5.1.3. Крепости правителей Феодоро в третьей четверти XV в.

Участие Каламиты в региональной торговле способствовало развитию городской инфраструктуры, которая состояла из укрепленного ядра, примыкавшего к нему посада и пригорода, размещавшегося в долине реки, порта, в котором, по всей видимости, находились складские помещения (терминалы) и верфи, а также несколько монастырей. Увеличение численности населения и нестабильная политическая обстановка вынуждают феодоритов приступить к сооружению второй линии обороны. Однако, по неизвестным причинам, она так и не была завершена к моменту завоевания османами Готии в 1475 г. Эвлия Челеби (ок. 1666/67 гг.), осматривая при посещении Инкермана (Каламиты) предпольное пространство укрепления, отмечал, что «во времена неверных этот широкий луг вместе с четырехугольной башней хотели сделать крепостью внешнего пригорода, но этого [им] не посчастливилось осуществить. А если бы это сделали, то крепость Инкерман была бы совершенно безопасной» [Челеби, 1999, с. 28].

Рис. 224. Монограммы правителей Феодоро и Готии 20—70-х гг. XV в. (по В.П. Кирилко [1999, с. 140, рис. 2])

Обследования данной территории показали, что в 110 м к северо-западу от крепостных ворот (башня № 1) находилась прямоугольная в плане башня, через которую проходила дорога к Каламите. В конце XVIII в. башню разобрали до основания. В настоящее время прежнее место ее расположения фиксируется только по вырубкам в скале, позволяющим определить некоторые параметры сооружения: ширина входного проема составляла 2,95 м, а пята арки находилась в 1,84 м от уровня дороги¹.

Рис. 225. Красноглиняное поливное блюдо второй половины XV в. из раскопок генуэзской Лусты

Судя по имеющимся иконографическим материалам, данное строение являлось квадратным в плане с тремя ярусами обороны (наверху размещалась открытая площадка, защищенная зубчатым парапетом). Предполагаемая реконструируемая высота здания составляла 13,0—14,0 м [Кирилко, 2001, с. 298]. А.Л. Бертье-Делагард полагал, что именно над этими воротами помещалась украшенная «гербами» строительная плита с греческой надписью (1427 г.), обратившая на себя внимание Мартина Броневского, посетившего Инкерман в 1578 г. [Броневский, 1867, с. 341; Бертье-Делагард, 1918, с. 8].

Рис. 226. Красноглиняные поливные чаши XV в. на высоких кольцевых поддонах из раскопок генуэзской Лусты

К северо-западу от крепости располагалось большое поселение, являвшееся пригородом Каламиты. Его следы отмечены на плане 1773 г., составленном штурманом И. Батуриным. М. Броневский (1578 г.) указывает на то, что рядом с крепостью находился небольшой городок, в котором насчитывалось около трехсот домов [Броневский, 1863, с. 341]. Раскопки на территории посада Каламиты в 1948 и 1950 гг. проводились Е.В. Веймарном. При этом были открыты руины средневековых жилых и хозяйственных строений с многочисленными зерновыми ямами. Полученный в ходе раскопок керамический материал указывает на длительность существования поселения на Монастырской скале, которое в настоящее время почти полностью уничтожено карьером, — VIII—XVIII вв. [Веймарн, 1963, с. 5—17].

Рис. 227. Замок у селения Фуна после перестройки в 1459 г.: 1 — схема организации системы обороны в 1459—1475 гг:, 2 — северный и восточный участки обороны. Вид с северо-востока (реконструкция В.П. Кирилко)

Доходы от торговли зерном, шкурами, льном, солью, рабами и проч. позволили правителям Феодоро уже во второй половине — конце 50-х гг. XV в. осуществить значительную строительную программу по укреплению принадлежавшей им территории. К настоящему времени следы активной строительной деятельности отмечены не только в Каламите, но также на Мангупе и Фуне, где практически заново возведены укрепления замкового типа. Вместе с тем, есть основания полагать, что примерно в это же время владетели Феодоро закрепляются и на территории Херсонеса, где ими было построено укрепление.

Рис. 228. Замок у селения Фуна в 1459—1475 гг. Вид с юго-запада (реконструкция В.П. Кирилко)

Об этом позволяет судить обнаруженная здесь при разборке большой круглой угловой башни цитадели средневекового города еще в конце XVIII в. плита с фрагментированной греческой надписью (τό καστρον της Χερσωνος — «возведенной крепости Херсонеса») и тремя монограммами (рис. 224: 8—10). Впервые плита (находилась в коллекции К.И. Габлица) опубликована П.С. Палласом [Pallas, 1801, II, Ris. 54]. Несмотря на «давность» находки, ее историческая значимость до сих пор остается неопределенной ([Dubois de Montpereux, 1843, IV, pl. XXVI b., ris. 10; Латышев, 1896, с. 19—20; Малицкий, 1933, с. 36—37, рис. 12; Vasiliev, 1936, p. 217]). Предлагаемая разными исследователями идентификация изображенных на ней монограмм не выходит за рамки спорных интерпретаций.

