Накануне катастрофы. Падение Перекопа

Заднепровская операция была последней операцией, предпринятой по инициативе главного командования.

С момента ее печального завершения инициатива окончательно переходит в руки противника, почти открыто стягивающего свои войска к границам Северной Таврии для решительного боя за обладание Крымом.

Разведывательные сводки каждый день приносят сведения о появлении у противника новых и новых резервов, переброшенных с польского фронта.

Сумерки сгущаются с каждым часом. Обстановка с каждым лишним днем становится все более и более серьезной.

Самим генералом Врангелем эта обстановка была обрисована в беседе с представителями крымской печати вечером 22 октября, то есть ровно за четыре дня до катастрофы. Воспроизводим ее от начала до конца дословно по газете "Военный голос" (от 23 октября, № 163), где в этот день напечатано:

«Главнокомандующий в беседе с представителями севастопольской печати по поводу последних событий на фронте сообщил следующее.

После заключения мира с Польшей большевики получили возможность все свои силы бросить на нас, и вот, как вы знаете, уже три месяца идет лозунг: "Все на Врангеля!"

Мне сообщен весьма интересный документ — интервью Ленина с каким-то бельгийцем по поводу нас, где он доказывает, что единственная опасность для Советской России — это наша сила, ибо русский народ может заразиться теми идеями, которые мы несем. Большевики стали сосредоточивать против нас свои отборные части: главным образом коммунистические полки, школы курсантов, латышские дивизии и конные части. Это сосредоточение было мною своевременно учтено, и сегодняшний переход наш в Крым для нас неожиданным не был. Об этом я предупредил и членов экономического совещания, бывших здесь, и Донской войсковой Круг во время моего посещения его в Евпатории.

Я решил прежде всего оказывать противнику сопротивление и удержать в своих руках Северную Таврию возможно дольше, нанося врагу короткие удары, однако не ввязываться в упорные бои, которые грозили бы поражением моей армии при том неравенстве сил, которое имелось.

Стратегический план большевиков, благодаря хорошо поставленной нами агентуре, был нам заранее известен. Он состоял в том, чтобы, наступая между Днепром и Азовским морем двумя армиями, 13-й и отчасти 9-й¹, охватывая левый фланг нашей северной группы 2-й конной армией, главной массой сил, а именно всей 6-й армией и Конной — Буденного, действуя со стороны Каховки, прорваться в тыл Русской армии, захватив перешейки, и отрезать ее от Крыма.

Я решил, с своей стороны, дать противнику стянуться возможно глубже от Днепра к перешейкам, не считаясь с тем, что временно наши армии могли оказаться отрезанными от своей базы, затем сосредоточить сильную ударную группу и обрушиться на прорвавшегося противника и прижать его к Сивашу. Такой маневр мог быть предпринят лишь войсками исключительной доблести и при уверенности, что, временно отрезанные от своей базы и, таким образом, не имея тыла, они не потеряют своей боеспособности.

17 октября, развивая чрезвычайно энергичное наступление 10-тысячная конница Буденного, подкрепленная двумя пехотными дивизиями, почти не встречая сопротивления, проникла глубоко в наш тыл и к вечеру вышла передовыми частями на линию железной дороги в районе станции Сальково. Здесь был противником захвачен случайно один подвижной наш состав и некоторые тыловые учреждения, случайно здесь находившиеся, а разъезды противника даже проникли на Чонгарский полуостров. Красные, видимо, считали свое дело выигранным, и во вчерашнем радио за подписью Троцкого объявляется о полном окружении Русской армии железным кольцом пяти красных армий и отдается приказание красной коннице преследовать остатки белогвардейских банд Врангеля, чтобы не дать им возможности сесть на французские корабли.

Между тем ночным переходом в ночь с 17-го на 18-е, заслонившись с севера конным Донским корпусом, удачно отбившим атаки 2-й конной армии, наша группа неожиданно подошла к расположившимся на ночлег в районе Салькова красным. При этом некоторые, наиболее отдаленные, наши пехотные части сделали в ночь до 40 верст. На рассвете 18-го мы, неожиданно развернувшись на высоте станции Рыково, атаковали красных, призвав их к Сивашу. Одновременно ударом с севера и северо-запада конница Буденного была разбита, и мы захватили 17 орудий, более 100 пулеметов и целиком уничтожили латышскую бригаду.

В то же самое время Донской конный корпус на севере разбил части 2-й конной армии и 13-й, захватив полностью три полка в плен и еще 2 орудия. Разбитая конница Буденного, отброшенная на запад, отошла на подходящую свою пехоту и до полудня 19-го не рисковала нас атаковать. После полудня 19-го противник атаковал нас по всему фронту с запада 1-й и 6-й армиями, с севера — 2-й конной и частями подходившей 13-й. В это время хватил мороз, доходивший до 16 градусов.

Так как большинство станций в боях разбиты и цистерны замерзли, паровозы потухли, эвакуация наша стала. Между тем еще не все санитарные поезда и часть грузов наших были вывезены. Ввиду этого я приказал частям держаться во что бы то ни стало до окончания эвакуации, несмотря на подавляющую численность противника и на то, что противник, соединившись с северной и западной группами, атаковал нас по всему фронту. Все попытки противника сбросить нас успехом не увенчались, и в течение всего дня 20-го эвакуация продолжалась, прикрываемая нашими частями. Лишь после того, когда последний поезд прошел через Сивашский мост, наши части отошли, после чего мосты были взорваны и войска стали занимать укрепленные позиции.

