Стихотворения Ирины Николаевны Кнорринг (в замужестве Бек-Софиевой; 1906, с. Елшанка Самарской губ. — 1943, Париж) печатаются по машинописной рукописи Полного собрания стихотворений (далее — ПСС) в шести книгах, составленного Николаем Николаевичем Кноррингом (личный архив И.Ю. Софиева, г. Алма-Ата). Практически все тексты публикуются впервые (часть взята из редких газетных и журнальных публикаций; см. примечания). Биографию И.Н. Кнорринг см. в изд.: Русские писатели 20 века: Биографический словарь / Гл. ред. и сост. П.А. Николаев. — М., 2000. С. 347—348 (автор — С.И. Кормилов).
17 НОЯБРЯ 1919 ГОДА
Метель крутила мокрый снег,
Туман окутал цепь вагонов,
И жизнь свою без слов и стонов
Ломал упрямый человек.
Глядела ночь в пустые стекла,
В углу горели две свечи...
В короткий день вся жизнь поблекла,
Погасли яркие лучи.
Стучали ровные колеса,
Смеялся в окна темный час,
Сверкали жалостные слезы
Еще недавно ярких глаз.
Уж сердце вещее сжималось
Предчувствием ужасных дней,
Уже тревога поднималась
В дрожанье гаснущих свечей.
Когда же все на колком сене
Неловко жались на полу —
Впервые лет грядущих гений
Явился в сумрачном углу.
17/30 ноября 1923. Сфаят.1
РОЖДЕСТВО
Я помню,
Как в ночь летели звездные огни,
Как в ночь летели сдавленные стоны
И путали оснеженные дни
Тревожные сцепления вагонов.
Как страшен был заплеванный вокзал,
И целый день визжали паровозы,
И взрослый страх беспомощно качал
Мои, еще младенческие, грезы
Под шум колес.
Я помню,
Как отражались яркие огни
В зеркальной глади темного канала,
Как в душных трюмах увядали дни,
И как луна кровавая вставала
За темным силуэтом корабля.
Как становились вечностью минуты,
А в них одно желание: «Земля!»
Последнее от бака и до юта —
Земля... но чья?
Я помню,
Как билось пламя восковых свечей
У алтаря в холодном каземате;
И кровь в висках стучала горячей
В тот страшный год позора и проклятья;
Как дикий ветер в плаче изнемог,
И на дворе рыдали звуки горна,
И расплывались линии дорог
В холодной мгле бесформенной и черной,
И падал дождь...
24 декабря 1925. Париж.2
ПЕСНЯ
Дайте мне кинжал булатный,
Дайте латы, щит и шлем,
Я пойду на подвиг ратный,
Я пойду на счастье всем.
Темной ночью я весельем
Все доспехи разложу,
Заклинаньями и зельем
Свой кинжал заворожу.
Облачусь в мои доспехи,
Розу белую найду
И для брани, для потехи
В поле чистое пойду.
Мой противник статный воин
Будет мчаться впереди,
Будет грозен и спокоен
С алой розой на груди.
Он взмахнет своим кинжалом,
Я же миг не упущу,
Свой кинжал одним ударом
Прямо в грудь ему вонжу.
Жуткой кровью он зальется,
Пошатнется, упадет,
Больше сердце не забьется,
Больше зла не принесет.
Дайте мне кинжал булатный,
Дайте латы, щит и шлем,
Я пойду на подвиг ратный,
Я пойду на счастье всем.
25 декабря 1919. Ст. Кавказская.3
Ирина Кнорринг. Франция. Фото из альбома Ю.Б. Бек-Софиева. Личный архив И.Ю. Софиева (Алма-Ата). Публикуется впервые
* * *
Все бежим — и не убегаем,
Будто белка в колесе.
Отчего — и сама не знаю —
Вдруг мне вспомнилось Туапсе.
Вечер. Берег мокрый и низкий.
И в душе бессильная месть.
Миноносец из Новороссийска
Нам принес роковую весть.4
И ушли мы — но не укрылись,
И к концу четвертой весны —
В безнадежном тупом бессилье
Снова ждем могучей волны.
Среди белых шоссе Бизерты
Слишком тихих дней и не счесть.
Вдруг принес роковую весть
Из Парижа листок газеты...
30 мая 1924. Сфаят.5
ИЗГНАННИКИ
В нас нет стремленья, в нас нет желанья,
Мы только тени, в нас жизни нет.
Мы только думы, воспоминанья
Давно минувших счастливых лет.
К нам нет улыбки, к нам нет участья,
Одни страданья для нас даны.
Уж пережить мы не в силах счастья,
Для новой жизни мы не нужны.