Рис. 229. Донжон замка у селения Фуна 1459 г. План: 1 — новый вход в замок; 2 — вход в донжон; 3 — амбразура подножного боя; 4 — выгребная яма

В свое время Н.В. Малицкий высказал предположение, что «надпись как-то связана с общей политической деятельностью Алексея и его попытками утвердиться на крымском "поморье"» (παραθαλασσία), поддержав тем самым высказывание Н.И. Репникова [Малицкий, 1933, с. 37, прим. 1]. Данной точки зрения (принадлежность надписи правителю Феодоро Алексею) придерживался и А.А. Васильев [Vasiliev, 1936, p. 217].

Рис. 230. Открытый раскопками участок замка у селения Фуна с надвратной церковью 1459 г. План: 1 — крепостные ворота 1423 г.; 2 — въездная башня второй четверти XV в.

А.Л. Якобсон, отмечая, что содержание монограмм до сих пор не раскрыто, с некоторой долей сомнения читал в крайней левой монограмме имя «ΙϹΑΑΚ» [Якобсон, 1950, с. 44, прим. 1]. При этом он не был уверен, что надпись относится именно к XV, а не к XIV в. Поэтому высказал предположение, что в таком случае это могло бы служить «указанием на господство здесь князей из дома Алексея еще в то время, а затем, после катастрофы конца XIV в., перебравшихся в горный Крым и там обосновавшихся» [Якобсон, 1950, с. 44, прим. 2]. Он также не исключал возможность датировки памятника XV в., отмечая, что в таком случае можно говорить о «политической принадлежности Херсона владетелям Феодоро, однако принадлежности скорее всего только номинальной: Херсон, как живой город, видно по всему, в XV в. существовать перестал» [Якобсон, 1950, с. 44].

Рис. 231. Двухэтажный храм замка у селения Фуна 1459 г.: 1 — план второго этажа; 2 — план нижнего этажа; 3 — продольный разрез здания; 4 — западный фасад церкви; 5 — поперечный разрез (по А.Л. Бертье-Делагарду [1889, л. 31, 32])

При всей важности предложенной А.Л. Якобсоном интерпретации одной из монограмм, выглядит странным то, что он не связывал ее непосредственно с именем Исаака, правителя Феодоро 1465—1475 гг. Причем Исаак известен не только по нарративным (генуэзским, русским и молдавским) источникам, но и по монограммам на поливных чашах, обнаруженных в ходе раскопок дворца на Мангупе [Якобсон, 1953, с. 414—415, рис. 32] (рис. 224: 7).

Рис. 232. Архитектурные детали храма: 1 — архитравная плита южного входа; 2 — процветший крест; 3 — розетка; 4 — фрагмент архитравной плиты 1459 г. (изготовлена из надгробной стелы); 5 — капитель и колонна; 6, 7 — капители; 8 — колонна внутри храма

Весьма своеобразная трактовка содержания монограмм херсонесской надписи XV в. была предложена В.А. Сидоренко. Например, он считает, что здесь помещены «изображения монограмм трех деспотов: Исаака (мангупского князя, правившего с 1470 по 1475 гг., брата Алексея), Менгли Гирея (сына Хаджи Гирея и его преемника с 1467 по 1515 гг.) и некого Михаила Дуки, представителя знатного византийского рода, надо полагать, владетеля данной крепости в период с 1470 по 1475 гг.» [Сидоренко, 1993, с. 159].

Рис. 233. Руины крепостных ворот 1423 г. и въездной башни второй четверти XV в. (вид с юго-запада). Современное состояние

В связи с цитированным небольшим пассажем возникает много вопросов, тем более что автор не приводит в пользу своей интерпретации каких-либо дополнительных аргументов.

Во-первых, на каком основании все три лица возведены в ранг деспотов? В поздней Византии носителями деспотского титула являлись члены царствующего дома — сыновья императора или его братья [Медведев, 1973, с. 26]. Но в таком случае опять возникает вопрос: кто из названных им правителей Таврики в 1470—1475 гг. имел на это основания — Исаак, Менгли-Гирей или «некий» Михаил Дука? Мне кажется, что никто. Почему тогда остальные владетели Феодоро и Крымского ханства не считались деспотами? Татарские ханы (в том числе управлявшие только Крымским улусом) в итальянских источниках обычно именовались «Imperator tartarorum», т. е. «император татар». В таком случае, кто (и зачем?) даровал титул деспота Менгли-Гирею, если к моменту его восшествия на престол (1467/68 г.) в живых не было ни одного византийского императора?

