Восстание капитана Орлова

Поздней осенью 1919 года Добровольческая армия¹ отступала на всех фронтах, переживая период полного разложения. Северные уезды Таврической губернии были во власти большевиков и их тогдашних союзников — махновцев. Генерал Слащов с небольшой армией защищал подступы к Крыму. Его войска проявляли невероятную стойкость и отвагу, но дух разложения коснулся и их. Все чаще и чаще слышались жалобы на них от населения Перекопского уезда. Казалось, что наступало начало конца. Все чувствовали, что только чудо может спасти южнорусскую государственность и ее армию от окончательной гибели. В сознании все более и более широких кругов возможность такого чуда связывалась с необходимостью перемены общей политики правительства и с перерождением духа армии.

Слухи ходили о подготовлявшемся в ставке государственном перевороте, и связывали их с почетной ссылкой генерала Врангеля в Севастополь.

Сознание необходимости коренных реформ в армии проникало и в ряды честного рядового офицерства, пережившего идеалистические настроения первых времен добровольческого движения.

С тех пор, как армия стала укомплектовываться офицерами и солдатами по мобилизации, дух самых отборных полков значительно изменился. На командные должности, которые прежде давались офицерам своих полков за военные доблести и заслуги, стали назначаться офицеры из других частей или даже совсем до тех пор не участвовавшие в гражданской войне в соответствии с некогда приобретенными чинами. Благодаря внедрению новых карьерных элементов в офицерской среде исчезала прежняя боевая спаянность, а появление в прежних добровольческих полках нижних чинов, насильно мобилизованных, нарушало спайку и среди солдат. Прежние товарищеские отношения, существовавшие между офицерами, исполнявшими обязанности рядовых, и нижними чинами, когда они служили добровольно, не могли сохраниться между добровольцами и мобилизованными, тем более, что офицеры, служившие рядовыми, получали офицерское жалованье и были, следовательно, на привилегированном положении. Не знаю, были ли узаконены должности денщиков, но многие офицеры обзаводились денщиками с соизволения ближайшего начальства. Это внутреннее разложение прежде сплоченных боевых частей сильно способствовало общей дезорганизации армии, не получавшей к тому же своевременно ни жалованья, ни обмундирования. Погоня за наживой и личным обогащением парализовали ее былой геройский дух.

В конце 1919 года я получил с фронта от своего сына, идейно пошедшего в армию, письмо, полное горечи и разочарования. <Не думай, папа, что мы когда-нибудь говорим о задачах и целях войны, о единой России и тому подобном. Мы здесь других слов, кроме "грабнул" и "спекульнул", не слышим...>

Вот в это время среди группы крымских офицеров возникла мысль о том, что спасение лишь в возвращении к традициям старого добровольчества. Они считали, что реорганизовать всю армию, затронутую гангреной разложения, уже невозможно, а потому решили исходатайствовать себе право приступить к формированию новых полков из добровольцев, принимая в эти полки офицеров и солдат с особым выбором. Предполагалось, что эти отборные войска выступят на фронт лишь после того, как будут в достаточной степени снабжены всем необходимым и будут служить как бы скелетом в рыхлом теле деморализованной армии, ее ударными частями, своей доблестью, стойкостью и честностью, показывая пример развращенным и вдохновляя слабых. Душою этой группы офицеров был капитан Орлов², бывший гимназист Симферопольской гимназии, участник мировой и гражданской войны, георгиевский кавалер, известный своей невероятной физической силой, храбростью и полной порядочностью.

Высшее начальство отнеслось сочувственно к мысли симферопольских офицеров, но почему-то во главе новых формирований был поставлен не капитан Орлов, а молодой флотский офицер герцог Лейхтенбергский³. Мне неизвестно, был ли этот весьма легкомысленный, как мне его характеризовали, молодой человек выдвинут на такую ответственную должность офицерами или был назначен свыше, но, насколько я понимаю, смысл его назначения заключался в том, чтобы его высоким происхождением поставить печать благонадежности на революционную, с точки зрения известной части офицерства, организацию.

Командиром первого формировавшегося в Симферополе добровольческого полка был назначен капитан Орлов.

С самого начала, как только Орлов приступил к составлению кадров своего полка, о нем стали ходить всевозможные и противоречивые слухи. С одной стороны, видимость ответственной роли, которую в этом деле должен был играть родственник Романовых, породила слухи о готовящемся монархическом перевороте, с другой стороны, левое по преимуществу офицерство, группировавшееся вокруг Орлова, возбуждало подозрение в том, что готовится переворот эсэровский.

