Мускат белый Красного Камня

I

Этой зимою в Ялте покончил с собой известный ученый. Он был биологом, виноградным селекционером, в молодости героем войны. Заведующие жизнью города распорядились схоронить его так, будто церковные правила насчет самоубийц действуют и ныне: быстро, без гражданской панихиды, без некролога в газете. Хоронили знаменитого человека, а так, словно зарывали преступника, которому только неизбывный гуманизм руководства позволил лечь в землю рядом с хорошими людьми.

До сих пор на имя профессора идут рефераты и приглашения: мир биологии числит его в живых.

Без него мне в Ялте стало пустынно.

Лет пятнадцать, не меньше, я знал, где любым утром ровно в шесть увидеть его. На прибрежной гальке под двумя склоненными к морю соснами, чуть правее чеховской Ореанды. Мог грохотать норд-ост, звоня фонарями набережной, мог тянуть с белой Яйлы острый крымский морозец — маленький седой атлет совершал с азартом и упоением сумму своих упражнений, потом раздевался и плавал.

После фронта он страдал жестоким радикулитом. Позднее студенчество наградило его болезнью желудка. Коврик на гальке, голод и воля исцелили его. Он был трудоголиком, не уходил в отпуск, словно боясь, что отнимут работу, и в здоровье, безотказности тела видел единственный способ продлить срок сотрудничества смертного селекционера с вечной природой, не по задачам краткий срок. Ученикам прощал всё, кроме бюллетеней. Что это за биолог, если не умеет держать в порядке ту кроху жизни, которою владеет лично, — собственный организм?

Дома, у моря, основал шутливое и взаимно ласковое общество «Бизон»: «Бег — источник здоровья, отличного настроения». Воля его была непоказной, натура — деликатной.

Его однополчанин, долголетний директор Театра имени Чехова Виктор Степанович Краюхин вспоминает, что на Висле и Одере трех офицеров их танкового полка звали «старосветскими помещиками»: те не признавали спиртного, не употребляли бранных слов и целомудренно вели себя с женщинами. Тон в «старосветской» троице задавал начальник радиосвязи полка, тогда двадцатипятилетний Павел Яковлевич. Впрочем, когда ранили в пах связистку, и она, стыдясь солдат, не давала оказать помощь, именно капитан из «помещиков» быстро сорвал с нее юбку, перевязал, мигом отправил в санбат. Радистка осталась жить.

Только один шрам я знал у Павла Яковлевича — глубокий след на правой ладони. И то, оказалось, война ни при чем, просто уже профессором, вырывая нож у бандита, порезался.

Воевал он, рассказывал приезжавший генерал, добросовестно, его брезентовый фургон с антенной обычно пылил среди танков прорыва. Студенческий билет и зачетка Павла Яковлевича сгорели в подбитой машине. В числе наград у него был редкий в войну орден Богдана Хмельницкого. Полк принадлежал резерву Главного командования, им ломали оборону. Из четырехсот ушедших вместе с ним краснодарских студентов вернулись продолжить учебу четверо.

Его деликатность была такой, что за многие годы директорства в институте «Магарач» — институте всесоюзном, многолюдном и малоквартирном — он не вызвал ни одной жалобы, хотя южане обыкновенно писать горазды и жалобы посылают иной раз даже впрок. Не умея отказывать в приеме, он для работы над своей докторской удалялся на скалу Диву. Она в море у Симеиза, требует известных спортивных навыков, и в прибой докторант вообще оставался недосягаем.

За рубеж он ездил довольно часто, а привез кроме книг по ампелографии, то есть виноградной науке, только панцирь. Рыцарский панцирь откуда-то с Пиренеев, небольшой, как бы детский, очень им дорожил. Крестьянский сын, украинец, он носил казацкую фамилию — то прозвище, каким наградили при вступлении в Сечь его предка. Обычай известный: прошлое перечеркивалось, из беглых Иваненок, Антонюков и Паламарчуков появлялись Иван Серко (Волк), Антон Головатый и какие-нибудь Довгочхун и Бульба. Прадед Павла Яковлевича — в зимний, должно быть, день — стал Голодригой. Потом в дипломах университетов Европы это имя — Paulus Jacobi f. Golodriga, doctor honoris causa, утратило славянскую насмешливую суть и стало, напротив, синонимом устойчивости, внутреннего сопротивления. «Голодрига» воспринималось как «иммунитет».

