Кое-что о законодательстве в период диктатуры Деникина

Период двух краевых правительств в Крыму продолжался около года. Оба правительства не только управляли, но и законодательствовали. Особенно много законов было издано вторым крымским правительством. В значительной своей части они касались введения тех или иных налогов и увеличения ставок, ранее существовавших, в целях создания при неуклонно падавшей стоимости рубля хотя бы относительного бюджетного равновесия. С уходом большевиков все эти законы автоматически восстанавливались и приобретали силу.

Казалось, что правительству Деникина надлежало ознакомиться с этими местными законами, отменить те, которые с его точки зрения были неудовлетворительны или вредны, и сохранить нужные и полезные.

В Екатеринодаре, однако, в некоторых вопросах господствовала твердокаменная принципиальность, не считавшаяся совершенно с потребностями жизни. К таковым принадлежал вопрос об "Единой России".

Везде и всюду видели злостный сепаратизм и измену единой России.

Как я уже писал выше, борьба крымского правительства с военной анархией получила в ставке Деникина тенденциозное освещение и вокруг бывшего правительства Крыма создалась легенда, приписывавшая ему сепаратистские стремления.

И вот когда после занятия Крыма добровольческими частями правительство узнало, что там действуют какие-то законы, созданные местным правительством, оно, не найдя даже нужным с ними ознакомиться, с негодованием отменило их единым росчерком пера.

Последствия этого акта были для деникинского правительства совершенно неожиданны.

Сразу доход от косвенных налогов (гербовых сборов, крепостных пошлин и других) понизился в 10-20 раз, приток денежных знаков в казначейства значительно сократился, а затем начались иски к казне о неправильных взысканиях, иски, которые суду приходилось удовлетворять.

А сокращение денег в казначействах отражалось на несвоевременности получения жалованья служащими, что, в свою очередь, усиливало недовольство и т. д.

Другая навязчивая идея правительства Деникина — это была боязнь социалистических самоуправлений. И потому одним из первых актов его в Крыму был роспуск городских дум и земских собраний, а "Особым совещанием" были выработаны новые положения о земских и городских учреждениях.

Эти законодательные акты мало чем отличались от соответствующих законов Временного правительства, и нужно сказать, что в общем были составлены довольно удачно. Принципиальные изменения касались, главным образом, усиления правительственного контроля (хотя далеко не в такой мере, как это имело место в старом земском и городском положениях) и в изъятии полиции из ведения самоуправлений. Зато значительно расширены были права городских самоуправлений в области обложения, что должно было способствовать упрочению городских финансов.

В положении о земских учреждениях сохранялись уездное и губернское земства со всеми их функциями. Что касается земства волостного, то оно было введено факультативно, в виде права уездных земских собраний в случае надобности учреждать по своему усмотрению участковые или волостные земства.

С моей точки зрения, эта последняя реформа была весьма удачной.

Присматриваясь к работе волостных земств, нельзя было не заметить чрезвычайной ее пестроты в зависимости от местных условий. В одних местах, например, в Северной Таврии, волостные земства сразу проявили большую активность и жизненность, в других (в южных уездах Крыма¹) они влачили жалкое существование и лишь поглощали лишние средства у населения. Факультативность волостных земств, как мне тогда казалось, было именно то, что нужно.

В городах было сохранено всеобщее избирательное право, но с двухгодичным цензом оседлости и с мажоритарной системой выборов². Если двухгодичный ценз оседлости был несколько стеснителен, то замена пропорциональной системы выборов мажоритарной, с моей точки зрения, была весьма целесообразной. Конечно, то, что мне казалось улучшением, то другим могло представляться ухудшением законов Временного правительства, но, во всяком случае, изменения были небольшие, и было бы совершенно несправедливо подчеркивать реакционный дух в законодательстве о самоуправлениях. По-видимому, окончательная форма, в которую эти положения вылились, являлась скорее победой прогрессивной части "Особого совещания", чем ее поражением.

Городское положение было проведено в жизнь. Городские думы были избраны и приступили к работе.

Избранные на основании нового закона думы благодаря введению ценза оседлости по своему политическому и национальному составу явились более или менее правильным представительством оседлого населения крымских городов со всеми их особенностями. Севастополь сохранил свою социалистическую думу, в Ялте прошло правое большинство, в остальных городах победу одержали либо различные прогрессивно-демократические группировки, либо неопределенно-обывательские, но все же с прогрессивным уклоном.

