VII. Севастополь и флот при Ушакове

Общее положение дел в черноморском флоте и причины многих перемен в строении судов и портовой администрации. — Федор Федорович Ушаков делается начальником севастопольского флота и порта. Состав нашего парусного флота в начале 1790 г. — Общее положение военных дел с весны этого года. — Поиск к турецким берегам. — Выступление нашего флота и встреча его с турецким флотом у мыса Таклы. Сражение. — Маневры Ушакова. — Двухдневное сражение при о. Тендре и его последствия. — Потемкин на флоте. — Окончание кампании в 1790 году. — Сражение при Калиакрии и его последствия. — Кончина князя Потемкина. — Мир. — Причины, повлиявшие на увеличение Севастополя. — Состояние севастопольского порта и флота при вступлении на престол императора Павла I.

С наступлением 1790 года, политические дела нашего государства еще несколько более усложнились против прежнего. Нам уже предстояла четвертая кампания в войне с Турцией и третья в войне со Швецией; то есть — продолжение войны при более напряженных средствах, продолжение войны — на двух противоположных концах нашего государства, когда от каждого успеха нашего оружия число наших политических оппонентов увеличивалось. А именно: в 1787 году, если так можно выразиться, на нас была натравлена одна только Турция; но мы имели союзника в Австрии. В 1788 году выступила уже против нас и Швеция; а имели мы союзником Данию. В 1789 году, вследствие угроз Англии и Пруссии, от союза с нами отделилась Дания. В начале 1790 уклонялась от союза с нами и Австрия; Пруссия вооружала на нас свою сухопутную армию, а Англия готовила флот. Благодаря необыкновенной энергии екатерининских деятелей, Россия обнаружила при этом беспримерное развитие своих внутренних, не только материальных, но еще более и нравственных средств. Она не только успевала выставлять в поле храбрые и хорошо организованные войска, но, сверх того, завоевывала места под корабельные верфи и выводила из своих рек многочисленные военные суда — свидетельствовавшие о результатах большого развития ее индустрии и просвещенной внутренней деятельности. На севере всем делом войны руководила тогда у нас сама императрица, на юге — Потемкин. И, конечно, не без громадных трудов, усилий и борьбы доставалась организация всех наших силе, в этом напряженном состоянии государства, для первого патрона нашего севастопольского порта. Обширны были степи нашего новороссийского края. Сюда, для ведения войны с Турцией, не только приходилось издалека привозить людей и все общевоенные средства — провизию, орудия, снаряды... Здесь, под огнем у неприятеля, с которым мы сражались, на его водах, устраивался на ново флот; у него же завоевывались места под адмиралтейства и верфи. Сюда, из внутренней России для постройки судов надлежало приводить леса; надлежало для флота отливать орудия, ковать якоря, вить канаты. Сюда не только приходилось набирать огромное число мастеровых, как то: плотников, кузнецов, парусников, конопатчиков, литейщиков и всякого рода морских специалистов — еще необходимо было найти для всякой работы и новую наилучшую норму, на основании всяких климатических и местных условий. А для этого необходимо было иметь знатоков военно-морского и строительного дела. Необходимы были школы; необходимо было приобретение опыта, который дается не иначе как при значительной затрате времени. Море Черное — глубоко и бурливо: самый способ ведения на нем войны потребовал особой сноровки в постройке судов, в снабжении их артиллерией и приискании для них верфей. Наши первые суда были не более как плоскодонные «донские корабли», отстроенные в Новопавловске и на Икорце. От сильного волнения на них раскачивались борта и палубы, валились мачты; при недостаточном скреплении судовых членов, на них могло ставиться очень мало орудий. Для постройки последующих, более сильных, судов мы не могли, вначале, найти другого места как на Хопре. Далее мы строили фрегаты на Гнилотонской верфи и в Рогожских Хуторах. Но все эти суда не были настоящими боевыми судами, способными составить сильный флот; а между тем приходилось их сплавлять реками и проводить по 4-х футовой глубине кутюрминского устья Дона, перегружать на мелководий у Еникале, вести для доделки вокруг Крыма на Днепровский Лиман и снова на Камелях поднимать до херсонского адмиралтейства. Затем их плавание по Черному морю, их состязание в ходу с турецкими судами, показали неудовлетворительность в образовании их подводной части, а военные столкновения показали и неудовлетворительность их артиллерии. Следовательно — приходилось заново переделывать их порта и палубы, готовить новые планы для улучшенных судов, — строить новые суда, собирать на них новую артиллерию и новые принадлежности. В 1789 г. в Николаеве закладывали мы для черноморского флота, в немногие, годы его существования, уже восьмое адмиралтейство: а по новости дела и огромному требованию на суда необходимо еще было разрознивать корабельные работы по всем наиболее доступным к морю местам — особенно там, где существовали уже верфи и судостроительные средства, и потому постройка фрегатов и других судов продолжалась у нас даже и в 1789 году, в числе прочих мест, и на старых донских пристанях. С развитием военных операций на водах, нам не только нужно было иметь больших размеров линейные корабли, но приходилось, как мы видели, для действий на Лимане строить суда мелкоходные: галеры, плавучие батареи, дубель-шлюпки, канонерские лодки; для побережной и каперской службы приходилось строить бригантины, коттеры, для действий на Дунае по образцу существующих турецких судов — кончебасы, лансоны, чектырмы и шаитии; наконец — необходимо было иметь и множество судов транспортных. Понадобилось разделение средств, и приходилось захватить возможно дальние их источники.

Но самый тяжелый крест администрации, самый неподатливый для нее на решение вопрос, всегда был и будет состоять в выборе распорядителей или деятелей приходящих в соприкосновение с потребностью и разработкой самого дела. Этот крест приходилось нести на долю и Потемкину, как главному распорядителю нашими южными военными силами. Мы видели, как поочередно выбывали первые строители нашего будущего черноморского флота: Шубин умер, Ганнибал был отозван, Клокачев умер, Сухотин стосковался и отпросился, Козлянинов захворал и отпросился, Мекензи умер. Мордвинов оказался более теоретиком, нежели практиком в деле военном. Мы видели, как, в начале самой войны, вместо того чтобы идти со всей лиманской флотилией на поддержку Кинбурна против атаки поведенной на него турецкими десантными войсками 1 октября 1787 года — он, после многих побуждений со стороны Потемкина, на другой день только послал Веревкина и Ломбарда зажигать турецкий флот в такую темную ночь, когда они по заливу не могли отыскать своих собственных судов; а потом, когда надо было действовать с малыми средствами и становиться в уровень с нашими тяжелыми военными обстоятельствами — он останавливался перед всеми затруднениями и обременял Потемкина всевозможными жалобами. Его преемник Войнович не выполнил никаких надежд на него Потемкина. Сам он постоянно не только уклонялся от наступательных действий против турецкого флота, но умел еще связывать руки самому Потемкину неопровержимыми на это доводами — теснил Ушакова¹ и прибегал ко многим мерам, возбуждавшим нерасположение к нему его подчиненных. В начале 1790 года он был отозван из Севастополя в Херсон; а 19-го марта обращен на прежнее место своей службы — состоять начальником каспийской флотилии. И таким образом полномочным хозяином Севастополя остался Федор Федорович Ушаков — в начале 1789 года произведенный, по линии, в контр-адмиралы. В то же время в Николаеве, где возводились уже постройки для помещения главного адмиралтейства и всего главного Управления Черноморского флота, старшим членом последнего, за выбытием Войновича, временно оставался техник судостроительного дела, бывший корабельный мастер, а теперь флота обер-интендант генерал-майор Семен Иванович Афанасьев.

Для того, чтобы можно было лучше судить о положении Севастополя на современной военной шахматнице и доли его участия в доставлении хорошего убежища судам нашего корабельного флота, мы, приведем здесь исчисление наличных судов этого флота в самый разгар турецкой войны в начале 1790 года².

Из этой таблицы видно, что в начале 1790 года мы в наличии имели все боевые суда, находившиеся в севастопольском порте, и собственно таких состояло:

Ранга корабельного или линейного от 46 до 80-пушечных, числом 11.
Ранга фрегатского от 28—30-пушечных 8.
Сверх того имелись:
Бомбарды 2.
Судов репетичных 2.
Малых крейсерских или каперских, считая тут же и три брандерные, до 30.

А сверх того в достройке и доделке находилось, в Херсоне, Николаеве и Таганроге:

Судов ранга корабельного числом 6.
Ранга фрегатского 5.
Прочих 2.
Малых крейсерских в починке было 5.