Познакомились мы в трагическую для крымского винограда пору. В суматохе превращения Тавриды в Шампань (или лозунг такой касался только Кубани?), в сутолоке посадок по встречному плану и сверх него заполошно тащили на полуостров лозы откуда только можно, нарушали правила карантина дико — и занесли филлоксеру.

Эта корневая тля — чума виноградников Старого Света. Родина ее — Винланд, тот северо-восток Америки, который и открыли викинги, опередив Колумба. Тля дырявит корни, заражает их, и куст гибнет. Вообще-то из Винланда все три виноградных зла: безумно плодучая подземная тля и грибковые болезни — мильдью и оидиум. Если бы эти беды действовали на виноград раньше, он бы не смог пройти с человеком все цивилизации (Шумер, Египет, Элладу, Рим), история была бы иною.

Пароходное движение между Старым и Новым Светом открыло ящик Пандоры. Филлоксера пошла истреблять заветные лозы Прованса, Бордо, Рейна, Апеннин, Пиренеев — в прошлом веке было уничтожено 6 миллионов гектаров мускатов, рислингов, токаев, и экономика многих стран стала на грань катастрофы. Миллионы виноградарей оказались нищими. Заболевшие кусты затапливали водою, жгли огнем, рубили топорами — всё впустую, чума победно шла всё глубже, пересекла Дунай, достигла нашей Бессарабии...

От мильдью нашли средство — бордоскую жидкость. Оидиум боится серы. Филлоксера — ничего! Тогда-то, век с небольшим назад, была положена в банк премия Международной организации виноградарства, громадная для XIX века сумма, — награда тому, кто найдет способ одолеть филлоксеру, не уничтожая виноградного куста.

Человечество, как чаще всего и бывает, обошлось паллиативом: и куст не рубить, и тлю не казнить, а взять курс прививок. Использовать иммунитет лоз Винланда, проживших с подлой тлей достаточное для контрмер время. Корень от американского дикого упрямца, верх — благородные сорта, ведущие род от фараоновых и дионисовых лоз. Прививки — дело дорогое, ненадежное, но с годами к ним привыкли, с налогом таким смирились, и теперешние, как медальные, с номером на каждой бутылке, так и совсем простецкие, дешевле минеральной воды, вина Западной Европы (плюс Северная Африка) есть продукция привитой культуры. Стало обыденным, что каждый куст — кентавр, спайка разных природ. Просто так срезать здоровый чубук, воткнуть его зимой в землю и через три года владеть взрослым кустом уже нельзя. При Аргишти, Александре Македонском, атамане Платове, даже при моем отце, агрономе-плановике винкомбината «Массандра», вполне было можно, а теперь — увы. Да чего вдаль — день своего двадцатилетия я, не забуду, отмечал перевыполнением норм на зеленых отводках (остро нужны были целые брюки), а для отводки довольно было выбить в каменистом грунте метровую ямку, постелить живую лозу и прикопать ее, подставив зеленую макушку солнцу. На пустующем месте возникал куст, ничем не уступавший родительскому! Теперь так нельзя: почва пронизана филлоксерой.

До конца шестидесятых годов доживаемого нами века Крым оставался островом здоровья. Об этом стоит вспомнить потому, что теперь лучше видно: филлоксеру не пустили сюда ни при царе, когда морская граница была, по сути, открыта, и молодой Волошин мог, не спросив даже матери, сходить на фелюге в Синоп; ни при Врангеле, когда корабли Антанты сновали между Марселем и Севастополем. Даже оккупация Крыма румынскими тележными режиментами тли не занесла! А вот вроде бы мирной поры «предкризисных явлений», бесшабашных починов, взаимного прощения чиновного Таврида — нет! — не выдержала.

Первые вспышки болезни, по обычаю тех лет, засекретили. Колхозы степной полосы, и в первую очередь знаменитая «Дружба народов», накопившая на винограде и вине 120 миллионов, какие до сих пор истратить так и не может, стали просто убегать от филлоксеры, перенося плантации с места на место, благо «степь да степь кругом». Но и эти «кошки-мышки» скоро кончились, стало некуда бегать, а главное — тля оказалась готовой проникнуть за цепь гор, на заповедный Южный берег.

Павел Яковлевич Голодрига, тогда директор Всесоюзного НИИ виноградарства и виноделия «Магарач», отвечал как начальник научного штаба за громадные — в 12 раз больше предвоенных! — плантации Крыма, за драгоценный генофонд. Да за будущее всего Причерноморья, если чуть потрещать словами! Меры карантина наконец-то были приняты, но что они значили в регионе туристском, кедовом, машинном, что они для тли, одна из форм которой летает!

