Глава 6. А.А. Смирнов. «"Севастопольская страда". Крымская кампания 1854—1856 годов»

К середине XIX века влияние России в мире усилилось настолько, что это привело к сближению на антирусской почве даже таких традиционных соперников, как Англия и Франция. Переход их к открытой конфронтации с Россией был ускорен фактическим отказом Николая I признать де-юре провозглашение в конце 1852 года президента Франции принца Шарля Луи Наполеона Бонапарта императором Наполеоном III¹, предложением о разделе Турции, сделанным 28 декабря 1852 года императором Николаем английскому послу в России и, наконец, предъявленным царем в марте 1853-го туркам требованием предоставить ему право особого покровительства православным подданным султана. Ощущая поддержку Англии и Франции, отправивших или приготовивших к отправке в турецкие воды по эскадре, турки отвергли ультиматум Николая I. Тогда в июне 1853-го он приказал оккупировать вассальные по отношению к Турции Дунайские княжества — Молдавию и Валахию. 26 сентября турецкий командующий на Дунае Омер-паша уведомил русского князя Михаила Дмитриевича Горчакова, что если тот в течение 15 дней не очистит княжества, Турция начнет войну² — и уже 11 октября турки обстреляли русскую Дунайскую флотилию у Исакчи, а 16-го напали на пограничное укрепление св. Николая в Закавказье. В ответ 20 октября 1853 года Николай I объявил Турции войну, которую в России потом назвали Крымской, а в Европе — Восточной. 15—16 марта 1854 года на стороне турок в нее вступили Англия и Франция, еще в ночь на 23 декабря 1853-го введшие свой флот в Черное море, а в феврале отправившие в Турцию свою экспедиционную армию.

Главным театром военных действий английское и французское командование избрало Крым, главной целью — уничтожение русского флота на Черном море, а главным объектом действий соответственно Севастополь. В мае — июне союзники сосредоточили свою экспедиционную армию в болгарском порту Варна. На тот момент не исключалось и направление ее против русских войск, дравшихся с турками на нижнем Дунае. Однако в июле, чтобы не быть отрезанными сосредоточившимися в Трансильвании войсками враждебной Австрии, русские очистили Молдавию и Валахию, и эти княжества, по соглашению с турками, заняли австрийцы. Возможность входа в соприкосновение с русскими войсками на Дунае отпала, и 27 июля союзники окончательно приняли решение высадить варненскую армию в Крыму.

В России к такому варианту развития событий были готовы с самого начала. 22 ноября 1853 года усыпавшие берега бухт севастопольцы встречали громким «ура!» разгромившую турок при Синопе эскадру Павла Степановича Нахимова, а Николай I считался уже с возможностью высадки у Севастополя англо-французского десанта. Назначив 19 ноября адмирала светлейшего князя Александра Сергеевича Меншикова командующим войсками в Таврической и части Херсонской губерний (с подчинением ему и Черноморского флота), царь приказал ему прикрыть батареями бухты к западу от города и построить еще две на подступах к его Северной и Южной сторонам. 22 января 1854 года ввели в действие расписание сил, выделяемых флотом для обороны Севастополя с суши, а затем, после многолетнего перерыва, возобновили постройку намеченных еще в 1837-м укреплений вокруг Южной стороны Севастополя.

Здесь надо подчеркнуть, что все лица, определявшие в 1853—1854 годах стратегию России на Черном море, изначально не считали возможным не допустить высадки союзников в Крыму, разбив их флот в генеральном морском сражении. Причиной тому было заведомое численное превосходство этого флота над русским Черноморским. Общая стратегическая концепция была сформулирована в письме Николая I Меншикову от 3 декабря 1853 года: «Ежели точно англичане и французы выйдут в Черное море, с ними драться не будем, а пусть они отведают наших батарей в Севастополе...»³. В письме от 10 февраля 1854 года царь считал возможным дать морское сражение лишь в ситуации, в которой его потом, в сентябре, хотел дать Владимир Алексеевич Корнилов — после высадки врага, при угрозе захвата им главной базы флота с суши: «Лучше погибнуть в бою с честью, чем дать себя сжечь в гавани без боя»⁴. А 19 апреля, ободрившись уничтожением под Одессой английского пароходофрегата «Тайгер», Николай I предложил Меншикову атаковать союзный флот и в том случае, если тот будет достаточно ослаблен борьбой с русской береговой обороной у Одессы. Поскольку этого не случилось, в мае Меншиков скорректировал идею царя: атаковать часть союзного флота, если он позволит себе разделиться.

На тех же позициях стояли и начальник штаба Черноморского флота вице-адмирал Корнилов и командующий эскадрой вице-адмирал Нахимов. Их отказ от морского сражения обуславливался не только приказами царя и Меншикова, но и собственной убежденностью в том, что при численном превосходстве союзников сразиться с ними означает лишь «потерять флот»⁵. Эта убежденность явственно сквозит в строках письма Корнилова брату от 3 января 1854 года: «...Как-то неловко находиться в осадном положении, разыгрывать роль генерала Шале не по русскому характеру, а нельзя и думать о другой роли в случае выхода соединенных эскадр»⁶. На то, что таков приказ царя, автор письма не ссылался... Явно та же убежденность обусловила и позицию, занятую обоими адмиралами в мае, после того, как 15 апреля флот союзников подошел к берегам Крыма и 16-го установил блокаду Севастополя. Тогда они считали возможным дать сражение лишь одной английской эскадре (если та отделится от французской) или части соединенного флота союзников (если удастся отрезать ее от главных сил — и то «не удаляясь от Севастополя»). Конечно, писал 4 мая Корнилов контр-адмиралу Ф.Ф. Матюшкину, после уничтожения «Тайгера» «невольно призадумаешься и придет на мысль, следует ли с нашим Черноморским флотом, ныне состоящим из 12 кораблей и 7 фрегатов, готовых бить и насмерть, смотреть со смирением на блокирующих Севастополь 18 союзных кораблей с причетом пароходов». И все-таки другого выхода нет: «Что ж делать? Терпи казак — атаманом будешь!» Да, так думал и Меншиков — но на приказ сверху Корнилов опять не ссылался. Как явствует из дневника дружившего с Нахимовым генерал-майора М.Ф. Рейнеке, даже в частных разговорах не ссылался на это и Павел Степанович — не допускавший, в отличие от Корнилова, и мысли об ударе по соединенному флоту противника⁷...

Из других писем Корнилова и Меншикова тех дней можно заключить, что на отказ от генерального сражения повлияло также превосходство врага в количестве паровых судов — не только способных действовать в штиль, обездвиживающий парусные суда, но и — в силу все той же независимости от ветра — имеющих преимущество в маневре в бою. Если у русских все ударные суда — линейные корабли — были чисто парусными, то противник имел и 6 винтовых. «Стесняет нас только недостаток пароходов... — писал Корнилов брату 8 апреля 1854 года. — Жаль, что не подождали годика три, тогда бы мы не так их бы приняли...»⁸. Действительно, через три года Черноморский флот должен был располагать уже как минимум 3 винтовыми линейными кораблями («Босфор», «Цесаревич» и «Трех Иерархов»), но пока они только строились. Отданное в марте 1852-го Николаем I распоряжение закладывать только винтовые суда опоздало всего на несколько лет — но их-то и не хватило России...

Так или иначе, господство на Черном море вооруженные силы Российской империи без боя уступили противнику. Поэтому ключевую операцию войны — высадку своей армии в Крыму — тот осуществил беспрепятственно. 1 сентября 1854 года англо-французская армада из 89 боевых судов (в том числе 34 линейных кораблей) и 300 транспортов⁹, покрыв горизонт густым облаком дыма, подошла к Евпатории и высадила десант, занявший город для превращения его в базу экспедиционной армии. 2—6 сентября в 30 км к югу от Евпатории была высажена и сама эта армия. Только теперь Корнилов и Нахимов решили атаковать флот противника, но этому помешали противодействие не верившего в успех Меншикова и встречный ветер¹⁰. А уже 2 сентября Корнилов приказал сформировать из большей части команд линейных кораблей «Ростислав», «Уриил» и «Гавриил» батальоны для действий на берегу¹¹, т. е. вывести из борьбы на море 3 из 14 своих ударных судов. Это означало отказ от атаки союзного флота...

Меншиков не стал мешать высадке и силами армии. Высаживался неприятель долго, и его численное превосходство над стянутыми в район Севастополя русскими войсками проявилось не сразу; ступившие на сушу 2-го французские дивизии до исхода следующего дня оставались без боеприпасов. Однако низкий берег у Евпатории подставлял русских под огонь артиллерии союзного флота. Поэтому Меншиков решил задержать врага южнее, ближе к Севастополю, на возвышенном плато вдоль южного берега реки Альма, для стрельбы по которому у большинства судовых орудий не хватало угла возвышения.

На Альме 8 сентября 1854 года и произошло первое сражение этой войны на крымской земле. Насчитывая около 58 000 человек (до 27 000 французов в темно-синих мундирах и киверах или в зуавских темно-синих куртках и красных фесках с зеленым тюрбаном, до 26 000 англичан в тускло- и ярко-красных, а у легкой пехоты в зеленых мундирах и в черных киверах или гвардейских медвежьих шапках и около 5000 турок в темно-синих мундирах и красных фесках) при 122 полевых орудиях, союзная армия почти вдвое превосходила силы Меншикова (около 33 600 человек в серо-землистого цвета шинелях вместо мундиров¹² и в черных кожаных остроконечных касках и 96 орудий)¹³. Так уже в начале кампании в Крыму дало о себе знать проклятие, висевшее в ту войну над русской стратегией, — невозможность выделить для Крыма достаточное количество войск из-за необходимости прикрывать еще и балтийское побережье (где тоже мог высадиться англо-французский десант) и всю западную границу — где ожидалось вторжение Австрии, а возможно, и Пруссии со Швецией...

Кроме того, противник имел подавляющее преимущество в качестве стрелкового оружия: если у русских лишь менее 2000 солдат были вооружены нарезными ружьями — штуцерами, — то у него — 15 000¹⁴. (По общему числу штуцеров армия Николая I не уступала армиям Наполеона III и королевы Виктории, вместе взятым, но у русских они были распылены по всей армии, а союзники сконцентрировали их в войсках, отправляемых в Крым). А у гладкоствольных ружей дальность прицельного выстрела составляла лишь 300—350 шагов (210—245 м), тогда как у штуцеров — 1200 (840 м); попасть с вероятностью 50% в мишень человеческого роста из гладкоствольного ружья можно было с 200 шагов, а из штуцера — с 600¹⁵. При этом английские и французские штуцеры были приспособлены для стрельбы коническими пулями Минье, благодаря чему уже не уступали (как раньше) гладкоствольным ружьям в скорострельности. Наконец, большая часть дравшихся на Альме русских войск (из состава 6-го пехотного корпуса) не имела боевого опыта — тогда как французские войска были закалены боями в Алжире и имели в своем составе отборные части легкой пехоты (зуавов и венсенских стрелков); свои лучшие части (гвардию и 42-й, 79-й и 93-й пехотные полки шотландских горцев) привели на Альму и англичане.