Мне ближе знакома работа Симферопольской городской думы, в которой я принимал участие. О ней я хочу сказать несколько слов.

На выборах одержала победу в Симферополе наша группа "демократического объединения", в которую входили люди, довольно различные по своим политическим настроениям, от самых умеренных (по прежней терминологии — "правее кадетов") до правых социалистов (народные социалисты и "Единство") включительно.

В думе мы имели две трети гласных. Основная цель наша заключалась в том, чтобы, не отказываясь от тех или иных политических выступлений в необходимых случаях, изгнать политику из повседневной думской работы, сделав ее исключительно деловой.

Нужно было раз навсегда покончить с укоренившимися в демократических думах партийными нравами, превращавшими на думских заседаниях каждый мелкий вопрос повседневной городской жизни в большой турнир политических партий. Из-за этих турниров, в устройстве которых в предыдущей Симферопольской городской думе не в меньшей степени были повинны некоторые лидеры партии конституционных демократов вроде Д.С. Пасманника, чем лидеры социалистов, думская работа чрезвычайно страдала, важные доклады переносились с повестки на повестку, а городское хозяйство все более и более разрушалось.

Вот, чтобы искоренить эти пагубные нравы, мы решили отказаться от каких бы то ни было фракционных заседаний по думским вопросам не только всего "демократического объединения", но и отдельных политических партий (конституционных демократов и других), в него входивших.

Выборы в думские комиссии производились персонально, вне соблюдения партийных пропорций, а в состав "маленькой думы", органа, подвергавшего предварительному рассмотрению более сложные вопросы, также ввели не партийных представителей, а представителей деловых комиссий.

Подобная реорганизация думской работы вначале встречала резкую оппозицию со стороны меньшинства — социалистов-революционеров и социал-демократов.

Они отказались от избрания в комиссии, постоянно выступали с партийными декларациями, стараясь и нас побудить к созданию сплоченного большинства. Но мы были тверды, сохраняя за каждым членом нашей группы свободу суждения и голосования. Часто бывали даже случаи, когда левые социалисты с частью нашей группы создавали большинство по тем или иным вопросам, но это нисколько не влияло на изменение нашей тактики. В конце концов, и наша левая оппозиция смирилась, и дума стала работать нормально и продуктивно, поддерживая престиж демократических самоуправлений. И даже в последние дни Крыма, перед крушением врангелевского фронта, в период общего финансового и экономического краха, хозяйство города Симферополя как-то все еще держалось. Несмотря на тяготы, связанные с гражданской войной, в бюджете этого города правительственные субсидии занимали весьма скромное место.

Конечно, Симферопольская городская дума в тревожное время, связанное с рядом беззаконий и насилий, не могла оставаться глухой к целому ряду безобразных проявлений власти и не раз подымала свой голос в защиту населения и своих нарушенных прав. Это создало ей в правительственных кругах репутацию "крамольной", и, ведя внутри борьбу с "левой тактикой", ей постоянно приходилось защищаться от нападений справа.

Занятый больше своими земскими делами, я не мог работать в городской думе, посещая лишь общие думские заседания, но с тем большей объективностью могу сказать, что Симферопольская городская дума была в этот мрачный период всеобщего развала одним из немногих крымских учреждений, в которых с невероятными усилиями еще творилась созидательная работа и где до самой последней минуты не угасал дух здоровой русской общественности.

Итак, новое городское положение дало свои плоды.

Совсем иная судьба постигла положение о земских учреждениях, ибо в изданном со всеми полагающимися разделами законе о земских учреждениях не хватало самого главного: не было выработано положения о выборах. Издание земского избирательного закона было отложено на неопределенное время.

Этот сам по себе мелкий эпизод в законодательстве правительства генерала Деникина чрезвычайно, однако, характерен. Правительство с особой недоверчивостью относилось именно к крестьянскому населению, подозревая его в симпатиях к большевикам, и не решалось восстанавливать крестьянского земства. Оно боялось как раз тех, на кого должно было опираться в борьбе с большевизмом, и таким отношением к крестьянству готовило себе верную гибель...

Итак, земские собрания были распущены, а новые выборы не только не назначались, но и закона соответствующего не было.