Мы в семье сделали обычаем встречать Новый год в Крыму, взяли за правило ходить Южным берегом. При Павле Яковлевиче время-пространство испытывало эйнштейновские перемены: что с детства требовало полуторки ГАЗ-АА или пароконной, на худой конец, линейки, теперь преодолевалось способом пешего передвижения, и довольно легко. Потому, наверное, что топонимика — Ай-Даниль, Роман-Кош, Аюдаг, Кастель, Кореиз, Гаспра, Ай-Петри — теперь содержала магический хмель; дорога в любом направлении была как бы террасой над морем, что сообщало идущему обманчивое ощущение полета. И оттого, возможно, что продовольственный запас наш всегда нес Павел Яковлевич. Но и он не переутомлялся: на легкий случай брались две леденцовые конфеты «Взлетная», на серьезный — четыре.

II

Путь в сторону Алушты был тропой генофонда.

Еще не разгромленная филлоксерой всесоюзная коллекция лоз произрастала в уютном закутке на обращенном к морю склоне, не доходя Никитского сада — рукой подать. Магарач — так называлась деревня, опустевшая после екатерининского присоединения Крыма. Тогда, ровно два века назад, многие тысячи семей южнобережных татар, боясь мести греков, бежали в единоверную Турцию, как незадолго перед тем тысячи семей южнобережных греков, противясь омусульманиванию и боясь резни, бежали в пределы единоверной России, основав на берегах Азова новую Ялту, второй Гурзуф... Раздача гигантских владений в Тавриде вельможам и знати не встречала никаких препон, почему так легко и стали южнобережными землевладельцами Потемкин (11 тысяч десятин в одной Байдарской долине!), Юсуповы, Воронцовы... Будущий герой 1812 года Николай Николаевич Раевский еще полковником смог прикупить за Аюдагом, в эллинском Партените, 220 десятин покинутой земли, устроил образцовое виноградное хозяйство, и пушкинское признание —

Мне мил и виноград на лозах,
В кистях созревший под горой,
Краса моей долины злачной,
Отрада осени златой,
Продолговатый и прозрачный,
Как персты девы молодой —

вполне законно соотнести с гостеванием у Раевских. Как, впрочем, и жительством у Инзова в Кишиневе. «Персты девы» — это «дамские пальчики», тюркский столовый сорт «хусайне» с ягодами до четырех сантиметров длины, он возник мутационно и представлял, рассказывал Павел Яковлевич, тот пласт мусульманского не винного сортимента, на который Потемкин, Воронцов и иные таврические любители накладывали слой изысканный, европейский, засаживая склоны имений выписанными из Бургундии, Бордо, с Рейна, из Венгрии, Испании, с острова Мадеры лозами... Имение Гурзуф последовательно принадлежало Потемкину, герцогу Ришелье и Михаилу Семеновичу Воронцову, вовсе не «полу-невежде», если иметь в виду ботанику.

Богатство, известная просвещенность первых хозяев и определили на века зеленую — парковую, виноградную, плодовую — утонченность и «всемирность» Южного берега. Ришелье подтолкнул Александра Первого устроить «в полуденной части Крыма казенный сад, ассигновав для этого по 10000 р. ежегодно», и в 1812 году, как бы в знак неотвратимого разгрома Бонапарта, сад этот — Императорский Никитский ботанический — был заложен. Директор его Христиан Стевен создал богатые живые коллекции и роскошные питомники, с годами одевшие российскую Ривьеру в тот лаврово-магнолиевый декор, над которым давно заведено иронизировать, оттеняя ненатуральность такого наряда против березок средней полосы.