Из захваченных у пленных документов выясняется, что общая численность всех 5 армий, действовавших против нас, превышает 100 тысяч штыков и шашек, из коих конных в 3 группах более 25 тысяч. Из этих же документов устанавливается, что противник, особенно конница Буденного, понес в последних боях громадные потери, в частности в командном составе; ранено два начальника дивизий и два командира бригад; у нас, благодаря планомерному отходу и содействию тяжелой артиллерии наших броневых поездов, потери незначительны.

Таким образом, стратегический план красных, рассчитанный на овладение с налета укрепленной Крымской позицией, окружение и уничтожение наших армий, потерпел полную неудачу.

Нанося врагу ряд тактических поражений, наша армия, сохранив свою живую силу и моральный дух, отошла на укрепленные позиции. Здесь, одевшись и поставив в свои ряды пополнения из запасных частей, приведя в порядок материальную часть и отдохнувши после беспрерывных пятимесячных боев, мы будем ждать желанного часа, чтобы нанести врагу последний удар.

По единогласному свидетельству всех участников последних боев, начиная со старших начальников и до рядовых бойцов, красные части дерутся плохо, за исключением некоторых отборных частей, как, например, инструкторских школ.

Все пленные единогласно показывают, что внутреннее положение Совдепии отчаянное, всюду беспрерывно вспыхивают восстания, экономическое положение ужасно, в то же время украинская армия и русские части, объединившиеся после борьбы на польском фронте в 3-ю русскую армию, продолжают продвигаться на восток.

Противник, несомненно, в ближайшие дни попытается атаковать наши позиции; он встретит должный отпор. Все состоит в том, чтобы выиграть время.

Внутреннее разложение, необходимость оттянуть часть своих сил для борьбы с антибольшевистскими русскими силами, наступающими с запада, и для подавления очагов восстаний ослабит противника, находящегося против нас, и наша задача лишь в том, чтобы выдержать лишения, неизбежно связанные с пребыванием в осажденной крепости, и не упустить надлежащего момента для перехода от обороны в наступление.

Сейчас мы, после пятимесячной борьбы в Северной Таврии, вновь отошли в Крым. За то время сделано очень много; 5 красных армий оттянуто нами, и в поражении большевиков на польском фронте мы участвовали в той же мере, как и польские войска.

Запад, которому большевизм грозит в той же мере, как и нам, должен учесть ту роль, которую наша армия сыграла в победе Польши. Наша армия за эти пять месяцев увеличилась почти в три раза, пополнилась лошадьми, орудиями и пулеметами.

Значительное число запасов Северной Таврии использовано нами для обеспечения нашей базы -Крыма. Однако иллюзий себе делать нельзя. Нам временно предстоят тяжкие лишения, население должно делить эти лишения наравне с армией. Малодушию и ропоту нет места. Тем, кто не чувствует себя в силах делить с армией испытания, предоставляется свободный выезд из Крыма. Те, кто, укрываясь за спиной армии, не пожелают этим правом воспользоваться и будут мешать армии в выполнении ее долга, рассчитывать на снисхождение не должны — они будут беспощадно препровождаться через фронт наших войск.

Всех же честных сынов Родины я призываю к дружной работе и ни одной минуты не сомневаюсь в конечном торжестве нашего дела».

Для выслушивания этого сообщения представители всех крымских газет были приглашены в Большой дворец, как уже упоминалось, в 5 часов вечера 22 октября (старого стиля).

Одновременно за подписями начальника штаба генерала Шатилова, генерал-квартирмейстера генерала Коновалова и начальника оперативного отделения генерального штаба полковника Шкеленко было опубликовано следующее официальное сообщение штаба главнокомандующего:

"Ставка, 21 октября (3 ноября) 1920 г. № 662.
Заключив мир с Польшей и освободив тем свои войска, большевики сосредоточили против нас пять армий, расположив их в трех группах: у Каховки, Никополя и Пологи. К началу наступления общая численность их достигала свыше 100000 бойцов, из коих четверть составляла кавалерия.

Сковывая нашу армию с севера и северо-востока, красное командование решило главными силами обрушиться на наш левый фланг и бросить со стороны Каховки массу конницы в направлении на Громовку и Сальково, чтобы отрезать Русскую армию от перешейков, прижать ее к Азовскому морю и открыть себе свободный доступ в Крым.

Учтя создавшуюся обстановку, Русская армия произвела соответствующую перегруппировку. Главная конная масса противника — 1-я Конная армия с латышскими и другими пехотными частями численностью более 10 ООО сабель и 10 000 штыков — обрушилась из Каховского плацдарма на восток и юго-восток, направив до 6000 конницы на Сальково. Заслонившись с севера частью сил, мы сосредоточили ударную группу и, обрушившись на прорвавшуюся конницу красных, прижали ее к Сивашу. При этом славными частями генерала Кутепова уничтожены полностью два полка Латышской дивизии, захвачено 15 орудий и масса пулеметов, а донцами взято в плен 4 полка и захвачено 15 орудий, много оружия и пулеметов.

Однако подавляющее превосходство сил, в особенности конницы, подтянутых противником к ПОЛЮ сражения в количестве 25000 коней, в течение пяти дней атаковавших армию с трех сторон, заставило главнокомандующего принять решение отвести армию на заблаговременно укрепленную Сиваш-Перекопскую позицию, дающую все выгоды обороны. Непрерывные удары, наносимые нашей армией в истекших боях, сопровождавшиеся уничтожением значительной части прорвавшейся в наш тыл конницы Буденного, дали армии возможность почти без потерь отойти на укрепленную позицию.