Число судов лиманской гребной флотилии, как то: галер, дубель-шлюпок, канонерских лодок, плавучих батарей, гребных бомбард, коттеров, бригантин, лансонов, шхун и прочих, доходило до 70.

Военные действия на границах наших в 1790 году начались на юге в марте месяце, неудачным нападением наших войск на Анапу. В апреле, австрийская армия вступила в Валахию в намерении принудить Турцию к заключению отдельного мира с Австрией. А так как политические обстоятельства вынуждали наши сухопутные войска сохранять в Молдавии выжидательное положение, то это движение австрийцев значительно нас облегчило, отвлекая турецкие силы к западу. На другом конце нашего государства, на его севере, военные действия начались, в апреле же, на сухом пути в Финляндии. 2-го мая шведский флот произвел неудачное нападение на нашу ревельскую эскадру; а 23 и 24 мая наша кронштадтская эскадра сражалась два дня кряду с шведским флотом в кронштадской губе и принудила его укрыться в выборгский залив.

На Черном море, с весны 1790 года, у нас получены были известия о намерении турецкого правительства отправить сильную экспедицию морем с десантными войсками к стороне Крыма. Флот турецкий должен был идти из Константинополя к южным берегам Черного моря. Там, в Самсуне и Синопе, он должен был принять малоазийские сухопутные войска, следовать потом на главный сборный пункт к Анапе, — здесь еще усилить свой десантный корпус татарской и абазинской милицией, и оттуда сделать короткий переход к берегам Крыма. Все это потребовало соблюдения осторожности со стороны нашего черноморского флота, и Потемкин поручил Ушакову сделать сильный поиск по всем турецким сборным пунктам по берегам Черного моря, и потом быть в полной готовности к военным действиям со всем наличным флотом.

Для выполнения первого из этих назначений, Ушаков составил эскадру из более сильных и легких судов нашего флота. В нее вошли три большие линейные фрегата, 4 малых фрегата, одно репетичное судно и 41 малых крейсерских. Начальство над ней принял сам Ушаков и 16-го мая вышел из Севастополя. 21-го мая он приблизился с ней к Синопу и всеми возможными демонстрациями старался туркам показать, что мы имеем в море сильный флот для воспрепятствования их десантным экспедициям. Для этого он делал небольшие атаки на крепость и некоторые суда, укрывавшиеся под ее защиту; а крейсеров своих, под прикрытием фрегатов, рассеял вдоль берега — причем было ими переловлено и потоплено много крейсерских и коммерческих судов — люди с которых отчасти успели спасаться на берег, а отчасти сняты и доставлены на эскадру. С 24 на 25-е мая Ушаков перешел к Самсуну, повторил и там маневр, сделанный им у Синопа, и к ночи 26-го пошел к северу. На этом последующем переходе он имел для своей эскадры не совсем благоприятные ветры, и только 29-го мая к вечеру приблизился к Анапе. Здесь нашел он один турецкий линейный корабль и несколько малых судов. Но так как погода беспрестанно менялась и ветер штилел, то это лишило Ушакова возможности застать врасплох эти суда. Они успели подтянуться к берегу, разгрузились, усилили своими орудиями береговые батареи и сделали атаку на них невыгодной для нашей эскадры. А потому, Ушаков, ограничился одним сильным бомбардированием по крепости и судам; а потом пошел назад, и обходя вблизи крымские берега, 5-го июня возвратился с эскадрой на севастопольский рейд.

Захваченных во время поиска пленных неприятельских коммерческих судов, приведено было в Севастополь 6; несколько прочих оказались ничтожны, и потому груз се них был снят, а суда затоплены. Всех людей, забранных на турецких судах, привезено 201 человек, в том числе находились взрослые турки, греки, армяне, турчанки; черкешенок и черкесских мальчиков, отправленных на продажу в Константинополь, было 41 человек; да своих людей, взятых турками в плен, в разных прежних сражениях, освобождено 12 человек.

Эскадра возвратилась в порт почти без всяких потерь и повреждений. От взятых нами пленных и мимоидущих коммерческих судов, получены были известия, что флот турецкий не выступал еще из Константинополя, и что на усиление его подходили из Средиземного моря алжирские суда разных величин.

Донося Потемкину об исполнении данного ему поручения, Ушаков прибавлял, что он не останавливался у крепостей на более продолжительное время, во первых: для того, чтобы скорее иметь все суда флота в полном сборе, на представшие ему более общие действия; а также и потому, что дальнейшая настойчивость к овладению турецкими судами, укрывшимися под защиту крепостей, не приносила соразмерной тому пользы — и что теперь он находится, со всем флотом, в готовности к действиям генеральным и решительным.

Со второй половины июня, показался и турецкий флот на Черном море; а 27-го июня он находился уже в виду Севастополя. Федор Федорович Ушаков получил от Потемкина приказание следить за его движениями, препятствовать всяким его операциям по берегам Крыма и при первой возможности его атаковать. 2-го июля он вышел со флотом из Севастополя и разослал крейсеров на поиски; а сам держался в северо-восточной части моря у южных крымских берегов. 4-го июля турецкий флот был виден у кавказского берега, 6-го у Анапы, и Ушаков подвинулся восточнее — к мысу Таклы. 7-го к вечеру, по причине пасмурного времени, он стал со флотом на якорь против Керченского пролива — имея у себя мыс Таклы почти на северо-западе, в расстоянии миль 10, а Бугазский пролив или южное устье Кубани милях в 20 на северо-востоке. Весь действующий флот наш состоял из 10 судов, называвшихся тогда у нас на Черном море кораблями; собственно же из них линейных кораблей было 5 и 5 больших линейных фрегатов, а еще 6 меньших фрегатов; всего 16 боевых судов; одно репетичное судно Полоцк и одно бомбардирское; 13 крейсерских малых и два брандерские судна держались в это время также при флоте в замке. Из числа же всех наличных военных судов нашего флота, один корабль и два фрегата, за их ветхостью, оставлены были в Севастополе на усиление защиты порта.

Пиния баталии нашей эскадры, начиная с ее передовых судов, расположена была в таком порядке:

52-пушечный фрегат Св. Георгий.
30-пушечный фрегат Иоанн Воинственник.
66-пушечный корабль Мария Магдалина, под брейд-вымпелом авангардного начальника — бригадира Голенкина.
46-пушечный фрегат Иоанн Богослов.
28-пушечный фрегат Св. Иероним.
68-пушечный корабль Преображение.
28-пушечный фрегат Покров Богородицы.
80-пушечный корабль Рождество Христово, под флагом Ушакова.
52-пушечный фрегат Александр Невский.
30-пушечный фрегат Амвросий Медиоланский.
68-пушечный корабль Св. Владимир.
30-пушечный фрегат Кирилл Белозерский.
46-пушечный фрегат Петр Апостол, под брейд-вымпелом начальника арьергарда, капитана 1-го ранга Шапилова.
28-пушечный фрегат Нестор Преподобный.
52-пушечный Св. Андрей.

Сверх того одно репетичное судно Полоцк, одна бомбарда, 13 малых крейсерских и два брандера, состояли при флоте в качестве судов посыльных и специальных на случай надобности. Все они находились в замке, и в линейном сражении участия не принимали.

Командиры всех означенных здесь военных судов показаны были выше по общей ведомости флота, и в настоящее время все изменения состояли только в том, что командир корабля Св. Павел, капитан Овцын, был командирован в Николаев, и вместо него поступил капитан 1-го ранга Шапилов; кораблем «Св. Владимир», за отсутствием Павла Васильевича Пустошкина, командовал капитан 2-го ранга Оболянинов.