Правда, союзникам мешало отсутствие единого командования; английский командующий генерал лорд Ф. Раглан постоянно спорил с французским, маршалом Франции Ж. де Сент-Арно. Но и русские, по существу, были лишены единого командования: Меншиков не поставил подчиненным четких задач и не осуществлял непрерывного управления войсками в бою, из-за чего те действовали разрозненно. Единственным козырем русских была храбрость и превосходная дисциплинированность войск. Недаром в конце XIX века выражение «николаевский солдат» было синонимом человека, у которого понятия «долг» и «дисциплина» вошли в плоть и кровь. От частого выполнения ружейных приемов — этого прекрасного дисциплинирующего средства — у некоторых бывших «николаевцев» еще и в 1863-м на руках сохранялись «особые специальные мозоли»; «"николаевская" школа была тяжела, но она родила героев Кавказа, Варшавы и Севастополя!»¹⁶

Взаимодействие всех этих факторов и определило исход сражения на Альме: победа союзников, купленная ценой больших потерь. Сначала обозначилось поражение левого фланга русских, где оборонялись два полка 17-й, 1-я бригада 14-й и резервные батальоны 1-й бригады 13-й пехотных дивизий. Этот фланг — чтобы обезопасить его от обстрела с судов — не был протянут до берега моря; воспользовавшись этим, французская 2-я дивизия дивизионного генерала П. Боске перешла Альму на приморском участке, взобралась на 30-метровые откосы южного берега и обошла армию Меншикова слева. Легкие № 4-го и № 5-го батареи 17-й артиллерийской бригады остановили было ее метким огнем, но штуцерники 3-го полка зуавов, стрелявшие с расстояний, превышавших дистанцию эффективного картечного огня артиллерии, быстро перебили половину орудийной прислуги. Тот же огонь штуцеров, начавший поражать русских с расстояния чуть ли не в версту, не подпустил к батальонам Боске двинувшиеся на них в штыки Московский и Минский пехотные полки (соответственно 17-й и 14-й дивизий) и прогнал с берега Альмы остальные части левого фланга русских, не получившие к тому же четких задач. Их отход позволил перейти Альму и 1-й и 3-й дивизиям французов, которыми командовали дивизионные генералы Ф. Канробер и принц Наполеон. Их подпирала 4-я (дивизионного генерала Э. Форе), а Боске — турецкая дивизии... Московцы и минцы оказались под перекрестным артиллерийским огнем трех дивизий и тоже начали отход. Преследование французами левого фланга армии Меншикова было остановлено лишь огнем вовремя выдвинутой начальником 6-й артиллерийской дивизии генерал-майором Л.С. Кишинским конно-легкой № 12-го батареи и присоединившейся к ней легкой № 2-го батарей 16-й артиллерийской бригады.

В центре и на правом фланге, где наступали англичане, а оборонялись 16-я и один полк 17-й пехотной дивизии, исход боев также решили преимущество противника в численности войск и количестве штуцеров и разрозненность действий русских частей — не координировавшихся ни Меншиковым, ни командовавшим войсками центра и правого крыла генералом от инфантерии князем Петром Дмитриевичем Горчаковым. Попытка возглавлявшейся генерал-майором У. Кодрингтоном 1-й бригады Легкой дивизии англичан перейти Альму по мосту была отражена батарейной № 1-го и легкими № 1-го и № 2-го батареями 16-й артиллерийской бригады и штуцерными. Но затем выстроенные длинными линиями английские штуцерники и вклинение англичан и французов между разрозненными русскими частями вынудили отступить сначала Бородинский егерский полк 17-й дивизии, потом батареи 16-й бригады и, наконец, егерский Его Императорского Высочества Великого Князя Михаила Николаевича¹⁷ и Владимирский пехотный полки 16-й дивизии.

Руководимые лично П.Д. Горчаковым и командующим 16-й пехотной дивизией генерал-майором О.А. Квицинским, последние два полка несколько раз останавливали и отбрасывали контратаками части Легкой дивизии генерал-лейтенанта Д. Брауна и 1-й дивизии генерал-лейтенанта принца Георга, герцога Кембриджского — в том числе и Шотландский гвардейский фузилерный полк. Эти контратаки произвели сильное впечатление на врага: «Русская колонна в хорошем порядке, это высокое выражение воинской силы. Она имеет жесткие, резкие очертания стены и цвет темной тучи... В часы сражения ее вид поражает воображение возбужденного человека»¹⁸. Однако тактика англичан, старавшихся не принимать штыкового боя, а вести огневой, а также их численное превосходство (усугубленное тем, что два полка 16-й дивизии вводились в бой по частям, а другие два не были введены вовсе) взяли-таки верх. «Грозная атака наших батальонов, — вспоминал бывший офицер Владимирского полка, — эта стальная движущаяся масса храбрецов, чрез несколько шагов воображавшая исполнить свое назначение — всадить штык по самое дуло ружья, каждый раз была неожиданно встречаема убийственным батальным огнем...»¹⁹ Альму, вброд, перешли уже и 2-я и 4-я дивизии англичан (генерал-лейтенантов Д. де Лэси-Ивэнса и Д. Каткарта) и французы. Обтекаемые с флангов, истребляемые перекрестным огнем, сначала михайловцы, а затем и владимирцы вынуждены были отступить, после чего П.Д. Горчаков приказал отходить всему правому крылу русской армии.

Русские потеряли убитыми и ранеными 5709 человек, но и у союзников выбыло из строя 3314 солдат и офицеров (в том числе 1975 — у англичан, которым Владимирский полк сумел-таки навязать ряд штыковых схваток)²⁰. С учетом того, что из-за отсутствия управления боем со стороны Меншикова в сражении приняла участие едва половина русской армии, вынужденная противостоять почти вчетверо превосходящим ее силам, это было не такое уж плохое для русских соотношение. Тяжелые потери заставили врага отказаться от преследования отходившей к Севастополю армии Меншикова, хотя ее отступление было плохо организовано и сопровождалось признаками деморализации войск. Впрочем, благодаря известной способности русского солдата быстро приходить в себя после неудачи, на Северную сторону Севастополя армия пришла уже вполне оправившейся от потрясения.

Еще до высадки противника в Крыму в среде крымских татар появилось брожение, а после высадки татарское население Евпаторийского уезда вышло из повиновения русским властям, стало вступать в коллаборационистскую милицию и развернуло грабежи христианского населения. Шайки грабителей доходили до Перекопа; татары обобрали и многих из оставленных на поле сражения на Альме русских раненых.

9—11 сентября Меншиков и союзники приняли решения, определившие весь последующий ход кампании в Крыму.

Меншиков 9 сентября возложил защиту Севастополя на флот и резервные батальоны 13-й пехотной дивизии, назначив руководителем обороны Северной стороны Корнилова, а начальником основной, составленной из моряков части защитников Южной стороны — Нахимова. Главные же силы своей армии он утром 12 сентября вывел из города, совершил с ними фланговый марш и 14-го расположил их восточнее Севастополя, в районе Бахчисарая. Этим стратегическим ходом он, во-первых, вынудил союзников распылять усилия, воюя на два фронта — против Севастополя и против его армии. А во-вторых, прикрыл дорогу на Перекоп, связывавшую Крым с остальной Россией. Это обеспечивало возможность снабжения его армии и получения ею подкреплений, способных переломить ход событий. Для облегчения же обороны Севастополя Меншиков приказал Корнилову заградить вход на Севастопольский рейд, затопив на нем часть судов Черноморского флота. Это исключало участие в штурме города англо-французского флота, прорыв которого на рейд мог поставить защитников Севастополя в два огня.

Реализация этого решения Меншикова стала одним из самых тяжелых эпизодов в истории русского флота. Не в силах смириться с самоуничтожением части великолепно подготовленного Черноморского флота, темпераментный, страстно переживавший за Родину и флот Корнилов в тот же день 9 сентября созвал военный совет, на котором предложил выйти в море и погибнуть в неравном бою, но не топить суда самим. Однако большинство капитанов и флагманов высказались за то же, за что и Меншиков. Ведь удержать Севастополь можно было лишь компенсировав слабость его укреплений мощью артиллерии, а мощную артиллерию мог предоставить только флот. Часть судов уже начала свозить пушки и матросов на берег и к бою и походу готова не была. Корнилова не поддержал даже Нахимов — тот, для кого флотская служба была не просто призванием, а единственно возможным способом существования. Всегда решительно шедший на оправданный риск, на этом совете он промолчал²¹...

Утром 11 сентября 1854 года на входе на Севастопольский рейд были затоплены старые 84-пушечные линейные корабли «Селафаил», «Уриил», «Варна», «Силистрия» (командуя которой в 1834—1845 годах, прославился как искуснейший из русских моряков Нахимов), 44-пушечный фрегат «Флора» (выигравший 9 ноября 1853 года у мыса Пицунда бой с тремя турецкими пароходами) и 60-пушечный фрегат «Сизополь». За ними, уже днем, на дно ушел долго не хотевший тонуть участник Синопского сражения — старый 120-пушечный линейный корабль «Три святителя». (5 ноября, после того, как штормом разломало «Варну», затопили еще 84-пушечный корабль «Гавриил», а 14 декабря — корвет «Пилад»).

Сент-Арно же и Раглан 11 сентября на военном совете на реке Кача решили атаковать не Северную — к которой выходила от Альмы их армия, — а Южную сторону Севастополя. Причиной тому послужили как рассказы перебежчиков о денном и нощном укреплении русскими Северной стороны (Южная предполагалась укрепленной гораздо хуже) и заграждение русскими входа на рейд (исключившее возможность штурма Северной стороны и с суши, и с моря), так и требования логистики. Штурм требовал осадной артиллерии — которую нужно было выгрузить с судов как можно ближе к городу, а не имевшая тыловых подразделений английская армия и снабжалась исключительно с борта судов. Удобные же для разгрузки судов бухты имелись близ Южной, а не Северной стороны... Перейдя Качу, враг стал обходить Севастополь с востока, чтобы обложить его Южную сторону (при этом английские гусары успели настичь и потрепать обозы пересекавшей путь союзников армии Меншикова). 14 сентября, вынудив после перестрелки к сдаче усиленную 4 мортирами роту Балаклавского греческого пехотного батальона, англичане заняли расположенную южнее Севастополя Балаклаву. Французы же — которыми с 14 сентября вместо заболевшего Сент-Арно командовал дивизионный генерал Ф. Канробер — 18 сентября вышли в район Камышовой и Стрелецкой бухт, что к западу от Южной стороны Севастополя. Балаклавская и Камышовая бухты и стали отныне базами снабжения соответственно англичан и французов — а Южная сторона Севастополя к 18 сентября оказалась обложенной войсками союзников. Оборона русскими этой части города и именуется обороной Севастополя в Крымскую войну; при этом началом ее считается 13 сентября 1854 года — когда враг впервые показался перед Южной стороной.

Сообщение же России с Северной стороной, которую миновала союзная армия, наоборот, восстановилось. Эта важнейшая особенность обороны Севастополя в ту войну — отсутствие полной блокады города — позволяла подкреплять защитников и снабжать их боеприпасами. На Северную сторону вернулась часть армии Меншикова, а гарнизон, оставленный врагом в Евпатории, 29 сентября был блокирован вновь прибывшей в Крым Резервной уланской дивизией.

Линия укреплений, полукольцом опоясывавших Южную сторону, была намечена еще в 1837 году, и к 1854-му на ней был построен один из 8 бастионов (7-й), начаты постройкой три и основаны два. В феврале 1854 г. силами 6-го саперного батальона, солдат резервных батальонов 13-й пехотной дивизии, а затем и моряков работы были возобновлены, но к августу опять приостановлены. Не хватало денег, кирок, лопат, земли для насыпки валов укреплений и для набивки средств защиты от пуль — мешков и туров (слой почвы на скалистом севастопольском грунте был очень тонок), — хвороста для плетения туров; штатные же инженеры Севастопольской крепости не проявляли должной энергии и ответственности... К моменту высадки врага из 8 бастионов были полностью готовы лишь два (6-й и 7-й), один (4-й) сооружен лишь частично, на месте трех (1-го, 2-го и 3-го) стояли лишь не прикрытые бруствером батареи, а на месте еще двух (5-го и бастиона Малахова кургана) — редюиты в виде каменных башни или оборонительной казармы. Промежутки между бастионами были усилены лишь тремя батареями, редутом, каменными завалами или каменной же оборонительной стенкой. Укрепления Южной стороны располагали лишь 140 орудиями²², что не позволяло сосредоточивать на том или ином пункте огонь более чем 3 — 4 орудий, а часть угрожаемых подступов оставляло вообще без обстрела. А гарнизон Севастополя насчитывал едва 17 000 матросов и солдат²³.