У нас нет жизни — она увяла,
У нас нет мысли в немых сердцах.
Душа стремиться и жить устала —
Мы только призрак, мы только прах!
22 января 1920. Туапсе.6
* * *
Там, у моря, моря дальнего,
За горой, горой высокою,
Там у терема хрустального,
За большой рекой глубокою,
Где цветут леса заветные,
Где долины изумрудные,
Там, где птицы разноцветные,
Распевают песни чудные,
Где плывет луна открытая
В темном море отражается, —
Там душа моя забытая
На просторе утешается.
Говорит с волной певучею,
С ветерком перекликается
Горько плачет с черной тучею,
С ясным солнцем улыбается.
30 января 1920. Туапсе.7
* * *
Хвала тебе, о смерть всесильная,
С твоим сражающим мечом.
Хвала тебе, печаль могильная,
Над роковым моим концом.
Как в темном небе ночью звездною
Звезда, померкнув, упадет,
Так в ночь осеннюю, морозною
Душа от мира отойдет...
И чьи моленья, чьи страдания
Услышит небо в тьме ночной,
Чьи слезы чисты, как мечтания,
Падут на камень гробовой?
Возьми меня, о смерть всесильная,
К твоим сынам, к твоим рабам,
В твои дворцы, дворцы могильные,
Возьми меня в твой вечный храм!
29 февраля 1920. Туапсе.8
* * *
Напрасно ты ждешь его ночью глухой,
Напрасно томишься в полуденный зной,
Напрасно ты слезы холодные льешь,
Зовешь его, плачешь и снова зовешь.
Где ветер гуляет на поле глухом,
В далеком краю, за высоким холмом
Лежит он в крови, одинок, недвижим
И воронов стая кружится над ним,
Из раны сочится холодная кровь,
Как в сердце твоем молодая любовь.
Над ним шелестит серебристый ковыль
И ветер наносит горячую пыль.
Напрасно томишься в светлице своей
И ждешь его с диких, безлюдных степей.
Не скоро осушишь ты слезы о нем,
Как свежие раны на сердце твоем.
1 марта 1920. Туапсе?
* * *
Бесконечная ровная даль.
Блеск луны над дрожащей листвою,
И широкого озера сталь,
И камыш над прозрачной водою.
Белых лилий уснули цветы,
Освещенные бледной луною,
И дрожат на деревьях листы,
И молчат берега над водою.
Догорали костры рыбаков,
Лай собак замирал в отдаленье,
Меркли звезды в дыму облаков,
Все молчало в холодном забвенье.
Вдоль у берега лодка скользит,
Всплески весел покой нарушают,
Чья-то песня тоскливо звучит
И в глухих камышах замирает.
Чье-то сердце объято тоской
В эту ночь безутешно рыдает,
А над озером дремлет покой
И туман берега одевает.
Беспредельная, милая даль,
Блеск луны над увядшей листвою,
И заросшего озера сталь
И о прошлом немая печаль,
Что прошло быстрокрылой мечтою.
98 мая 1920. Симферополь.10
ПЕСНЯ УЗНИКА
Завтра казнь. Так просто и бесстрастно
В мир иной душа перелетит.
Та же жизнь немая безучастно
На земле по-прежнему шумит.
То же встанет солнце золотое
И осветит мой родимый край.
О, прощай все милое, родное,
Жизнь моя разгульная, прощай!
И не верится, что на заре унылой
Страшный миг несмело подойдет...
О, скорей бы смерть! Ждать нету силы.
Жить нельзя, так что же смерть нейдет!
1 сентября 1920. Симферополь.11
* * *
Здесь всё мертво: и гор вершины,
И солнцем выжженная степь,
И сон увянувшей долины,
И дней невидимая цепь.
Всё чуждо здесь: и волны моря,
И полукруг туманных гор...
Ничто, ничто не тешит взор,
Ничто уж не развеет горя...
Я знаю, в блеске красоты,
В тени унылого изгнанья
Переживут меня мечты
Давно разбитого желанья.
И эта степь в тоске унылой
Мне будет мрачною могилой.
25 октября 1920. Севастополь.12
КОРАБЛЬ
Посвящается русскому флоту
Плавно качаясь на гребне бесцветных валов,
Старый корабль отходил от родных берегов.
Ярко сверкала на солнце холодная сталь,
Медленно, важно он шел в бесконечную даль,
Но не для битвы, для славных, могучих побед,
В дикое море бесшумно пускался он, — нет!
Сила иная, не слава, — позор и печаль
Гнали его в неизвестную чуждую даль.
Вслед раздавались проклятья и крики врагов,
Спереди — небо, да серые гребни валов...