Рис. 234. Руины храма замка Фуны (1459 г.). Вид с северо-запада: 1 — северная стена нижнего этажа храма; 2 — проход в северо-западном углу нижнего этажа храма

Как вполне аргументированно считает В.П. Кирилко, все известные упоминания правителей Мангупа в XV в. (Алексея I (Старшего), Иоанна, Исаака) неизменно имеют единственное определение их титула — «аутент» (αὐθέντης = «владетель») [Кирилко, 1999, с. 138]².

Рис. 235. Крепостные ворота и дворик («захаб») между донжоном и церковью 1459 г.

Во-вторых, на каком основании Исаак назван «братом Алексея» (Старшего), который якобы «со всей очевидностью в 1459 г. был еще жив и правил на Мангупе», если генуэзские источники называют его покойным уже 2 мая 1447 г.?

Рис. 236. Внутренний дворик («захаб») между донжоном и церковью 1459 г. Вид с севера

В-третьих, генуэзские источники начала 70-х гг. XV в. характеризуют Херсонес как покинутую жителями территорию («loci non habitati», т. е. «необитаемого места»). Еще в 1470 г. оффициалы Каффы (в консулат Раффаэле Адорно [Мурзакевич, 1837, с. 15]) обратились к протекторам Банка Сан-Джорджо с предложением разрушить оборонительные стены Воспоро или Херсонеса, оставленные жителями, чтобы предотвратить возможность их захвата турками. Поэтому уже 21 января 1471 г. в Генуе было принято решение: «Мы рассмотрели вопрос, о котором вы нам писали по поводу того, чтобы лучше разрушить [стены] Воспоро, чем Ихерезонде (Iherezonde) (т. е. Херсонеса — В.М.). В настоящее время относительно этого дела, кажется, ничего другого не следует сказать кроме того, что мы предоставляем решение его на ваше усмотрение, указывая, однако, что при таких разрушениях вам не следует нести никаких расходов, кроме разве что малых» [Atti, 1879, T. VII, 1, p. 735; Богданова, 1991, с. 98—99].

Рис. 237. Крепостная стена, прикрывающая с юго-востока крепостной дворик. Вид с юга

Но этот вопрос оставался нерешенным к 1472 г. Поэтому протекторы в инструкции, направленной 16 июня 1472 г. в факторию с будущим консулом Антониотто ди Кабелла пишут: «Многие напоминают о том, что было бы полезно разрушить башни и стены одного необитаемого места, называемого Ихерезонда (iherezonda), другие же настаивали разрушить место, которое называется Воспоро (lo Vosporo), и [сделать] это в тех целях, чтобы турки не заняли какого-либо из этих мест. Поэтому желаем, дабы Вы совместно со своими советниками и другими лицами, умудренными в этих делах, указанные вопросы глубоко обсудили и по ним вынесли бы решение, которое Вашей Мудрости покажется наиболее полезным» [Atti, 1871, VII, 1, p. 872; Якобсон, 1950, с. 44—45; Богданова, 1991, с. 99]. В этом случае датировка херсонесской плиты с монограммой Исаака 1470—1475 гг. сомнительна и может быть отнесена к более раннему времени, когда тот же Исаак еще не был владетелем Мангупа.

Рис. 238. Место примыкания крепостной стены 1459 г. к полукруглой въездной башне. Вид с юго-востока

В-четвертых, В.А. Сидоренко не объясняет, где он видит аббревиатуру «деспот», хорошо известную по находкам византийских монет Херсонеса [Соколова, 1983, схема I, № 34, 36]. В целом же, предложенную им интерпретацию смыслового содержания двух монограмм («Менгли Гирея» и «Михаила Дуки») следует признать спорной и недостаточно аргументированной. Поэтому возможны и другие варианты их прочтения. Например, в центральной монограмме помещены буквы Μ, Α, Ν, Η, и, вероятно, она могла содержать имя «Мануил» (Μανουήλ?). Значительно сложнее достоверно восстановить имя в крайней правой монограмме, где определяется пять букв — Μ, Α, Κ, Ϲ, Ι, Η (?), а шестая литера Ρ (?), расположенная выше, вероятно, была сильно повреждена (рис. 224: 8, 10). И тем не менее, только предположительно здесь можно читать имя «Макарий».