В этой ситуации огромную роль сыграли воля и энергия Корнилова, который по просьбе имевших старшинство в чине Нахимова и начальника Севастопольского гарнизона генерал-лейтенанта Федора Федоровича Моллера 14 сентября добавил к своей должности начальника штаба флота должность начальника штаба гарнизона и фактически возглавил оборону города, а также профессионализм и настойчивость руководившего с августа инженерными работами в Севастополе подполковника (с сентября — полковника) Эдуарда Ивановича Тотлебена. Переживший личную трагедию — затопление части родного ему флота — не надеявшийся отбить малочисленным гарнизоном штурм плохо укрепленного города, вынужденный подготовить к затоплению и оставшиеся суда, Корнилов тем не менее был тверд в решении сделать все возможное и драться до конца: «Но что будет, то будет. Положили стоять»²⁴. К 15 сентября относится его знаменитый устный приказ, суть которого во всех сохранившихся вариантах его передачи выглядит одинаково: «Будем драться до последнего. Отступать нам некуда: сзади нас — море. Всем начальникам я запрещаю бить отбой, барабанщики должны забыть этот бой. Если кто из начальников прикажет бить отбой, заколите такого начальника, заколите барабанщика, который осмелится ударить позорный бой. Если б я приказал ударить отбой, не слушайте, и тот подлец будет из вас, кто не убьет меня...»²⁵ Только что значительно укрепивший оборону Северной стороны, он привлек к работам на Южной новые контингенты моряков, арестантские роты, добровольцев из гражданского населения (в том числе матросских жен), организовал своз на берег орудий и боеприпасов с судов и неустанно контролировал ход работ.

Тотлебен же выказал прекрасное тактическое мышление — подчинив фортификационные работы требованиям сложившейся обстановки. Учтя нехватку времени и ресурсов, пересеченность линии обороны глубокими балками, допускавшими атаку лишь на отдельных, изолированных друг от друга участках, и наличие на судах и складах Черноморского флота огромного количества орудий и артиллерийских запасов, он сделал ставку не на фортификационные сооружения как таковые, а на мощь их артиллерии. Эдуард Иванович отказался от господствовавшей тогда в фортификации идеи окружать крепости сплошной оградой и сделал основой обороны отдельные узлы, отдельные укрепления, вооруженные мощной морской артиллерией. Эта артиллерия, способная подавить подготовлявшую штурм осадную, должна была не дать врагу прорваться в город даже при отсутствии сплошной ограды. Тем более что число узлов обороны Тотлебен увеличил: в промежутках между бастионами он стал возводить батареи, люнеты и редуты (где орудия прикрывал тот же земляной вал, но меньшей протяженности и менее сложного в плане начертания). Отсутствие между узлами обороны сплошного вала, обороняемого пехотой, он компенсировал еще и отрывкой траншей, в которых тоже могли укрываться стрелки.

Плодом энергии Корнилова и Тотлебена и самоотверженного труда матросов, солдат и жителей Севастополя, упорно долбивших тяжелый, скалистый грунт, собиравших по домам дефицитные лопаты и относивших из-за нехватки мешков вынутый грунт в полах шинелей, стало то, что за три недели от начала осады до начала первой бомбардировки Севастополя защищенность Южной стороны резко увеличилась. Из 8 бастионов не был завершен лишь 1-й и бастион Малахова кургана. Почти 8-километровое полукольцо оборонительной линии было разделено на четыре дистанции (отделения). 1-я и 2-я (от 7-го бастиона на правом фланге до 4-го включительно на левом) прикрывали Городскую сторону (западную часть Южной, к западу от Южной бухты), а 3-я и 4-я (от 4-го бастиона на правом фланге до 1-го на левом) — Корабельную сторону (восточную часть Южной, к востоку от Южной бухты). На бастионах и сооруженных между ними редутах, люнетах и батареях установили снятые с судов крупнокалиберные пушки, прислугу которых составили сошедшие на берег матросы. Пехотное заполнение укреплений образовали те же моряки, сведенные сначала в морские батальоны, а с 30 сентября опять во флотские экипажи, резервные батальоны 13-й, 1-я бригада 14-й и прибывшая 18—24 сентября от Меншикова 17-я пехотная дивизия.

Впрочем, со своей стороны, союзники дали Корнилову три недели, отказавшись от ускоренной атаки Южной стороны в пользу ее правильной осады. От армии Меншикова они прикрылись франко-турецким обсервационным корпусом П. Боске, занявшим позиции фронтом на восток, вдоль обрыва Сапун-горы. Против Городской стороны расположился французский осадный корпус Э. Форе: база французов — Камышовая бухта — была ближе именно к этой части Севастополя. Англичане же заняли позиции против ближайшей к их базе Балаклаве Корабельной стороны. В ночь на 28 сентября в 950—1100 м от русских укреплений союзники заложили первую из параллелей — траншей, в которых накапливаются войска перед штурмом крепости. От нее в сторону укреплений стали рыть апроши — зигзагообразные траншеи, головы которых потом следовало соединять следующими параллелями. Неприятель стал также строить осадные батареи, и, подобно русским, в значительной степени вооружать их крупнокалиберными пушками, снятыми с судов и обслуживаемыми моряками: осадных орудий на 8-километровый фронт не хватало.

С началом осадных работ под Севастополем началась ставшая характерной чертой борьбы за этот город повседневная боевая деятельность. По строителям траншей и батарей вели беспокоящий огонь русские пушки, французские стрелки били в ответ по амбразурам русских укреплений; русские стрелки, засевшие перед укреплениями, между камнями, в ямах и т. д., мешали противнику работать в траншеях. Для замедления осадных работ русские стали устраивать ночные вылазки. Врываясь в траншеи противника, участники вылазок уничтожали работающих, портили или уносили шанцевый инструмент, мешки с землей, туры, разрушали сделанное. Противник стал высылать в прикрытие работ своих стрелков, но по его траншеям били еще и пароходофрегаты «Владимир» и «Крым»...

Начав правильную осаду Южной стороны, Канробер и Раглан, однако, решили ускорить ход событий. Уже на 5 октября они назначили бомбардировку Севастополя с суши и моря и штурм Южной стороны. Решение это было явно поспешным: враг еще не успел достичь подавляющего огневого превосходства над севастопольцами. Такое превосходство имел лишь его флот: 1244 орудиям одного борта судов, выделенных для обстрела севастопольских береговых батарей, на этих последних могли противостоять всего 152 орудия²⁶. Но, поскольку вход на Севастопольский рейд был прегражден затопленными судами, атака с моря могла носить лишь отвлекающий характер. А на суше в огневую дуэль со 126 осадными орудиями могли включиться 118 русских (из 333, стоявших на укреплениях Южной стороны)²⁷.

Все же день начала первой бомбардировки Севастополя — 5 октября 1854 года — стал тяжелейшим испытанием для защитников города. Уже через несколько минут после первого выстрела над Севастополем повисло сплошное черное облако порохового дыма, сквозь которое едва просвечивало казавшееся «кровавым кругом или раскаленным шаром» солнце. Выстрелы сотен крупнокалиберных орудий слились в сплошной гул, слышный, по свидетельствам современников, за 155, 250 и даже 310 км — в Феодосии, Керчи и Анапе²⁸. Грохот стоял такой, что на батарее № 10 не услышали взрыва двух зарядных ящиков; кое-где ядра падали так плотно, что образовывали сплошные залежи — напоминавшие россыпи камней в полосе морского прибоя. Стрельба русских осложнялась постоянно обваливавшимися от действия пороховых газов амбразурами, прорезанными в земляных валах укреплений. Из-за нехватки хвороста они не были одеты турами, одежда же из глины быстро рассыпалась, а дощатая — загоралась... Не слежавшаяся еще земля валов плохо противостояла ядрам, а часто встречавшиеся в ней камни и щебень от попаданий разлетались, поражая не хуже картечи. Накал сражения был велик и в переносном, и в прямом смысле, защитников постоянно мучила жажда.

Неудачно расположив батареи, французы смогли вести лишь фронтальный огонь, уступая к тому же 1-й и 2-й оборонительным дистанциям по числу орудий. В результате уже через четыре часа, не в силах противостоять сосредоточенному ответному огню, потеряв взорванными два пороховых погреба, французские батареи замолчали. Англичане же вели эффективный косоприцельный, а то и фланкирующий огонь. Это, а также превосходство в числе орудий позволило им подавить часть батарей 3-й дистанции. Взрывом порохового погреба почти разрушило 3-й бастион и разорвало на куски командовавшего им в тот момент капитан-лейтенанта Е.И. Лесли — героя этого дня, лично встававшего к пушкам вместо выбывавших из строя наводчиков. Благодаря героизму полковника 6-го саперного батальона В.П. Ползикова, его саперов и матросов, под огнем исправлявших на Малаховом кургане амбразуры и втаскивавших на батареи новые пушки взамен подбитых, продолжали стрелять батареи 4-й дистанции, но около 12.30 на Малаховом кургане английским ядром был смертельно ранен Владимир Алексеевич Корнилов. Смерть адмирала Корнилова навсегда останется одним из самых героических эпизодов русской истории. Под неумолчный гул канонады умиравший в Морском госпитале Корнилов выразил мысли и чувства русского дворянства николаевской эпохи, в котором не была еще расшатана «сословная дисциплина, питаемая духом христианской аскезы»²⁹: «Благослови, Господи, Россию и Государя, спаси Севастополь и флот». Последними же его словами — последовавшими в ответ на сообщение о подавлении английских батарей — были «Ура! Ура!»³⁰, то есть те, которые и полагалось произносить в подобных случаях для воодушевления подчиненных флотскому офицеру...

Английские батареи понесли урон от огня пароходофрегатов «Владимир» и «Херсонес», и в целом отпор, данный русской артиллерией, заставил врага отложить штурм. Откровенным фиаско закончилась бомбардировка береговых батарей Севастополя 11 английскими (вице-адмирала Д. Дандаса), 14 французскими (вице-адмирала Ф. Гамелена) и 2 турецкими (адмирала Ахмет-паши) линейными кораблями. Имея большие сектора обстрела, лучше видя цель, будучи защищены не деревянными бортами, а мощными земляными брустверами или каменными казематами и не будучи подвержены качке, Константиновская батарея, батарея Карташевского и башня Волохова нанесли тяжелые повреждения английским, а батарея № 10 и Александровская — французским кораблям, а сами сохранили боеспособность. 27 линейных кораблей сумели вывести на них из строя лишь 138 человек — вдвое меньше, чем 10 турецких фрегатов и корветов на эскадре Нахимова в Синопском сражении (там у русских выбыло 273 человека), — а сами потеряли убитыми и ранеными вчетверо больше, чем батареи, — 537 человек³¹. У англичан 90-пушечный корабль «Альбион» и 80-пушечный «Аретуза» пришлось отправить на ремонт в Константинополь, а затем на Мальту; на краю гибели оказались 91-пушечный винтовой «Агамемнон» и 90-пушечный «Родней», тяжело пострадали 70-пушечный винтовой «Санспарейл» и 90-пушечные «Лондон» и «Беллерофон». У французов были вынуждены выйти из боя получивший множество попаданий 120-пушечный винтовой «Монтебелло», принявший через подводную пробоину много воды 92-пушечный винтовой «Наполеон» и потерявший от русской бомбы паровую машину 90-пушечный винтовой «Шарлемань»; был охвачен пожаром 80-пушечный «Виль де Марсель»; на пострадавшем больше всех 120-пушечном «Виль де Пари» едва не погиб адмирал Гамелен, большую часть штаба которого вывел из строя взрыв бомбы на шканцах... Успех обеспечила и самоотверженность крепостных артиллеристов, работавших под тучей ядер и бомб. На батарее № 10, чтобы стрелять как можно чаще, канониры 2-й и 3-й рот Севастопольского артиллерийского гарнизона перестали прикрываться, заряжая пушки, бруствером; единственный уцелевший на верхней площадке Константиновской батареи фельдфебель 3-й роты Григорий Брилевич продолжал в одиночку вести огонь из последнего орудия...

На суше первая бомбардировка Севастополя продолжалась до 13 октября. Она так и не смогла подавить огонь обороны и обеспечить этим атаку пехоты. Защитники успевали восстанавливать обвалившиеся участки валов укреплений и заменять подбитые орудия. Тем не менее французы продолжали подготовку к штурму, приближая свои апроши к 4-му бастиону, по которому намечалось нанести главный удар. К 12 октября они прошли уже половину расстояния до этого укрепления, а 21-го соединили апроши уже третьей параллелью, всего в 140 м от исходящего угла бастиона. Осыпаемый уже не только ядрами и бомбами, но и пулями штуцерников, не имевший блиндажей для укрытия людей от навесного огня все чаще применяемых врагом мортир, 4-й бастион стал самым опасным местом в Севастополе. Его продолжали бомбардировать и по окончании общей бомбардировки города; по нему работало все больше французских батарей, и 20—23 октября он дважды оказывался полуразрушен.

