока не вышли на берег пролива около крепости Керчь вместе со своими конями и имуществом... Между тем три джигита увидели, что их вместе с конями вынесло в Чёрное море. Они в один миг сняли с коней сёдла, положили их на лёд, сами разделись донага и, сказав «Помоги, Боже!», голыми сели на своих коней и бросились со льда в Чёрное море. Они на этом морозе вцепились в гривы своих коней. Эти трое проплыли на конях около 20 миль и достигли крепости Керчь, где люди одели джигитов» (Челеби, 1999. С. 109—110).

Плотик для переправы одного воина. Рис. из: Боплан, 1839

Вообще именно закалка крымских татар производила на современников наибольшее впечатление, — ведь это всё-таки южный народ, как же они могли выработать в себе такое великолепное презрение к холоду? Этому поражались даже скандинавы. Шведский посол при Девлет-Гирее II в годы Прутского похода Свен Лагерберг сообщает своему королю: «Всеподданейше доношу Вашему Величеству, что этот народ (т. е. крымских татар. — В.В.) нельзя недооценивать как за их мужество, так и за закалку (букв. «крутость, жёсткость» — hårdhet), они могут обходиться без одежды, презирая нужду, голод, холод. По дороге от Перекопа сюда казаки [следовавшие с татарами вместе] поморозили носы, пальцы на руках и на ногах, а татары любят такую погоду, они смеются и одеваются легче, чем обычно...»

Несколько позже тот же автор стал свидетелем переправы через р. Самару в конце февраля — начале марта. При этом половина татар ушла далеко вверх по течению, к каменному мосту, а половина, не теряя времени, бросилась в реку, форсируя её вплавь. «Когда я спросил, почему бы не сделать деревянный мост, мне ответили: «Мост никогда не будет столь надёжным! (Bryggen woro aldrig saa god!) Мы могли бы его сколотить, но если бы его снесло льдом, многие погибли бы, а так плывём себе через чистый поток, льдин немного, так что справимся!» И с 9 часов утра до вечера переправилось около 30 000 человек и 100 000 лошадей, притом утонуло 2—3 пленных и 4—5 лошадей» (Lagerberg, 1896. S. 49, 79—80).

Один из средневековых авторов писал о неспособности крымскотатарского войска к осаде крепостей, штурму каменных укреплений и т. д. Но века постоянного упражнения в оборонительных и наступательных войнах, очевидно, не прошли даром. Во всяком случае, во второй половине XVII—XVIII вв. ханское войско проявляло высокое искусство приступа, причём даже небольшими (сравнительно с обороняющимся гарнизоном) силами. О захватах или разорении южнорусских, польских, австрийских крепостей имеются свидетельства практически у всех историков, касавшихся этой темы. Тот же швед С. Лагерберг подробно описывает штурм сравнительно небольшой крепости на Украине морозным февральским утром 1711 г.:

«Там было 400 русских [солдат] и 400 русских казаков, всего же 4000 человек, на них пошло татар 1 200 ханских, 300 калгинских и 200 нуреддинских с саблями под левой рукой, и луками на шее, и стрелами в левой руке, в незначительном нижнем белье (очевидно, в набедренных повязках или в чём-то вроде трусов (små undertöjor) — В.В.). Они без команды бросились со всех сторон на город и палисады с ужасными криками и отважной быстротой, так что казаки в городе, начав стрелять, успели сделать не более одного выстрела. Их тут же смели татары, которые, как видно, долго для этого тренировались (långa tyder dertill först exercerade): они становились на корточки у палисадов, на них вскакивали их товарищи, первые резко выпрямлялись, и, таким образом, за несколько минут 1000 их неожиданно перескочила через ров и вал города и его палисады высотой в 3,5 ална (более 2 м. — В.В.), так что русские казаки отступили от редута, усиленного высоким валом и палисадом, и его перепрыгнули татары, с криками «Алла! Алла!», пуская стрелы, от которых тут же пало свыше 100 казаков, но более от татарских сабель, острых как бритва. Остальные за полчаса были взяты в плен, связаны, а потом уже каждый заботился о своих рабах.

При этом штурме они все меха, рубашки и шапки сбросили и обычные большие штаны тоже, не оставив на себе ничего, кроме малых штанцов. Я это видел, так как скакал среди татар, вместе с визирем, калгой и нуреддином» (Lagerberg, 1896. S. 54—74).

А когда полон бывал добыт, то татары проявляли о своей добыче своеобразную заботу, что естественно для любого разумного хозяина. Как сообщает де Тотт, «...пять или шесть рабов разного возраста, штук 60 баранов и с 20 волов — обычная добыча одного человека — его мало стесняет. Головки детей выглядывают из мешка, привешенного к луке седла; молодая девушка сидит впереди, поддерживаемая левой рукой всадника, мать — на крупе лошади, отец — на одной из запасных лошадей, сын — на другой; овцы и коровы — впереди, и все это движется и не разбегается под бдительным взором пастыря. Ему ничего не стоит собрать своё стадо, направлять его, заботиться о его продовольствии, самому идти пешком, чтобы облегчить своих рабов...» (цит. по: Бахрушин, 1936. С. 30).

Конечно же, российские авторы, говорящие о жестокости такого промысла, совершенно правы; да и упомянутая выше «забота» имела вполне понятную экономическую основу. Но уже поэтому она была постоянной и действенной. Пока пленный не сдан с рук на руки купцу, о товаре должен беспокоиться владелец. И можно представить себе, с каким осуждением смотрели татары, участвовавшие в совместных походах с казаками-сечевиками в Польшу, на бессмысленную порчу «товара», когда эти христиане «вырезали груди у женщин, били до смерти младенцев» (Соловьёв, 1988. Кн. VI. С. 179). Вот уж в чём крымских татар нельзя было обвинить, так это в бесцельной жестокости или садизме!

Примечания

1. Были и другие отличия, проявлявшиеся в самых тяжёлых военных ситуациях. Их в своё время отметил автор весьма патриотичный, то есть которого никак не заподозришь в предвзятом отношении к русским: «Татары и турки хотя побегнут, не дадут себя даром убить, но обороняются до последнего издыхания. А наши вояки когда побегнут, уже не обернутся, но дадут себя сечь будто мертвы» (Крижанич, 1859. Разд. 11. С. 39).

2. Гази — общее название участников похода против немусульман, газавата.

3. Такой плотик, применявшийся исключительно в военных целях, имел в крымскотатарском языке собственное наименование — сал багла, то есть «вязаный плот» (Остапчук, 2002. С. 404).