Подлинное подписали: начальник штаба — генерального штаба генерал-лейтенант Шатилов, генерал-квартирмейстер генерального штаба генерал-майор Коновалов, начальник оперативного отделения генерального штаба полковник Шкеленко".

Эта историческая сводка была опубликована тоже 22 октября, то есть также всего за четыре дня до катастрофы.

В ночь же с 26-го на 27-е октября разыгрались уже события, не находящиеся ни в каком соответствии с высказанным в вышеприведенных документах, под которыми подписались, приняв на себя всю тяжесть ответственности пред историей, высшие руководители армии.

По немногим документам, относящимся к этому последнему молниеносному промежутку времени, картина рисуется следующим образом.

9 октября, то есть ровно через неделю по окончании Заднепровской операции, красные форсировали Днепр у деревни Нижний Рогачик и одновременно повели наступление с Каховского плацдарма.

Измученные части 2-го корпуса генерала Витковского, не успевшие еще оправиться после Заднепровской операции, с большими потерями отступили на юг к Перекопским позициям. Не выдержали у Рогачика и обескровленные беспрерывными в течение всего лета боями корниловцы. Несчастный живой "Тришкин кафтан", честно, из последних сил служивший до конца, окончательно лопнул. Фронт был прорван. Конные массы Буденного, не встречая почти никакого сопротивления, стремительно двинулись от Каховки на восток, имея целью перерезать железную дорогу на Крым и тем самым отрезать от перешейков 1-ю армию генерала Кутепова, все еще занимавшую район Акимовка — Мелитополь.

К утру 1 октября 1-я армия была отрезана от Крыма. Связь со ставкой прервалась.

Насколько это обстоятельство было действительно предусмотрено главным командованием, могли бы выяснить оперативные документы, большая часть которых была, к сожалению, брошена у одной из пристаней в Севастополе. Но, во всяком случае, заявление генерала Врангеля о том, что он решил "дать противнику стянуться возможно глубже от Днепра к перешейкам, не считаясь с тем, что временно наши армии могли оказаться отрезанными от базы", должно дополнить одним, имеющим свою историческую ныне ценность, обстоятельством.

В тот момент, когда маневр Буденного определился со всей своей неумолимой очевидностью, ставкой были вытребованы на фронт все остатки резервов из Крыма до не оправившихся еще после Кубани юнкеров включительно. А когда авангарды Буденного появились на Чонгарском полуострове и пред ставкой — был такой момент — встала леденящая возможность спасаться одной без всей остальной армии, тогда, в эти незабываемые минуты, с оперативного телеграфа поезда главнокомандующего в Джанкое понеслись телеграммы в Феодосию на имя генерала Фостикова².

Генералу Фостикову было поручено привести в боеспособный вид вывезенных с Кавказа восставших, "камышовых" и прочих кубанцев. В силу целого ряда обстоятельств (недостатка оружия, обмундирования и т. д.) дело подвигалось крайне туго. Немедленно по получении приказаний генерал Фостиков известил ставку, что он лишен возможности их выполнить, так как в его распоряжении нет сколько-нибудь значительных партий готовых людей. Из ставки было приказано посылать, не медля на минуты, в каком угодно количестве, хотя бы группами по сто человек и чуть ли даже не десятками. Из Феодосии телеграфировали, что люди не одеты, не обуты, не вооружены. В ответ было сказано, что все будет дано в пути. Кубанцы выехали.

Только нерешительность красного командования и блестящий маневр 3-й Донской дивизии, вышедшей в тыл красным, спасли на несколько дней армию.

Донцы вынудили противника оставить Геническ и Сальково, захватив трофеи и пленных (4 полка).

Дорога на юг войскам генерала Кутепова была вновь открыта. Потрясенные, обессиленные части, измученные морозами, загнавшие лошадей, стихийно хлынули за перешейки.

В ставке сделали в последний раз вид, что "никаких происшествий не случалось", и отдали директиву о переходе в наступление во фланг и в тыл красным частям, начинавшим атаки Перекопа. Директива, конечно, выполнена не была.

Главные силы армии 21 октября все уже были на юге от перешейков.

Вышеприведенное официальное сообщение штаба полагает, что силы эти отошли "почти без потерь".

Если признавать за потери только количество людей, выбывших из строя за смертью и по ранениям, то это заключение едва ли вызовет чьи-либо возражения, так как большая часть армии отступила из Северной Таврии, как только определился прорыв фронта³.

Но если принять при этом во внимание количество людей, потерявших веру в благополучный исход дела и дезертировавших из армии, если исключить весь небоеспособный по моральному своему состоянию элемент, то, пожалуй, трудно будет определить, существовала ли уже вообще тогда армия как таковая.

Да и что можно было требовать от людей, вынужденных держать винтовки голыми руками при 15-16 градусах мороза⁴, кутавшихся вместо полушубков в мешки, набитые соломой, растерявших сплошь и рядом во время отступления свои хозяйственные части и последние жалкие крохи того, что имели.

А "патриотическая" печать даже в эти страдные дни гоголем продолжала гулять по Крыму и на всех перекрестках трубила о бодром духе в армии и о всяческом благополучии. Ни разу за все лето, ни разу даже в эти дни не раздалось тех призывов к спасению армии и всего дела, какими были полны при аналогичных недавних обстоятельствах польские и советские газеты.