Насколько были верны слухи о подготовлявшемся монархическом перевороте, я не знаю. У меня имеются лишь наблюдения, косвенно указывающие на то, что дым был не без огня. Что касается слухов об эсеровском перевороте, то для их возникновения были несомненные основания. Опять же мне неизвестно, имел ли Орлов или его штаб непосредственные сношения с местным эсеровским комитетом и действовал ли по его указаниям. Думаю, скорее, что нет. Знаю же я, что два или три офицера из штаба Орлова, называвшие себя эсерами, обращались в губернскую земскую управу через третьих лиц, желая вступить в переговоры по вопросу о поддержке со стороны общественных кругов замышлявшегося ими военного переворота.

Мы уклонились от этих переговоров, но я пригласил к себе капитана Орлова и поставил ему ребром вопрос по поводу ходивших о нем слухов. Он самым решительным образом заявил о полной своей лояльности по отношению к командованию армии, хотя с большой резкостью отзывался о господствовавших в ней порядках и нравах. Произвел он на меня впечатление человека, искренне угнетенного всем происходившим, но несколько легкомысленного и ограниченного — качества, особенно подчеркивавшиеся большой самоуверенностью и резкостью его суждений. От него же я узнал о тех задачах, которые ставили себе организаторы новых военных формирований, о которых я упоминал выше.

Однако не прошло и месяца после этого моего разговора с Орловым, как уже военный переворот, о котором ходили слухи, стал совершившимся фактом. Если не ошибаюсь, это было в первых числах января 1920 года⁴. Как обычно, утром я отправился в управу. Город был совершенно спокоен, и на улицах не было никаких признаков происшедшего события. Только в управе я узнал, что ночью капитан Орлов произвел "революцию", объявив себя начальником гарнизона всех симферопольских войск и комендантом города Симферополя. Весь гарнизон, как один человек, подчинился восставшему капитану.

На углах улиц расклеивались объявления о происшедшем перевороте и обращения к учреждениям с предложением продолжать обычные занятия, а к населению — с призывом соблюдать спокойствие. Объявления эти были подписаны капитаном Орловым и губернатором Татищевым. Комбинация двух подписей — легального губернатора и восставшего капитана — производила странное впечатление, особенно после того, как в городе стало известно, что губернатор находится под домашним арестом. Домашнему аресту подвергнут был также начальник гарнизона и случайно находившийся в городе начальник штаба генерала Слащова⁵.

Так поступали с военным и гражданским начальством честным. Начальство нечестное было посажено в тюрьму. Этой участи подвергся полицмейстер и начальник уголовно-политического розыска. Тут обнаружились такие дела нечестного начальства, что после подавления орловского бунта оно уже не могло вернуться к отправлению своих прежних обязанностей.

Узнав о случившемся, я отправился в штаб Орлова, в знакомую мне "Европейскую" гостиницу, чтобы уяснить себе положение. В штабе был полный порядок. По-видимому, военная дисциплина ничуть не пострадала от переворота. Все-таки сутолока была большая: поминутно являлись от различных частей за приказаниями, в приемной толпился всякий народ с жалобами, доносами, просьбами. Орлов, не привыкший еще к своему положению, принимал и выслушивал всех, авторитетно отдавая военные распоряжения и беспомощно путаясь в гражданских делах.

Обстановка была неподходящая для серьезного разговора. Я все-таки успел ему высказать недоумение по поводу его решимости произвести переворот в момент, когда большевики стояли у Перекопа и каждое замешательство в белых войсках грозило неминуемой гибелью фронта. Он ответил, что не намерен идти против Слащова, но восстал для того, чтобы поставить ему целый ряд ультиматумов, которые тот вынужден будет принять. В результате произойдет не крушение фронта, а его укрепление. Далее он сообщил, что герцог Лейхтенбергский уже выехал для переговоров в Джанкой, где помещался штаб Слащова.

Все это было маловразумительно. Я так и не понял смысла и целей орловского восстания.

На вечер было созвано экстренное заседание городской думы. Перед тем, как отправиться туда, я зашел к губернатору, сидевшему под домашним арестом. Застал его и всю его семью в полном недоумении от совершившегося. Меня расспрашивали, что я обо всем этом думаю, но я должен был сознаться, что сам ничего не понимаю. При мне к губернатору пришел офицер, близкий приятель герцога Лейхтенбергского, и принес только что выпущенную Орловым прокламацию.

— Ничего не понимаю, — говорил он, — я все время считал, что организация, во главе которой стоял Лейхтенбергский, монархическая. И вдруг черт знает что из этого вышло. Какая-то большевистская провокация.

И он показал нам воззвание, подписанное Орловым.

Воззвание, действительно, было составлено в самых демагогических тонах, и его содержание, которого теперь уже не помню, ничем не отличалось от стереотипных большевистских прокламаций. Для меня стало ясно, что вокруг Орлова одновременно плелись монархические и большевистские сети, но первые плелись по-детски, а вторые — планомерно и последовательно.