А все-таки видимость земских учреждений нужно было сохранить. И вот был издан временный закон, по которому, до новых выборов, управы получали права земских собраний, причем все постановления финансового характера, принятые управами, действующими как земские собрания, подлежали утверждению особой коллегии в составе губернатора, вице-губернатора, управляющего казенной палатой, председателя губернской управы и нескольких бывших земских гласных по назначению губернатора. Что касается председателей и членов земских управ, то они тоже "временно" назначались губернатором, а председатель губернской управы — министром внутренних дел.

Когда я ознакомился с этим временным законом, то созвал совещание председателей земских управ, на котором было решено принять назначение, если нас назначат всех, но в случае назначения кого-либо из существующего выборного состава управ — всем подать в отставку. Наше решение, очевидно, стало известно губернатору, и все мы, независимо от партийной принадлежности, были назначены и остались исполнять свои прежние обязанности. Это первое совещание представителей управ в Симферополе положило начало особой, не предусмотренной никакими законами и не связанной никаким регламентом организации, действовавшей в течение всего деникинского и врангелевского периодов. Периодические совещания представителей управ были для нас суррогатом упраздненных земских собраний. На этих совещаниях решались все главнейшие вопросы земской жизни, и хотя решения и для нас формально не имели обязательной силы, но по добровольному соглашению мы считали их для себя обязательными. Впоследствии и городские головы образовали аналогичные совещания, которые по общим вопросам земской и городской жизни устраивались совместно с земскими.

В период управления генерала Врангеля совещания председателей управ и городских голов получили официальное признание. На этих совещаниях разрабатывались законопроекты преимущественно финансового характера, несколько раз они отправляли делегатов для переговоров с генералом Врангелем, представители их приглашались в правительственные комиссии и т. д.

Я с теплым чувством и сейчас вспоминаю наши совещания и дружную работу их, полную взаимного доверия. В общей работе забыты были все прежние партийные распри и разногласия. Хотя по существу, конечно, все наши усилия удержать земское дело от полной разрухи были тщетными.

Итак, земский аппарат, сведенный к управам по назначению, был значительно упрощен. Зато административный аппарат был чрезвычайно усложнен. Прежние губернские власти были восстановлены, но, кроме того, были учреждены особые должности уездных на-пальников, совмещавших часть прежних функций предводителей дворянства и исправников с присвоением в некоторых отношениях им губернаторской власти над уездом. Цель состояла в "приближении власти к населению". Сомневаюсь, чтобы эта цель была достигнута, так как уездные начальники по большей части назначались из лиц пришлых, ничего общего с населением не имевших и не знакомых с его нуждами. Одно могу сказать, что содержание их обходилось чрезвычайно дорого, ибо при каждом уездном начальнике было по помощнику и сверх того по два или три чиновника, заведывавших разными отраслями, не считая мелких канцелярских служащих. Что делали все эти чиновники в уезде, где хозяйственными делами ведали органы самоуправления, а полицейскими — Государственная стража, я бы затруднился сказать. Конечно, сколько начальства ни поставь в такое смутное время, ему всегда дело найдется, ибо всяких обид и жалоб не оберешься, но все это были больше, так сказать, экстренные дела, нормальные же функции управления уездных начальников были довольно неясны.

Полиция, как я уже сказал, была изъята из ведения самоуправлений и заменена институтом Государственной стражи³. Из Государственной стражи было создано особое ведомство, иерархическое подчинение в котором, минуя губернатора, восходило в центр к главному начальнику Государственной стражи при управляющем внутренними делами. Правда, губернская стража была подчинена и губернатору, а уездная — уездному начальнику, но одновременно начальник уездной стражи был подчинен начальнику губернской, а этот последний — главному начальнику Государственной стражи, от которого зависели назначения и увольнения.

Такое неполное подчинение полиции местной административной власти ставило первую в особо привилегированное положение наподобие жандармских управлений старого времени, затрудняя борьбу с въевшимися в русскую жизнь и особенно процветавшими в период гражданской войны полицейскими злоупотреблениями и снимая за них ответственность с высших губернских властей.

Помню, как мне приходилось доводить до сведения губернатора о вопиющих злоупотреблениях, творившихся Государственной стражей, злоупотреблениях, переходивших в открытый грабеж, и получать в ответ лишь неуверенное обещание произвести расследование, а то и просто бессильное пожимание плечами.

В Ялтинском уезде, например, стражники ловили пасущихся на горных пастбищах "диких" лошадей и присваивали их себе, отбивали овец у пастухов и т. д.