Чтобы отвлечь врага от 4-го бастиона, со взятием которого французы могли вести продольный огонь по укреплениям как Городской, так и Корабельной стороны, Меншиков воспользовался подходом в Крым войск 4-го пехотного корпуса и нанес два удара по осаждающим извне. Первый из них оказался полумерой, хотя направление было выбрано многообещающее — от Черной речки в район между Сапун-горой и Балаклавой — выводившее и к базе англичан Балаклаве, и в тыл осадной армии союзников на Сапун-горе. Опасаясь за 4-й бастион и быстро истощавшиеся в Севастополе запасы пороха, Меншиков не стал дожидаться сосредоточения всего корпуса и нанес удар лишь его передовой 12-й пехотной дивизией генерал-лейтенанта П.П. Липранди. Соответственно, и задача была поставлена ограниченная: овладеть первой из двух линий укреплений на подступах к Балаклаве — на Кадыкиойских высотах. Вместе с несколькими полками конницы и 1-й бригадой 16-й пехотной дивизии 12-я образовала Чоргунский отряд, который 13 октября 1854 года и завязал сражение под Балаклавой.

К этому времени русские солдаты-пехотинцы в Крыму окончательно приобрели облик, неотделимый от понятия «Крымская война»: перекрещенные двумя широкими портупеями (белыми в пехотных и черными в егерских полках и в стрелковых батальонах) шинели и фуражки-бескозырки вместо ссыхавшихся и накалявшихся на солнце кожаных касок.

Искусные действия четко взаимодействовавших с пехотой батарей 12-й артиллерийской бригады и огонь штуцерных подготовили атаку 12-й дивизии на Кадыкиойские высоты — где стояли четыре оборонявшихся турками редута. Штыковым ударом Азовский пехотный полк овладел редутом № 1, после чего турки оставили и другие — занятые Украинским и Одесским егерскими полками. Чтобы выиграть время для закрепления на захваченной позиции, Липранди двинул дальше, за высоты, 2-ю бригаду 6-й легкой кавалерийской дивизии. Там гусарский Его Императорского Высочества Князя Николая Максимилиановича и гусарский Гросс-Герцога Саксен-Веймарского (без 3 эскадронов из 8) полки³² наткнулись на ведомую бригадным генералом Д. Скарлеттом Тяжелую бригаду кавалерийской дивизии генерал-лейтенанта графа Д. Лукана — 1-й, 2-й, 4-й гвардейский, 5-й гвардейский и 6-й драгунские полки. После примерно 10-минутной ожесточенной рубки лейхтенбержцы³³ и веймарцы отошли к главным силам. (По словам веймарца Е.Н. Арбузова, предварительно они все-таки заставили врага отступить, но англичане, наблюдавшие схватку со стороны, свидетельствуют, что отброшены в ней были русские)³⁴.

Кульминацией сражения стала знаменитая на Западе атака Легкой бригады дивизии Лукана. Приказав Лукану отбить потерянные на редутах пушки, Раглан (или неверно передавший его приказ капитан Л. Нолэн) указал кавалерии направление, которое, выводя ее в тыл Чоргунского отряда — в долину между Кадыкиойскими и Федюхиными высотами, — в то же время вело ее в огневой мешок. Тремя эшелонами Легкая бригада генерал-майора графа Д. Кардигана — 17-й уланский, 8-й и 11-й гусарские и 4-й и 13-й легкие драгунские полки — ринулась в атаку, последовательно опрокинула застигнутые врасплох Уральский № 1 казачий полк, конно-легкую № 12-го батарею, лейхтенбержцев, веймарцев и захватила донскую конно-батарейную № 3-го батарею. Но при этом она понесла большой урон от перекрестного огня бивших по ней с Кадыкиойских и Федюхиных высот батарей 12-й и 16-й артиллерийских бригад и штуцерных Одесского егерского полка и 4-го стрелкового батальона, а затем была атакована во фланг тремя эскадронами 2-го сводного уланского полка подполковника В.И. Еропкина. Прорываясь под огнем и пиками улан по «долине Смерти» назад, бригада растаяла наполовину: насчитывавшая перед атакой 673 человека, она потеряла 102 убитыми, 129 ранеными и 58 человек пленными³⁵.

В тактическом отношении Балаклавское сражение завершилось успехом русских: англичане и турки потеряли четыре укрепления с 11 орудиями и более 850 человек против 627 у русских³⁶. Но стратегически оно принесло русским один вред. Развить успех преждевременно введенного в дело отряда Липранди было нечем, и он лишь спугнул союзников, начавших усиленно укреплять и подступы к Балаклаве, и склоны Сапун-горы.

Поэтому после подхода других дивизий 4-го корпуса — 10-й и 11-й — Меншиков решил изменить направление удара и атаковать незащищенный правый фланг англичан близ восточной оконечности Севастопольского рейда. Это решение привело к сражению 24 октября 1854 года под Инкерманом. К этому времени превосходство в силах в Крыму перешло к русским, и для удара по примерно 16,5-тысячному осадному корпусу англичан выделили отряд в 34 635 человек при 134 орудиях.³⁷

Увы, уже для Инкерманского оказались актуальными слова написанной в 1855-м Львом Николаевичем Толстым песни о сражении на Черной речке: «Гладко вписано в бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить». Ни Меншикову с его аристократическим пренебрежением к штабной работе (он воевал фактически без штаба), ни командиру 4-го корпуса генералу от инфантерии П.А. Данненбергу не удалось добиться синхронности действий двух колонн отряда, подходивших к полю боя с разных сторон. Пока шедшая с северо-востока, от Инкерманских высот, колонна генерал-лейтенанта П.Я. Павлова (части 11-й и 17-й пехотных дивизий) ждала наведения моста через устье Черной речки, вышедшая с запада, из Севастополя, колонна генерал-лейтенанта Ф.И. Соймонова (части 10-й, 16-й и 17-й дивизий) уже завязала бой. Кроме того, из-за незнания местности, неимения карт и отсутствия четкой постановки задач со стороны Меншикова обе колонны стали наступать по одному узкому (не шире 750 м) плоскому хребту между двумя глубокими оврагами — Килен-балкой на западе и долиной Черной речки на востоке. Редуты, прикрывавшие расположение англичан, стояли как раз в самом узком месте хребта, и только за ними он расширялся, переходя в обширное плато Сапун-горы. Здесь нельзя было развернуть силы и одной колонны; пехота то и дело закрывала обстрел своим батареям... Словом, превосходство русских в численности реализовать не удалось; ситуацию усугубило неиспользование резерва колонны Соймонова. Командовавший им генерал-майор О.П. Жабокритский долго ждал приказа, отдать который было некому (уже в начале сражения Соймонов погиб), а потом ввел в дело лишь артиллерию. Данненберг же не взял в свои руки управление войсками Соймонова.

В итоге наступление русских свелось к атакам последовательно подходивших к английскому расположению отрядов силой лишь в 1—3 полка. Правда, даже в этих условиях отвага и дисциплина русской пехоты позволили фактически разбить английскую армию. Уже первый эшелон наступавших — Томский и Колыванский егерские и Екатеринбургский пехотный полки 10-й дивизии (из колонны Соймонова) — отбросил 1-ю бригаду 2-й дивизии англичан, захватил редут № 2 и ворвался в английский лагерь. Подошедшие затем передовые полки колонны Павлова — Бородинский и Тарутинский егерские из 17-й дивизии — опрокинули 2-ю бригаду 2-й дивизии и в рукопашном бою дважды овладевали редутом № 1. К редутам подтянулась уже почти вся английская армия, но третий эшелон русских — Охотский егерский полк 11-й дивизии — вновь взял оставленный изнемогшими егерями 10-й дивизии редут № 2, а подошедший затем Якутский пехотный штыками далеко отбросил врага, теснившего егерей 17-й дивизии, выбил из редута № 1 Колдстримский гвардейский пехотный полк и вместе с Селенгинским пехотным (из той же 11-й дивизии) окружил 4-ю дивизию англичан. Погибли командир этой последней генерал-лейтенант Д. Кэткарт и командир ее 1-й бригады бригадный генерал Т. Голди; раненый командир 2-й бригады 2-й дивизии бригадный генерал Г. Адамс заявил корреспонденту газеты «Таймс» У. Расселу: «Если в самом скором времени к нам не придет помощь, вся моя бригада погибнет», а раненый же командир Легкой дивизии генерал-лейтенант Д. Браун ответил Расселу еще более мрачно: «Наши люди раздавлены!»³⁸...

Однако разрозненность усилий русских в сочетании с превосходством французского командования в инициативности и со все тем же превосходством врага в качестве стрелкового оружия нейтрализовали все успехи. Рано или поздно небольшие отряды русских должны были отходить под натиском усиливавшегося противника, тем более, что град штуцерных пуль наносил скучившимся частям колоссальные потери, особенно в командном составе. Со своей стороны, П. Боске по собственной инициативе двинул часть своего обсервационного корпуса на выручку англичанам. С подходом французов на поле боя окончательно создалось такое соотношение сил, что русским пришлось отступить — правда, в полном порядке — в исходное положение...

В том, что французский генерал смог пойти на такой риск, обвиняли П.Д. Горчакова, чей Чоргунский отряд должен был сковать силы Боске, но действовал нерешительно. Однако задача, поставленная Горчакову — овладеть «всходом» на Сапун-гору с ее крутыми 100-метровыми склонами — вряд ли была вообще выполнима. Начальник же артиллерии Севастополя генерал-майор Н.Д. Тимофеев совершил вылазку (у 6-го бастиона) силами одного лишь Минского полка и на исход сражения повлиять не смог.

Из-за скученности и изобилия у врага штуцеров русские под Инкерманом потеряли убитыми и ранеными 10 727 человек (считая 1079 в отряде Тимофеева), тогда как противник — от 4318 до 4421 (англичане — от 2582 до 2621, французы — от 1736 до 1800)³⁹. Впрочем, в английской литературе приводится и втрое большая цифра потерь англичан — около 8000 человек⁴⁰. В то же время не исключено, что из-за двойного учета раненых и добавления чинов 4-го корпуса, отставших на походе, реальные потери русских не превышали 8500 человек. Вообще, считать Инкерманское сражение поражением русских можно лишь, если считать первый, неудачный штурм Севастополя (см. ниже) поражением союзников⁴¹.

Удар, полученный ими под Инкерманом, заставил англичан и французов приостановить осадные работы и бросить все силы на укрепление подступов к своему расположению. А 2 ноября 1854 года над Крымом разразилась страшная буря, разметавшая палатки и бараки в лагерях союзников и утопившая суда с грузом теплой одежды для англичан. За ней началась долгая полоса непогоды — дождей пополам со снегом, превративших Сапун-гору в море грязи и подорвавших силы плохо одетых, плохо снабжаемых и лишенных крова союзников. Французы получили теплую одежду и лесоматериалы для новых бараков лишь в начале декабря, а англичане — лишь 6 декабря и лишь теплую одежду; ночевать они продолжали в ямах. Январь же 1855-го принес с собой зимний мороз. Только англичане потеряли замерзшими 2873 человека⁴²; значительную часть осадной армии вывели из строя холера, кровавый понос, цинга.

О штурме Севастополя врагу пришлось забыть надолго; осадные его работы тоже сильно замедлились. В этих условиях защитники, которых в конце ноября 1854-го возглавили новые начальники Севастопольского гарнизона генерал от кавалерии барон Дмитрий Ерофеевич Остен-Сакен, его помощник вице-адмирал (с 27 марта 1855 года адмирал) Нахимов и начальник штаба гарнизона полковник (с 27 марта 1855 года генерал-майор) князь Виктор Илларионович Васильчиков, — продолжали совершенствовать систему укреплений. Как только враг начинал возводить новую батарею, начальник инженерных работ полковник (с 27 марта 1855 года генерал-майор) Тотлебен строил против нее одну, а то и две своих, вооружая их все новыми пушками из запасов флота. Усиливали профиль укреплений — утолщая валы, одевая их турами и мешками с землей (которых к 23 апреля 1855 года только из флотской парусины сшили 594 955⁴³), углубляя рвы, — смыкали горжи (тыльную сторону) бастионов, строили на площадках укреплений блиндажи, пороховые погреба, прикрывавшие орудие с боков траверсы, прикрывали амбразуры тросовыми матами... За линией укреплений Городской стороны в декабре построили вторую из редутов, батарей и баррикад, а за ней — третью (из батарей). Ближайшие к укреплениям улицы перегородили баррикадами. Заграждение входа на рейд усилили второй линией — для чего 12 февраля 1855 года затопили 120-пушечный линейный корабль «Двенадцать Апостолов», 84-пушечные «Ростислав» и «Святослав», 60-пушечный фрегат «Месемврия» и 44-пушечный фрегат «Кагул», а 19 февраля — 60-пушечный фрегат «Мидия».