В.А. Сидоренко прав в том, что читает все монограммы слева направо, полагая, что заглавные буквы стоят первыми. К сожалению, сама плита была утеряна, хотя известно место ее нахождения на территории Херсонесского городища: она обнаружена вместе со строительной надписью императора Зенона 488 г. и, по-видимому, была вмонтирована в стену большой круглой башни (т. н. «башня Зенона») [Паллас, 1999, с. 47, 210]³. Поэтому предложенное чтение двух монограмм — «Мануил»? и «Макарий»? — будет оставаться спорным, если их не удастся проверить и подтвердить сведениями других источников. Это особенно необходимо, потому что среди имен правителей Мангупа, как это теперь известно, встречаются и имена западнокавказского (адыгского) происхождения (Олобо = Олобей, Уздемарох = Марох, Кейхиби = Чейхиби, Бердибек, Биберди, Дербиберди).

Рис. 240. Туалет в крепостной стене 1459 г. Вид с запада.

Тем не менее, находка на территории средневекового города посвятительной надписи, упоминающей о строительстве крепости в Херсонесе, на которой достоверно читается имя Исаака, позволяет говорить о том, что здесь во второй половине XV в. феодориты предприняли попытку восстановления (а точнее, возведения) укрепления.

Рис. 241. Ниша для светильника (?) в крепостной стене 1459 г.

Политические условия этого времени действительно требовали укрепления границ Феодоро и, прежде всего, охраны порта Каламиты. Учитывая острую конкуренцию со стороны генуэзцев. Севастопольская (Ахтиярская) бухта в любой момент могла быть закрыта ими с помощью одной галеры, ставшей у ее входа. Для организации охраны как нельзя более удобно расположена Карантинная бухта Херсонеса, где могли останавливаться как военные, так и торговые суда феодоритов и их партнеров.

Рис. 242. Дворик между донжоном и церковью. Вид с северо-востока и со стороны входа

Возникает вопрос: где находилась эта новая крепость? Логично было бы предположить, что правители Феодоро предприняли попытку восстановить частично разрушенные стены и башни цитадели города, располагавшейся в портовом районе (на это вроде бы указывает топография находки плиты с монограммой Исаака). Проводившиеся здесь раскопки на участке главной улицы (via practoria) выявили в верхнем слое стены однокамерной постройки (3,0×3,50 м), датируемой по находкам поливной керамики XIV в. (?)⁴. Причем она была поставлена на мощном слое строительного мусора и камня от ранее разрушенных строений XIII в. Дом XIV в. размещался посредине бывшей главной улицы цитадели, а это указывает на то, что ее прежняя планировка в это время уже не существовала. В целом, по мнению И.А. Антоновой, территория цитадели после катастрофического разрушения в XIII в., использовалась в качестве кладбища, рядом с которым размещались единичные постройки (церковь, склеп и отмеченный выше дом) [Антонова, 1994, с. 31—ЗЗ]⁵.

Рис. 243. Внешняя (восточная) стена донжона 1459 г. Вид с юго-востока

Ориентирами в поисках местоположения замка феодоритов могут служить находки середины — второй половины XV в., сделанные в ходе раскопок на городище еще в конце XIX в. Речь идет о группе поливных сосудов, которые при первой публикации А.Л. Якобсон отнес к XIII в., отмечая при этом сходство их орнаментации с керамическими изделиями Феодосии (Каффы) XIV или даже XV вв. [Якобсон, 1950, с. 181, табл. XII, № 51а; с. 182—183, табл. XV, № 56, с. 184, табл. XVI, № 61].

Рис. 244. Основные типы кладок оборонительных сооружений крепости Фуна: А — 1423 г.; Б — вторая четверть XV в. (1425—1434 гг.); В — 1459—1475 гг. (по В.П. Кирилко [2001, рис. 2.9])

Данные сомнения оказались вполне оправданными, потому что именно такие поливные сосуды обнаружены при раскопках Алушты и Фуны в слоях тотальных пожаров 1475 г., что позволило датировать их третьей четвертью XV в. (рис. 225; 226). К сожалению, не все находки из Херсонеса имеют точную топографическую привязку, многие из них определяются как происходящие из северо-восточного района города.

Рис. 245. Цитадель Мангупа на мысе Тешкли-Бурун (1459/60 г.?): 1 — план первого этажа донжона; 2 — план второго этажа донжона; 3 — план третьего этажа; 4 — восточный фасад башни; 5 — поперечный разрез; 6 — южный фасад (по А.Л. Бертье-Делагарду); 7 — мыс Тешкли-Бурун: а — октогональный храм 1427 г.; б — донжон 1459/60 г. (?)