Слезы, рыданье и стоны звучали на нем;
Правил им ужас и вел его горьким путем.
В омут чужих, неприветливых, сумрачных волн
Робко вошел он, унынья гнетущего полн.
Встал, опустел, в молчаливой тоске одичал,
Флаг опустил, почернел и навек замолчал.
Страшной могильной окутался он тишиной.
Спит непробудно над мутной морского волной.
Только порой, когда шумно ликует земля,
Волны лениво ласкают борта корабля...
Много и битв, и лишений он гордо терпел,
Лишь роковой неудачи снести не сумел.
Знать, его старое сердце страданьем полно,
В мертвой печали навеки разбито оно.
22 июня 1921. Бизерта.13
* * *
Нам не радуга в небе сияла
В тот седой, обезумевший день —
Нас дождливая муть провожала
И чертила круги на воде.
И когда потекли над волнами
Чем-то близкие сердцу места —
В этот час не звучало над нами
Легендарное имя Христа.
Но с тех пор суеверно храним мы
Всю тоску этих призрачных дней —
Очертания смутного Крыма,
Силуэты ночных кораблей.
14 января 1935. Париж.14
* * *
Стучались волны в корабли глухие,
Впивались в ночь молящие глаза.
Вы помните — шесть лет тому назад
Мы отошли от берегов России.
Я все могу забыть: и боль стыда,
И эти годы темных бездорожий,
Но страшных слов: «Да потопи их, Боже!»
Я в жизни не забуду никогда.
12 ноября 1926. Париж.15
Ирина Кнорринг и Юрий Бек-Софиев на кушетке в кабинете. Фото из альбома Ю.Б. Бек-Софиева. Личный архив И.Ю. Софиева. Публикуется впервые
* * *
...Брожу по палубе пустынной,
Гляжу в неведомую даль,
Где небо серое, как сталь,
И вьются чайки цепью длинной.
Передо мною сквозь туман,
Как серый призрак, как обман,
Видны строенья Цареграда,
Над бездной вод, в кругу холмов,
Мечетей, башней и дворцов
Теснятся мрачные громады...
А там, за бледной синей далью,
Чуть отуманенной печалью,
За цепью облаков седых,
Где чайка серая кружится,
В глухом тумане волн морских
Мое грядущее таится...
17 ноября 1920. Константинополь.16
БАЛЛАДА О ДВАДЦАТОМ ГОДЕ
Стучали колеса...
«Мы там... мы тут»...
Прицепят ли, бросят?
Куда везут?
Тяжелые вещи
В темных углах...
На холод зловещий
Судьба взяла.
Тела вповалку
На чемоданах...
И не было жалко,
И не было странно.
Как омут бездонный —
Зданье вокзала,
Когда по перрону
Толпа бежала.
В парадных залах
Валялись солдаты...
Со стен вокзала
Дразнили плакаты...
На сердце стоны:
Возьмут? Прицепят!..
Вагоны, вагоны —
Красные цепи.
Глухие зарницы
Тревожных боев.
Тифозные лица
Красных гробов.
Свистки паровозов,
Грязь на путях.
Берут, увозят —
Кого хотят.
Куда-то увозят
Танки и пушки...
Кругом паровозы,
Теплушки, теплушки.
Широкие двери
Вдоль красной стены.
Не люди, а звери
Там спасены.
Тревожные вести
Издалека.
Безумие мести
В сжатых руках.
Лишь тихие стоны,
Лишь взгляд несмелый,
Когда за вагоном
Толпа ревела.
Сжимала сильнее
На шее крестик.
О, только б скорее,
О, только б вместе!
Вдали канонада.
Догонят? Да?
Не надо, не надо!
О, никогда!
Прощальная ласка
Веселого детства —
Весь ужас Батайска,
Безумие бегства.
II
Как на острове нелюдимом,
Жили в маленьком Туапсе.
Корабли проходили мимо,
Тайной гор дразнили шоссе.
Пулемет стоял на вокзале...
Было душно от злой тоски.
Хлеб по карточкам выдавали
Кукурузной желтой муки.
Истомившись в тихой неволе,
Ждали — вот разразится гроза.
Крест зеленый на красном поле
Украшал пустынный вокзал.
Было жутко и было странно
С наступленьем холодной тьмы.
Провозили гроб деревянный
Мимо окон, где жили мы.
По-весеннему грело солнце,
Теплый день наступал не раз.
Приходили два миноносца
И зачем-то стреляли в нас.
Были тихи тревожные ночи,
Чутко слушаешь, а не спишь.
Лишь единственный поезд в Сочи
Резким свистом прорезывал тишь.