С первого по четвертый класс я проживал на винодельческом заводе. На втором винзаводе в Алуште, бывшем Токмакова и Молоткова, отец получил тут двухкомнатную квартиру с венецианскими окнами. Я видел и знал всё, был знаком со всем многоязычным, как прежний Крым, составом предприятия. И с немцем-бондарем, глухим дядей Карлом, который размечал и выстругивал потом громадные гулкие буты, а пел всегда одну песню — про камаринского мужика. И с греком дядей Юрой, он оздоровлял тару горящей удушливой серой и умел так прокатить бочку бортиком по всему заводскому двору, что она ни разу не шлепалась на дно. И с татарином Мустафою, который был зурначом и после работы отправлялся с соседом-бубном и братом-скрипкой в дома отдыха Рабочего уголка. И с русским дядей Родей, носившим в правом ухе серьгу... Я знал, для чего конопатят тару, вгоняя меж клепок рогозу, зачем выставляют под солнце бочки с мадерой, как помпами перекачивают по шлангам тысячи декалитров муската, семильона, пино и потом обедают хлебом, брынзой и бычками здесь же, в прохладе под навесом; знал лексикон виноделов (кановка — чоп — мордушка — сифон — клепка — закуска — перерез и т. д.).

И всегдашняя полная трезвость этих людей была для меня такой же натуральностью, как, скажем, и то, что все они в штанах. Уж много лет спустя я соединил для себя, что молодость моих «дядей» прошла в государстве сухого закона, который не отменял ни Деникин, ни взявший Перекоп Фрунзе, что всего одиннадцать лет отделяли эпоху моих наблюдений от «белых перчаток» Сталина. 18 декабря 1925 года на первом заседании XIV съезда Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков) Сталин в политическом отчете ЦК насчет социализма и алкоголя выразился так: «...Два слова об одном из источников резерва — о водке. Есть люди, которые думают, что можно строить социализм в белых перчатках. Это — грубейшая ошибка, товарищи. Ежели у нас нет займов, ежели мы бедны капиталами и если, кроме того, мы не можем пойти в кабалу к западноевропейским капиталистам, не можем принять тех кабальных концессий, которые нам предлагают и которые мы отвергли, — то остается одно: искать источники в других областях. Это все-таки лучше, чем закабаление. Тут надо выбирать между кабалой и водкой, и люди, которые думают, что можно строить социализм в белых перчатках, жестоко ошибаются».

Откуда возник лакейский (или жандармский) образ «белых перчаток»?.. Но кабала оказалась реальностью — и в ней, любопытно узнать, виноватыми сделались... западноевропейские капиталисты. Монопольную русскую водку, запрещенную с началом войны царем, Сталин выбрал одним из средств строительства социализма. Это был путь туруханских купцов в общении с остяками и тунгусами.

III

За Ай-Данилем нам открывалась панорама Гурзуфа с Аюдагом, самый патетический ландшафт, какой судьба показала мне за 30 дорожных лет... Внизу глубокой бухты — единственный «итальянский» городок нашей земли, где домики действительно висят над гладью залива, а приморские скалы одеты хвоей — за то, наверно, и отличен, обжит Гурзуф живописцами, начиная с веселого Константина Коровина и кончая реалистичным Худфондом СССР. Уютный амфитеатр, защищенный с севера лесистыми массивами Демир-Капу и Роман-Кошем, с востока Медведь-горою, представляет обращенный к морю виноградный сад. Темно-охряный утес, возвышающийся возле старинной деревни, издали отмечал мускатные участки Кизил-таша, то есть Красного Камня, — шпалеры были обрамлены зарослями можжевельника, горного дуба, карагача и выдерживающей тысячелетний век кевы.

Под краснокаменским мускатом — всего 41 гектар. На такую-то страну?! Да выкорчевать лес, засыпать скрепером балки, красно-бурые карбонатные почвы использовать до дна! Что тут за объемы, если Крым, как жонглер шариками, играет сейчас миллионами кубов грунта! Каждую пядь крымской земли — на службу урожаю! Ан нельзя: у-сло-вия.

Уникальные условия Крыма объясняют, почему «Мускат белый Красного Камня» дважды в советское время удостаивался международного кубка Гран-при. Мускат «Ливадия», «Бастардо магарачский», мадера «Массандра», мадера «Серсиаль» и еще многие марки получили на мировых конкурсах больше 250 золотых медалей.

Считать такой факт завоеванием страны или стыдиться его как элемента в спаивании народа? Как ответите, так себя и цените.

Евразийский виноград есть световое по происхождению растение. Он выжил в лесистое время эоцена тем, что поднялся на крышу дебрей и стал лианой. Он и в сегодняшней культуре живет на таких склонах, на таких почвах, в такой благодаря могучим корням суши, где никакое другое растение жить не сможет. Не попрекайте его жилплощадью. Не заслоняйте ему свет. Не отнимайте лес. И только!

