а) Род, семья

Проблема древнего родового общества, его слабых следов и более зримых остатков, перешедших в Средневековье, достаточно разработана лишь на материалах по степной части Крыма, т. е. в отношении сравнительно недавно перебравшейся в Крым части его населения. Здесь удалось даже, используя эпиграфические и иные материалы, установить имена родов, осевших в Крыму. Это Ас, Аргин, Найман, Кипчак, Конрат, Тама, Ширин, Барын, Табын, Мангыт, Китай, Ногай, Мансур, Яшлав, а также ещё несколько более мелких родов (Филоненко, 1928. С. 21).

Подобными данными о горной и предгорной части наука пока не располагает (после долгого перерыва исследования в этом направлении недавно возобновились в московском Институте языкознания Российской академии наук).

Родовое общество переселившихся в Крым ордынцев столкнулось с абсолютно иными, нежели на старой родине; природно-географическими и климатическими условиями. И если ранее экономика кочевников была экстенсивной (это было вызвано прежде всего сравнительно обширными, но скудными и безводными почвами прежних мест обитания), то теперь положение менялось по двум причинам. Во-первых, площадь годной для кочевий степи здесь была ограниченной, а во-вторых, крымская демографическая и общеэкономическая ситуация делала оптимальными совсем иные отрасли — земледельческую и пастушескую скотоводческую, что предполагало полуоседлый и оседлый образ жизни.

И татары, как было указано выше, подчинились этим объективным закономерностям. Правда, в группах семей, осевших на землю, пока хозяйство велось сообща (как и в кочевом обществе), и даже денежное обращение не привело поначалу в Крыму к экономической разобщенности семей. Это была так называемая большая семья, наиболее характерная для жителей степи. В неё входило несколько поколений близких, а иногда и боковых родственников, во главе которых стоял представитель старшего поколения (им мог был патриарх-отец или старший из братьев). Причины, по которым большая семья сохранилась едва ли не до XX в., имели как экономический, так и культурно-традиционный характер. Самая явная из них — хозяйство большой семьи было вести проще и выгодней, чем в индивидуальных семьях. Возможно, этот обычай объясняется и немалой консервативностью уклада пастушеского общества, опиравшегося как на общность производства и его средств (т. е. отар, табунов), так и на устойчивые кровнородственные связи.

В большой семье всё движимое и недвижимое имущество было общим, вплоть до скота и кухонной утвари, жилищ и сельскохозяйственных орудий и даже земельных угодий, если они имелись (полукочевое общество). Небогатые большие семьи пользовались одним жилищем — первоначально юртой, впоследствии домом. Более зажиточные располагали несколькими жилищами, из которых самая крутая юрта служила общим местом встречи для приёма пищи, проведения времени за чашкой кофе, празднеств и т. д. В случае, если кто-либо из мужчин имел двух и более жён, то каждой из них выделялось отдельное жильё, чаще всего маленькая юрта вроде кибитки (отав), но питание при этом всё же осуществлялось за общий счёт, как и все остальные траты (Гаджиева, 1979. С. 26—28).

Крымскотатарская семья этого периода была полигамной. Мужчины имели столько жён, сколько были в состоянии прокормить. Другими словами, состав и размер семьи зависели от материального достатка; при заключении брака жених уже в ту эпоху платил калым, или махр, бывший для семьи невесты закономерным возмещением утраты пары рабочих рук. Сама традиция полигамии заслуживает особого внимания для понимания семейного уклада не только в Крыму, поэтому остановимся на ней поподробнее.

Многоженство в человеческих обществах Средневековья и раннего Нового времени имело несколько причин, но самой распространённой являлась необходимость борьбы с различными демографическими кризисами. Так, в Европе через два года после окончания кровопролитной Тридцатилетней войны (1618—1648) был созван церковный собор. На нём ввиду повсеместного катастрофического уменьшения населения было принято постановление, гласившее: «Отныне дозволено всякому мужчине иметь двух жён; при этом следует напоминать каждому мужчине и с церковной кафедры увещевать, чтобы он, как честный человек, не только озаботился их прокормлением по мере возможности, но и устранением несогласия между ними» — здесь явны буквальные заимствования из шариата (цит. по: Сорокин, 1913. С. 26).

Понятно, что общества, особенно страдавшие от постоянных войн или репрессий (а крымскотатарское принадлежало к их числу на всем протяжении своей истории), воспринимали эту традицию с пониманием и одобрением — отсюда и её долговечность. Другое дело, что стихийное стремление к увеличению населения, выражавшееся в виде снохачества¹ и распространённое не только в России, но отчасти в отдельных европейских странах (см.: Сорокин, 1914. С. 26, 42), было абсолютно неизвестно в семейном быту крымского общества на протяжении всей его истории. Причина отвержения этого столь распространённого обычая вполне очевидна: она заключалась в совершенно ином морально-религиозном уровне местных мусульман.

Иногда в больших семьях встречались захваченные в набегах несвободные наложницы — сита. Дети, рождавшиеся от них, оставались в числе домочадцев. Впрочем, иногда небогатые татары, не имевшие средств для содержания детей-сита, были вынуждены продавать их, но бывало это нечасто (Дюк, 1625. С. 479).