Губернатором к нам был назначен бывший московский губернатор Н.А. Татищев, человек честный и порядочный, но совершенно непригодный для сложной и ответственной роли начальника губернии в такое смутное время. Принадлежа по своим симпатиям, воспитанию и родственным связям к наиболее реакционным кругам старого режима, он, однако, понимал, что с тех пор многое изменилось и старые точки опоры в управлении не годятся. Но где искать новых? Привыкший к служебной дисциплине, он ждал указаний из центра, а указания эти были часто противоречивы, так как и в центре не было устойчивого курса политики. Не уяснив себе требований, предъявлявшихся к нему свыше, губернатор стал все более и более подпадать под влияние привычного для прежних губернаторов окружения: с одной стороны — местных крупных землевладельцев, а с другой — полицейских органов.

Будучи лично в хороших отношениях с губернатором, я чувствовал, как в области политической они постепенно сменялись взаимным недоверием и подозрительностью.

"Пленение" губернатора местными землевладельцами с особой яркостью обнаружилось в формировании за счет землевладельцев специального карательного отряда для борьбы с сельскими большевиками под командой полковника К. Душой этого отряда был известный своим буйным нравом землевладелец Ш., состоявший под следствием по обвинению в убийстве соседнего крестьянина.

Этот карательный отряд разъезжал по деревням и, как передавали, терроризировал население всяческими насилиями. Политическая нелепость создания такого отряда классового характера в момент и без того уже раскаленной революцией классовой ненависти в деревне, в конце концов, обратила на себя внимание генерала Слащова, когда он исполнял в Крыму обязанности главноначальствующего, и по его приказанию это помещичье войско было расформировано.

Если губернатор постепенно, скорее по привычке, чем по сознательному стремлению, подпадал под влияние определенных кругов, то его помощник, вице-губернатор Карпов, совершенно определенно и открыто высказывал свои реставрационные и реакционные взгляды и проводил их систематически во всех мелочах управления. Зная несколько психологию военных руководителей деникинской политики, я представляю себе, что в Екатеринодаре при назначении крымских администраторов придали "бюрократу" московскому губернатору Татищеву "общественного деятеля", бывшего бахмутского предводителя дворянства и земского гласного Карпова, чтобы показать доброжелательное отношение к "общественности". А между тем эти озлобленные, ничему не научившиеся "общественные деятели", жадно стремившиеся лишь вернуть себе потерянные блага старого режима, были во сто крат хуже более скромных, выдержанных и спокойных бюрократов.

Для характеристики господина Карпова, который был все-таки вторым в губернии лицом и часто исполнял обязанности губернатора, не могу не привести незначительного, но чрезвычайно типичного анекдота.

Когда Добровольческая армия вела победоносное наступление на Орел, генерал Деникин, очевидно для подъема настроения, решил объехать подвластные ему области. Заехал он и в Симферополь.

Губернатор устроил маленькое совещание для обсуждения ритуала встречи, на которое пригласил и меня. Обсуждался сложный вопрос, в каком порядке разместить на вокзале встречающих Деникина лиц. Высказывались всякие детальные проекты. Со своей стороны, я сказал, что не придаю значения вопросу о том, кто в каком порядке будет встречать Деникина, но так как известно, что городская управа намеревается поднести хлеб-соль, то полагаю, что акт поднесения хлеба-соли, естественно, должен быть первым при встрече, а следовательно, первым должен стоять городской голова.

Карпов искренно возмутился моим предложением.

— Я нахожу, — заявил он, — что мы должны придерживаться старых традиций и встречать главнокомандующего в том же порядке, как прежде встречали государя императора, то есть впереди должны стоять начальник губернии, затем предводитель дворянства, начальники ведомств, а потом уже представители самоуправлений. Само собой разумеется, что, ввиду военного времени, встречать впереди всех главнокомандующего должны представители армии.

У меня не было никакой охоты всерьез спорить о местничестве, но я не мог не подтрунить над высоким местом, отведенным всеми давно уже забытому предводителю, что крайне задело Карпова и вызвало с его стороны несколько злобных слов по моему адресу.

В конце концов, схема Карпова была одобрена.

Утром, в день приезда Деникина, меня по всему городу разыскивали полицейские.