И грозила кровавой расплатой
Всем, уставшим за тихий день,
Дерзко-пьяная речь солдата
В шапке, сдвинутой набекрень.
III
Тянулись с Дона обозы,
И не было им конца.
Звучали чьи-то угрозы
У белого крыльца.
Стучали, стонали, скрипели
Колеса пыльных телег.
Тревожные две недели
Решили новый побег.
Волнуясь, чего-то ждали,
И скоро устали ждать.
Куда-то еще бежали
В морскую, мутную гладь.
И будто бы гул далекий,
Прорезав ночную мглу,
Тоской звучали упреки
Оставшихся на молу.
IV
Ползли к высокому молу
Тяжелые корабли.
Пронизывал резкий холод
И ветер мирной земли.
Дождливо хмурилось небо,
Тревожны лица людей.
Бродили, искали хлеба
Вдаль керченских площадей.
Был вечер суров и долог
Для мартовских вечеров.
Блестели дула винтовок
На пьяном огне костров.
Сирена тревожно и резко
Вдали начинала выть.
Казаки в длинных черкесках
Грозили что-то громить.
И было на пристани тесно
От душных, скорченных тел.
Из черной, ревущей бездны
Красный маяк блестел.
V
Нет, не победа и не слава
Сияла на пути...
В броню закованный дредноут
Нас жадно поглотил.
И люди шли.
Их было много,
Ползли издалека.
И к ночи ширилась тревога
И ширилась тоска.
Открылись сумрачные люки,
Как будто в глубь могил.
Дрожа, не находили руки
Канатов и перил.
Пугливо озирались в трюмах
Зрачки незрячих глаз.
Спустилась ночь, страшна, угрюма,
Такая — в первый раз.
Раздался взрыв: тяжелый, смелый.
Взорвался и упал.
На темном берегу чернела
Ревущая толпа.
Все были, как в чаду угара,
Стоял над бухтой стон.
Кровавым заревом пожара
Был город озарен.
Был жалок взгляд непониманья,
Стучала кровь сильней.
Несвязно что-то о восстанье
Твердили в стороне.
Одно хотелось: поскорее
И нам уйти туда,
Куда ушли, во мгле чернея,
Военные суда.
И мы ушли.
И было страшно
Среди ревущей тьмы.
Три ночи над четвертой башней,
Как псы, ютились мы.
А после в кубрик опускались
Отвесным трапом вниз,
Где крики женщин раздавались
И визг детей и крыс.
Там часто возникали споры:
Что — вечер или день?
И поглощали коридоры
Испуганную тень.
Впотьмах ощупывали руки
И звякали шаги.
Открытые зияли люки
У дрогнувшей ноги.
Зияли жутко, словно бездны
Неистовой судьбы.
И неизбежно трап отвесный
Вел в душные гробы.
Всё было точно бред: просторы
Чужих морей и стран,
И очертания Босфора
Сквозь утренний туман.
По вечерам — напевы горна,
Торжественный обряд.
И взгляд без слов: уже покорный,
Недумающий взгляд.
И спящие вповалку люди,
И черная вода.
И дула боевых орудий,
Умолкших навсегда.
10 июня 1924. Сфаят.17
* * *
Темна твоя дорога, странник,
Полынью пахнет хлеб чужой.
Анна Ахматова
Я девочкой уехала оттуда,
Нас жадно взяли трюмы корабля,
И мы ушли — предатели-Иуды —
И прокляла нас темная земля.
Мы здесь всё те же. Свято чтим обряды,
Бал задаем шестого ноября.
Перед постом — блины, на праздниках — парады
«За родину, за веру, за царя».
И пьяные от слов и жадные без меры,
Мы потеряли счет тоскливых лет,
Где ни царя, ни родины, ни веры,
Ни даже смысла в этой жизни нет.
Еще звенят беспомощные речи,
Блестят под солнцем Африки штыки,
Как будто бы под марш победный легче
Рассеять боль непрошеной тоски.
Мы верим, ничего не замечая,
В свои мечты. И если я вернусь
Опять туда — не прежняя, чужая, —
И снова к желтой двери постучусь, —
О, сколько их, разбитых, опаленных,
Мне бросят горький и жестокий взгляд, —
За много лет, бесцельно проведенных,
За жалкие беспомощные стоны,
За шепоты у маленькой иконы,
За тонкие, блестящие погоны,
За яркие цветы на пестрых склонах,
За дерзкие улыбки глаз зеленых,
За белые дороги, за Сфаят.
И больно вспоминая марш победный,
Я поклонюсь вчерашнему врагу,
И если он мне бросит грошик медный —
Я этот грош до гроба сберегу.
7 мая 1924. Сфаят.18