С утра 8-го июля известий о турецком флоте вновь никаких не приходило; погода была пасмурная — так, что берегов с нашей эскадры ни с которой стороны не было видно, ветер дул от ONO-та. Ушаков располагал сниматься с якоря и следовать на дальнейшие поиски за неприятелем — как вдруг, часов в 10 утра, из тумана, со стороны Бугаза показались неприятельские военные суда уже милях в 8-ми от нашей эскадры, и наконец целый турецкий флот, спускавшийся к ней под всеми парусами. Всего насчитано было от нас в этом флоте 8 линейных кораблей, 2 большие фрегата, 8 меньших фрегатов, и разных мелких судов — как то: шебек, бригантин шаитий, лансонов, кирлангичей — до 36. Наш адмирал продолжал выполнять начатое им движение, и для того, чтобы иметь свободу действий, немедленно же снялся с якоря и выстроил линию баталии левым бортом к неприятелю, на юго-восток. Турецкий флот точно также выстраивал линию и спускался последовательно на соответствующие наши суда. Он прежде всего, самыми сильными своими кораблями, шел атаковать наш авангард и в полдень открыл по ней огонь на довольно действительном, хотя и не близком расстоянии. Нападение у турок рассчитано было очень хорошо: они, вступая в бой последовательно, начиная с своих передовых судов, в интервалы между ними пропускали свои малые суда, вооруженные для такого случая орудиями крупного калибра, и сражались в наилучшем порядке. С нашей стороны команды были хорошо уже подготовлены, имели строгий наказ не тратить даром выстрелов и потому очень скоро после того, когда началось сражение, по замедлению турецкого огня, заметно стало превосходное действие нашей артиллерии. Но так как отдаленное положение турецкого флота не соответствовало видам Ушакова, и ему хотелось сделать сражение более решительным, то он и употребил маневр, который должен был его привести к этой цели; а именно: он поспешил немедленно же сдвинуть против растянутой турецкой линии свои более крупные и сильные суда, а все свои малые фрегаты выпустил под ветер, на фланги своей линии. Он надеялся, что турки постараются обхватить эти фланги, и для этого уменьшат расстояние, отделявшее их от нашего флота. Но они упорно сохраняли свою линию и взятую ими позицию, а потому и бой продолжался часа два, без особенно решительного результата. Наконец, часу в 3-м пополудни, ветер стал меняться и отходить понемногу к северу. Ушаков не замедлил этим воспользоваться: он сделал сигнал своим кораблям: «в точности следовать движениям адмирала», и совершенно неожиданно для турок, в густом дыму, сблизился с ними на картечный выстрел. Тогда турецкие корабли засыпаны были нашей картечью и книпелями, и немедленно за тем на них происходило полное замешательство. Все они сначала бросились к ветру; а потом, задерживая ход, одни поворачивали овер-штаг³, уходя от нашей эскадры; тогда как другие, находившиеся в центре и арьергарде, поворачивали через Фордевинд⁴, то есть — сближаясь еще более с нашими задними судами. Беспорядок в строе турецких судов сделался мгновенно полный, и одно общее желание их заметно состояло в том, чтобы, огибая северный манг нашей эскадры, как можно поспешнее уходить на запад. Суда их с верху до низу одевались парусами. Мелкие и быстроходные уже летели вперед по направлению к Феодосии, а крупные боевые, поворотившие через Фордевинд, до того сблизились с нашей линией, что адмирал наш, по его словам, ежеминутно ожидал абордажа. Корабли наши времени не теряли, и полные амфиладные их залпы наносили большие повреждения ближайшим турецким кораблям и производили опустошение в их палубах. У турок начал уже валиться верхний рангоут, и один отстреленный адмиральский флаг был пойман нашими шлюпками. Только густота дыма и несколько затихший ветер помешал, в первый момент, более действительным маневрам нашего флота. Адмирал наш уже спешил пользоваться своим положением; он сделал один сигнал своей эскадре: «вступить по способности в кильватер адмиралу» и другой: «поставить всевозможные паруса». Еще некоторое время осыпали мы выстрелами уходящие неприятельские суда. К несчастию нашему, они были все легче на ходу нежели наши; расстояние между сражающимися постепенно увеличивалось и часу в 6-м вечера пришлось, за недействительностью наших выстрелов, прекратить сражение. Затем наступившая темнота скрыла его от нас, и утром 9-го числа неприятеля нигде уже не было видно.

«Поздравляю вашу светлость с победой», писал Ушаков 10-го июля к Потемкину. И, действительно, победа была полная: только быстрота хода турецких судов избавила их от еще сильнейшего поражения, потому что команды наши и офицеры сражались твердо и сохраняли, по общему свидетельству наших командиров, во все время сражения, полное хладнокровие — как бы они действовали орудиями на учение; тогда как новый начальник нашего флота моментально умел пользоваться всеми возможными обстоятельствами, которые могли ему послужить в пользу во время самого боя.

Повреждения на наших судах были незначительны и ни одно из них не было приведено в бездействие: эскадра, наша в полном ее составе, могла бы преследовать неприятеля: но так как не было известно по какому направлению пошел турецкий флот, то для приведения в порядок своих судов, Ушаков временно остановился с ними против Феодосии: а впереди эскадры снова выслал крейсеров по разным направлениям. Убитых у нас было 2 офицера и 27 рядовых, раненых 4 офицера и рядовых 64 человека У турок заметно потери и повреждения были значительны, и нашими выстрелами был потоплен один их кирлангичь со всеми его людьми.

12-го июля наш флот вошел в севастопольскую бухту.

Довольно важные для нас результаты, описанного сражения, состояли в том, что мы отбили турецкий флот от крымских берегов и уничтожили его намерение произвести в Крыму у татар восстание, при поддержке того значительного десантного войска, которое имелось на его судах.

В течение того же времени наши политические дела шли своим чередом: 22-го июня весь шведский флот потерпел значительное поражение под Выборгом, а трехлетняя война истощила в конец небольшие средства Швеции, и 3-го августа она заключила с нами мир. В июле месяце Австрия начала вести отдельные от нас переговоры с Турцией; а последняя готова была также к заключению мира и с нами: но со стороны Англии и Пруссии употреблены были все старания, чтобы не допустить ее ни на малейшие уступки, и нам приходилось продолжать военные действия. Мы приступали к ним очень неохотно, и потому — постепенно и медленно. Все наши наступательные действия в этом году должны были заключаться в том, чтобы придвинуться к устьям Дуная. Для этого Потемкин с августа месяца сосредоточивал на юге наши сухопутные войска, усиливал флотилию на Лимане, в намерении употребить ее на Дунае, а флот намеревался выставить на поддержку всех этих операций со стороны моря. Но покуда флот еще оставался в июле и августе на севастопольском рейде, Ушаков деятельно занимался исправлением его судов во всей самомалейшей их подробности и снабжением их всевозможными походными запасами.

В половине августа у нас на флоте было все готово, а турецкие военные суда с 17-го этого месяца в большем числе показывались к стороне Хаджи-Бея, и Ушаков напоминал Потемкину о возможности дать турецкому флоту новое генеральное сражение; но еще лиманская флотилия не находилась в сборе и Потемкин почитал действия нашего флота преждевременными. Наконец, снова, 25-го августа, флот наш выступил из Севастополя в прежнем своем составе, то есть: 5 линейных кораблей, 5 больших и 6 меньших фрегатов, 1 репетичное судно, 1 бомбарда и 2 брандера, а при них 17 малых крейсерских судов. Ветер стоял переменчивый, отчасти западный, и потому флот находился ближе к западному крымскому берегу. 28-го августа, утром, ветер дул от юго-востока; он шел вдоль острова Тендры⁵ и часу в 7 с верхушек его мачт видны стали к западу военные суда, а часов около 8-ми открылся и целый турецкий флот, расположенный между Тендры и берегом Хаджи-Бея на якоре без особого порядка в строе. От нас насчитано было в нем 14 кораблей, 8 фрегатов и 23 меньших, но довольно значительных военных судна. При первом же появлении нашего флота все эти суда поспешно отдавали паруса, рубили канаты и часу в 9 все они ложились в полветра к югу, и под всеми парусами старались уходить к стороне Дуная. Скорость хода у них была не одинакова; некоторая их часть отставала, и потому наш адмирал, пускаясь со всем своим флотом в погоню, старался отрезать отстававшие у них корабли. Движение это было, однако, замечено со стороны турецкого главнокомандующего, и он, желая спасти свои задние суда, привел к ветру и, последовательно поворачивая овер-штаг к северу, выстраивал линию баталии, заслоняя свои, меньшие суда и устанавливая их к стороне дунайского берега. Наш флот, со своей стороны, не переставал нести всевозможные паруса; он точно также, вытягиваясь в линию, поворачивал последовательно к северу параллельно тому направлению, в котором находилась линия неприятельских судов, и держал полнее, для того, чтобы скорее с ним сблизиться; а так как неприятельский флот был многочисленнее и сильнее нашего, то Ушаков, централизируя атаку в своем авангарде, ставил, на ходу же, с подветренной стороны у двоих передовых линейных судов еще три фрегата в виде резерва. В этом порядке, сохраняя свое наветренное положение, он спускался на неприятеля и, в 3 часа по полудни, на расстоянии картечного выстрела, открыл со всех батарей своих самый сильный огонь. Около часа сряду продолжал турецкий флот отвечать на наши выстрелы; но потом, под прикрытием густого дыма, стал уклоняться от сражения. Это не обмануло, впрочем; наших капитанов, и все они не отступали от своих противников; тогда, часов около 5 по полудни, корабли турецкого флота стали еще более спускаться: их линия расстроилась — авангард поворачивал через Фордевинд и, обращаясь в бегство, быстро стал уходить к дунайскому берегу. Корабли же наши и фрегаты, снова прибавляя всевозможные паруса, входили у них в интервалы и неотступно продолжали производить по ним самую жестокую канонаду, действуя всеми возможными снарядами: ядрами, книпелями, картечью — по мере расстояния каждого из них от соответствующих судов неприятеля. Ветер в это время менялся к югу. Весь флот турецкий рассыпался, и все суда его спасались от нашего преследования, кто как мог, увеличивая всеми мерами свою парусность. День клонился к вечеру — все поле сражения застлано было густым дымом — и самая темная осенняя ночь наступила незаметно, заставши оба флота в этом полусмешанном положении.