Имеющиеся в большей степени отрывочные данные позволяют предполагать, что во второй половине 50-х гг. XV в. на территории юго-восточного (?) района Херсонеса феодоритами строится замок. Дать точную информацию об этом могут только раскопки и детальный анализ материалов исследований прежних лет. Возведение на руинах цитадели Херсона замка позволило господам Феодоро организовать охрану входа в Севастопольскую бухту, где возле устья р. Черной располагался их главный торговый порт. Владельцем замка в 1455—1464 гг. предположительно являлся Исаак, ставший затем (в 1464—1465 гг.) правителем Мангупа.

Рис. 246. Руины цитадели Мангупа на мысе Тешкли-Бурун (1459/60 г.?). Вид с юга

Весьма существенной перестройке в конце 50-х гг. XV в. подверглись оборонительные сооружения цитадели Мангупа и замка у селения Фуна [Мыц, 1988, с. 104; 1991, с. 134—135, 151; Кирилко, Мыц, 1991, с. 159—164; Кирилко, 2001, с. 284—287]. К этому времени крепостные ансамбли данных памятников приобрели новые очертания, а их относительно хорошая сохранность позволяет достаточно полно реконструировать архитектурный облик основных строений [Кирилко, Мыц, 1991, рис. 6] (рис. 227;228).

Рис. 247. Северо-западная стена мангупского донжона. Вид с юго-востока

В ходе раскопок крепости Фуна удалось проследить последовательность проводившихся здесь в 1458/59 гг. строительных работ, охвативших практически полностью весь периметр фортификационных объектов. Куртина, примыкавшая с запада к прямоугольной башне, была упразднена. Новая стена выдвигается во фронт и устанавливается в створе с северной стеной башни. Но наиболее существенные изменения в архитектурный облик памятника внесло появление в центральной части восточной линии обороны новых монументальных сооружений, во многом определивших фортификационную структуру замка. Это прежде всего трехэтажный донжон (рис. 227—229) и двухэтажная церковь св. Феодора Стратилата (или св. Георгия?) (рис. 230—232).

Рис. 248. Вход в донжон, расположенный в северо-западной стене. Вид с юго-востока

Новый храм выстраивается над главным крепостным входом, включив в конструкцию стен первого этажа ранее существовавшие на этом месте кладки сооружений полукруглой башни и ворот (рис. 230—234).

Рис. 249. Ворота цитадели Мангупа на мысе Тешкли-Бурун. Вид с юго-запада

Общие размеры церкви с окружавшими ее пристройками составляют 14,40×11,30 м, высота (до конька крыши) — около 9,0 м. Анализ архитектоники храма (рис. 231; 232) позволил отметить ряд особенностей, характерных для армянского зодчества средневекового Крыма. По-видимому, это было связано не столько с происхождением владетелей замка, как предполагалось ранее [Бертье-Делагард, 1918, с. 25—26], сколько с реальными исполнителями строительных работ на данном памятнике [Кирилко, 1989, с. 62—72].

Рис. 250. Оформление входа в донжон цитадели Мангупа на мысе Тешкли-Бурун (после реставрации). Вид с северо-запада

При перестройке башни в нижнем этаже сохраняются проемы ворот, а также бойница у входа, что позволяло, как и прежде, хотя и весьма ограниченно, использовать ее в боевых условиях. Второй этаж, на котором располагался собственно храм, судя по иконографическому материалу [Кеппен, 1837, с. 18—19; Бертье-Делагард, 1889, л. 31, 32] (рис. 231), совершенно не был приспособлен к ведению боя. Напротив, возведение церкви в этом месте ослабило восточную линию обороны, создав значительное не простреливаемое пространство. Для ликвидации образовавшейся перед апсидой «мертвой зоны», с севера к ней была пристроена мощная крепостная стена длиной 16,80 м и толщиной 2,70—2,80 м со скошенным южным торцом (рис. 235). С юга, в створе с последней, вдоль существующей куртины выполняется утолщение основания с наклоненной верхней гранью. В результате этих дополнений, апсида оказалась почти полностью утопленной в новую линию обороны [Кирилко, Мыц, 1991, с. 160, рис. 2].

Рис. 251. Северо-восточная стена донжона с окнами на уровне третьего этажа: 1 — общий вид с юго-запада; 2 — центральное окно

Новый вход в крепость устраивается между юго-восточным углом донжона и стеной, пристроенной к апсиде храма с севера (рис. 235). Его ширина теперь составляла 2,35 м. С внешней стороны, по углам стен, на которые опиралась арка прохода с реконструируемой высотой до 3,60 м, сохранились четверти размером 0,38—0,42×0,20 м для установки воротных конструкций. Упразднение полукруглой въездной башни, защищавшей ранее вход в крепость, в 1459 г. компенсировано сооружением специального закрытого дворика, окруженного оборонительными стенами (рис. 227; 228; 235—242). В случае проникновения в этот двор, противник оказывался в «каменном мешке», подвергаясь обстрелу со всех сторон.