Павел Яковлевич Голодрига был склонен к некоторой патетике и, скажем так, таврическому эллинизму. Лучше всего это докажут «Антей магарачский», «Таврия», «Кентавр», «Спартанец», «Аврора Магарача» — названия его сортов.

Гармония очень трудно улавливается и очень легко нарушается. Потребность виноградника в соседе-лесе, оптимальная пропорция между ними выяснялись на ощупь поколениями. В имении удельного ведомства «Ай-Даниль» на 415 десятин общей площади, занятой в основном горным лесом, лозам было отведено 111 десятин. Рама дорогая, а без нее — никуда. Валовой подход соблазнял подчас и виноделов императорских имений. В 1893 году в Массандре с десятины виноградника взяли рекорд — по 265 ведер вина в среднем. Но, получив дело в искушенные руки, князь Лев Сергеевич Голицын быстро понизил валовку до 165 ведер, ибо для ликерных и вообще особо тонких вин нужно провяливать виноград, намеренно теряя до трети его веса.

Лучше меньше, да лучше.

Мне вроде вполне хватало своих пшениц, картошек, комбайнов внекрымского существования, но походы с Павлом Яковлевичем подливали масла: у нас и мускат, выходит, перестал получаться! Грозди отказывались накапливать нужное количество сахара, и сделать из такого сусла вино, хоть отдаленно родственное партиям Гран-при (цитронные тона и т. д., и т. п.), не мог никакой винодел. То сушь, то гниль, то еще что-нибудь. «Таврида», совхоз между горой Кастель и Биюк-Ламбатом, из своего черного муската сумела изготовить считанные бутылки марочного вина только два раза за десять урожаев.

Заметьте, «Мускат белый» с иконостасом медалей на этикетке стоит шесть семьдесят бутылка, пол-литра сорокапроцентного спиртового раствора с себестоимостью, тянущейся к нулю, — десять двадцать. Видимо, оценивается эффективность развинчивания гаек (в Испании русская водка рекламируется повсюду именно так: «Водка развинчивает все гайки!»), в мускате же алкоголя в два с половиной — три раза меньше... Выпуск марочных вин летально убыточен, на каждом декалитре «Массандра» теряет 84 рубля (цены 1987 г.). Стоит принять за норму голицынский выход вина — и гектар краснокаменских мускатов в год, когда получилось вино, принесет вам 13—14 тысяч нынешних рублей убытку. Каждый! Провались такая уникальность, береги Бог от тех Гран-при, как хорошо, что во всей природе краснокаменских мускатов только 41 гектар, по Южному берегу — от Аюдага до Фороса — уцелело только 767 гектаров, а то бы всем Крымом по миру пошли.

В оплате за виноград давно выявилась тенденция: чем больше плохого, тем выгодней. Филлоксерный разгром вдруг дал мощный шанс всюду гожему середнячку «ркацители». Происхождением это древний почтенный грузинский сорт, «красный рог», если по-русски, для Кахетии он просто хороший, но такой на всё согласный, что при перезакладке всегда оказывался, выдвиженец, под рукой, заполнил степной и Восточный Крым и породил вино крепленое ординарное, окрещенное бормотухой.

С 1940 по 1983 год валовой сбор винограда в стране вырос, по печатной статистике, в 5,7 раза, а производство виноградного вина (плодово-ягодное не в счет!) — в 17 раз с половиной! Уж воистину туман, призрак! Чудо в Кане Галилейской с разоблачением в сфере органической химии. Меня давно поражало, как мудрые люди из ЦСУ, сумевшие убрать с глаз весь хлеб главной пшеничной страны мира, весь ее импорт, даже потребление спиртного, не запрятали такой комичной многомиллиардной подделки?

Если долго, повсеместно и открыто делать нормой эрзац, то подлинность непременно станет жалкой, смешной и разорительной.

Филлоксера за стену Яйлы ворвалась. Корнесобственная культура, в иных долинах не прерывавшаяся с VI века до новой эры, пресеклась: выкорчевали всё — и перезаложили привитым. Десятки хозяйств разорились. Перезакладка отняла лет десять и обошлась минимум в полмиллиарда, не считая потерянных урожаев. Павел Яковлевич был среди немногих упрямцев, отстаивавших натуральную исконную корнесобственную культуру, и его освободили от руководства институтом «Магарач», чему сам он, ученый, а не администратор, был рад несказанно.

Но досада вся в том, что виноград — вслед за народами — административно выселяли с Южного берега Крыма.