Когда я прибыл на вокзал, начальник Государственной стражи объяснил мне причину этой полицейской тревоги. Оказалось, что ночью получена от Деникина телеграмма, в которой он выражает желание выслушать доклад председателя управы и городского головы. Получив такую телеграмму, губернатор сразу же решил нарушить выработанный накануне ритуал и пригласить меня и городского голову стоять вместе с ним в начале встречающей процессии. Чтобы сообщить мне это важное известие, меня и искала полиция.

В Екатеринодаре и Ростове от власть имущих и самого Деникина мне приходилось слышать жалобы на отсутствие людей, которые были бы пригодны для ответственных административных должностей. И действительно, в той среде, из которой черпались администраторы, в этом штабе бывших людей, бывших губернаторов, правых и поправевших за революцию земских и дворянских деятелей, людей озлобленных и благодаря своей озлобленности так прямолинейно и упрощенно относящихся к сложным явлениям революции, подходящих людей было очень мало. Я не стану доказывать, что среди "левых", которые до известной степени бойкотировали правительство Деникина и к которым оно и не склонно было обращаться, нашлось бы достаточно нужных для того времени администраторов. Думаю, что нет. Но мне всегда казалось, что искали администраторов не там, где их можно и должно было находить. Управляемым не столько нужны были политические принципы и политические тенденции в управлении, сколько близкое знакомство с местными условиями и понимание нужд и психологии городских и деревенских жителей. Таким пониманием обладали многие из высших служащих в провинциальных учреждениях — суде, казенной и контрольной палате и других. Эти скромные люди оставались на месте, когда приходили большевики, терпели все лишения вместе с прочими обывателями. Хорошо зная психологию управляемых, они вместе с тем обладали в достаточной мере административными навыками и привычкой к служебной дисциплине и субординации, чего мы, так называемые общественные деятели, были лишены.

Мне по моей должности много приходилось иметь дела с такими провинциальными чиновниками, и должен сказать, что встречал среди них, независимо от их прежних политических взглядов, гораздо больше вдумчивости и понимания положения, чем среди присылавшихся из центра администраторов и уполномоченных всевозможных ведомств. А такие уполномоченные присылались к нам в обильном количестве. Были уполномоченные и по финансам, и по торговле, и по продовольствию. Все эти уполномоченные почему-то возглавляли местные ведомства, имевшие своих опытных начальников, и вносили ненужную путаницу в без того уже разлаживающийся бюрократический аппарат.

Упоминая о неудачных, с моей точки зрения, назначениях местных администраторов, я вовсе не хочу сказать, что более удачные назначения спасли бы положение.

Все-таки язвой режима была не гражданская власть, а военная анархия. Как ни была плоха наша гражданская администрация, она все-таки пыталась защищать нас от военной анархии, но была в борьбе с ней совершенно бессильна. Вероятно, лучшая администрация оказалась бы столь же бессильной.

Выше я упоминал о деятельности военных контрразведок. Но их темная работа все-таки обрушивалась на сравнительно небольшой круг лиц. Гораздо больше восстанавливала против армии и деникинского правительства работа тыловых частей войск, работа, связанная с реквизициями, подводной повинностью и прочим. На этой почве злоупотребления происходили у всех на глазах, и не было способов борьбы с ними.

Я принимал участие в комиссиях под председательством губернатора, в которых мы определяли нормы и порядок реквизиции лошадей и скота по уездам. Вся наша работа, однако, оставалась на бумаге, а по уездам скакали разные полковники и отбирали скот без всяких норм, там, где легче было отобрать и где владельцы не имели средств откупиться. А сколько было злоупотреблений подводной повинностью!.. Сколько раз приходилось слышать жалобы на то, как кутящие тыловые офицеры в рабочую пору катают на обывательских лошадях знакомых дам и девиц легкого поведения...

В этой атмосфере хаоса и разложения происходили постоянные мобилизации. Добровольческая армия, ведя борьбу против регулярных большевистских войск, не могла, конечно, оставаться "добровольческой" в буквальном смысле этого слова. Ей необходимо было пополняться путем мобилизации.

На моих глазах происходила в Крыму большевистская мобилизация, и я видел, как население от нее уклонялось, как убегали и скрывались дезертиры. Совершенно так же уклонялись и дезертировали военнообязанные и от мобилизации добровольческой.

Ибо смысл гражданской войны был непонятен населению, а власть, как добровольческая, так и большевистская, ощущалась им не как своя власть, а как власть завоевателей. Поддерживать ее своей кровью никому не было охоты...