Наряду с этим защитники, к которым с ноября по март прибавились части 10-й, 11-й, 12-й и 16-й пехотных дивизий, продолжали систематически мешать врагу вести осадные работы. Для этого, в частности, совершались ночные вылазки отрядов в 60—250, а то и более человек. Их целью было засыпать хотя бы часть отрытых врагом траншей и разметать их брустверы (а также захватить дефицитные у русских штуцера). В этих ночных боях особенно отличились привыкшие к скрытным одиночным действиям в лесу и кубанских плавнях черноморские казаки — пластуны Черноморских пеших № 2-го и № 8-го батальонов, — а также солдаты Тобольского, Волынского, Московского и Бутырского пехотных и Охотского и Бородинского егерских полков и матросы. Наибольшую известность из них приобрел матрос 1-й статьи (потом квартирмейстер) 30-го флотского экипажа Петр Кошка — отчаянный, инициативный и сметливый боец, не раз в одиночку захватывавший оружие и пленных и добывавший информацию о противнике, — а из командиров вылазочных отрядов — лейтенант Н.А. Бирилев. Кроме него, отличились лейтенанты Н.Я. Астапов и П.А. Завалишин, мичман Ф.Ф. Титов, подполковник 4-го саперного батальона И. Макаров, майор Минского полка А. Рудановский, командир Черноморского № 2-го батальона войсковой старшина В.В. Головинский, капитан Тобольского полка В. Ляпунов, есаул Черноморского № 8-го батальона Ф.И. Даниленко, подпоручик Московского полка Д.Ф. Бейтнер...

Другим средством помешать осадным работам стало устройство перед линией укреплений стрелковых позиций, с которых можно было держать ведущего работы врага под постоянным ружейным огнем. Сначала это были обычные ямы и завалы — ямы, прикрытые бруствером из собранных тут же камней. Занимать их приходилось тоже под пулями, непривычным для тех лет способом — перебежками. Начиная с ночи на 21 ноября 1854 года в 210—425 м перед своими укреплениями стали отрывать уже полноценные окопы — ложементы — с бруствером из туров и мешков с землей. К ним (как и на бастионы) вели уже ходы сообщения. Из завалов и ложементов делались и вылазки небольшими группами стрелков.

В свою очередь, враг стал делать вылазки для уничтожения или захвата завалов и ложементов, строить для борьбы с ними специальные батареи. Вообще, начавшаяся осенью 1854 года под Севастополем позиционная война предвосхитила Первую мировую — с ее окопами, ночными поисками разведчиков, борьбой за овладение воронками на «ничейной земле», перебежками под огнем, движением, пригнувшись, по ходам сообщения, действиями снайперов и практически непрерывным огнем. Полная тишина стала расцениваться как аномалия, как тревожный признак! «Кто в Севастополе не был, тот Богу не маливался», — стали говорить солдаты... Неведомое ранее физическое и нервное напряжение от таких непрерывных боевых действий оценил уже Николай I, приказавший в ноябре 1854-го считать месяц службы в осажденном Севастополе за год. Неоценимым источником моральных сил для защитников, особенно для моряков, которые, в отличие от пехоты, находились на укреплениях бессменно, были внимание и личный пример обожаемого ими Павла Степановича Нахимова. Наряду с решением бесконечных вопросов снабжения он ежедневно объезжал все укрепления, намеренно задерживался в самых опасных местах, оставался хладнокровным под любым огнем и не подавал вида, получая контузии. «Влияние Нахимова на матросов было неограниченное. В него веровали они, и мощный рычаг для них было слово Нахимова»⁴⁴. Все офицеры в Севастополе ходили вместо мундиров и сюртуков в солдатских шинелях и без эполет, и только Нахимов, пренебрегая маскировкой, носил сюртук с эполетами — «для внушения солдатам бодрости, чтобы видели, что у нас все еще в порядке»⁴⁵.

Активность защитников так мешала траншейным работам французов, что они решили взять 4-й бастион при помощи мин — подземных минных галерей. Однако благодаря тактическому чутью и самоотверженности дневавшего и ночевавшего под землей (и прозванного за это «обер-кротом») штабс-капитана 4-го саперного батальона А.В. Мельникова подземное пространство перед бастионом уже было защищено 22 контрминами. И 22—28 января 1855 года, произведя взрывы в тех из них, к которым подошли французские мины, минеры Мельникова уничтожили все эти последние...

Николай I настаивал также на ударе по ослабленным болезнями союзникам извне, силами Крымской армии, но Меншиков потерял веру в успех и ссылался на численное превосходство врага. Действительно, морем к союзникам все время прибывали подкрепления, а 14 января 1855 года в войну на их стороне вступило Сардинское королевство (Пьемонт), надеявшееся своей помощью великим державам обеспечить их согласие на объединение Италии. Правда, идею царя отбить занятую двумя турецкими и одной египетской дивизией Омер-паши Евпаторию Меншиков попытался реализовать: появились опасения, что враг двинется из нее к Северной стороне Севастополя и блокирует город полностью. Однако начатый 5 февраля 20-тысячным отрядом генерал-лейтенанта Степана Александровича Хрулева (костяк которого образовала вновь прибывшая в Крым 8-я пехотная дивизия 3-го пехотного корпуса) штурм Евпатории почти сразу пришлось прекратить. Полевые пушки не могли разрушить насыпанный вокруг города земляной вал, а пехота не рискнула преодолевать его под огнем 22-тысячного гарнизона, без лестниц нужной длины и без средств переправы через водяной ров перед валом...

Зато в феврале пришлось активизировать свою деятельность гарнизону Севастополя. Расстройство охваченной болезнями английской армии заставило ее в январе 1855 года передать половину своего участка французам, и последние теперь заняли позиции не только против правого, но и против крайнего левого фланга оборонительной линии — не только против 1-го и 2-го ее отделений, но и против 4-го. На эту дистанцию они перенесли (со 2-й) и центр тяжести своих усилий: Канробер решил, что ключом севастопольских позиций является не 4-й бастион, а Корниловский (так теперь назывался бастион на Малаховом кургане), расположенный на командующей над городом высоте.

Начало французских осадных работ против 4-й дистанции побудило русских занять лежащий перед Малаховым курган Кривая Пятка. Ведь он был еще выше, и, утвердившись на нем, враг мог с успехом обстреливать и Корниловский, и 2-й бастионы. Для обеспечения же позиций на Кривой Пятке от обстрела с фланга решили занять также высоты перед 2-м бастионом, за Килен-балкой. И в ночь на 10 февраля солдаты Селенгинского пехотного полка, прикрываемые Волынским пехотным, заложили на этих высотах Селенгинский редут, а в ночь на 17-е — Волынский редут. А в ночь на 27 февраля солдаты Якутского пехотного начали строить на Кривой Пятке люнет, названный Камчатским (в обиходе — «Камчатка»: работу якутцев продолжил Камчатский егерский полк той же 11-й пехотной дивизии).

Эти придвинутые на 640—850 м к позициям врага и образовавшие 5-е отделение оборонительной линии три передовых укрепления два месяца не давали врагу продвигаться к Малахову кургану. В Севастополе их прозвали «тремя отроками в пещи» — по аналогии с библейскими «тремя отроками в пещи огненной». Весь март батареи союзников извергали на них яростный огонь, а французская пехота пыталась выбить русскую из отрытых перед «отроками» ложементов, которые постепенно были соединены в одну сплошную траншею. 7 марта при возвращении с «Камчатки» на Малахов курган погиб начальник 4-й дистанции контр-адмирал Владимир Иванович Истомин, чья «хладнокровная обдуманность при неутомимой деятельности»⁴⁶ позволила ему блестяще командовать в Синопском сражении 120-пушечным кораблем «Париж», а потом вместе с полковником Ползиковым превратить Малахов из слабейшего в одно из сильнейших мест оборонительной линии. Но в ночь на 11-е начальник войск Корабельной стороны генерал-лейтенант Хрулев осуществил с «трех отроков» крупную вылазку, в ходе которой батальоны Днепровского пехотного (из 12-й дивизии) и Камчатского егерского полков отбросили французов до их первой параллели и английских батарей.

К этому времени умершего 18 февраля Николая I и смещенного тремя днями ранее Меншикова уже сменили Александр II и генерал от инфантерии князь М.Д. Горчаков. Прибыв в Севастополь 8 марта, Горчаков столкнулся с непрерывным ростом численности войск противника и с нехваткой пороха и снарядов. Сказывалось отсутствие в России железных дорог. Если враг перебрасывал войска и запасы по железным дорогам (до портов) и морем, то русские везли все необходимое на волах, изнемогавших в весенней грязи. «Разбросанные снаряды, изломанные телеги со снарядами и дохлых волов»⁴⁷ — вот что видел на всем пути посланный в апреле на Луганский завод адъютант Нахимова лейтенант П.Я. Шкот...

В этих условиях на Пасху, 28 марта 1855 года, враг начал вторую, «праздничную», бомбардировку Севастополя — в случае успеха которой опять предполагалось штурмовать город. Противодействовать 482 орудиям союзников могли 466 русских (из 998, имевшихся на Южной стороне), но вес их залпа был на 25% меньше; кроме того, враг располагал 300—800 зарядами на орудие, а русские — лишь 60—135⁴⁸. Поэтому, в отличие от первой бомбардировки, не союзники, а русские на каждые два выстрела противника отвечали лишь одним. Гул бомбардировки был слышен за десятки верст; по ночам над Севастополем за 45 км была видна «масса летающих огненных звезд» — это летели выпущенные из мортир бомбы с горящими запальными трубками⁴⁹. Неприятель несколько раз практически разрушал «трех отроков» и 4-й бастион. Однако неустанной работой под огнем, втаскивая по грязи на площадки новые пушки взамен подбитых, откапывая заваленные землей орудия, вновь возводя по ночам обрушившиеся валы, расчищая засыпанные рвы и амбразуры, защитники к утру следующего дня успевали исправить повреждения. Это была поистине (как метко выразился писатель Сергей Николаевич Сергеев-Ценский) «севастопольская страда»... Неудаче прекращенной 7 апреля бомбардировки способствовало и то, что союзное командование все не решалось сосредоточить огонь на выбранном направлении главного удара — против 5-й и 4-й дистанций, — и распыляло его по всей оборонительной линии.

Распыление усилий оно допускало и в апреле-мае, хотя 7 мая склонного к колебаниям Канробера сменил решительный дивизионный генерал Ж.-Ж. Пелисье (сумевший даже поставить себя в положение фактического союзного главнокомандующего). Подтвердив январское решение о направлении главного удара на Малахов курган, он, как и Канробер, не оставлял и попыток приблизиться к 4-му и 5-му бастионам. Это привело к оживлению в начале апреля минной войны против 4-го бастиона и к яростным ночным боям за русские контрапроши на Городской стороне: 12—19 апреля — перед редутом Шварца, а 10—11 мая — перед 5-м и 6-м бастионами. Несмотря на то, что 5 мая начальником войск Городской стороны стал решительный и любимый солдатами Хрулев, а войска пополнились частями вновь прибывших в Крым (соответственно из 2-го, 3-го и 5-го пехотных корпусов) 6-й, 9-й и 2-й бригады 14-й пехотной дивизии, французы в конце концов овладели этими траншеями...