IV

Застраивают виноградники! В первую очередь уникальные виноградники и их горно-лесной шлейф. За двадцать лет у совхозов Ялты было 75 отчуждений, Совмин Украины произвел 23 изъятия земли. На лозах винсовхоза «Ливадия» возведен жилой массив. Автохозяйство «Артека» под асфальтом похоронило сырьевой район черного муската — такого региона на планете больше не будет. Голицынский Новый Совет («Из ста десятин общей площади имения двадцать заняты образцовыми виноградниками, общее число сортов превышает 500» — так в «России» Семенова-Тян-Шанского) навеки лишен теперь мускатов-рислингов... При настоящем винограде многого нельзя. Нельзя ближе 300 метров от плантации возводить жилье, всякого рода гаражи-котельные: пыль, загазованность, изменения температурного режима мигом скажутся на гроздьях. Сорт-люмпен для бормотухи все, ухмыляясь, вынесет, а мускат белый не наберет Сахаров. Нельзя селиться в шпалерах и потому, что виноградник опрыскивают ядами...

Ну, что до белого муската Краснокаменки, то тут уж волноваться поздно: его месторождение площадью, повторим, в 41 гектар отводится под жилой массив на 20 тысяч человек, возводить его поручено одиннадцати организациям, картину рисуйте сами. Без фиглярства, без патетики, просто констатируя факт, можно обнажить головы у гурзуфского амфитеатра: «Прощай, легендарное вино, адью, Гран-при».

200 граммов за срок — вот сколько винограда приходится на отдыхающего Ялты!

Нынешний дефицит гроздей, как и любой дефицит, искусственный. Несмотря на магическую цифру устрашения и защиты — 7 миллионов отдыхающих в год, — Крым и сейчас имеет вдосталь сырьевых ресурсов, чтобы ампелотерапия — виноградолечение — шла на уровне минимум 10 килограммов на каждого. При валовом сборе в сотни тысяч тонн (а область собирала в осень до 660 тысяч тонн) выделить 70 тысяч тонн на виноградолечение — пустяки. Был бы интерес! Правда, интереса в столовом и любом прочем винограднике при ведомственном хапке нет и быть не может. Другие доминанты.

Еще злее ситуация с виноделием. Само это слово сочтено источающим порок и отнесено к срамословию: стошестидесятилетнему «Магарачу» велено именоваться не исконным званием «училище (теперь Всесоюзный НИИ) виноградарства и виноделия», а с пониманием стыда: «виноградарства и продуктов переработки». Не вразумил никто реформатора Лигачева Е.К., что продукт уже сам по себе значит результат переработки, и в недалеком времени коллекционеры ляпсусов будут охотиться за бланками переряженного «Магарача».

Основанное в 1828 году научное учреждение отнесено к рассадникам алкоголизма. Равно как «Массандра» — ее в Крыму, рассказывают, насилу спасли от Егора Кузьмича. В указе о борьбе с пьянством никаких укоров в адрес марочных и столовых вин, будем точны, нет; рьяность порождена бюрократическим даром всё здоровое и полезное людям доводить до степени бесшабашной — с кукурузой оно дается или с распределением рек по лику страны. Известный принцип маятника, когда оптимум проходится с максимальной скоростью...

Последний дегустационный зал, где дальний приезжий мог за трешницу узнать разницу между сухим, полусладким, ликерным и в первый, может, раз услышать, что между богом лоз и вина, прародителем театра Дионисом и пьяным жирным срамцом Силеном древние видели пропасть, не грех бы и нам, — зал закрыт из соображений наглядной борьбы с социальным злом. Конечно, если о результативности, то прихлопнуть «Массандру», «Абрау-Дюрсо» и «Магарач» не в пример сподручней, чем воевать с отрастающей, как гидра, индустрией самогона.

За два года площади под крымскими лозами сократились на 15 тысяч гектаров. Если темп сохранится, через пять-шесть лет всем проблемам конец: что за 26 веков виноградной культуры не смогли в Тавриде прервать никакие божьи бичи, то будет достигнуто.

Тенденция вовсе не только крымская. В Азербайджане на один посаженный гектар выкорчевывают десять. По Украине соотношение 1:5. В целом по Союзу, свидетельствует Госагропром СССР, в 1985 году раскорчевано 114 тысяч гектаров лоз, в следующем — на 36 тысяч больше, темп уничтожения превысил 10 процентов в год, общий конец союзной лозе пока укладывается в четырнадцатую пятилетку.