Ярко припоминается мне мой разговор с одним довольно зажиточным крестьянином из Мелитопольского уезда вскоре после изгнания оттуда отрядов Махно.

— Скажите откровенно, — спросил я его, — под какой из всех властей, которые вами управляли в последнее время, вам жилось легче?

Ответ его был для меня полной неожиданностью.

— Знаете что, — ответил он, слегка подумав, — пожалуй, лучше всего нам было при Махно. Что говорить, все грабят. Вот и Махно — налетит, ограбит, расстреляет двух-трех человек... Ну, известно, когда его отряд в деревне — страшно, того и гляди твой черед придет к стенке становиться. Он нашего брата, самостоятельных мужиков, не очень-то милует. Зато, как уехали махновцы из деревни, взяли у тебя лошадь, хлеба или еще какое добро — живи себе, как хочешь, своими порядками. Ихнюю власть и не чувствуешь. Ну, а коли большевики или кадеты, так они свои порядки заводят. А нынче знаете, какие у начальников порядки: грабеж один да насилие. Мочи нет...

И немудрено, что там, где можно было убежать к Махно и к другим батькам, подлежавшие мобилизации солдаты скрывались и присоединялись к их повстанческим отрядам, а в Крыму, где не было популярных вождей повстанцев, просто бежали в горы и становились "зелеными".

Большая часть призванных все-таки покорно являлась. Однако сама техника мобилизации была поставлена так, что вызывала ропот, а иногда и дезертирство. В то время всякая одежда ценилась уже на вес золота, и люди являлись на призыв по возможности раздетые и разутые в расчете получить казенную одежду и обувь. А между тем не хватало на всех ни одежды, ни обуви, а иногда и продовольствия. А так как часто и оружия было недостаточно, то случалось, что призывных держали без дела, раздетых и разутых, а иногда голодных и в нетопленых помещениях.

Легко было подписывать приказы о мобилизациях, но выполнять их в условиях всеобщей разрухи и нечестности было трудно. В городе Алешках Днепровского уезда на этой почве произошел однажды бунт мобилизованных, которые разбежались по деревням. Их потом ловили, как дезертиров, и подвергали наказаниям...

Борьба со все возраставшей разрухой и анархией была бы еще по плечу местной власти с широкими полномочиями. Но правительство Деникина вначале установило строго централистический режим. В Екатеринодар и Ростов от нас направлялись представления, заключения и ходатайства, решения же уже принимались там. А так как почтовые сношения были плохи, а правительственные канцелярии были завалены делами, то решения систематически запаздывали. В особенности плохо было с отпуском кредитов, для получения которых нужно было составлять подробные сметы и докладные записки. Это в то время, когда курс рубля летел кувырком и когда отпущенный кредит в момент его получения уже мог удовлетворить какую-нибудь половину или треть потребности, на которую он отпускался.

Постоянные задержки в кредитах особенно тяжело отражались на земских учреждениях.

По закону сметы и раскладки земских учреждений составлялись на год вперед, а между тем дороговизна жизни при падающем курсе рубля так быстро возрастала, что, например, зимой 1919/20 года минимальный месячный расход любого крымского земства уже превосходил по своим размерам весь введенный в раскладку годовой бюджет. Понятно, что при таких условиях все земства поступали целиком на содержание правительства.

При крымском правительстве нам было просто и легко добывать необходимые для губернского и уездных земств средства. А теперь приходилось представлять сметные предположения сначала в Екатеринодар, а потом в Ростов.

Само собою разумеется, что все наши письменные представления необходимо было подкреплять личной настойчивостью, и в течение второго полугодия 1919 года мне пришлось три раза ездить в Екатеринодар и Ростов за деньгами, причем каждая поездка со всеми хлопотами в центральных учреждениях брала у меня около месяца. С "набитою сумой" в буквальном смысле этого слова, так как, не доверяя быстроте почтовых сношений, я возил миллионы бумажных денег в своем чемодане, возвращался я домой с тем, чтобы, расплатившись с долгами и уплатив жалованье служащим, снова составлять сметы и собираться в новое путешествие. А так как в центре никогда мне не давали столько, сколько я просил, а, кроме того, курс рубля не ожидал моего возвращения и падал неукоснительно, то земство хронически страдало от безденежья.