Задержке решающего удара по Севастополю способствовала и предпринятая союзниками экспедиция в Азовское море. Правда, в ходе ее 13 мая англо-франко-турецкий десант занял Керчь и Еникале — оборонять которые ввиду явного неравенства сил (около 2900 человек против 16 400⁵⁰) подразделения Черноморского линейного № 9-го и Черноморских пеших казачьих № 5-го и 9-го батальонов, черноморской казачьей артиллерии и гарнизонные части не стали и отошли, уничтожив батареи и склады. Несмотря на заверения союзного командования, Керчь (так же, как 22 сентября 1854 года Ялта) была разграблена, а окрестные татары терроризировали керченских беженцев. Войдя в Азовское море, 16—17 мая экспедиционная эскадра сожгла у Геническа суда и склады с запасами продовольствия, а в Керчи остался англо-франко-турецкий гарнизон. Это затруднило доставку в Крым продовольствия по Азовскому морю.

Однако затем с распылением усилий враг покончил. Ярким солнечным днем 25 мая 1855 года он начал третью бомбардировку Севастополя, целью которой было подготовить штурм укреплений, не дающих подойти к «ключу позиции» — Малахову кургану. Если во вторую бомбардировку огонь велся но всей оборонительной линии, то теперь он был сосредоточен на Корабельной стороне (в основном на «трех отроках») — и лишь под конец открыт еще и по Городской. Кроме того, он стал гораздо интенсивнее — если во вторую бомбардировку союзники выпустили около 165 000 нарядов за 10 дней, то сейчас, из немногим большего (544 вместо 482) числа орудий — более 60 000 (из них более 50 000 по Корабельной стороне) за 27 часов. Русские отвечали из 571 орудия, но, имея лишь по 60—90 зарядов на ствол против 500—600 у противника, должны были экономить порох — и подавить огонь противника (кроме как против 3-го бастиона) не смогли⁵¹.

В результате к утру 26 мая Камчатский люнет и Волынский и Селенгинский редуты были разрушены. На люнете вдобавок был оставлен всего один батальон Полтавского пехотного полка, а на редутах — батальон Муромского пехотного (соответственно из 8-й и 6-й пехотных дивизий). Между тем на люнет по окончании бомбардировки из Килен-балки и Докового оврага внезапно бросился 21 французский батальон, а на редуты — 18. Эта почти 40-тысячная масса опрокинула 350 полтавцев и 450 муромцев, овладела «тремя отроками» и добежала до Корниловского, 1-го и 2-го бастионов — где только и была отброшена картечью. Двинутые прибывшим на Корабельную Хрулевым в контратаку пехотный фельдмаршала графа Дибича-Забалканского⁵² и Суздальский пехотный полки (соответственно 8-й и 16-й пехотных дивизий), потеряв в штыковом бою начальника 5-й дистанции генерал-майора Н.Д. Тимофеева, отбили было «Камчатку», но новым ударом французы вернули ее.

Успех штурма «трех отроков» побудил врага провести по той же схеме (короткая, но интенсивная артиллерийская подготовка с концентрацией огня на Корабельной стороне) и общий штурм Севастополя — тем более, что с установкой на занятых высотах батарей облегчался обстрел главного объекта атаки, Малахова кургана. Штурм был назначен на 6 (18) июня 1855 года — 40-ю годовщину битвы при Ватерлоо. Это должно было вдохновить как победивших в ней англичан, так и французов — в чьей памяти этот день отныне мог связываться не столько с поражением при Ватерлоо, сколько с победой под Севастополем. На каждое из 587 орудий врага имелось 400—500 зарядов, тогда как на каждое из 549 способных бить по осадным батареям русских орудий (всего на Южной стороне их было 1129) — максимум 140. 173-тысячной армии врага (106 000 французов, 45 000 англичан, 15 000 прибывших 26 апреля сардинцев генерала А. Ламармора и 7000 турок) гарнизон Севастополя мог противопоставить лишь 53 636 пехотинцев и моряков⁵³.

Ранним утром 5 июня по сигналу трубы началась четвертая бомбардировка Севастополя. Враг сосредоточил огонь прежде всего на Корабельной стороне — на 3-й, 4-й (объединявшей теперь укрепления Малахова кургана) и 5-й (в которую выделили часть прежней 4-й от 1-го бастиона до Малахова кургана) дистанциях. «Я не помню, чтоб все предыдущие бомбардировки были хоть мало-мальски похожи на эту, — писал пять дней спустя родным командир одной из батарей на Малаховом лейтенант П.И. Лесли; — в этот раз был решительный ад»⁵⁴. На русских летела такая масса ядер, что выпущенные им навстречу не раз сталкивались с вражескими в воздухе. За сутки враг выпустил 62 000 снарядов (русские — лишь 19 000), уже к полудню только на 3-м бастионе выбыло из строя 980 человек⁵⁵, погиб преемник Истомина, не раз контуженный, но остававшийся в строю капитан 1 ранга Николай Федорович Юрковский; Корниловскому, 2-му и 3-му бастионам были причинены сильные разрушения. Однако ночью, невзирая на обстрел из мортир, защитники в очередной раз сумели расчистить рвы и амбразуры, вновь насыпать валы и сложить из мешков с землей прикрытие для стоявших на валу стрелков.

Поэтому, когда утром 6 июня 1855 года взвились сигнальные ракеты и 43 000 французов и 9000 англичан пошли на штурм Корабельной стороны, врага встретил убийственный картечный и ружейный огонь, находивший себе жертвы тем легче, что враг наступал колоннами. Атаковавшую 1-й и 2-й бастионы 3-ю дивизию французов (генерала Мейрана) накрыла еще и картечь с пароходофрегатов «Владимир», «Херсонес», «Громоносец», «Крым», «Одесса» и «Бессарабия», не раз выручавших защитников Севастополя. В итоге даже эта двинувшаяся на штурм еще в темноте дивизия была вынуждена залечь в 20 м от бастионов. Повторная атака опять была отражена огнем Владимирского и Суздальского пехотных, Кременчугского егерского (из 8-й пехотной дивизии) и егерского генерал-фельдмаршала князя Варшавского графа Паскевича-Эриванского⁵⁶ (из 9-й пехотной) полков. Тем же завершились и предпринятые уже при свете попытки 5-й дивизии французов (генерала Брюне) взять 2-й бастион и Малахов курган. Обе атаки Брюне на Малахов захлебнулись под огнем пехотных фельдмаршала графа Дибича-Забалканского и Полтавского полков 8-й и Севского пехотного полка 9-й дивизии в 70 м от кургана; во второй из четырех атак Брюне на 2-й бастион французы начали взбираться на вал, но были сброшены оттуда штыками владимирцев, суздальцев, селенгинцев и якутцев и выбиты из бастионного рва камнями; погибли и Брюне, и Мейран...

У англичан атаковавшие 3-й бастион части генерал-лейтенанта Д. Брауна (из 2-й и 4-й дивизий) были обращены в бегство картечью и ружейным огнем Брянского егерского полка 9-й дивизии, а пошедшая на батареи Пересыпи (между 3-м и 4-м бастионами) 2-я бригада 3-й дивизии (генерал-майора У. Эйри) — огнем Охотского егерского.

Только в промежутке между 3-м бастионом и Малаховым французские зуавы, овладев не имевшей рва и защищавшейся всего тремя ротами полтавцев батареей Жерве, ворвались-таки в Севастополь. Но это вклинение быстро локализовали Камчатский егерский полк, батарея Будищева (ее командир, отчаянно храбрый герой многих вылазок капитан 1 ранга Лев Иванович Будищев при этом погиб), батареи Малахова кургана и полевые артиллеристы, взявшие прорвавшихся под перекрестный огонь. А затем к месту прорыва подоспел начальник войск Корабельной стороны генерал Хрулев, и, оказавшись в свой стихии («Благодетели мои, в штыки, за мною!»), организовал контратаку силами остановленных им полтавцев и оказавшейся рядом 5-й мушкетерской роты севцев. В рукопашном бою эта рота потеряла 105 из 138 человек⁵⁷, погиб ее командир штабс-капитан Юлиан Станиславович Островский, но зуавы были выбиты из захваченных ими домов, а подоспевшие две роты якутцев отбросили их за оборонительную линию и отбили новые атаки на батарею Жерве.

Уже к 7 часам, несмотря на более чем двойное численное превосходство атакующих над защитниками Корабельной стороны, штурм был отражен повсюду! Когда рассеялся пороховой дым и смешанный с ним утренний туман, вспоминал офицер-камчатец, мы «увидали перед 3-м бастионом, что все поле было красно от устланных английских мундиров, а с левой стороны от нас ... виднелись французы в своих синих плащах, убитые и раненые, которые еще шевелились и катились под гору»⁵⁸. За бомбардировку и штурм враг потерял убитыми и ранеными около 6700 человек, а русские — 5446⁵⁹, но при штурме соотношение потерь было 1:3 в пользу русских. Словно довершая неудачу союзников, 16 июня скончался от холеры фельдмаршал лорд Раглан (его сменил генерал Д. Симпсон).

Подъем, охвативший солдат-севастопольцев, которые

...Прогнали вора француза
С Севастополя штыком,

отразился в словах сложенной ими песни:

Заряжайте снова, братцы, ружья,
Встретим француза да мы на штыки.

А чувства солдат войск Крымской армии, стоявших вне Севастополя, — в словах другой:

Товарищи не устрашились,
Севастополя ему не дадут —
Разве (храни, Боже, от сего несчастья)
Всех товарищей побьют⁶⁰.

Однако последний вариант начинал выглядеть реальным... Решив продолжать осадные работы, чтобы подвести войска к бастионам на более близкое, чем 6 июня, расстояние, союзники значительно ослабили огонь. И все равно с 7 по 28 июня в Севастополе ежедневно погибали или получали ранения около 150 человек, а с 1 по 9 июля — 250⁶¹. Сказывались значительно уменьшившееся с начала осады расстояние от батарей и траншей противника до укреплений, повышавшее меткость огня по этим последним, и резко возросшее к лету у врага число мортир. От их огня — навесного, а не настильного, как у пушек, — не спасали никакие валы: снаряды падали сверху. Кроме того, мортиры стреляли не ядрами, а бомбами, т. е. разрывными снарядами, обладавшими куда бо́льшим поражающим действием. Если сплошной чугунный шар ядра лишь углублялся в земляной вал, то бомба, за счет фугасного действия взрыва, разворачивала этот вал на протяжении нескольких метров. Осколочное же действие обеспечивало поражение одной бомбой до 40 человек... Севастополь все больше и больше превращался, по словам М.Д. Горчакова, в ступку, в которой враг истолчет любые подкрепления (в июне подошла последняя дивизия 8-го пехотного корпуса — 7-я пехотная — и бригада 15-й резервной пехотной).

Находившийся на Южной стороне с 22 октября 1854 года Екатеринбургский пехотный полк до конца осады потерял убитыми и ранеными 4796 человек за 310 дней, а прибывший в конце апреля 1855-го Севский пехотный — 2861 за 84 дня (с 5 июня), т. е. истреблялся вдвое более быстрыми темпами. Еще быстрее таял прибывший в конце июля Белозерский пехотный полк 4-й пехотной дивизии — 887 убитых и раненых набралось в нем за 22 дня, с 6 августа. В Селенгинском пехотном, находившемся на Южной с конца октября 1854 года, 2811 человек погибло примерно за 300 дней, а во введенном на Южную в конце апреля 1855-го Житомирском егерском полку 14-й пехотной дивизии 2057 человек легли в могилу за 129 дней (с 20 апреля)⁶². И это при том, что часть потерь екатеринбуржцев и селенгинцев приходится не на «страду» на укреплениях, а на полевое сражение под Инкерманом. В буквальном смысле слова кончались матросы Черноморского флота, и с мая значительную часть орудий на укреплениях стали обслуживать пехотинцы... Смерть стала настолько обыденным явлением, что даже самые жуткие ее зрелища — «от унесенного ядром живота со всеми внутренностями до мясного дождя из останков в пыль разнесенного бомбой человека»⁶³ — защитники встречали уже с полным равнодушием.

По письмам командовавшего батареями на Корабельной стороне лейтенанта Лесли хорошо видно, как при сохранявшейся готовности выполнять свой долг нарастало физическое и моральное утомление от той мясорубки, в которую превращалась оборона Севастополя. Люди теряли аппетит; непрерывное физическое и нервное напряжение, отсутствие полноценного сна так истощали организм, что летом 1855-го даже легкие раны у многих заживали с трудом, а то и вообще приводили к смерти. 28 июня на батарее Лесли на Малаховом кургане английской пулей был ранен и два дня спустя скончался Павел Степанович Нахимов. «Можно предположить, что это было замаскированное самоубийство человека, желавшего достойно завершить свою жизнь и судьбу»⁶⁴: заметно помрачневший после падения «трех отроков» адмирал явно понял обреченность Севастополя (а значит, и флота, составлявшего весь смысл его существования) и явно искал смерти... После гибели Нахимова «всеми чувствовалось, что недостает той объединяющей силы и той крепости убеждения в необходимости держаться до крайности»⁶⁵.