Наш адмирал сделал своим судам ночной сигнал: «имеет установленные огни», и вследствие этого только наш флот мог несколько сосредоточиться: по крайней мере — большая часть его судов; тогда как турецкие суда старались по возможности скрывать свои огни. Ветер, между тем, крепчал от юга и юго-запада — что и подавало Ушакову надежду и на утро, еще раз, настичь турецкий флот в этом углу Черного моря; а чтобы сохранить свое наветренное положение, он в 11 часу ночи сделал общий сигнал своим судам: «стать на якорь по способности». Крейсеры же наши спешили укрыться от ветра по заливам. На самом рассвете, 29-го августа, видны стали от нас турецкие суда, рассеянные по всем сторонам горизонта: их большая часть лавировала и старалась выбраться на ветер к югу. Два более поврежденные корабля: вице-адмиральский 74-пушечный и другой 66-пушечный находились у нас под ветром, к стороне Хаджи-Бея. Первый из них держал большие паруса и старался присоединиться к своему флоту; а второй, имея поврежденный рангоут, уходил к очаковскому берегу. Большая часть мелких судов, находилась точно также у нас под ветром, к стороне Тендры. Наш адмирал отделил у себя два корабля и два фрегата для того, чтобы овладеть 66-пушечным турецким кораблем, а с прочими своими судами продолжал преследование неприятельского флота. Наш большой фрегат «Св. Андрей», под командой капитана Вильсона, находился более всех прочих судов своего флота на ветре; он первый догнал турецкий вице-адмиральский корабль и подбил ему фор-марсель. А тогда ход его уменьшился и к нему приблизились прочие наши корабли. Это был один из лучших кораблей турецкого флота и Ушакову очень хотелось его сберечь; но так как отходившийся на нем турецкий адмирал, трехбунчужный паша Сеид-Бей, продолжал наДеяться, что флот его придет к нему на выручку, и упорно защищался, то пришлось с ним еще сражаться, а при этом попавшая в него ракета засела у него в корме и корабль загорелся. Тогда на одной из наших шлюпок удалось с него снять только самого Сеид-Бея, командира и других офицеров 17 человек — больше подступиться к нему было невозможно: он обнят был пламенем, взлетел на воздух и засыпал суда наши горящими головнями. После того, при постоянно крепчавшем ветре, который начинал уже выбивать наши суда из парусов, приходилось прекратить погоню за прочими турецкими судами, и часу в пятом по полудни весь флот наш собрался у Очакова.

Другой турецкий корабль сдался нам без сопротивления и на нем было взято в плен 561 человек. Сверх того, у нас впоследствии получены были известия, что, при следовании турецкого флота к Варне, после описанного сражения при Тендре, один его корабль до того пострадал от полученных им пробоин, что потонул в море со всей командой. На вице-адмиральском корабле сгорела и вся казна турецкого флота, составлявшая довольно значительную сумму. Многие турецкие корабли точно также пострадали от наших выстрелов; да малых турецких судов нами было взято в плен 3 и на них 72 человека команды. И так материальная потеря турок в сражениях 28-го и 29-го августа состояла в 3-х кораблях и 3-х малых судах. С обломков погибшего турецкого корабля нашими крейсерами снято было 81 человек, и, следовательно, всех пленных турок у нас находилось 733 человека. На сгоревшем корабле погибло 700 человек, да, по свидетельству турок, убитых на взятом нами корабле было человек 80. Одной видимой потери у них людей, следовательно, было до 1500 человек, да еще не меньше надобно было считать убитых в сражении и утонувших с третьим кораблем.

С нашей стороны были некоторые повреждения в рангоуте у наших кораблей, которые, однако, не помешали им выдержать после того два раза бурную погоду и благополучно возвратиться в Севастополь. Убитых на нашем флоте было 21 человек и раненых 25. Такая изумительная разница в обоюдных потерях флотов не подлежит ни малейшему сомнению, так как она подтверждается самым безукоризненным свидетельством наших шканечных журналов, и, конечно, зависела много от необыкновенно дерзкой атаки наших судов. Все они приближались к турецким кораблям на самый короткий ружейный, даже на пистолетный выстрел, и по заранее сделанному уже строгому наказу Ушакова не теряли по возможности ни одного заряда даром — что немедленно смущало и озадачивало наших противников. Последние же, напротив того, известны были за довольно плохих канониров: артиллерию свою держали в большом беспорядке — во время боя очень скоро приходили в смущение, за немногими исключениями, наводили очень плохо орудия, и потому снаряды их по большей части ложились в стороне от наших судов или за них перелетали.

В результате — сражение при Тендре имело для нас весьма большое военное значение: по плану, предстоявших нам военных операций, приходилось нам теперь овладеть турецкими крепостями, находившимися в устьях Дуная; тогда как более слабые верки этих крепостей обращены были к реке — а на ней господствовала многочисленная турецкая флотилия, и уничтожить последнюю мы могли не иначе, как при посредстве однородной с ней силы. На все это рассчитывало со своей стороны и турецкое правительство, и потому распорядилось, как мы видели, таким образом, чтобы флот свой поместить в разрез пути нашей лиманской флотилии, из Лимана к устьям Дуная. Но теперь этот флот был разбит, на остальное время года приведен в бездействие и флотилия наша получила полную свободу для своих движений.

1-го сентября, во время пребывания нашего флота у Очакова, приезжал на него главный начальник этого флота и новороссийского края — князь Потемкин-Таврический.

Корабли были все украшены флагами, а команды стояли по реям и приветствовали его криками «ура!» День этот был как бы днем торжества нашего знаменитого государственного человека, как начальника черноморского флота, и флот его приветствовал пушечными выстрелами. Это было общее празднование бывшей знаменитой победы молодого флота, возникшего при попечении Потемкина одновременно с тем портом, который был для него избран на постоянное пребывание.

6-го сентября, в ½8 часа утром, флот наш прибыл обратно на севастопольский рейд.

16-го сентября, в награду за одержанную им победу, Ушаков получил орден Георгия 2-го класса. Мы напомним, что он в прошлом году только был произведен в контр-адмиралы и награда эта, конечно, была почетная. При ее посредстве, Потемкин как бы старался окупить для Ушакова все притеснения, которые он умел терпеливо перенести в бытность его подчиненным у Войновича⁶.

Вместе с началом наших военных операций по Дунаю, для полного их обеспечения со стороны моря, наш флот еще раз в этом году выходил из Севастополя. 16-го октября утром он выступил из порта точно также под начальством Ушакова и увеличен был тремя вновь построенными и одним исправленным большими фрегатами. Он последовал к Тарханкуту, к аккерманскому берегу и устьям Дуная, а между тем повсюду разосланы были наши крейсеры для получения возможно точных сведений о месте пребывания флота неприятельского.⁷ Но так как в море настало осеннее бурное время и, по известиям, турецкий флот, чинившийся некоторое время после сражения под Варной, ушел в Константинополь и там разоружился и остался на зимовку, то и нашему флоту велено было возвратиться окончательно на зиму в Севастополь, куда он и прибыл 14-го ноября.

15-го ноября, Ушаков доносил Потемкину:

«По сходству повеления вашей светлости, по прибытии со флотом на севастопольский рейд, приказал я оный ввести в гавань, поставить на место и употреблю всевозможное старание в приготовлении его к ранней кампании».

Наши военные действия против Турции на сухом пути окончены были в этом году занятием турецких крепостей по устьям Дуная и взятием важнейшей из них Измаила.