Главный расход губернскому земству приходилось нести на содержание психиатрической больницы и приюта подкидышей. И вот я помню, как осенью 1919 года вследствие недостаточности и запаздывания правительственных кредитов перед губернской управой встал такой вопрос: оба учреждения как следует содержать нельзя. Кого же морить — детей или сумасшедших?

И мы сознательно предпочли морить сумасшедших...

Конечно, ни в каких постановлениях это решение зафиксировано не было, но мы сознательно при распределении кредитов, спасая детей, губили больных психиатрической лечебницы.

До сих пор я с жутью вспоминаю этот дом страданий и то тяжелое чувство моральной ответственности, которое я испытывал, посещая по служебной обязанности психиатрическую лечебницу.

Не хватало денег на дрова, и температура в палатах обычно не достигала 8 градусов.

Белье, одежда и обувь изнашивались, а прикупить было не на что. Порция хлеба сокращенная — по 1 футу в день на человека, да и то голодные надзиратели недовешивали. Мясо и сало — предметы роскоши.

Самыми ужасными были отделения для буйных. Прежде им надевали рубашки из особой плотной, нервущейся ткани. Теперь все эти рубашки были разворованы, и одевать больных приходилось в белье из бязи, которое они систематически на себе рвали. В конце концов, осталась одна смена белья, и во время стирки больные ходили голые.

На всю жизнь укором стоит передо мной такая картина: мы с главным врачом идем по коридору в пальто. Температура такая, что в пальто в самый раз. Отворяется изолятор... И вижу я там молодую девушку, совершенно нагую, которая, стоя на коленях и сложив перед собой ладони, в бредовом исступлении молится... Что она просила у Бога с выражением бесконечного страдания в красивых глазах? Вероятно, просила избавления от нас — ее мучителей...

А вот еще в палате: больные бегают, чтобы согреться, из угла в угол, завернувшись в одеяла. На некоторых туфли, другие босые. А вот на кровати комок какой-то копошится. Это три голых человека, забравшись под одеяло, греют друг друга теплотой своих тел...

Лучше не вспоминать этих мучительных картин.

В городе в это время свирепствовала жестокая эпидемия сыпного тифа. Ежедневно тянулись к кладбищу похоронные процессии, образовывавшие заторы у кладбищенской ограды. Постоянно встречались на улицах целые обозы с гробами, по нескольку на одной телеге.

Вначале в страхе считали — пять, десять, двенадцать, а потом перестали считать.

Немудрено, что эпидемия сыпного тифа проникла и в нашу психиатрическую лечебницу и нашла там подходящую почву для распространения. Летом 1918 года, когда я вступил в должность председателя губернской управы, в психиатрической лечебнице было более 1000 больных. Осенью 1920 года, перед эвакуацией Крыма, их оставалось всего 400. Правда, за эти два года прекратился приток больных из северных уездов Таврии, но ведь выздоравливающие больные составляют в таких лечебницах меньшинство. А потому большая часть происшедшей убыли должна быть отнесена за счет усиленной смертности благодаря ужасающим условиям содержания больных.

Страшную разруху переживали и уездные земства. Больницы были без белья и лекарств, земские врачи, не получая подолгу жалованья, вынуждены были заниматься платной практикой, и земская медицина в деревнях постепенно заменялась частной. Школы плохо отапливались, плохо снабжались пособиями, учителя занимались плохо, отдавая время посторонним заработкам, и число учеников стало из месяца в месяц сокращаться. Параллельно с земскими стали возникать частные школы.

В Крыму скопилось много голодной интеллигенции, бежавшей от большевиков и расселявшейся не только в городах, но и по деревням. И вот более зажиточные крестьяне, видя, что в земских школах ученье не идет, брали из них своих детей и отдавали в обучение за небольшую плату таким голодным вольным учителям, среди которых попадались люди с высшим образованием. Частные школы стали успешно конкурировать с земскими.

Так постепенно, шаг за шагом, на моих глазах разрушалась налаженная в течение десятилетий земская жизнь...

Конечно, и правительственные учреждения страдали от хронического безденежья, хотя и в меньшей степени, чем земские.

Было бы смешно приписывать все это разрушение местной жизни исключительно несвоевременному отпуску кредитов, но оно, несомненно, сильно ухудшало положение.