Вообще тогда с детьми расставались явно с большей лёгкостью, чем в наше время. Чаще всего такое расставание было невынужденным, добровольным. Даже богатые мурзы отдавали своих детей на воспитание, которое могло д литься и десяток лет, и больше. Воспитателем чаще всего становился простой крестьянин (аталык), отличавшийся «добрым нравом и поведением. Таковая доверенность почитается в народе за великое счастье... он принимается в доме как ближайший родственник, и будучи уважаем от самых знатнейших, имеет право заседать в кругу их общества», — писал автор, хорошо разбиравшихся в вопросах права и традиции (Сумароков, 1803. С. 149). Не были в этом смысле исключением и ханы, причём не только в Средневековье, а и в середине XVIII в. Разница была лишь в том, что малолетние султаны воспитывались не в пределах ханства, а отсылались за рубеж, как правило, в «землю черкесов, откуда возвращались только юношами» (Брун, 1867. С. 12—13).

Поскольку подобные черты родового уклада были поразительно стойкими, то они сохранились в эпохи, когда уже полностью исчезла и его экономическая основа, и сам патриархальный строй. По-прежнему сохранялось членение татарского населения на племена (аймаки) и колена, которые в свою очередь, состояли из родов во главе со старейшинами. Подчеркнем, не князьями, получавшими титул и власть по наследству, автоматически, а именно старейшинами-беями, при выборе которых главную роль играли конкретные личные качества (возраст был среди них важным, но не единственным фактором отличия). При избрании на этот пост член рода получал титул мурзы (искаженное тюрк, «эмир-заде»). В более позднее время это звание-должность становилось иногда наследственным аналогично западноевропейскому институту майората. Мурзы являлись и советниками хана; им вместе с беями доставалось до 30% военной добычи (Якобсон, 1973. С. 141). Этим, очевидно, и объясняется большая, по сравнению с основной массой крымцев, воинственность мурз — в мирной жизни им никто и ничем не был обязан, и они были вынуждены кормиться трудами рук своих (управление земельным уделом — тоже труд).

И ещё одно, важнейшее отличие мурзинско-бейского сословия от дворянства остальной Европы: сословная принадлежность или богатство никак не отражались на системе экономических, социальных, юридических и т. д. прав и обязанностей. Могущественного бея за преступление, совершённое против крестьянина, судили вне зависимости от его богатств и должностей. «В уголовных процессах, например, в делах об убийстве или насилии, нельзя надеяться ни на какую милость. Раз виновность подсудимого достаточно доказана, он, по обычаю, отдаётся противной стороне, которая подвергает его какому угодно ей роду мести» (Кондараки, 1883. Т. II. С. 117). Эта уникальная для тогдашней Европы реальность — исконное стремление к равноправию крымских татар — сыграла настолько важную роль во всей истории ханства, да и в послеханский период тоже, что нам придётся постоянно к ней возвращаться, даже в последнем из томов этого труда, ведь её следы оставались заметными даже в XX веке.

Поразительно долгое время сохранялось и старинное разделение труда внутри семьи — большой или малой. Мужчины занимались полевыми работами или пастушеством, строительством, заботились о своевременном приобретении продуктов и доставке их в дом, они же кроили обувь, ремонтировали жилища, арбы, плуги и т. д. Женщины с малых лет целиком отдавали себя домашнему хозяйству, ткачеству, шитью платья для всех членов семьи. Девочки же и девушки загодя готовили себе приданое. Вне дома женщины, независимо от возраста, не работали вообще, продукты с базара приносили мужчины, а вот к чешме за водой крымчанки ходили сами — это было место женского общения.

Постепенно роды распадались, но в памяти сохранялась принадлежность к ним. Она учитывалась при различных социальных конфликтах и экономических тяжбах о праве на то или иное имущество. Кроме того, крымскотатарские браки были экзогамными (запрещалось брать невест из своего племени), что требовало хорошего знания родословных не только своего рода или членов большой семьи. Подобная реальная значимость традиции вела к тому, что, по словам путешественника XVII в., «нет самого невежественного татарина, который бы не знал совершенно точно, из какого рода он происходит» (цит. по: Бахрушин, 1936. С. 31). Гораздо менее строго экзогамии придерживались горные и прибрежные татары. Здесь можно было брать невесту из своего рода; запрещалось лишь вступать в браки членам семей, имевших кровные связи до третьего поколения.

Каждое колено имело свою тамгу древнего, часто ещё тотемного происхождения, но в словесном выражении к ней иногда прибавлялось более современного племенное имя. Тамги имела и орда — основную и используемую во время похода. Весьма знаменательно то, что дольше всего тамги сохранялись (или вообще имелись?) в степной части Крыма, заселённой в основном бывшими ордынцами. В горах их использования не отмечено вовсе (Филоненко, 1928. С. 4—5), что лишний раз подтверждает фактическое преобладание там автохтонного населения, не знавшего кочевнических традиций.

Живучесть родовых обычаев объяснялась и подчинением татарской массы законам старинной тёрэ (см. ниже) в отличие, скажем, от турок, приверженных единственно шариату (отчего, в частности, дробление земель на частнособственнические, их приватизация шли на полуострове гораздо активнее). Власть тёрэ, этого древнего, домусульманского права, распространялась в Крыму и на экономические, и на личностные отношения, она была заметна повсюду. Так, от наказания за убийство можно было откупиться, но сохранялся и такой родовой пережиток, как кровная месть (родственники убитого обязаны были зарезать убийцу на могиле жертвы). Сохранялся и известный обряд фиктивного похищения невесты. И даже когда родовое владение имуществом сменилось общинным, память о первом сохранилась в обычае бесплатного кормления малоимущих и странников. Так, средневековый монах Иоанн Лука пишет, что среди крымчан «нет бедняков, и, если у кого-нибудь из них нечего есть, он идет в дом, где обедают, не говоря ни слова, свободно садится за стол, затем встает и удаляется без всяких церемоний» (цит. по: Бахрушин, 1936. С. 32).

Примечания

1. Подробнее о снохачестве см. в I очерке этого тома.