Рис. 252. Окно в северо-восточной стене донжона на уровне третьего этажа, превращенное в амбразуру (вид с юго-запада).

Таким образом, к 1459 г. на Фуне была создана сложная система защиты ворот замка. До настоящего времени она не имеет аналогов в фортификации Таврики XIV—XV вв. Подобную организацию обороны привходового пространства встречаем в фортификационном строительстве Болгарии XIII—XIV вв., где отмечена в замке «Баба Вида», дворцовом ансамбле Царевграда Велико Тырново, крепости Рам [Харбова, 1981, с. 73]. Сходные по планировке входные устройства известны также в Изборской, Острожской, Псковской, Порховской (возведена в 1387 и перестроена в 1430 гг.) крепостях, получивших в русской фортификации название «захабов» [Рапопорт, 1961, с. 151—152, рис. 118, 121, 122, 124; Кирпичников, 1984, с. 248—261, рис. 136, 3, 8; 144, 145, 147, 149, 150].

Рис. 253. Парадный вход на второй этаж донжона. Вид изнутри и юго-запада

После реконструкции крепости Фуна в 1459 г. основную роль в ее обороне играет донжон (рис. 227; 228; 229; 243) [Мыц, 1988, с. 102, рис. 4; Кирилко, Мыц, 1991, с. 160, рис. 6, 2; 7, 3]. Открытие этого памятника в 1981—1982 гг. позволило, на мой взгляд, решить вопрос, по поводу которого длительное время ведется дискуссия, а именно определить время капитальной реконструкции цитадели Мангупа.

Рис. 254. Окна третьего этажа донжона цитадели Мангупа, обращенные на северо-восток: 1 — оконный проем, превращенный в бойницу над парадным входом; 2 — центральное окно здания (вид с северо-востока)

Единственные раскопки донжона на мысе Тешкли-Бурун в 1913 и 1914 гг. предпринял Р.Х. Лепер. Ввиду того, что исследования дали материал исключительно османского времени (XVI—XVIII вв.), Р.Х. Лепер пришел к заключению, что цитадель Мангупа возведена турками. К такому же выводу, но на основании анализа архитектурно-фортификационных особенностей жилой башни, склонялся А.Л. Бертье-Делагард. По его мнению, в пользу этого говорит значительный вынос башни перед линией куртин, устройство амбразур, якобы предназначенных только для использования огнестрельного оружия, обеспечивавшего эффективный фланговый обстрел, беспрецедентное использование в оформлении дверных и оконных проемов христианских надгробий [Бертье-Делагард, 1918, с. 40]. В 1889 г. исследователем были сделаны обмерные чертежи памятника [Бертье-Делагард, 1889, л. 39] (рис. 245: 1—4, 6). Впоследствии эту точку зрения поддержали многие исследователи, и она стала господствующей в научной литературе [Талис, 1974, с. 94].

Рис. 255. Внутренняя сторона северо-восточной стены донжона: 1 — дверной проем второго этажа; 2 — оконный проем, превращенный в бойницу (вид с юго-запада)

Однако о происхождении укрепления на мысе Тешкли-Бурун, помимо «турецкой» версии, высказывались мнения и о его первоначальном возведении в «византийско-феодоритское» время. Наиболее раннюю дату предлагал Е.В. Веймарн — VI в. [Веймарн, Лобода, Пиоро, Чореф, 1974, с. 125]. Н.И. Репников, А.Л. Якобсон и А.Г. Герцен считали, что цитадель была построена в доосманский период (XIV или XIV—XV вв.), и впоследствии турки перестроили ее, приспособив к условиям применения огнестрельного оружия [Репников, 1940, с. 249; Якобсон, 1964, с. 126; Герцен, 1983, с. 89].

Рис. 256. Юго-восточная (внешняя) сторона стены донжона с туалетными комнатами: 1 — общий вид; 2 — деталь (вид с юго-востока)

Сравнение мангупского донжона (рис. 245: 1) с фунским показывает, что последний является несколько уменьшенной копией башни цитадели на Тешкли-Буруне. Сходство в решении планировочной схемы двух памятников, в размерах и устройстве входов, амбразур, метрических показателей большинства параметров, технике кладки (рис. 244: В) и т. д., — все это дало основания предполагать, что цитадель Мангупа была сооружена не ранее середины XV в. и, по-видимому, одними и теми же строителями [Мыц, 1988, с. 112].