В течение зимнего времени на 1791 год, в Севастополе все служащие на флоте были заняты исправлением судов и возобновлением их запасов. Портового дела у флота в то время бывало всегда достаточно на целую зиму и весну, а особенно в военное время. Домовое и преимущественно южное корабельное хозяйство довольно было сложно: ветер и волнение раскачали члены корабля, а южное солнце выварило из его палубы и снастей всю смолу. Тогдашнюю дощатую судовую обшивку проели черви и облепила толстым слоем ракушка, окраска повсюду слезла, снасти обдергались, рангоут раскачало до трещин, конопать повсюду вылезла, паруса, в осенние бури, отчасти изорвало в клочья, артиллерия раздергалась — и все это, без малейшего исключения, требовало исправлений, и исправлений аккуратных и тщательных. А потому и большую часть судов флота приходилось наклонять или кренговать для осмотра их подводной части; верхнюю обшивку приходилось иногда отдирать и нижнюю или первую проконопачивать; палубы и верхние части корабля проконопачивать, стоячий такелаж тировать, переборки и столярную работу чинить, перетертый такелаж менять и сплеснивать; клетень, блоки, шкивы, нагиля, канаты, рангоут, все — чинить и исправлять; паруса чинить и примерять; шлюпки вытаскивать, чинить, а их весла и рангоут — пополнять. За артиллерией новая работа: станки, банники и прочие принадлежности — чинить, снаряды готовить, орудия проверять и осматривать. А к весне, с первым теплым временем, наступала всему чистка и окраска. Заготовка для всего этого материала: лесу, досок, гвоздей, болтов, всякого металла, каболок, ворсы, масла, ковопати, тиру, снастей, краски, щетины, полотна, нити, смолы и прочего и прочего, все составляло очень мелочное и дробное хозяйство, требовавшее внимания и расчетливости от самих хозяев. Обязательно и о личности хозяев необходимо было точно также позаботиться. В кампании все пообносилось, испачкалось в смоле и копоти, а особенно все пообтрепалось: мундиры, фуфайки, рубахи, сапоги, башмаки, белье. Все это также требовало ремонту и заботливости. Наконец обычное течение дел, как-то: уход за больными, снабжение провизией и топливом зданий, а также их отделка — все это в порте, при всех экстренных судовых делах по военному времени и при постоянных выходах флотских команд на море, затягивалось и приостанавливалось, а с их возвращением продолжалось в более усиленных размерах на удовлетворение текущей нужды и всяких новых потребностей.

В таких обычных заботах прошла и зима на 1791 год для севастопольского порта. Главнейшие строительные работы состояли в доделке большого госпитального здания на восточной или корабельной стороне южной бухты и в постройке магазинов для новоприбывших кораблей. Очистившиеся госпитальные помещения по малым флигелям были отделаны и обращены в казармы.

При усиленной настойчивой деятельности Ушакова, по части корабельного и портового благоустройства, со всяким появлением нашего флота в севастопольском порте, всякие обычные городские и адмиралтейские работы производились самым порядочным образом и ему лично, его постоянной и неусыпной заботливости мы были обязаны не только тем, что наш флот являлся хорошо вооруженный и снабженный на море, и одерживал решительные и малостоящие для нас победы, но и тем, что порт севастопольский за последующее время управления Ушаковым гораздо быстрее обстроился новыми зданиями, нежели во все продолжение своего прочего существования. Ушаков был издавна знаменит у нас хорошим ведением портового хозяйства и памятник временных Камышевых бараков, устроенных им еще во время чумной эпидемии в 1784 году в Херсоне, для его собственной корабельной команды, сохранившийся до нашего времени в рисунках, и теперь может почитаться образцовым на подобные случаи.

Его заботливость о матросах и прочих его подчиненных была вместе источников и всех его военных успехов: она ему привлекала общую доверенность; а личное его мужество, твердый и настойчивый характер — до самопожертвования, навлекал ему по временам вражду даже людей, пользовавшихся хорошей репутацией. Этим последним объясняются, как доброе расположение подчиненных к нашему знаменитому адмиралу и командиру севастопольского порта, так и вечная борьба его со всеми теми лицами, которые пользовались каким нибудь влиянием или поддержкой лиц сильных по тому времени, и конечно все это вместе далеко не могло идти в его предосуждение.

11-го января 1791 года черноморское адмиралтейское правление получило от Потемкина приказ нижеследующего содержания: «Господину контр-адмиралу Ушакову быть старшим членом черноморского адмиралтейского управления, в котором ему и присутствовать, когда отправляемое им при флоте служение может позволить. Предложения его по долгу службы черноморское адмиралтейское, правление имеет исполнять с прилежанием».

То есть, на основании этого распоряжения Потемкина, с 11-го января 1791, Федор Федорович Ушаков, по смыслу его новой должности, делался главным начальником черноморского флота и мог принять его в свое полное ведение, как только он освобождался от военных дел.

В 1791 году военные наши действия против Турции, точно также продолжали находиться под влиянием внешних политических обстоятельств. Ушаков, Суворов, Рибас и многие другие современные наши военные люди, спали и видели как бы овладеть Константинополем, и задача, по общим их расчетам, казалась не трудной при массе тех способных людей, которые были вызваны у нас тогда на военное поприще. Но в политическом отношении это было немыслимо, потому что привлекло бы нам борьбу на жизнь и смерть со всей остальной Европой, а такая борьба никак не могла стать в уровень с нашими наличными государственными средствами, как бы мы их тогда ни натягивали, и нам приходилось обходить не только по прежнему интересы Англии и Пруссии, но и новые интересы Австрии, которая, по соглашению с двумя первыми державами, объявила теперь территорию Валахии нейтральной.

Все наши действия, следовательно, могли ограничиваться нанесением только такого вреда туркам, который мог исключительно относиться к их военным вооружениям, и добиваться от них самих умеренных уступок, взамен всех уже сделанных нами завоеваний. По расчетам Потемкина, для нанесения туркам материального и нравственного потрясения, в 1791 году, нам приходилось, с одной стороны — овладеть Анапой и тем отнять у них доступ к Тамани; потом стараться об уничтожении судов и турецких сухопутных вооружений по Дунаю и действовать на море преимущественно в смысле угрозы, а главные свои собственные сухопутные силы держать точно также в готовности, для угрозы Пруссии и Польши, как можно ближе к нашим западным границам.

В этом смысле начались в 1791 году и наши военные операции.

11-го мая, из Петербурга Потемкин писал Ушакову нижеследующее:

«Считая флот готовым к выходу в море, я сим предписываю вам тотчас выступить по прошествии весенних штормов. Испросив помощь Божию, направьте плавание к румилийским берегам, и если где найдете неприятеля, атакуйте, с Богом. Я вам препоручаю искать неприятеля, где он в Черном море случится, и господствовать так, чтобы наши берега были ему неприкосновенны».

В июне месяце получены были в Севастополе известия о выходе турецкого флота из Константинополя, и флот этот, действительно, показался 28-го июня у крымских берегов; но ветер был свежий юго-западный и нашему флоту не удалось прежде 10-го июня выйти с рейда; тогда же наступила бурная погода, при которой бесполезно было искать встречи с неприятелем; а между тем, некоторые из наших судов потерпели повреждения в парусах и рангоуте, и Ушаков признал за лучшее возвратиться в Севастополь.

Между тем войска наши одерживали большие и решительные успехи на Дунае; а 21-го июня, с другой стороны Черного моря, после жестокого сопротивления гарнизона, взята была нами приступом крепость Анапа, имевшая для своей защиты значительный турецко-татарский корпус войск и черкесскую милицию вне крепости. Турецкий флот, как было сказано, следовавший мимо крымских берегов и явившийся 5-го июля на поддержку этой крепости с моря, нашел ее уже в наших руках. Все это давало перевес той партии в турецком правительстве, которая действовала в интересах мира, независимо от побуждений западных держав. А вследствие этого, главнокомандующие действующими армиями с обеих сторон, на основании данных им полномочий, сошлись 31-го июля в Галаце и постановили перемирие, на основании предполагавшихся условий к заключению мира.

Предложенные с нашей стороны статьи мирного трактата давно уже были известны. Оне состояли в требовании: определенной суммы в уплату от Турции за наши военные издержки, и уступки нам турецкой территории между реками Бугом и Днестром. От условий этих мы не отступались с самого начала войны. Но у турецкого правительства все это было предметом колебаний, зависевших от постороннего влияния и силы различных партий при Константинопольском дворе, а потому и окончательное заключение мира подлежало еще великому сомнению.