В лучшем случае дело ограничивалось трафаретными просьбами редакций к сердобольным людям о пожертвовании теплых вещей. Исключение составляло, пожалуй, симферопольское "Время" Б.А. Суворина, отважившееся сообщать о довольно часто получавших в редакции целых коллекциях писем от раздетых, замерзающих офицеров и солдат.

Как образец того розового настроения, в котором пребывала в эти дни печать, позволю себе воспроизвести целиком следующий очерк, озаглавленный... "Накануне победы" и напечатанный... 21 октября.

<Маленький Джанкой неузнаваем.

Как в памятные майские дни, на станции муравейник серых шинелей, комендант осаждается офицерами и солдатами, справляющимися о своих частях. В оперативном отделении штаба нервная, напряженная работа днем и ночью.

Назревают большие события. Слухи, ползущие с фронта, мало волнуют Джанкой. Настроение у всех бодрое и веселое, и даже штатские, эти постоянные паникеры, спокойно говорят:

— Генерал Врангель веселый ходит по перрону — значит, все хорошо.

Пока, по обстоятельствам военного времени, не приходится говорить о положении фронта, но причин радоваться за фронт много.

Я знаю, что слова эти вызовут сомнение у симферопольцев, питающихся, как и все тыловики, отбросами слухов и упаковывающих свои чемоданы при первом "неблагоприятном слухе", но здесь, где бьется сердце армии, радость эта ощущается и в бодрых, веселых лицах "штабных", и среди штатской публики — этого верного барометра успехов Русской армии.

Без сомнения, мы накануне победы, и победы еще невиданной, способной сразу перетянуть чашу весов на нашу сторону.

Сегодня ночью сюда прибыл генерал Слащов-Крымский. Бодрый, энергичный, как всегда.

Быстро ходит из угла в угол своего вагона, и, глядя на его высокую фигуру, мелькающую в окнах, офицеры говорят:

— Как лев мечется. Рад, что на фронт приехал.

Не ему же сидеть в такое время в тылу.

Сегодня же генерал принял меня.

— По стратегическим соображениям сказать о фронте ничего не могу. Только передайте одно в Симферополь, что волноваться за фронт нет ни малейшей причины. Все идет так, как должно. Завтра, вероятно, я буду иметь возможность беседовать подробнее.

В течение этих дней ожидается многое.

Возможно, что завтра симферопольцы будут обрадованы новой победой нашей героической армии>. ("Время", № 86 от 21 октября.)⁵

Жизнерадостный предсказатель "невиданных побед" не видал в Джанкое ничего, кроме "веселого генерала Врангеля", "бодрых веселых лиц штабных" и мечущегося "как лев" тоже бодрого и развеселого генерала Слащова.

Насколько соответствовала вся эта ура-глупость действительности, читатель может убедиться, сверив это описание с вышеотмеченным фактом экстренного вызова ставкой последних резервов, в том числе и кубанцев генерала Фостикова.

Никогда, разумеется, ставка не переживала более тяжелых дней, и с веселыми лицами могли ходить только некоторые корреспонденты, близкие по духу тому герою народной сказки, который танцевал вприсядку во время похорон.

А между тем при желании можно было заметить в эти дни в Джанкое и описать много поучительного, что могло бы еще, пожалуй (как знать), потрясти общество и даже вызвать взрыв того подъема, который в иных случаях рождается инстинктом самосохранения.

И если брать, например, день, которым датирована эта замечательная корреспонденция, то не стоило ли разве омрачить веселую "картинку Джанкоя" кошмарной сценой прихода в тот день санитарного поезда с... замерзшими трупами, остановившегося почти рядом с поездами ставки.

Окоченевшие в лишенных печей санитарных "теплушках" тела раненых были наглядным олицетворением всех преимуществ и плодов, какие могла и должна была дать в конечном своем итоге страусовая премудрость.

Среди свидетелей этого преступления был один из личных адъютантов генерала Врангеля, приглашенный к санитарному поезду.

Таковы были потери в людях.

Не менее серьезны были они и в материальной части. Говорить серьезно об успешном исходе эвакуации совершенно не приходится. В Мелитополе до самого последнего дня запрещено было произносить слово "эвакуация", и в штабе генерала Кутепова за несколько часов до ухода штаба с презрением говорили о "тыловых паникерах".

В результате, по официальному секретному донесению, при оставлении Северной Таврии нами было оставлено: 5 бронепоездов, несколько бронеплощадок, 18 исправных орудий (в Мелитополе), много орудий тяжелых и легких в других местах, около 100 вагонов со снарядами, 10 миллионов патронов, 25 паровозов, составы с продовольствием и интендантским имуществом, более 2000000 пудов хлеба и прочее.

Все это было, несомненно, результатом всего того же фатального патриотического оптимизма и упорного нежелания смотреть прямо в глаза действительности.

Паровозы для эвакуации Мелитополя мчались на север тогда, когда уже кавалерия Буденного подходила чуть ли не к самому полотну железной дороги.

Бросались имущество и грузы, заблаговременная эвакуация которых диктовалась, казалось, всей логикой вещей.

Брошенными миллионами пудов хлеба можно было бы прокормить население Крыма в течение всей зимней осады.

Что внушило ведомству Налбандова (торговли и промышленности) мысль держать его до последней минуты на территории явно угрожаемого района, так и осталось тайной.

Интересно отметить, что секретная сводка об упомянутых потерях, полученная 22 октября утром, не была сразу доложена генералу Врангелю. За обедом в этот день в Большом дворце главнокомандующий сообщил присутствовавшим о "благополучном" завершении эвакуации Мелитополя⁶. Все смущенно промолчали. Было совершенно непонятно, скрыта ли телеграмма от главнокомандующего или начальник штаба не успел доложить ее. Спустя три часа генерал Врангель сообщил то же и представителям печати.