К месяцу, когда профессор Голодрига принял решение уйти из жизни, мускат белый, слава Крыма (достигал ранее 5693 гектаров), сохранился в области на 394 гектарах. Скорость раскорчевки — до 300 гектаров в год. Мускат черный уцелел на 56 гектарах, розовый — на 30. «Семильон» снят с районирования; «Педро Хименес» — 12 гектаров, приказал долго жить; «серсиаль» — 25 гектаров, летальный исход. «Кефесия», генуэзский сорт, живой гость средневековой Италии, плотная, тернового цвета гроздь с мелкой, исключительно сахаристой ягодой, ликвидирован. «Мюскадель» исчез полностью. «Аким-кара», виноград для марки «Черный доктор», уцелел только в коллекции.

С точки зрения теории бюрократизма противоречия тут нет: одна сторона медали — заркацителились на бормотухе, другая — «жги мускат, спасая трезвость». За державу обидно! Вандализм ударит ее по карману: закладка гектара виноградников в среднем по стране стоит 7 тысяч рублей, а в горных условиях, допустим, на Южном берегу, достигает и 20 тысяч.

V

«Сообщаю Вам, что со здоровьем у меня плохо: катаракта, нулевая кислотность и расстройство нервной системы. Убедительно прошу снять с обсуждения мою кандидатуру на должность директора института «Магарач».

Это одна из «бочек», какие Павел Яковлевич катил на себя еще в 1968 году. О законе Паркинсона он тогда не знал: опыт канадца, сознательно оставлявшего свою машину на стоянке декана (чтоб не выдвинули), был еще не раскрыт. Но имелась уже своя теория зоопарка.

Специалист после 10—15 лет руководящей работы дисквалифицируется. Он способен только репродуцировать бумаги. Сократить его теперь всё равно, что животное из зоопарка выпустить на волю: оно не сможет прокормиться. Корм ему поставляют готовым, функцией его стал постоянный прием людей, ознакомление потока посетителей со своим внешним видом. Умения атрофировались — такой лев антилопу не словит, антилопа травы не найдет. Поэтому вполне справедливо и только гуманно на сокращение аппарата реагировать: «А о людях вы подумали? А живых людей вам не жаль?» Аппарат — люди, конечно, живые, но это вовсе уже не сумма инженеров, биологов, моряков: ни сталь сварить, ни произвести опыление они больше не могут, и надо терпеливо содержать их, уже не способных к примитивной жизни существ...

— Инвалидом быть не хочу.

Директором его продержали почти десять лет, но навыков научной саванны не потерял. Целиком селекции он отдал себя только в 57 лет. За отпущенные судьбой девять лет успел многое. Его обрадованно приветила виноградная наука Земли, очень приязненно расступилась, усадила за стол... Калифорнийский генетик Т. Олмо, португальский профессор М. Кутиньо, венгры И. Томаши, И. Коледа, французские селекционеры Р. Пуже, П. Дуазан, профессора из ФРГ Г. Беккер, Г. Алмвельдт и еще многие светила открыли для себя известную разве что по конференции 1945 года Ялту и протянули руки дружества Павлу (Паулю, Полю, Палу и т. д.) Голодриге.

Директором я знал одного человека, а селекционером — другого; с совсем иным мировоззрением, раскрепощенного, храброго...

— Храбрость наша в том, что мы поставили на разрешение проблемы, которые, считалось, нельзя реализовать, — скажет в своем завещании Павел Яковлевич. Оно не написано, а надиктовано и представляет собой последнее интервью, которое ялтинская газета, конечно, не опубликовала.

Я переписал себе кассету, с годами цена ее будет иной. Нельзя создать европейский сорт винограда, натуральные корни которого не убьет филлоксера! Это даже не 2×2, это 1×1 =1.

Нельзя защитить виноградник Европы от грибковой флоры Америки иначе как большими дозами ядов. Одного медного купороса СССР вносит 40 тысяч тонн, тратит на его разбрызгивание 40 миллионов рублей в год. Оплату здоровьем нации мы вообще не учитываем.

Нельзя создать раннеспелые и одновременно сахаристые, высококачественные сорта: у лозы просто не хватает времени сформировать урожай, слишком короткое время листья ловят солнце.

Нельзя сделать так, чтобы сорт был одновременно и морозоустойчив (не зарывать чтоб на зиму), и урожаен, и сахарист, и скор в вегетации: в биологии за всё надо платить, выигрыш в одном, как правило, компенсируется рядом ущербов...