Все эти обстоятельства мирных переговоров не были еще известны в Севастополе в тот момент, когда для флота нашего настал благоприятный ветер, и 29-го июля, Ушаков, на основании данных ему прежних приказаний от Потемкина, вывел его в море. Флот севастопольский состоял теперь уже из 16 линейных судов. А именно: из 6 кораблей, в число которых прибавился 66-пушечный, взятый в прошлом году у турок и получивший имя «Иоанн Предтеча»; потом из 10 больших фрегатов, в счету которых состояли два новые, прибывшие из Херсона и Николаева, и двух меньших фрегатов. Прочие суда при флоте были: 1 репетичное, 2 бомбардирских, 1 брандер и до 17 малых крейсерских.

Флот турецкий, по весьма верным известиям, находился в сборе под Варной у мыса Кальякрии. Вся нерешительность турецкого двора в окончательном утверждении мирных условий именно состояла в надежде на свой флот. Победы наши на Дунае оставили еще турок в нерешимости — взятие Анапы дело мира несколько подвинуло вперед и окончательное решение его у турок зависело от их флота. Последний был увеличен в этом году еще 5-ю новыми кораблями и, кроме того, другими военными судами, которые были усиленно строены и спущены со стапелей отчасти в Архипелаге и отчасти на южном берегу Черного моря. Команды на них пополнены были набором из вассальных земель Турции алжирскими и трипольскими матросами, а также десантными войсками — для произведения высадки, по мере надобности, или в Анапе, или в Крыму. Так, что люди находились на всех турецких судах в большом излишке. Начальство над каждым судном вверено было наиболее храбрым турецким и алжирским генералам и капитанам; а для управления артиллерией, на многих судах находились английские офицеры. Всего, в это время, у турок при Кальякрии было в сборе 18 линейных кораблей, 10 больших и 7 меньших фрегатов, не считая множества разных других судов, набранных отовсюду — сила, слишком двойная сравнительно с нашим флотом. Сверх того, весь турецкий флот в исходе июля был расположен по южную сторону Кальякрии, под прикрытием береговых батарей.

Ветер нашему севастопольскому флоту, по выходе его из порта, был попутный, легкий северный, и Ушаков, 31-го июля, часов около трех по полудни, появился с ним в виду турецкого флота. Он шел под всеми парусами и без малейшего колебания в густом ордере трех походных колонн, направлялся между берегом и турецким флотом; наши корабли имели приказание развертывать линию по мере приближения к неприятелю. Это решительное непоколебимое движение плотной массы наших военных судов до того озадачило всех турецких капитанов, что все они бессознательно рубили иди выпускали свои якорные канаты, ставили паруса и спешили уходить с попутным ветром к стороне моря. Но, в след за тем, множество сигналов появилось на всех брамстеньгах⁸ у турецких адмиралов — последовали от них пушечные выстрелы, означавшие строгий выговор, и флот турецкий стад приходить в некоторый порядок, на походе. Спустя около часа, по вступлении под паруса, он выстроил волнистую линию на левом галсе, и один из вновь призванных на флот флагманов, известный у турок своей храбростью, паша Сеид-Али, имевший флаг вице-адмирала, взялся быть его колоновожатым. Имея желание показать пример решимости для всех прочих своих капитанов, Сеид-Али, с двумя передовыми кораблями, не смотря на то, что наш флот шел в атаку с наветренной стороны, привел круче в бейдевинд⁹ и, делая вид, как бы намеревался поставить наши передовые корабли в два огня, вышел на ветер у всех прочих своих судов. Тогда адмирал наш принял на себя обязанность сражаться лично с ним; он отдал сигналом приказание своему флоту: «атаковать соответствующие неприятельские корабли», а сам спустился на пашу Сеида до самого малого расстояния, прорезал его под корму, и засыпал картечным залпом с целого борта своего 100-пушечного корабля.

Атака эта произведена была с такой ловкостью и силой, что у Сеид-Али посыпалась вся его раззолоченая корма и в тот же момент свалилась бизань-мачта; вследствие этого он завалился под ветер и был заслонен следовавшими за ним в линии кораблями. Тогда и Ушаков задержал свой ход, уклонился под ветер, прорезал, с кораблем своим, линию турецких судов, вошел в самую их средину и открыл по ним огонь на оба борта. Этим маневром волновавшийся турецкий строй окончательно был спутан: все суда его торопливо и в крайнем беспорядке побежали под ветер, и каждое, стараясь уйти от наших судов, подставляло им свою, корму. В этом виде весь флот турецкий смешался в кучу, отовсюду был окружен нашими судами и каждый выстрел с последних рикошетил по нему как по густому лесу, повсюду производя разрушение и находя повсюду жертвы. В дыму и в общей сумятице, турки отстреливались совершенно на удачу, не разбирая своих и неприятельских судов. Такая погоня продолжалась с 5 часов по полудни до полной темноты, которую наступившее безветрие и расстилавшийся по воде густой пушечный дым, увеличили еще более против обыкновенного. На судах турецкого флота столько было разбитых бортов и снесенного рангоута, что многие из них должны были попасться нам в плен, если бы ветер продержался еще на время и корабли наши могли подаваться вперед. Но тишина настала полная. Суда турецкие рассеялись все в разные стороны и все спешили на буксире уходить разными путями к своим берегам. Те, которые впоследствии появились прежде других в Константинополе, имели столько убитых и раненых, столько разорванных парусов и поломанного рангоута, к тому же принесли такие печальные известия о состоянии прочих судов своего флота и видимой решимости русского адмирала следовать за ними до Константинополя, что немедленно же отправлен был новый спешный гонец от султана в лагер к визирю, с приказанием поспешить заключением мирных условий.

Известие об этом несчастном положении турецкого флота не замедлило дойти из Константинополя и в Петербург. 24 августа 1791 года в дневнике у Храповицкого сказано: «Курьер с известием (прибыл в Галац, где происходили переговоры о мире), что 31 июля над турецким флотом контр-адмирал Ушаков одержал победу в 60 верстах от Константинополя. Известие это прибыло не от Ушакова, но из Цареграда к визирю с просьбой, чтоб наш флот отступил».

У нас на флоте убитых в сражении было 17 и раненых 28 человек. На другой день, то есть 1 августа, вдали, с наших салингов¹⁰, еще были видны некоторые турецкие суда, уходившие к югу; а между тем сделался шторм от севера, и Ушаков, преследуя еще их несколько времени к стороне Константинополя, принужден был остановиться у мыса Эмине, где, укрывшись за берегом, исправлял некоторые повреждения, полученные нашими судами во время боя. В то же время крейсеры наши успели истребить несколько турецких судов, пострадавших во время бывшего сражения и бросившихся искать спасения к румилийским берегам, а также захватили несколько турецких транспортов с провиантом, везенным для армии. 13 августа, когда флот наш находился уже севернее, к дунайским устьям, пришло к нему уведомление о заключении перемирия, и потому 20-го числа того же месяца он вошел в Севастополь.

Ушаков получил в награду за сражение при Кальякрии орден Св. Александра Невского, двое его эскадренных командиров — ордена Св. Георгия 3-й степени, и многие из капитанов и офицеров другие награды.

Между тем, 5 октября этого года, скончался главный начальник черноморского флота — князь Потемкин-Таврический, а 29 декабря заключен был в Яссах мир, по которому мы приобретали от Турции часть Молдавии между Днестром и Бугом, с ее черноморским побережьем, и удерживали за собой все прочие торговые и политические преимущества, приобретенные нами по прежним договорам на водах Черного моря.

Два важные события совершились на юге нашего государства в исходе 1791 года, по отношению к Севастопольскому порту, это — кончина князя Потемкина и окончание военных действий с Турцией.