При таких обстоятельствах совершился стоивший нам громадных жертв отход в Крым.

"Стратегический план красных, — как выразился в своем заявлении генерал Врангель, — рассчитанный на овладение с налета укрепленной Крымской позицией окружение и уничтожение наших армий", потерпел действительно "полную неудачу".

Но едва ли кто-нибудь станет оспаривать теперь, что более чем рискованное решение главного командования относительно выполнения задуманного маневра на просторе Северной Таврии не дало совершенно ожидавшихся результатов и даже, быть может, было одной из главных причин свершившейся трагедии.

21 октября замерзающая, полураздетая, деморализованная армия, закончив отход, заняла первую линию Сиваш-Перекопских позиций.

Большевики сейчас же начали предпринимать подготовительные работы для атаки перешейков. К Перекопу подвозились тяжелые орудия, произведена была необходимая перегруппировка. 1-я Конная армия Буденного, занявшая было Чонгарский полуостров, отошла на север, расположившись на линии Петровское — Отрада — Ново-Троицкое — Стокопани, а на ее место стали подводиться пешие части. Красное командование предприняло исследование дна Сивашей с целью форсирования их. Для этого, между прочим, к Сивашским озерам были подтянуты не то отколовшиеся, не то вошедшие в контакт с красными (осталось невыясненным) части "армии Махно"⁷.

В какой же, спрашивается теперь, степени надежны были укрепления, которые предстояло преодолеть противнику?

О состоянии Сивашских позиций уже упоминалось при описании осмотра их иностранными военными агентами. Они были вполне удовлетворительны и труднопреодолимы вследствие исключительно выгодного рельефа местности (ажурная сетка из озер и дефиле).

Что же представлял собою в боевом отношении Перекоп? Тот самый Перекоп, который был и неизбежно должен был стать ареной боев, имевших решить участь Крыма. Тот Перекоп, в укрепленности которого никто не сомневался и падение которого в промежуток трех дней поразило весь мир своей ошеломляющей неожиданностью.

Я думаю, что теперь настал час, когда об этой "укрепленности" можно и должно сказать всю правду. Должно хотя бы для того, чтобы положить предел тем нелепым и обидным толкам и представлениям, которые существуют на этот счет за границей.

То, что явилось полной неожиданностью для русского и иностранного общества, едва ли было неожиданным для того ограниченного круга лиц, которому давно были известно боевые качества Перекопских позиций.

Еще 13 июля 1920 года начальник Перекоп-Сивашского укрепленного района генерал Макеев в совершенно секретном обширном рапорте за № 4937 на имя начальника штаба главнокомандующего срочно докладывал: "Начинжтехо обещал единовременно 21 тысячу бревен, 25 200 досок и ежемесячно по 6550 бревен, по 8400 досок, по 25 740 жердей и по 169 тысяч кольев.

С мая до сего дня доставлено фактически 20 тысяч кольев, заготовленных еще строительством до начинжтехо, два вагона дров и 450 штук крокв⁸ для телеграфных столбов. В настоящее время работы по постройке Чонгарского моста, блиндажей, блокгаузов, землянок стоят за недостатком лесных материалов".

Этот рапорт, подводящий убийственный итог работам за целую, самую притом важную в отношении климатических возможностей, половину кампании, достаточно содержателен.

Не менее содержательны были и последующие донесения генерала Макеева.

В результате к моменту катастрофы укреплений, способных противостоять огню тяжелых, а в девяти из десяти случаев и легких батарей, не было.

Вместо обшитых, подготовленных для осенней слякоти и зимней стужи окопов были почти повсеместно традиционные российские канавы. Блиндажами (более чем сомнительного качества) блистал к началу осени (мне довелось быть на Перекопе в последний раз в сентябре месяце) чуть ли не один лишь Перекопский вал.

Железная дорога от Юшуни, бесконечно необходимая для подвоза к Перекопу снарядов и снабжения, не была к осени закончена даже в четвертой своей части, хотя была начата еще ранней весной и хотя надо было проложить всего 20 с лишком верст. Проложенные за это время несколько верст были непровозоспособны. Проселочные дороги на Перекопском перешейке при первых же осенних дождях покрывались непролазной грязью.

Долговременных артиллерийских укреплений на перешейке не было вовсе. Существовавшие полевые были весьма примитивны. Установка большей части артиллерии была рассчитана на последнюю минуту, так как свободных тяжелых орудий в запасе в Крыму не было, заграница их не присылала.

Можно с достаточной достоверностью утверждать, что первое место среди средств обороны Перекопского перешейка принадлежало проволоке.

При пересечении Перекопа с юга на север, от Юшуни до Перекопского вала, насчитывалось к началу осени всего 17 рядов проволочных заграждений.

Электрический ток, фугасы, якобы заложенные между ними, и т. п. — все это было лишь плодом досужей фантазии.

При мощности артиллерии противника и крайне слабом развитии всех прочих средств обороны этого было далеко не достаточно. Большинство окопов не было обеспечено проволокой с тыла, то есть на случай обхода.