В возможность удержать «бездонную бочку» Севастополя с самого начала не верил и М.Д. Горчаков, просивший у Александра II разрешения очистить Южную сторону уже после падения «трех отроков». Однако после отражения штурма 6 июня этот вечно колебавшийся полководец стал допускать возможность «положить конец сей ужасной бойне» и иначе — ударом по осаждающим извне. К концу июля, побуждаемый царем, директором канцелярии Военного министерства генерал-лейтенантом бароном П.А. Вревским и мнением военного совета, он окончательно решил сделать это, как только в Крым подойдет очередное подкрепление — основные силы 2-го пехотного корпуса.

Удар было решено нанести по обсервационному корпусу союзников, правое крыло которого еще в мае выдвинулось с Сапун-горы на возвышенности вдоль западного берега Черной речки — Федюхины высоты и Гасфортову гору. Эти возвышенности — укрепленные ложементами и батареями не так сильно, как Сапун-гора, — и избрали в качестве объекта атаки. Основные силы 2-го корпуса (4-я и 5-я пехотные дивизии) прибыли в конце июля, и 4 августа 1855 г., двинув против примерно 40 000 защищавших возвышенности французов, сардинцев и турок со 120 орудиями 57 885 человек при 272 орудиях⁶⁶, Горчаков завязал сражение на Черной речке.

И снова, как при Альме и Инкермане, подвели непродуманность плана сражения и плохое управление войсками. До завязки сражения Горчаков так и не определился с направлением главного удара. Когда части левого русского отряда — Тарутинский егерский полк, рота 6-го стрелкового батальона и батарейная № 8-го батарея 17-й артиллерийской бригады — выбили сардинцев с передовой позиции союзников — с Телеграфной горы на восточном берегу Черной, — он решил развить этот успех и нанести главный удар по занятой сардинцами Гасфортовой горе. Но тут вдруг стал наступать на занятые французами Федюхины высоты правый русский отряд, командовавший которым генерал от кавалерии Н.А. Реад неверно понял невнятное приказание Горчакова. Узнав о наметившемся там успехе, Горчаков перенацелил свой резерв — 5-ю пехотную дивизию — на Федюхины, и слабейший пункт позиции противника так и остался неатакованным.

Удар же по Федюхиным провалился, так как французы имели на высотах 2⅓ дивизии в начале боя и 5⅔ — к концу, а Реад вводил войска в бой... по 1—8 полка. В лучшем случае овладев несколькими траншеями и укреплениями на склоне высот, эти горсточки каждый раз вынуждены были отступать, тая под ливнем французских пуль и картечи. Так были последовательно расстреляны: Одесский егерский, Азовский пехотный и Украинский егерский полки 12-й пехотной дивизии, поразившие французов своим напором и отвагой, 7-я пехотная дивизия (Могилевский пехотный и Витебский и Полоцкий егерские полки) и Галицкий егерский, Костромской егерский и Вологодский пехотный полки 5-й пехотной. Отправку на убой и четвертого полка 5-й дивизии предотвратила гибель Реада, но его дело продолжил Горчаков, двинув на выручку Реаду... одну бригаду 17-й пехотной дивизии. Бутырский пехотный полк растаял прежде чем дошел до гребня высоты, а сменивший его Московский (приведенный из-за потерь в однобатальонный состав) дошел, но не смог удержаться... Как точно указал подпоручик легкой № 3 батареи 11-й артиллерийской бригады граф Лев Толстой,

На Федюхины высоты
Нас пришло всего три роты.
А пошли полки!..⁶⁷

Видя бесполезность атак, Горчаков отвел войска обратно на Мекензиевы горы. Он потерял убитыми и ранеными 8270 человек, тогда как французы с сардинцами — лишь 1818. «Бестолковость наша в этом деле поразительна»⁶⁸...

На следующий день, 5 августа, враг, как и планировал, начал пятую бомбардировку Севастополя. Огонь снова был сосредоточен на Корабельной стороне, в основном на Корниловском и 2-м бастионах. Интенсивность его была ниже, чем в предыдущие три бомбардировки, но меньшее количество выпущенных снарядов компенсировалось их большей мощью: из 638 задействованных орудий было уже 205 мортир калибром вплоть до 7-пудового. На каждое орудие имелось 350—450 зарядов, тогда как на каждое из 586 ведших с ними дуэль русских — по 60—210 и одна смена орудийной прислуги против трех у союзников. Поэтому успех в контрбатарейной борьбе опять имел только 3-й бастион, и 5—8 августа у севастопольцев ежедневно выбывало из строя около 950 человек, а 9—23 августа — около 600⁶⁹. Кроме того, жаркая сухая погода и многократные рассыпание и насыпание снизили стойкость и без того не слежавшейся земли валов к попаданиям снарядов. Это была уже не земля, а сухая пыль, насквозь пробиваемая даже ядром, и валы бастионов целыми участками оседали, засыпая рвы... Даже став 9 августа заметно слабее, огонь ежедневно превращал Корниловский и 2-й бастионы в кучи земли, завалившие все амбразуры. «Не будучи лично свидетелем всех ужасов этой войны, невозможно представить себе всего того, что происходило у нас в эти дни, — писал бывший командир батареи на Малаховом кургане. — При совершенно чистом небе, солнца не было видно от дыму, пыли, земли, осколков и тому подобных, что наполняло воздух, во все это время»⁷⁰...

Одновременно разрушался и город, с июля простреливавшийся уже вдоль и поперек. В августе с Южной стороны перебрались на Северную последние жители.

Пятая бомбардировка стала поворотным событием борьбы за Севастополь. Именно тогда объем повреждений, наносимых укреплениям артиллерийским огнем, стал таким, что защитники перестали успевать восстанавливать за ночь то, что разрушалось днем. Теперь им удавалось лишь расчистить амбразуры (чтобы дать орудиям возможность стрелять), а на насыпание валов и расчистку рвов времени и сил уже не было. А между тем, под прикрытием огня, французские апроши все ближе и ближе подходили к ключевым укреплениям русских. К 28 июня головы этих траншей были в 210 м от Малахова кургана, к 1 августа — в 120 м, к 8-му — в 75 м, к 14-му — в 65 м, к 24 августа — в 36 м... Соединяя апроши поперечными траншеями, французы создавали укрытия для готовящейся броситься на штурм пехоты...

И 22 августа под влиянием явно обозначившегося успеха в разрушении ключевых укреплений англо-франко-сардинское командование приняло решение на второй штурм Севастополя. Для его подготовки 24—27 августа провели шестую бомбардировку. 24 ее мощь превзошла все, что было раньше: 807 орудий (в том числе 300 мортир) выпустили около 86 000 снарядов; 24-го — 26-го у защитников ежедневно выбывало из строя около 2500 человек, а 27-го только до 11 часов выбыло свыше 2000. По 2-му бастиону били 90 орудий, по Малахову кургану — 110 (почти столько же, сколько по всем севастопольским укреплениям в первую бомбардировку), в том числе 40 мортир⁷¹; кроме бомб и ядер, на Малахов падали бочки с порохом; град снарядов перекрыл все подходы к нему и 2-му бастиону и туда нельзя было доставить даже воду... «Целых три дня, целых три ночи Севастополь трепетал в предсмертных муках, как подстреленный орел»⁷². К полудню 27-го Корниловский и 2-й бастионы как укрепления окончательно перестали существовать: их валы были превращены в кучи земли, а рвы засыпаны обрушившимися валами. А передовая французская траншея пролегала уже всего в 25 м от Корниловского и в 38 м от 2-го бастиона...

В результате, когда после часового затишья, в 12 часов ветреного дня 27 августа 1855 года начался второй штурм Севастополя, выскочившая из передовой траншеи густая цепь французов из 1-й дивизии дивизионного генерала П. Мак-Магона уже через несколько секунд ворвалась на Корниловский бастион. Находившиеся там 400 солдат и офицеров Модлинского резервного пехотного полка дрались до конца, но, вместе с бросившимися им на выручку ротами Прагского резервного пехотного (из той же 15-й резервной пехотной дивизии) и курскими ополченцами были смяты хлынувшей за первой цепью 6000-й массой. Резерв же Корабельной стороны запоздал: привыкнув к специально практиковавшимися врагом в те дни ложным прекращениям огня, русское командование не придало значения затишью и не придвинуло резервы к укреплениям. Поэтому Мак-Магон успел сосредоточить на Малаховом кургане столько сил, что две контратаки генерал-майора Михаила Захаровича Лысенко с батальонами вверенной ему 9-й пехотной дивизии (из Елецкого пехотного и егерских генерал-адъютанта князя Горчакова 2-го (бывший Брянский) и генерал-фельдмаршала князя Варшавского графа Паскевича-Эриванского полков) и Ладожского егерского полка 4-й пехотной были отбиты. Последовательно сменявшие дважды раненого Лысенко Хрулев и генерал-майор Дмитрий Семенович Юферов с ладожцами, эриванцами⁷³ и горчаковцами дважды врывались с тыла на Корниловский бастион, но после того, как эти генералы получали ранения (у Юферова и Лысенко они оказались смертельными), их войска отходили под напором превосходящих сил. Курган остался за французами.

Последними защитниками Малахова кургана были около 40 модлинцев и матросов во главе с модлинцем поручиком М.П. Юни (Юнием). Засев в каменной башне на Корниловском бастионе, они пять часов отстреливались, отвергая предложения о сдаче, и сдались лишь по израсходовании патронов, почти все раненые...

Так же мгновенно французы из 2-го корпуса П. Боске ворвались и на 2-й бастион. Однако капитан 3-го саперного батальона Н.С. Лебедев и начальник войск 5-й дистанции генерал-майор А.О. Сабашинский с ротами Белозерского и Олонецкого пехотных полков 4-й дивизии и кременчужцами выбили их и отбили еще пять атак на 2-й.

На остальных участках враг тоже потерпел неудачу — хотя против 55 600 штурмующих гарнизон мог выставить лишь 41 600 пехотинцев и саперов⁷⁴. Батальоны Шлиссельбургского егерского полка 4-й дивизии, забалканцев, полтавцев, кременчужцев и севцев отбросили французов, прорвавшихся в город между Малаховым и 2-м бастионом, а принявший командование егерским Великого Князя Михаила Николаевича полком штабс-капитан князь Ф.Т. Гинглятт — французов, захвативших было батарею Жерве. Резервные батальоны Белостокского пехотного полка 13-й и Подольский егерский полк 14-й пехотной дивизии сбросили части французского 1-го корпуса (дивизионного генерала Ш. де Саля) с вала 5-го бастиона, а минцы, житомирцы и екатеринбуржцы два раза выбивали их из редута Шварца. Владимирцы (контратаку которых возглавил начальник 3-й дистанции капитан 1 ранга М.А. Перелешин 1-й), суздальцы, Селенгинцы, якутцы и камчатцы дважды очищали от ворвавшихся англичан 3-й бастион. Солдаты не зря прозвали его «честным»: он почти год не поддавался усилиям всей английской армии... И, наконец, одна из дружин Курского ополчения сначала ружейным огнем, а под конец топорами трижды отбросила англичан от батареи Будищева. Защитники потеряли до 11 тысяч человек, но и у союзников выбыло 10 067⁷⁵. Пелисье прекратил штурм...

Тем не менее потеря командующей над городом высоты — Малахова кургана — побудила М.Д. Горчакова оставить превратившуюся в мясорубку Южную сторону Севастополя. По сооруженному к тому времени наплавному (на 86 плотах) мосту через Севастопольский рейд, а также на пароходах, баржах и шлюпках гарнизон переправился на Северную сторону, а ночью команды саперов и матросов заклепали часть оставляемых на укреплениях орудий, взорвали пороховые погреба и подожгли оставляемые районы города. Охватившее Южную сторону пламя было погашено дождем лишь на третьи сутки... Последними, уже утром 28 августа, на Северную переправились оставленный в прикрытии на городских баррикадах Тобольский пехотный полк 10-й пехотной дивизии и руководители обороны.