Взяв прокламацию, я отправился с ней к Орлову и с недоумением показал ее ему. Орлов стал уверять меня, что это подложный провокационный документ, напечатанный в какой-нибудь тайной большевистской типографии, о чем он уже оповестил население Симферополя в особом объявлении, расклеивающемся сейчас по улицам. По сконфуженному его лицу я, однако, сейчас же догадался, что он врет.

В действительности, как мне передавали офицеры его штаба, Орлов подмахнул подсунутую ему прокламацию, не прочтя ее, и спохватился лишь тогда, когда она получила уже широкое распространение в городе.

Отсюда нетрудно было сделать вывод, что в штабе Орлова большевики уже свили себе прочное гнездо.

Вечером собралась городская дума, взволнованная происшедшими событиями. Городской голова обратился к Орлову по телефону с просьбой прибыть на заседание и объяснить думе свои планы и намерения. Орлов отказался прийти за недосугом и прислал вместо себя какого-то юного офицерика, который сконфуженно лепетал что-то весьма путанное и несвязное. Дума, ничего не уяснив себе из ответов офицерика на целый ряд поставленных ему вопросов, поняла все-таки, что необходимо употребить все меры к мирному разрешению этого нелепого инцидента, который при неблагоприятных условиях может вызвать пагубную междоусобную войну, и на всякий случай избрала делегацию, поручив принять участие в посредничестве между Слащовым и Орловым. Ночью, после заседания, делегация отправилась в штаб Орлова.

Застали его в большом возбуждении: Слащов предложил ему немедленно сдаться, грозя в противном случае применением силы. Орлов храбрился, говорил, что не сдастся ни под каким видом, и если Слащов применит силу, то он сам силой заставит Слащова принять его условия... Однако все-таки согласился на наше посредничество и утром обещал дать нам вагон для поездки в ставку генерала Слащова.

Получив это обещание, мы в самом смутном настроении разошлись по домам.

Однако Слащов действовал скорее и решительнее, чем предполагал Орлов. Оказалось, что, когда мы вели переговоры с Орловым, он уже приказал генералу Май-Маевскому, жившему в это время на покое в Севастополе, двинуться во главе небольшого эшелона войск на Симферополь, а сам с другим эшелоном стал грузиться в Джанкое.

Ночью Орлов узнал, что Май-Маевский приближается к Симферополю, и стал отдавать распоряжения о подготовке к бою.

Однако кавалерия, которой было отдано распоряжение идти навстречу Май-Маевскому, отказалась выступить. Другие части тоже одна за другой решительно отказались исполнять боевые приказания капитана Орлова. Симферопольский гарнизон, накануне еще единодушно примкнувший к восставшему Орлову, теперь столь же единодушно отказывал ему в повиновении...

Ни о каком сопротивлении подъезжавшим из Севастополя войскам не могло быть и речи.

Рано утром Орлов вызвал из казарм войска к своему штабу. Явились немногие. Он вышел из штаба в сопровождении группы приближенных офицеров, сел на лошадь и повел за собой присоединившихся к нему 200 или 300 человек по Алуштинскому шоссе из Симферополя.

Верстах в пятнадцати, в селе Саблах, Орлов остановился, очевидно, совершенно не зная, что делать.

Тем временем в Симферополь прибыли Слащов и Май-Маевский со своими эшелонами. Слащов сделал смотр накануне еще бунтовавшему симферопольскому гарнизону, а затем отправил небольшой отряд в Саблы, "чтобы захватить Орлова живым или мертвым".

Несколько дней подряд посылались такие отряды за "живым или мертвым" Орловым, и неизменно повторялась одна и та же история: отряды доходили до деревни Саблы, где встречали орловское войско, готовое к бою... Но ни та, ни другая сторона боя не открывала. Начинались переговоры, ничем не кончавшиеся, после чего приходилось отзывать посланный против Орлова отряд в Симферополь и заменять его другим, с которым повторялась та же история. Никакими силами нельзя было заставить людей, изнуренных гражданской войной, открыть гражданскую войну во второй степени.

Простояв несколько дней в Саблах и истощив свои продовольственные запасы, Орлов двинулся дальше на южный берег и, дойдя до Ялты, расположился в ней со своим отрядом.

Слащов, с своей стороны, понял, что преследование Орлова не дает результатов, внося лишь деморализацию в войска, а потому оставил его в покое и сам уехал на фронт. Это была, конечно, лучшая тактика, так как с "завоеванием" Ялты кончалось грозное восстание и началась "Вампука"⁶.

Но и "Вампуку" нужно же было как-то ликвидировать.

В это время приехал из Одессы генерал Шиллинг, и ему удалось путем телефонных сношений убедить Орлова капитулировать. Орлов согласился, оставаясь командиром своего полка, немедленно с ним выступить на фронт в полное распоряжение генерала Слащова.