Еще в мае месяце, до начала наступления, в момент весьма острого положения на Перекопе, английское командование в Константинополе обратилось к нашим представителям с недоуменным вопросом, почему проволока, предназначенная для укрепления позиций, привезена из Севастополя обратно в Константинополь и там распродается. Назначенное по приказанию помощника главнокомандующего генерала Шатилова расследование выяснило, что закупленная у союзников проволока находилась на пароходе Добровольного флота⁹ "Саратов", вышедшим из Одессы, простоявшим всю весну в Севастополе и получившим приказ идти, не выгружаясь, в Константинополь за срочным грузом. По приходе выяснилось, что все трюмы "Саратова" заполнены проволокой. Новый спешный груз грузить было некуда. И вот группа лиц при содействии нашего бывшего торгового агента в Константинополе профессора Пиленко была поставлена в необходимость, как докладывал впоследствии генерал Лукомский, продать означенную проволоку обратно иностранцам. Всем лицам, участвовавшим в этой неприятной операции, был объявлен в свое время выговор.

Итак, в отношении проволоки дело оставляло желать тоже многого.

Каким же образом, спросит читатель, держался Перекоп всю предыдущую зиму, когда не было и этих укреплений?

На этот вопрос можно было бы ответить вопросом:

— А каким образом держались отряды Чернецова в самом начале гражданской войны, каким образом держались те, кто вышел 9 февраля из Ростова, каким образом совершались "ледяные походы" и штурмы Ставрополя-Кавказского?..

Когда говорят, что Ставрополь был взят генералом Шкуро, у меня пред глазами знакомые поля и холмы, сплошь усеянные телами тех близких мне, кто стоял лишь на пороге жизни, кто хотел, горячо хотел верить в своих вождей, учиться у них любви к Родине, как учился еще вчера в стенах гимназии, в аудиториях университета. Правда, сейчас на окоченевших плечах этих погибших не студенческие наплечники, а погоны с большим или меньшим количеством звездочек или со скромными трехцветными жгутовыми кантами, но не погоны, а по-своему понятую любовь к Родине носили они в душе своей. Любовь, может быть, и ошибочную, может быть, больную (как предвидет суд истории), но любовь пламенную, искреннюю, чистую, которую они унесли с собой в могилу.

И кто спас Перекоп весной 1920 года — решить не так уж трудно, если вспомнить о бесчисленных могилах юношей-юнкеров, рассеянных по этому проклятому гиблому месту.

Для большей полноты и ради исторической справедливости можно еще добавить: этими юнкерами командовал генерал-майор Слащов, подвергавший несколько раз в то время свою жизнь опасности.

Такая постановка вопроса и ответа будет наиболее правильной, ибо в истории гражданской войны она вполне уместна.

К этому остается добавить еще одно: весной 1920 года большевики не могли сосредоточить против Перекопа и одной пятой, а то и десятой того количества артиллерии, которое они сосредоточили для прорыва одной Юшуньской линии (до 150 орудий).

Для того чтобы противостоять такому напору, надо было иметь свои крепостные артиллерийские укрепления, прочные обшитые окопы, а не "идеальный профиль"... канав, нужны были землянки, блиндажи, а не 450 штук каких-то, извините, крокв для телеграфных столбов, о которых сообщает генерал Макеев и которые удосужились доставить за пол-лета.

Все это не мешало "патриотической" ура-печати кричать до хрипоты о неприступности Перекопа.

За четыре дня до катастрофы Чебышев писал в "Великой России": "Не впадая в оптимизм, взвешивая совершенно спокойно создавшееся положение, мы легко можем представить, какую мощь сопротивления разовьет армия, тесно связанная в своих частях и прочно опирающаяся на укрепленные позиции. Можно быть уверенными, что мы не только отсидимся, но и создадим противнику достаточно беспокойное существование".

К тому, что сказано, остается добавить еще одно.

Во время одного из приездов полевой ставки в Севастополь мне пришлось на квартире В.М. Кашкарова, московского литератора-историка и славянофила, встретиться с профессором Дерюжинским, одним из видных сотрудников "Великой России", принимавшим участие также и в журналах, редактировавшихся В.М. Кашкаровым. Речь зашла об одной из последних статей Дерюжинского, где он указывал на формальное нарушение ялтинским сенатом своих прав, заключавшееся в том, что сенат распубликовал восторженный указ по поводу проведения земельной реформы и в этом указе допустил все-таки суждения и о самой реформе. По мнению Дерюжинского, это было недопустимо, и он с особенным удовольствием подчеркивал, что генерал Врангель препроводил номер газеты с его статьей Кривошеину, снабдив последнюю какой-то лестной пометкой.

Не выдержав, я осмелился заметить Дерюжинскому, что "Великая Россия", пользующаяся таким авторитетом во дворце, оказала бы большую услугу армии, генералу Врангелю и всему делу, если бы оставила в покое никчемный ялтинский сенат, а писала бы правду о нуждах фронта и о тех дефектах, которые рано или поздно приведут нас к гибели. Я указал тогда же Дерюжинскому, что политика казенного оптимизма, самообмана и самооколпачивания, проводимая с такой последовательностью "Великой Россией", — самое страшное преступление против Родины и что своей страусовой премудростью эта политика влечет ко дну и генерала Врангеля, и армию, и все дело. Во время разговора, принявшего очень нервный характер, я заметил Дерюжинскому, что на основании документов, о которых говорить я не имею права, катастрофа представляется мне неизбежной, если самообман будет продолжаться. Настаивая на раскрытии перед обществом всей правды о трагедии "Тришкина кафтана", об укреплениях и прочем, я сказал:

— Верьте, профессор, что через месяц-полтора все будет кончено...

— Все будет прекрасно... — отвечал Дерюжинский и несколько раз весьма недвусмысленно намекал на крайнюю мою... "революционность".