У многих наших исторических писателей мы находим беспрестанное упоминание о том, что Потемкин будто бы мечтал об изгнании турок из Европы... очень может быть. Но если у нашего великого государственного труженика и существовала такая мечта, то она осталась одной мечтой — в роде мечты о доведении до совершенства человеческого общежития на всем земном шаре. То есть — эта мечта была отдаленным светильником той идеи, для которой собственно и работал Потемкин; а работа его подвигалась так же медленно, как и работа Великого Петра в органическом благоустройстве его государства. Всякий шаг вперед должен был опираться на твердом основании того, что было уже предварительно сделано; иначе — все было бы построено на колеблющейся почве. Еще до времен Петра предпринимали мы походы на покорение Крыма; но походы эти оканчивались гибелью наших армий, на их переходе туда от Москвы, степями новороссийского края. Потемкин не заботился вовсе о войне — как это видно из всей его административной деятельности, а предоставлял эту заботу всем тем, кого могла интересовать самая война. Напротив того — он постоянно восставал, как мы видели, против всякого кровопролития. Сам же он занимался заселением земель и подготовкой всяких средств к ведению всякой возможной или неизбежной войны. Все современные его письма, до нас дошедшие, наполнены жалобами на недостатки военных средств в нашем южном крае и на тягости военного времени для его обывателей. Сама императрица говорила, что Потемкин не имел привычки мешаться в дела политические¹¹; а между тем все его действия, по управлению вверенного ему края и способу ведения войны, строго всегда гармонировали с состоянием наших политических дел — как отчасти можно было видеть также и из всего здесь изложенного. Он не бросился с нашими войсками для наводнения ими турецких владений и не рисковал земельными захватами, которых мы, на основании всех прочих политических обстоятельств, ни в каком случае впоследствии не могли бы удержать за собой. Он не посылал флота нашего к Константинополю, потому что это точно также могло накликать нам войну со всей Европой — в уровень с которой у нас ни в каком случае не доставало бы сил. Он молчал, упорно молчал, отделывался молчанием от всех любопытных, которым хотелось узнать его политические мнения, и в то же время — осмысленно работал для той единственной задачи, работать над которой он составил цель для своего отечественного труда. Подобно тому, как большая часть государственных трудов Петра I прошла посреди военных забот по поводу слишком 20-летней беспрерывной войны со Швецией — так точно большая часть административных трудов Потемкина посвящена была усилению военных средств на юге нашего государства — только потому, что такая деятельность обусловливалась тогда военной потребностью. Населяя новороссийский край, Потемкин вместе должен был заботиться: и о содержании армии, и о строении флота и верфей, и о поставлении этого флота в независимое положение от его отдаленной центральной администрации — всякие сношения с которой, по тогдашнему времени, замедляли ход самого дела и нарушали целость временной и местной идеи и всякой насущной безотлагательной потребности военного времени.

Все нововведения в нашем черноморском управлении за время Потемкина были основаны на самой строгой необходимости и прошли сквозь анализ наиболее специальных знатоков дела. А между тем мы находим, что все — начиная с флотской администрации и рода судов, и кончая характером их наименований, в черноморском флоте нашем, в сильной степени разнилось с тем, что у нас одновременно существовало на флоте балтийском. Наш флот балтийский строен был с Петра, и готовился постоянно для войны — преимущественно со шведами и отчасти с англичанами; а потому и корабли его были крупных линейных рангов, и флотилия шхерная состояла преимущественно из судов, имевших сильную греблю. Флот черноморский должен был действовать против турок, и потому имел линейные суда преимущественно средних рангов; а речную флотилию не столько подвижную, сколько загруженную орудиями сильного калибра.

Самое различие в наименованиях этих судов не было изъято от некоторой доли политического смысла. В местности, где заводился балтийский флот, был, можно сказать, избыток элемента православия, и имена судов характеризовались преимущественно историческими воспоминаниями. На юге же России, граждане нашего государства состояли из греков, староверов и разных азиатских и других пограничных выходцев, и Потемкин вывешивал для них особенно тщательно хоругви общего соединения, имена святых — символы православия. Наконец балтийский наш флот, что называется — стоял на европейских нововведениях. Там червь вовсе не протачивал судовой обшивки, а уже в восьмидесятых годах суда начали обшиваться медью и в 1788 году большая часть балтийских военных судов имела медную обшивку. Потемкину не было времени заводить в черноморском флоте приспособления в пользу долговечности его судов: он заводил только те из возможных приспособлений, которые могли усиливать его действия против неприятеля. В Петербурге необходима была центральная администрация для флота, в видах большей солидности административного дела; в черноморском флоте сам Потемкин был полномочным решителем всякого государственного дела и ему необходимы были одни прочные исполнители его административных соображений. А потому для балтийского нашего флота существовала административная коллегия и высшие чины флота; тогда как у Потемкина были одни частные только деятели: Мордвинов, Войнович, Нассау были удалены преимущественно потому, что настойчиво держались, по всем вопросам, своих мнений — вопреки всем политическим соображениям, которыми строго руководился сам Потемкин, и постоянно: или требовали от него невозможных разъяснений, или не входили в его виды и цели, сообразно с теми потребностями, которых им Потемкин разъяснять и не мог, и не хотел. Все это было также причиной и того, что вместо всяких общих или особых административных учреждений по флоту, Черноморское Адмиралтейское Управление осталось в виде простой его канцелярии по делам флота. Суда проектировались и строились под ведением корабельных мастеров Афанасьева и Катасанова, здания возводил в портах и лес заготовлял статский советник или бригадир Фалеев, а действующий флот выводил на поражение нашего неприятеля контр-адмирал Ушаков; прочими флагманами были флотские капитаны.

«Не занимайтесь брать, а старайтесь истреблять, ибо одно бывает скорее другого. Требуйте от всякого, чтобы дрались мужественно. Подходите к неприятелю меньше кабельтова¹². Бог с вами!» Писал Потемкин Ушакову. И Ушаков безответно исполнял его приказания. Строго требовал он, чтобы командиры кораблей следовали всем его движениям; а сам приближался к неприятелю на пол кабельтова, приводил его с первого залпа в замешательство и потом добивал его до тех пор, покуда ночь и ветер не прекращали сражения.

Все такое положение нашей флотской и портовой администрации. вместе с кончиной Потемкина, во многом должно было получить изменения: все дело основательно было им сделано; но подробности и основная мысль, для его преемников улетучивались.

При самой кончине Потемкина, наш черноморский флот, имевший пребывание в Севастополе, находился в нижеследующем составе:

Кораблей: 80-пушечный один: «Рождество Христово», 74-пушечных три: «Иоанн Предтеча» (взятый у турок в 1790 году), «Богоявление Господне» и «Св. Троица»; 66-пушечных четыре: «Преображение Господне», «Св. Павел», «Св. Владимир», «Мария Магдалина», а всего линейных кораблей 8.

Больших или линейных фрегатов — 50-пушечных шесть: «Леонтий Мученик» (взятый у турок в 1788 году), «Св. Георгий Победоносец», «Св. Андрей Первозванный», «Св. Александр Невский», «Св. Николай», «Григорий Великия Армении», 46-пушечных семь: «Петр Апостол», «Иоанн Богослов», «Царь Константин», «Федор Стратилат», «Сошествие Св. Духа», «Вознесение Господне» или «Навархиа», «Казанская Богородица», а всего линейных фрегатов 13.

Меньших фрегатов было 8.

Еще других военных судов бомбардирских и репетичных 6.

Крейсерских и брандерных мелких вооруженных до 40.

Транспортных до 16.

Черноморская речная флотилия, имевшаяся для действий против Турции на Дунае, Днестре и Днепровском Лимане, а также для обороны от случайных нападений на наши мелководные порты, состояла тогда приблизительно из 170 вооруженных и отчасти транспортных всякого рода судов.

Последние общие предположения Потемкина по устройству черноморского флота состояли в нижеследующем:

1) Флот содержать всегда в комплекте и всякий год практиковать его на море: учить команды лазить и управлять парусами и артиллерией.

2) Артиллерию иметь преимущественно медную; отливать ее на литейном заводе, устроенном в Херсоне, а до времени употреблять частью английскую.

3) Леса для кораблестроения доставлять из австрийских земель, Молдавии и других мест; или же приобретать в России от владельцев.

4) Так как доставка лесов в Севастополь сопряжена с большими неудобствами и дороговизной, то все суда для тимберовки приводить в Николаев, и близ его, в Спасском, устроить док; другой же док иметь в Севастополе, для осмотра подводной части судов и небольших исправлений.

5) По удобству Николаевского порта и его здоровому местоположению, перевести туда все кораблестроение из Херсона, оставив в последнем одни только магазины и постройку малых судов, могущих проходить без Камелей. Мелководные места по фарватеру, в Ингуле и против Очакова, значительно углубить сильными землечерпательными машинами¹³.

6) На Днепре, ниже порогов, завести строение судов для гребного флота и канатный завод. На бугских порогах устроить водяные машины для кузнечных адмиралтейских работ, починки якорей, приготовления ружей и проч.; на Ингульце иметь лесопильную мельницу. В слободах Балацкой и Христофоровне, в 35 верстах от Николаева, построить пороховой завод для потребностей черноморского флота.

7) Для приготовления офицеров в черноморский флот, в Николаеве учредить, на счет казны, кадетский корпус на 360 благородных воспитанников, и на такое же число разночинцев, поступающих в штурмана, шкипера и другие звания. Кроме этого, иметь особое училище, на 50 человек, для преподавания корабельной архитектуры, снабдив его. новейшими английскими и французскими сочинениями о кораблестроении и планами разного рода судов, и доставив сведущих преподавателей. Лучших воспитанников, по изучении курса теории, посылать в чужие край для усовершенствования практических познаний.