Рис. 257. Юго-восточная стена донжона цитадели Мангупа с туалетной комнатой, дверными проемами, окнами и нишами (вид изнутри и северо-запада)

В виду того, что донжон цитадели Мангупа сохранился лучше фунского прототипа (рис. 246—259), изучение его архитектоники позволяет более полно представить, как выглядела аналогичная постройка замка у селения Фуна, и получить необходимый материал для ее графической реконструкции [Кирилко, Мыц, 1991, рис. 6, 2]⁶. Размеры башни на Тешкли-Буруне — 16,60×9,60 м (фунский донжон несколько меньше — 14, 15—15,0×9,68 м). Стены сохранились на высоту 9,50—10,0 м. Башня была трехэтажной (почти во всех работах, посвященных Мангупу, донжон по старой традиции называют двухэтажным). Высота нижнего этажа около 3,0 м, второго — 4,50, третьего — 5,0 м.

Общая высота здания с кровлей, по-видимому, не превышала 15,0 м. Толщина стен донжона на уровне этажей была различной: западная стена, обращенная во фронт замка, имеет ширину 2,20 м, южная — 2,20—2,30м, северная и восточная — по 1,75 м. Аналогичные параметры имеет первый, частично сохранившийся этаж фунского донжона. За исключением западной стены, обращенной вовнутрь укрепления и равной 1,68 м, все стены имели толщину 2,24—2,40 м. Но такое расхождение объясняется тем, что в качестве внутренней стены строителями использована куртина 1422/23 гг., которая отличается по стилю и характеру кладки от конструкций 1458/59 гг. (рис. 244: А, В). На уровне второго этажа толщина стен сохраняется, кроме восточной, равной 1,15 м, а на уровне третьего этажа все три внешние стены становятся тоньше и составляют: западная — 1,75 м, южная, восточная и северная — по 1,15 м.

Рис. 258. Главный северо-восточный вход в донжон цитадели Мангупа (вид с северо-востока)

Таким образом, наибольшую толщину имеет стена, обращенная во фронт крепости, что было вполне оправдано с точки зрения ее функциональности. В нижнем этаже в западной стене (на Фуне — в восточной) размещалась одна амбразура подножного боя и два входа: один, в северной стене, вел за пределы замка (на Фуне такой же вход находился в южной стене), второй, в восточной стене, — во внутреннюю часть укрепления (рис. 245: 1; 247; 248; 250). Амбразура имеет трапециевидную в плане форму с большим основанием шириной 1,90 м (на Фуне амбразура подножного боя несколько меньших размеров: ширина наибольшего основания — 1,60 м, меньшего — 0,90 м. На втором и третьем этажах размещалось по четыре амбразуры: три в западной и одна в северной стенах (рис. 245: 2, 3; 251—254; 255: 1).

В южной стене на уровне второго и третьего этажей были устроены небольшие туалетные комнаты и световые окна, через которые можно было вести обстрел вдоль южной линии обороны (рис. 245: 1—3; 256; 257: 1, 2). В южной стене (на втором и третьем этажах) также находилось по одной двери (рис. 253; 255: 1). Со второго этажа дверь вела по узкому коридору к отхожему месту с выгребной ямой, расположенной за пределами башни (рис. 245: 2). В фунском донжоне отхожее место располагалось на втором этаже внутри башни, а слив нечистот производился по специальному каналу в выгребную яму, устроенную у основания восточной стены. Дверь с уровня третьего этажа выводила на боевую площадку оборонительной стены. В восточной стене мангупского донжона на уровне второго и третьего этажей находились две двери с выходом на террасу и два окна, а на уровне третьего этажа — три окна (рис. 245: 3, 4; 251).

Рис. 259. Юго-восточный вход (слева) в донжон цитадели Мангупа (вид с севера)

Почти все амбразуры донжона Мангупа имеют одинаковые размеры. В плане они представляют собой трапеции с шириной наибольшего основания 1,90—2,10 м, а меньшего — 0,70 м. Глубина камеры амбразур зависела от толщины стены, в которой они устраивались. С наружной стороны амбразуры представляли собой небольшие узкие окна-бойницы. В такой камере могли одновременно разместиться два арбалетчика или лучника (хотя стрельба обычно велась попеременно двумя стрелками). Из каждой амбразуры можно было обстреливать сектор шириной 60°, что позволяло полностью ликвидировать «мертвое пространство» перед башней. Высота камер — около 2,50 м. Стрелков, размещавшихся здесь, прикрывала стена шириной 0,60—0,70 м.