Весь разговор от начала до конца происходил в присутствии В.М. Кашкарова, пред которым мне пришлось, уходя, извиниться ввиду того, что столкновение имело место в его доме.

Отмечаю этот факт с единственной целью: писавшие в "Великой России" и т. д. знали об истинном положении вещей. Могли, конечно, при желании узнать много больше, если бы пожелали расстаться со своими удобными розовыми очками.

До каких пределов доходила эта страусова политика, читатель может убедиться из нескольких печатаемых ниже в качестве горьких анекдотов газетных вырезок.

Генерал Слащов в беседе с корреспондентом газеты "Время" (от 24 октября) заявил:

"Население полуострова может быть вполне спокойно. Армия наша настолько велика, что одной пятой ее состава хватило бы на защиту Крыма. Укрепления Сиваша и Перекопа настолько прочны, что у красного командования ни живой силы, ни технических средств преодоления не хватит... Войска всей красной Совдепии не страшны Крыму.

Замерзание Сиваша, которого, как я слышал, боится население, ни с какой стороны не может вредить обороне Крыма и лишь в крайнем случае вызовет увеличение численности войск на позициях за счет резервов. Но последние столь велики у нас, что армия вполне спокойно может отдохнуть за зиму и набраться новых сил".

Это заявление напечатано ровно за двое суток до прорыва Перекопа.

"Мы, во всяком случае, спокойно можем смотреть на свое будущее. Испытанная, закаленная в боях армия генерала Врангеля не знает поражения.

Стратегические таланты ее вождей вызывают изумление всей Европы. (!) В эти дни перестанем шептать пересохшими губами злые, пугающие слухи. Попробуем стать гражданами.

Клеймите позором этих людей с фантазией, помутившейся от страха, с осовелой, мертвой душой.

Россия будет жить.

А Крым — Арарат ее — стоит твердо и непоколебимо".

("Таврический голос", 21 октября).

<Красные в ближайшие дни попытаются штурмовать Перекопские позиции, чтобы поскорее добиться своей конечной цели.

С своей стороны, мы могли бы только порадоваться подобным попыткам красных. Пусть себе лезут и разбивают головы о перекопские твердыни. Перекопа им не видать, но чем больше при этом погибнет лучших красноармейских полков, тем скорее деморализация охватит остальную часть Красной Армии.

Для защиты Перекопских позиций наша армия даже слишком велика. Поэтому армия наша получит возможность отдохнуть после непрерывных тяжелых осенних боев, а также выполнит попутно и некоторые другие важные задачи по упорядочению тыла (ликвидации "зеленых" и т. д.).

Нет, большевизм падет, и ждать теперь этого счастливого дня долго не придется>. ("Вечернее слово", 22 октября).

"После заявления генерала Врангеля всякий червяк сомнения, у кого он был, должен окончательно рассеяться. (?)

Да, это верно, мы отошли к Перекопу. Но отошли в полном порядке, не оставив никаких трофеев неприятелю".

И дальше:

«Прочтите, однако, мою вчерашнюю статью "А что же дальше?", прочтите все вчерашние передовицы моих коллег в других севастопольских газетах, безотносительно их направления, и вы увидите полное тождество не только в конечных выводах, но и в самом логическом подходе к этим выводам.

И мне думается, что Троцкий со всей своей немецкой компанией отлично уже это понимает.

Недаром большевики так отчаянно и врут и ругаются в своих последних радио.

Что же, пусть себе утешаются на ругани. Эта извозчичья брань вышедших из себя от злобы шпионов, чувствующих, что их карта бита, производит прямо забавное впечатление» ("Вечернее слово", 23 октября).

Этих "забавных" выдержек хватило бы еще на несколько страниц. Однако довольно.

Как грустно, как тяжело и обидно читать их, когда вспоминаешь те пламенные, полные смертельной тревоги призывы, которыми были полны польские газеты в страдные дни для Польши. Мне пришлось недавно просматривать их в Варшаве. Ни тени лишних иллюзий, никакого самоутешения, ни одного слова лжи.

"Отечество на краю гибели! Родина погибает, все до одного на ее защиту!" — таковы были аршинные заголовки польских газет.

Спасительная правда была, впрочем, однажды сказана и в нашей печати устами только не журналистов, но самого генерала Врангеля:

Вот она:

"Два месяца (цензурой опущена строка) сосредоточивались все силы красных против Крыма, борющегося за идеалы культурного человечества.

Две недели, как Русская армия выдерживает удары в десять раз сильнейшего врага.

Раздетая, обмороженная, полубольная, она истекает кровью, отстаивая последнюю пядь родной земли.

Если не свершится чудо, то близок час, когда обезоруженная, совершенно обескровленная она будет раздавлена лавиной красной нечисти".

Раздетая... обмороженная... полубольная... обезоруженная... совершенно обескровленная ... в десять раз превосходящий враг ... Да ведь это правда! Значит, говорилась правда? — воскликнет, пожалуй, читатель. — И даже в печати?..

Да — говорилась, то есть да — была сказана. Да -в печати, но... увы, в Турции.

Эти дышащие святой правдой слова взяты из последней телеграммы — интервью В.Л. Бурцева, отправленной им из Крыма в константинопольскую "Presse du Soir", где появилась 18 ноября (нового стиля).

Своя доблестная печать была в это время уже... на кораблях.

Увы, у нас до того боялись "нытия" и "понижения настроений", что даже 31 октября в 3 часа дня ухитрялись (газета "Курьер" в Севастополе) выходить с аншлагом:

"Тревоги не должно быть места!"