Все вздохнули свободно, когда эта глупая история была наконец ликвидирована.

Увы, эпилог ее все-таки был трагический и кровавый...

Примерно через месяц мы опять услышали о новом бунте капитана Орлова. Почему произошел этот бунт, мне в точности неизвестно. По версии, исходившей из штаба Слащова, Орлов ослушался приказания о выводе своего полка из резерва на указанную ему позицию. Объяснялось это "трусостью", хотя храбрость капитана Орлова, доказанная во многих боях, была хорошо всем известна. Вероятно, были какие-нибудь другие причины бунта. Но бунт действительно произошел, и в один прекрасный день Орлов увел свой полк с фронта и направился с ним на Симферополь. В погоню за ним были посланы войска. Под Симферополем отряд Орлова после небольшого обстрела сдался, самому же капитану с двумя или тремя приближенными офицерами удалось бежать.

Слащов жестоко расправился с несколькими попавшими в плен офицерами из отряда Орлова. Приговоренные к смерти военно-полевым судом, они были положены в ряд, лицами вниз, на платформе станции Джанкой и расстреляны в затылок. Трупы их для острастки оставшихся в живых товарищей целый день лежали в рядах на платформе... В числе расстрелянных был один мой знакомый, сын старого служащего губернской земской управы, храбрый офицер и георгиевский кавалер. Отец его мне рассказал, что вся вина его заключалась в том, что перед бунтом он принял на себя обязанности казначея в отряде Орлова, своего гимназического товарища. За Орловым с фронта он не ушел, но так как Орлов захватил с собой все полковые суммы, то формальная ответственность легла на казначея, хотя фактически еще не вступившего в должность. Впрочем, офицер этот был виноват еще в том, что он был... еврей. Капитан Орлов скрылся.

Присоединился ли он в крымских горах к "зеленым", как некоторые утверждали, или переправился через Черное море в армию Кемаль-паши, о чем поговаривали, я тоже не знаю.

За границей я уже слышал, что после взятия Крыма большевиками капитан Орлов вышел из своего убежища и был расстрелян.

Примечания

1. В данном случае автор имеет в виду Вооруженные Силы на Юге России в целом.

2. Капитан Орлов Николай Иванович (?-1920) — родился в Симферополе, окончил гимназию в 1912 г., участвовал в первой мировой войне в рядах 60-го пехотного Замосцкого полка, был произведен в офицеры, в 1917 г. -штабс-капитан. С ноября 1918 г. формировал 1-й Симферопольский офицерский батальон, во главе которого в январе 1919 г. подавил большевистское восстание в каменоломнях в районе Евпатории, в дальнейшем командовал 1-м батальоном Симферопольского офицерского полка, входившего в состав 4-й пехотной дивизии. С декабря 1919 г. формировал в Симферополе "Особый отряд обороны Крыма", развернутый затем в 1-й Симферопольский добровольческий офицерский полк. После двух попыток вооруженного мятежа бежал в горы, где скрывался до занятия Крыма Красной Армией. В декабре 1920 г. явился в Симферополь в штаб 4-й армии с предложением сформировать отряд по борьбе с бандитизмом, был арестован и расстрелян.

3. Капитан 2-го ранга князь Романовский герцог Лейхтенбергский Сергей Георгиевич (1890 — после 1970) — пасынок великого князя Николая Николаевича, окончил 2-й Санкт-Петербургский кадетский корпус и Морской корпус в 1911 г., откуда был выпущен мичманом во 2-й Балтийский флотский экипаж. В 1912 г. был назначен флигель-адъютантом императора, в августе 1914 г. был произведен в лейтенанты. Участвовал в первой мировой войне на кораблях Черноморского флота. С марта 1919 г. служил на Черноморском флоте ВСЮР, был произведен в капитаны 2-го ранга. В июне 1920 г. был выслан генералом П.Н. Врангелем из Крыма в Европу. После второй мировой войны жил в Италии.

4. Мятеж 1-го Симферопольского добровольческого офицерского полка начался ночью 22 января (4 февраля) 1920 г.

5. Автор ошибается. Начальник штаба Крымского корпуса полковник Г.А. Дубяго во время мятежа находился на станции Джанкой, где размещался штаб корпуса. В Симферополе среди прочих был арестован прибывший из Одессы начальник штаба войск Новороссии и Крыма генерал-майор Чернавин Виктор Васильевич (1877-?).

6. "Вампука"- опера-пародия, была написана В.Г. Эренбургом и поставлена в 1908 г. в Санкт-Петербурге театром "Кривое зеркало", высмеивала нелепые условности и рутину оперных постановок. Название оперы стало нарицательным для обозначения пародийности действия.