Когда южнорусская государственность расширила свои границы, то были, как известно, назначены главноначальствующие с исключительными полномочиями в Одесскую, Киевскую и Харьковскую области. В числе полученных ими полномочий было и право отпуска кредитов на местные учреждения. Крым был приписан к Одесскому округу⁴. Но благодаря этому положение наше еще ухудшилось, ибо сообщение с Одессой было не лучше, чем с Ростовом, а сношения с Ростовом приходилось вести через Одессу. Правда, главноначальствующий Одесской области генерал Шиллинг⁵ передал в Крыму свои полномочия генералу Слащову, но кредитами для учреждений гражданского ведомства этот последний не располагал. Только когда генерал Шиллинг бежал из Одессы в Крым, местные учреждения начали немного правильнее работать.

Шиллингом было образовано в Крыму местное совещание из начальников всех ведомств, которое распределяло находившиеся в его распоряжении кредиты.

И сразу служащие стали вовремя получать жалованье, мы начали регулярно отапливать психиатрическую больницу, улучшили пищу больным и т. д.

Я много слышал ужасных отзывов об управлении генерала Шиллинга в Одессе. Его кратковременное управление Крымом тоже было не из славных. Но для меня лично так был мучителен предшествовавший период, что короткое время правления генерала Шиллинга, когда я снова стал просто и скоро добывать нужные для дела средства, казалось мне сравнительно счастливым временем.

И мне стало до очевидности ясно, какое громадное значение в период государственной разрухи имеет приближение власти к населению. В такие периоды самая плохая, но местная власть всегда будет лучше центральной, как всякий произвол лучше анархии.

Примечания

1. Таврическая губерния делилась на восемь уездов: северные материковые (Северная Таврия) — Днепровский, Мелитопольский и Бердянский — и южные крымские -Перекопский, Симферопольский, Евпаторийский, Ялтинский и Феодосийский. До 1917 г. Таврическая губерния вместе с Бессарабской, Херсонской и Екатеринославской губерниями входила в Новороссийский край (Новороссию).

2. При мажоритарной системе выборов в представительные органы власти принимаются в расчет только голоса избирателей, поданные за кандидата, получившего большинство голосов. Противоположная ей — система пропорционального представительства, при которой голосование производится по спискам (партии, блока партий и т. д.) и каждый список получает в представительном органе количество мест пропорционально числу поданных за него голосов избирателей.

3. Государственная стража была учреждена на территории ВСЮР в марте 1919 г. для выполнения функций общей полиции и жандармерии. Губернские управления Государственной стражи и их бригады, формировавшиеся из военнообязанных старших возрастов, подчинялись главноначальствующим губерний и одновременно начальнику Управления внутренних дел. На территории Таврии, занятой Русской армией генерала П.Н. Врангеля в апреле-ноябре 1920 г., Государственная стража подчинялась начальнику Гражданского управления, ведавшему внутренними делами. Уездные учреждения и части Государственной стражи подчинялись уездному начальнику и одновременно начальнику губернского управления Государственной стражи.

4. Одесским округом автор ошибочно называет Новороссийскую область; управление главноначальствующего Новороссийской области генерала Н.Н. Шиллинга находилось в Одессе, бывшей до 1917 г. отдельным градоначальством Херсонской губернии.

5. Генерал-лейтенант Шиллинг Николай Николаевич (1870-1946) — окончил Николаевский кадетский корпус и 1-е военное Павловское училище в 1889 г., откуда был выпущен подпоручиком в лейб-гвардии Измайловский полк. В сентябре 1909 г. был произведен в полковники, с февраля 1913 г. — командир 5-го Финляндского стрелкового полка. Участвовал в первой мировой войне; в мае 1915 г. был произведен в генерал-майоры, с марта 1916 г. — командир бригады 2-й Финляндской стрелковой дивизии, с июля 1916 г. — командир лейб-гвардии Измайловского полка, в 1917 г. был произведен в генерал-лейтенанты и назначен командиром 17-го армейского корпуса. С мая 1919 г. — командир 3-го армейского корпуса, с сентября 1919 г. по март 1920 г. — главно-начальствующий Новороссийской области и командующий войсками Новороссии и Крыма. С апреля 1920 г. состоял в резерве чинов при штабе главкома Русской армии генерала П.Н. Врангеля; не получив командной должности, выехал за границу. Жил в Праге, в мае 1945 г., при занятии Чехословакии частями Красной Армии, был найден контрразведкой "СМЕРШ", но репрессиям не подвергался.