Это ли не героизм? Это ли не патриотизм и не высшая гражданская добродетель?!

Под аккомпанемент этого бодрого тылового хора победных фанфар и литавров пробил полный безысходного трагизма 12-й час.

В ночь с 26-го на 27-е октября перекопские "твердыни" зашатались и спустя всего три дня рухнули окончательно.

События разыгрались с трагической быстротой, явив собою логическое и окончательное завершение страусовой политики.

"Совершенно деморализованные" красные части перешли дважды вброд при двухградусном морозе Сиваши и появились на Чувашском полуострове, угрожая флангу и тылу расположенных на Перекопе частей.

По произведенной накануне генералом Кутеповым перегруппировке, защита Чувашского полуострова была возложена на кубанцев генерала Фостикова (вместо 34-й дивизии, стоявшей там раньше). На тех самых кубанцев, которых ставка спешно потребовала из Феодосии, не считаясь ни с какими донесениями о полной их небоеспособности.

Это была раздетая, голодная, измученная скитанием по горам Черноморья масса в несколько тысяч человек, едва-едва дисциплинированных.

Отсутствие теплой одежды отозвалось самым печальным образом на их моральном состоянии.

В то время, когда на Севастопольском рейде появился, наконец, транспорт "Рион", доставивший из-за границы обмундирование, армия уже, увы, замерзала.

Офицеры и солдаты спасались только у костров и набивали соломой кули, чтобы хоть как-нибудь укрыться от холода. Опоздание обмундирования, за которое, если не ошибаюсь, было уплачено золотом еще покойным адмиралом Колчаком, имело фатальное значение, что было подчеркнуто и в одном из последних официальных сообщений ставки.

Кубанцы не выдержали и бросили оружие.

Лавина противника ринулась по двум направлениям: на Армянск, то есть в глубокий тыл, и, перейдя еще раз вброд Сиваш, по направлению главной оборонительной линии — в тыл защищавшей ее Дроздовской дивизии.

Здесь произошел предпоследний, небывало ожесточенный и кровопролитный бой. Дроздовцы и корниловцы, окруженные с севера и юга, вынуждены были пробивать себе дорогу в тыл по направлению к Юшуни.

Настали последние дни страшной и тяжелой агонии.

Примечания

1. Речь идет о 4-й армии Южного фронта, образованной 18 октября 1920 г. из правофланговых дивизий 13-й армии.

2. Генерал-лейтенант Фостиков Михаил Архипович (1886-1966) — казак станицы Баталпашинской Кубанской области, из семьи вахмистра, окончил Ставропольскую гимназию и Александровское военное училище в 1907 г. Участвовал в первой мировой войне в рядах 1-го Лабинского полка Кубанского казачьего войска на Кавказском фронте; в 1916 г. прошел ускоренный курс Николаевской военной академии, в 1917 г. — войсковой старшина. С лета 1918 г. командовал сформированным им 1-м Кубанским казачьим полком, был произведен в полковники, весной 1919 г. командовал бригадой 2-й Кубанской казачьей дивизии, с июля — начальник 2-й Кубанской казачьей дивизии, с декабря — начальник Кубанской конной бригады, был произведен в генерал-майоры. В феврале 1920 г. был ранен и эвакуирован в Баталпашинск. После установления Советской власти на Кубани скрывался в горных станицах, в мае возглавил повстанческий отряд, сформированный им из восставших кубанских казаков, в большинстве — помилованных бойцов бывшей Кубанской армии. В июле из нескольких отрядов сформировал "Армию возрождения России" (3-4 тысячи бойцов), во главе которой действовал в горных отделах Кубани. После поражений, понесенных от 9-й Кубанской армии, остатки "Армии возрождения России" (около 2 тысяч бойцов) пробились к Черноморскому побережью и 22-23 сентября (5-6 октября) были перевезены в Крым и влиты в Русскую армию генерала П.Н. Врангеля; М.А. Фостиков был произведен в генерал-лейтенанты и назначен командиром формирующегося Кубанского корпуса. В ноябре 1920 г. с остатками Русской армии эвакуировался из Крыма в Турцию, где в 1920-1921 гг. командовал Кубанским корпусом, в который были влиты остатки всех кубанских казачьих частей. С 1921 г. жил в Югославии; умер в Белграде.

3. Без потерь отступили в Крым главным образом тыловые части и учреждения. Действующая армия потеряла убитыми, ранеными, а большей частью пленными и перебежчиками около 20 тысяч бойцов — почти две трети пехоты и половину кавалерии.

4. Температура указана по спиртовому термометру Реомюра (1°R — 1,5°С; в данном случае — 22-24°С).

5. Статья напечатана в отсутствие редактора Б.А. Суворина, находившегося уже за границей. Чувство справедливости заставляет отметить это.

6. Записываю со слов лица, присутствовавшего обычно на обеде.

7. В соответствии с заключенным в начале октября 1920 г. соглашением между командованием Украинской повстанческой армии Н.И. Махно и РВС Южного фронта армия Н.И. Махно (около 7 тысяч бойцов), сохраняя внутреннюю автономию, была включена в состав Южного фронта. В Перекопско-Чонгарской операции Южного фронта принимал участие сводный отряд атамана С. Каретника (около 4 тысяч бойцов).

8. Кроква — деревянный брус, врывавшийся в землю в качестве опоры телеграфного столба.

9. "Добровольный флот" — российская государственная пароходная компания, в начале XX века осуществлявшая межконтинентальные торговые и пассажирские перевозки, главным образом из портов Одессы и Владивостока.