Следует отметить, что часть мангупского донжона, обращенная вовнутрь укрепления, имела дворцовый облик. Главным входом считался северо-восточный, портал которого покрыт резным орнаментом из плетенки и розеток (рис. 258—260).

Рис. 260. Наличник портала главного входа в донжон Мангупа (рубеж 50—60-х гг. XV в.) (по Е.А. Айбабиной [Айбабина, 2001. Рис. 70]

Как была оформлена внутренняя сторона донжона крепости Фуна, сказать трудно. Но, по всей вероятности, наиболее представительным и парадным фасадом был южный, обращенный во внутренний крепостной дворик («захаб»). Именно здесь, перед входом в донжон, при раскопках найдено наибольшее количество обработанных блоков известняка с элементами резьбы по камню (рис. 261—262), в том числе и известная богато декорированная плита с посвятительной надписью, датированной 19 июля 1459 г. [Мыц, 1988, с. 104, рис. 5]. При этом следует подчеркнуть, что на Фуне, как и на Тешкли-Буруне, все элементы декоративного убранства парадных фасадов зданий представлены фрагментами вторично использованных (перелицованных) христианских (?) надгробий конца XIV — начала XV вв.

На это обстоятельство неоднократно обращали внимание исследователи [Бертье-Делагард, 1918, с. 40; Якобсон, 1964, с. 126, табл. XXXIV, 3; Степаненко, 19976, с. 48]. Но если А.Л. Бертье-Делагард считал донжон на Тешкли-Буруне турецкой постройкой, что обусловило, по его мнению, использование христианских (?) надгробных памятников в качестве строительного материала [Бертье-Делагард, 1918, с. 40], то несколько иное объяснение давал А.Л. Якобсон, полагавший, что турки в XVI в. извлекли оконные и дверные наличники из строений феодоритского времени (XV в.) [Якобсон, 1964, с. 126].

Рис. 261. Фрагменты надгробия, перетесанного в обрамление оконного проема из слоя разрушения донжона (1459 г.) замка у селения Фуна (найден в крепостном дворике). Вид сбоку (обмерный чертеж В.П. Кирилко)

Рассматривая некоторые аспекты истории Мангупа в XV в. и пытаясь объяснить «подобный казус», у В.П. Степаненко сложилось «впечатление о резком пресечении неких культурных традиций на территории Феодоро (появление в крепостях нового населения и новой династии, с данными традициями не связанных?)». По его предположению, отсутствие «преемственности может объяснить использование в качестве строительного материала надгробий сравнительно недавнего времени. Но ранние надгробия пошли не в кладку новых крепостных сооружений, что было бы оправдано внешней опасностью, но были использованы для украшения окон и порталов цитадели Мангупа. По-видимому, это свидетельствует если не о смене населения, то о прекращении неких государственных традиций». При этом он совершенно справедливо отметил, что о «разрыве культурных говорить не приходится, так как орнаментальная резьба на обратной стороне вторично использованных надгробий мало отличается от резьбы ушедшей в кладку лицевой стороны» [Степаненко, 19976, с. 49].

Но затем автором делается совершенно неожиданный вывод «о смене населения или династии, не связанной с предшествующими традициями (в ход пошли надгробия городских кладбищ)» [Степаненко, 19976, с. 49]. Для обоснования этого тезиса В.П. Степаненко обращается к широко известному факту приезда ко двору великого князя Московского Василия Дмитриевича в конце XIV в., традиционно связываемого с родом Ховриных, относивших себя к Гаврасам [Степаненко, 19976, с. 50].

Рис. 262. Фрагменты надгробия, перетесанного в обрамление оконного проема

Однако, как считает и сам В.П. Степаненко, связь между династиями Ховриных (Комриных = Гаврасов?) 80—90-х гг. XIV в. и правившим на Мангупе с 1411 г. родом, начиная с Алексея I (Старшего), не подтверждает ни один из источников. Устанавливается она только путем предположений, построенных на «свидетельствах» косвенных данных. Со временем это «предположение» приобрело скорее мифологический, чем научно обоснованный характер [Степаненко, 1990, с. 87—93; 2001, с. 335—352].

Для прояснения этого достаточно запутанного вопроса необходимо попытаться решить хотя бы одну проблему: кто реально являлся тем правителем, при котором практически заново возведены укрепления на Тешкли-Буруне (Мангупе) и Фуне с использованием в качестве архитектурно-декоративного оформления дверных, оконных проемов и «геральдической» надписи (Фуна) вторично использованных надгробий⁷? И можно ли ставить в качестве объяснения этого явления вопрос о смене правящей на Мангупе династии, как это делает В.П. Степаненко?

Примечания