На рейде в ночь на 28-е были затоплены оставшиеся парусные суда Черноморского флота, а в ночь на 31-е — пароходы. Лучший из них — «Владимир» капитана 1 ранга Григория Ивановича Бутакова, — уже будучи подожжен, дал последний залп по врагу: огонь добрался до заряженных орудий...

Так завершилась 349-дневная оборона Севастополя, которая «была беспрецедентным явлением в военной истории России». Она «вышла за рамки традиционных представлений военного сообщества того времени о войне», ее «в определенной степени можно считать прообразом мировых войн XX столетия»⁷⁶ — с ее повседневной боевой деятельностью и повседневно же грозящей смертью. Не случайно она стала в массовом сознании едва ли не главным символом стойкости русской армии.

Союзники рискнули занять разрушенную Южную сторону Севастополя только 29 августа. Достигнув такой цели войны, как уничтожение русского Черноморского флота, и понеся тяжелые потери и материальные затраты, они прекратили активные действия. Единственным боевым эпизодом войны в Крыму после прекращения борьбы за Севастополь стал разгром 17 сентября 1855 года под Евпаторией четырьмя французскими конно-егерскими полками уланского Ея Императорского Высочества Великой Княгини Екатерины Михайловны полка, застигнутого врасплох и частью не успевшего даже сесть на коней. 17 февраля 1856 года в Крыму было заключено перемирие, а 18 марта война завершилась подписанием Парижского мирного договора. В апреле-июле 1856-го союзники эвакуировали свои войска из Крыма.

Боевые потери русских армии и флота в Крыму в 1854—1855 годах составили около 128 000 убитых и раненых (около 102 000 было потеряно при обороне Севастополя и около 26 000 — в полевых сражениях). Враг потерял убитыми и ранеными около 71 000 человек (до 46 000 французов и до 25 000 англичан)⁷⁷.

Вопреки известной ленинской оценке, поражение России в Крымской войне показало не «бессилие крепостной России», а лишь невозможность для нее противостоять практически всем крупным державам Европы (Англии, Франции, Турции, Австрии, Пруссии и Швеции) сразу. России так и не удалось сосредоточить в Крыму большую часть своей армии... Однако русское образованное общество отвыкло от поражений, которых не знало с 1805—1807 годов, со времен Аустерлица и Фридланда, и, испытав настоящий шок, стало все громче требовать реформ. И из огня и крови Севастополя выросли Великие реформы, открывшие новую эпоху в истории России.

Смирнов Андрей Анатольевич,
кандидат исторических наук,
доцент Московского Архитектурного института (МАРХИ)
(г. Москва)

Примечания

1. Айрапетов О.Р. Внешняя политика Российской империи (1801—1914). М.. 2006. С. 182.

2. Зайончковский А.М. Восточная война 1858—1856. Т. 2. СПб., 2002. С. 52.

3. Цит. по: Золотарев В.А., Козлов И.А. Российский военный флот на Черном море и в Восточном Средиземноморье. М., 1988. С. 67.

4. Цит. по: Дубровин Н.Ф. История Крымской войны и обороны Севастополя. Т. I. СПб., 1900. С. 71.

5. П.С. Нахимов. Документы и материалы. М., 1954. С. 403.

6. Вице-адмирал Корнилов. М., 1947. С. 217.

7. Там же. С. 246—247; П.С. Нахимов. Документы и материалы. С. 399, 402—403.

8. Вице-адмирал Корнилов. С. 238.

9. Дубровин Н.Ф. История Крымской войны и обороны Севастополя. Т. I. СПб., 1900. С. 182.

10. Воспоминания о севастопольской обороне Георгия Чаплинского // Сборник рукописей, представленных Его Императорскому Высочеству Государю Наследнику Цесаревичу о Севастопольской обороне севастопольцами. [Т. II.] СПб., 1872. С. 65.

11. Вице-адмирал Корнилов. С. 254—255.

12. В мундире времен Николая I — очень тесном и не закрывавшем низ живота (что сказывалось и на юге с его холодными ночами после жаркого дня), — было неудобно не только воевать, но и ходить. Поэтому на походе в теплое время года николаевские солдаты носили вместо мундиров шинели, надевая их прямо на рубаху. А в Крыму в 1854—1855 годах они использовали их вместо мундиров постоянно. Так же — чтобы не выделяться формой другого цвета и не облегчать этим врагу свое уничтожение — поступали там и офицеры.

13. См.: Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. I. С. 342, 408, 409, 411. Высадилось до 61 400 человек, но до 3000 было оставлено в качестве гарнизона в Евпатории.

14. См.: Там же. С. 263; Айрапетов О.Р. Указ. соч. С. 201.

15. История военного искусства. Сборник материалов. Вып. II. Военное искусство капиталистического общества (до эпохи империализма). М., 1951. С. 195; Ульянов И.Э. Регулярная пехота 1801—1855. М., 1996. С. 176—177.

16. Ранцов В.В. История 96-го пехотного Омского полка. СПб., 1902. С. 302; Фохт Н., фон. История 7-го драгунского Новороссийского Его Императорского Высочества Великого Князя Владимира Александровича полка. 1803, 16 мая — 1903. Киев, 1903. С. 170.

17. До 1839 и после 1857 года — Казанский.

18. Цит. по: Дельбрюк Г. История военного искусства в рамках политической истории. Т. V. М., 1937. С. 28.

19. Воспоминания об участии при защите г. Севастополя бывшего в то время полковым адъютантом Владимирского пехотного полка, ныне отставного майора Наума Александровича Горбунова // Сборник рукописей... Т. I. СПб., 1872. С. 58.

20. Подсчитано по: Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. I. С. 259—260, 342.

21. Чепчик С.В. Крымская кампания 1854—1856 гг. Восточной войны 1858—1856 гг. Военно-исторический очерк. Ч. III. Противостояние. Севастополь, 2012. С. 117.

22. Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. I. С. 147—149.

23. Подсчитано по: Там же. С. 326, 367.

24. Вице-адмирал Корнилов. С. 273.

25. Там же. С. 294—296, 307.

26. Денисов А.П., Перечнев Ю.Г. Русская береговая артиллерия. М., 1956. С. 104.

27. Ченнык С.В. Указ. соч. С. 203—204, 206—207; Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. II. СПб., 1900. С. 51.

28. Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. II. С. 58, 75—76.

29. Шевченко М.М. Конец одного Величия. Власть, образование и печатное слово в Императорской России на пороге Освободительных реформ. М., 2003. С. 8.

30. Вице-адмирал Корнилов. С. 292.

31. Подсчитано по: Денисов А.П., Перечнев Ю.Г. Указ. соч. С. 110; П.С. Нахимов. Документы и материалы. С. 353; Ченнык С.В. Указ. соч. С. 303—304.

32. Соответственно до 1839 и до 1841 и после 1857 года эти полки именовались Киевским и Ингерманландским.

33. Так называли чинов полка князя Николая Максимилиановича: в 1839—1853 годах он носил имя отца Николая, герцога Максимилиана Лейхтенбергского.

34. Ананьин О.В. Атака гусарской бригады: малоизвестный эпизод Балаклавского сражения // Война и оружие. Новые исследования и материалы. Труды Пятой Международной научно-практической конференции 14—16 мая 2014 года. Ч. I. СПб., 2014. С. 54—55. Ср.: Рассел У. Крымская война. Личные воспоминания. СПб., 2013. С. 65—66.

35. Васильев А. Долина Смерти. Атака британской Легкой бригады под Балаклавой // Родина. 1995. № 3—4. С. 54, 57.

36. Там же. С. 57.

37. Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. II. С. 165, 167, 172.

38. Рассел У. Указ. соч. С. 84.

39. Подсчитано по: Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. II. С. 251, 484—485.

40. Хибберт К. Крымская кампания 1854—1855 гг. Трагедия лорда Раглана, командующего британскими войсками. М., 2014. С. 225.

41. [Шевченко М.М.] Комментарии // Керсновский А.А. Философия войны. М., 2010. С. 172.

42. Айрапетов О.Р. Указ. соч. С. 207.

43. Подсчитано по: П.С. Нахимов. Документы и материалы. С. 497.

44. Ершов А.И. Севастопольские воспоминания артиллерийского офицера. СПб., 1891. С. 192.

45. Берг И.В. Записки об осаде Севастополя Т. 1. М., 1858. С. 222.

46. П.С. Нахимов. Документы и материалы. С. 477.

47. Там же. С. 651.

48. Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. III. СПб., 1900. С. 48, 49, 57.

49. Воспоминания о Севастополе бывшего командира 1-й карабинерной роты Алексопольского егерского полка Валериана Зарубаева // Сборник рукописей... [Т. II.] С. 427.

50. Подсчитано по: Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. III. С. 143, 168.

51. Там же. С. 85, 203—205.

52. До 1829 и после 1857 года — Черниговский.

53. Подсчитано по: Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. III. С. 245—246.

54. Письма отставного флота капитан-лейтенанта Петра Ивановича Лесли // Сборник рукописей... [Т. II.] С. 365.

55. Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. III. С. 251, 269.

56. До 1835 и после 1857 г. — Орловский.

57. См.: Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. III. С. 264, 270.

58. Воспоминания севастопольца с 1854 по 1856 г. // Сборник рукописей... [Т. II.] С. 126—127.

59. Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. III. С. 270.

60. Русские исторические песни. Хрестоматия. М., 1985. С. 190, 191.

61. Подсчитано по: Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. III. С. 290, 325.

62. См.: Маринов. Краткая история (1796—1907 гг.) 37-го пехотного Екатеринбургского Его Императорского Высочества Великого Князя Алексия Александровича полка. Лодзь, 1907. С. 86; Жуков. Краткая история 122-го пехотного Тамбовского полка и его родоначальников. Харьков, 1897. С. 29; Мержейовский Э. История 13-го пехотного Белозерского генерал-фельдмаршала графа Ласси полка (1708—1893 г.). Варшава, 1894. С. 394; Материалы для истории 41-го пехотного Селенгинского полка с 29 ноября 1796 по 29 ноября 1896 г. Луцк, 1896. С. 63; Празднование 56-м пехотным Житомирским Его Императорского Высочества Великого Князя Николая Николаевича полком своего столетнего юбилея. 1811—1911. СПб., 1911. С. 7, 37, 52.

63. Колчак В.И. Война и плен. 1853—1855 гг. СПб., 1904. С. 66.

64. Экштут С. Адмирал Нахимов, или «Отстоим Севастополь!» // Родина. 2014. № 5. С. 125.

65. Стеценко В. Крымская кампания. Воспоминания и рассуждения // Сборник рукописей... Т. I. С. 278.

66. Подсчитано по: Дубровин И.Ф. Указ. соч. Т. III. С. 335, 350.

67. Толстой Л.Н. Песня про сражение на реке Черной 4 августа 1855 г. // Толстой Л.Н. Собр. соч. В 20 тт. Т. 2. М., 1960. С. 225.

68. Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. III. С. 875; Керсновский А.А. История русской армии. Т. 2. М., 1998. С. 142.

69. См.: Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. III. С. 317, 318, 386, 394.

70. Воспоминания Ф. фон Драхенфельса // Сборник рукописей... [Т. II.] С. 51.

71. Константинов О. Штурм Малахова кургана 27.VIII.1855 г. // Русская старина. 1875. Ноябрь. С. 76; Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. III. С. 397, 401, 405; История военного искусства. Сборник материалов. Вып. II. С. 220.

72. Ахматов М.Ф. История для нижних чинов 47-го пехотного Украинского Его Императорского Высочества Великого Князя Владимира Александровича полка. Киев, 1893. С. 51.

73. Так называли тогда чинов не только Эриванского карабинерного, но и егерского генерал-фельдмаршала князя Варшавского графа Паскевича-Эриванского полка.

74. См.: Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. III. С. 404, 407.

75. См.: Там же. С. 427.

76. Наумова Ю.А. Ранение, болезнь и смерть в повседневности русских войск в Крымскую войну // Русский сборник. Исследования по истории России. Т. VII. М., 2009. С. 375, 401.

77. История военного искусства. Т. 4. СПб., 1994. С. 474.