8) Чтобы навсегда устранить затруднения, встретившиеся в получении мастеровых из отдаленных губерний, поселить близ Николаева не менее 2000 человек, обязанных поочередно заниматься работой в адмиралтействах, и содержать себя хлебопашеством. (В некоторых слободах этих поселены уже были тогда заштатные церковники, беспаспортные бродяги, выходцы из Польши, женатые рекруты, и до 850 собственных крестьян Потемкина. По берегам Буга и Лимана поселены были люди, способные к рыбной ловле и могущие служить лоцманами)¹⁴.

9) В селе Богоявленске, близ Николаева, построить инвалидный дом, лучший госпиталь, развести аптекарский сад и основать земледельческую ферму, по образцу английской, из которой можно бы было снабжать флот горохом, фасолью, салом и проч., и производить в ней соление мяса, потому что заготовляемое с подряда оказывалось всегда негодным. При всех адмиралтейских слободах садить и сеять леса, особенно дуб.

Но все эти предположения, с кончиной Потемкина, остались на хранение в архивных делах и должны были приводиться в исполнение, уже не вследствие тех основных предположений, которые были им задуманы на дальнейшее благоустройство самого края, а вследствие наших случайных и дальнейших военных потребностей.

Затем, другое событие — прекращение войны, могло двояким образом повлиять на самый Севастополь. Положение Ахтиарской бухты, в котором мы нашли ее в 1782 году, было непривлекательно. Хищнический образ жизни тогдашнего магометанского населения Крыма был причиной, что плодородный новороссийский край в течение пяти столетий сряду представлял самую безотрадную пустыню, и Севастополь, по своему географическому положению, являлся пунктом далеко, очень далеко отрезанным от всяких коммерческих путей и целей. Единственным основанием к его последующему занятию под корабельный порт была потребность исключительно военная, и он должен был сполна от нее покуда зависеть. А потому, и при временной даже утрате непосредственной военной потребности в нашем флоте, последний мог постепенно приходить в упадок, с чем вместе и Севастополь мог, если не приходить тоже в упадок, то, относительно городских и портовых построек, сохранять свой первобытный вид, так как до 1791 года Ион мало чем увеличился с самого своего основания, то есть со времени Мекензи.

Были однако две или три причины, которые успели повлиять на него в смысле благоприятном: и первая причина состояла в постоянном существовании довольно большой опасности от возобновления войны с Турцией и необходимости поддерживать то, что в видах этого было уже сделано.

Вторая причина состояла, в том, что черноморский флот наш не только существовал уже в порядочных размерах но и организован был так, что все принадлежавшие к нему верфи заняты были строящимися вновь судами, и снабжены всеми припасами для их достройки и вооружения.

Третья же причина состояла в личном характере начальника севастопольского порта и действующего флота. Репутация Ушакова, как воина, не смотря на существование у него довольно сильных врагов, успела на долго, и после кончины Потемкина, обеспечить за ним его пост, а твердость его характера, его неуклонно добрые стремления к благоустройству той части, которая ему была вверена, его несомненные административные способности и умение взяться за всякое хозяйственное дело, много содействовали тому, что Севастополь, как город, в течение последующего времени его управления, вошел в возможные для него размере. Со стороны казны, средств на это почти никаких не было потрачено, кроме содействия со стороны наших флотских команд. Последние, в свободное время, за очень скромную добавочную плату, строили то казенные здания, то Офицерские дома, то даже свои мазанки — если который нибудь из матросов имел редкий случай завестись собственным своим семейством, и скоро не только гора, лежавшая на западной стороне южной бухты или гавани, но и другие ближайшие местности и хуторные участки, розданные флотским офицерам еще при князе Потемкине, довольно порядочно обстроились: хорошие садики и огороды точно также появились в его окрестностях. Все портовые постройки и самое адмиралтейство по прежнему были расположены по берегам южной и корабельной бухт. Городские частные здания занимали уже всю севастопольскую гору, и сверх того существовали: артиллерийская и корабельная слободка на местностях, ближайших к бухтам того же названия, а в закрытой лощине, находящейся верстах в двух от города и получившей название Ушаковой балки, устроен был сад для общественного гулянья. Все это хорошо можно видеть на карте Севастополя и его окрестностей, составленной капитаном Биллингсом в 1797 г., т. е. пять лет спустя по окончании Потемкинской¹⁵ войны.

Вообще же, о состоянии Севастополя, как военного порта и главного сборного пункта военных судов нашего черноморского флота, можно судить из донесения контр-адмирала Карцева, который 20-го января 1797 года, по поручению императора Павла Петровича, отправлен был к осмотру наших черноморских портов и писал собственно о Севастополе нижеследующее¹⁶:

«В севастопольском порте производились только починки и исправления кораблей; никакого же нового строения судов не было. Флотских генералов, штаб и обер-офицеров и нижних чинов состояло всего 7126; морской артиллерии 1238, флотских черноморских батальонов 1130, ведомства адмиралтейского и интендантского 390. Итого 10 088 человек. Адмиралтейство, с его магазинами и разными мастерскими, построено с заведения порта, при входе в гавань, на низменности берега. Киленбанок с магазинами помещен в другой бухте. Корабли, фрегаты и прочие суда расположены на якорях подле берега, в который врыты, вместо палов, также якоря для закрепления швартовов. Все суда содержатся чисто и со всевозможной бережливостию; но только причинялся большой вред в фальшивых обшивках от червей, коими здешния воды изобилуют, почему каждое судно необходимо было килевать чрез каждые два года».

«Главных строений портовых никаких не производилось, и только в некоторых местах по бухте, где стояли пришвартованные корабли и прочие военные суда, уравнивался берег для построения магазинов и удобного положения на нем корабельных вещей. Против многих судов такие пристани уже окончены и на них сложены артиллерия и запасный рангоут, а в магазинах помещены все припасы и такелаж. Казармы для служителей построены на высотах берегов кругом гавани и против каждого корабля; оне каменные, покрытые черепицей, а иные землей; некоторые же достраиваются и все вообще весьма сухи и чисты. Строение казарм, корабельных магазинов и отделка берегов производились корабельными служителями, без всякой платы от казны и только с небольшим употреблением казенных материалов. Пороховых погребов не имеется, но порох удобно хранится в прибрежных пещерах, нарочно вырытых большей частию в Инкермане. Каменная двухэтажная госпиталь на 300 человек построена на высоте берега в Южной бухте против города, и содержится в наилучшем порядке; при ней имеется казарма для госпитальной прислуги. В городе находятся две церкви, одна построенная от казны и трудами морских служителей, а другая греческая; в числе домов есть до 20 казенных, прочие же, большей частью, принадлежат флотским офицерам и адмиралтейским чинам. При входе в залив, на северном и южном мысах, также возле города и при самой воде, построены, для защиты входа, довольно сильные каменные батареи».

В течение всего промежутка времени, прошедшего с турецкой войны до 1797 года, каждогодно, под начальством Ушакова, выходила из Севастополя корабельная эскадра для практического крейсерства по Черному морю.

Примечания

1. Это видно из довольно большой архивной коллекции писем Ушакова к Потемкину и ответов последнего.

2. Нижеследующая ведомость извлечена из различных отчетов за это время, имеющихся в делах адмиралтейских и Потемкина.

3. Против ветра, относительно него на другую линию — в этом случае к стороне Керченского пролива.

4. По ветру.

5. Продолговатый остров, лежащий прямо на юг от Кинбурнской косы и почти параллельно с ней.

6. Эти притеснения начались со времени сражения у Феодонисии в 1789 году, но поводу того, что Ушаков начал пользоваться особенным вниманием Потемкина, и были одной из причин увольнения Войновича.

7. Такелаж, это — снасти, веревки; бегучим такелажем называются подвижные снасти, при посредстве которых управляют парусами; стоячим такелажем — неподвижные снасти, при посредстве которых удерживается в данном положении рангоут, то есть мачтовые деревья. Тировать, это — пропитывать снасти смолевым составом.

8. Верхние мачтовые деревья.

9. Носом ближе к ветру.

10. Верхний уступ на мачте.

11. У Храповицкого; у А.В. Висковатого.

12. От 100 до 120 сажен.

13. Землечерпательная машина была уже устроена и посредством нее, для опыта, углублен был ингульский фарватер в одном месте слишком до 15 футов. (В делах Потемкина).

14. У Скаловского. Жизнь Ушакова.

15. Многие называют первую турецкую войну в царствование императрицы Екатерины II Румянцевской, а вторую Потемкинской.

16. Донесение Карцева в делах графа Кушелева, в морском архиве.