Отказавшись от суеты, частных погонь и эфемерных удач, профессор Голодрига в восьмидесятых годах XX века в Крыму (СССР) создал группу новых сортов винограда очень раннего созревания, устойчивых к болезням, вредителям, неблагоприятным факторам среды; они не боятся филлоксеры, они безъядны, то есть не требуют никакой химической защиты, их не надо укрывать зимой, они в 110 дней воспитывают урожай и больше весом, и выше качеством, чем «ркацители» за 170 дней, «шабаш» — за 180. Желающие могут видеть плодоносящие восьмилетние виноградники нового уровня иммунитета в хозяйстве «Дружба народов» (Крым, СССР), а также на 600 гектарах маточных насаждений. На каждом гектаре плантаций выигрыш составляет минимум 1500 рублей в год. Они экологически чистые, хоть младенцев корми с куста, урожай до 20 тонн с гектара получают без химического зонта. Объяснение удачи — международность селекции, современные ее приемы и талантливость авторского состава.

Из завещания: «Селекционеры очень дружный народ. Что не удалась сделать Франции за сто лет, то удалось нам в Советском Союзе. Мы добавили к французским сортам гены грузинских сортов винограда. Селекционер понимает, что не всегда он сделает то, что запланировал, — и передает младшим, чтобы сделали без него.

В ФРГ мы дегустировали образцы. Просить гибриды нельзя, гибриды — богатство страны. Но на дегустации я сказал: «Эти два гибрида мне больше всего понравились!» Через два месяца посылка — те два гибрида...

В Португалии есть профессор, мой коллега, Кутиньо, у него есть сорт, меня очень интересующий. Во Франции он подошел ко мне после одного доклада: «Мое правительство не позволит мне передать вам — ведь я сделал это за 40 лет. Но вы мне пришлите письмо, и я принесу этот материал, комплексно устойчивый к болезням и вредителям, приду в ваше посольство и им передам». И что вы думаете? Приходит он с моим письмом в советское посольство и, по-видимому, попадает на какого-то дуба. Его, профессора, выставили из посольства! Он тогда разрезал черенок на меньшие части и послал почтой. Но в таможне сделали свое дело — ни один глазок не пророс, все погибло. Мой коллега попал в посольстве не на советника по сельскому хозяйству, а на неуча, невежду...

Селекционеры вчера занимались частными вопросами, сегодня создают новое по модели идеального сорта — с комплексом признаков, причем эти признаки лепят «в десятку», снимают лимитирующие факторы, облегчают труд, получают урожай дешевле и больше. Селекционеры XXI века будут работать с помощью ЭВМ. Мы впервые в виноградарстве поставили целью создание банка данных по гетерогенному генофонду. ЭВМ в селекцию мы уже внедрили. Селекционеру не нужно держать в памяти 20 тысяч признаков — он будет говорить с машиной, ЭВМ прогнозирует скрещивания, манипуляция с генами совершенно осознанная — таков курс XXI века... Сейчас создается платформа для селекции на клеточном уровне, то есть мы можем осознанно отбирать мутации на клеточном уровне и развивать растение из клетки!

Она, селекция будущего, захватывающая! Жаль только, что мало людей идет в науку, мало желающих — всё новое дается чрезвычайно трудно: верхние пласты все подобраны...

Мы не можем выжить поодиночке — селекционеры уже дышат этим братством. «Интервитис» — международный виноград! Прежде всего — человеческое отношение к людям!..»

Не зная путем состояния в мире, я не могу утверждать, что магарачский пакет сортов — «Аврора», «Антей», «Кентавр», «Данко», «Первенец», «Подарок», «Таврия», «Юбилейный» — есть прямой претендент на премию Европы прошлого века, но наведаться стоило бы: старый франк не ржавеет.

Я любил бывать у него в бывшей ялтинской гимназии.

«Не спрашивай Бога о дороге на небо: он укажет самую трудную». Надпись эта на стекле лабораторной двери исполнялась явно не Павлом Яковлевичем, кем-то из молодых, потому что выведено «Бог», а он наверняка написал бы с малой буквы. Прочие же формулы комнат отдела объединяли, скорей всего, профессора и окружающую его среду:

«Помни: тупик в разработке проблем — самое время для новых идей».

«Догадка предшествует доказательству». А. Пуанкаре.

«Старайтесь найти вечный закон в чудесных превращениях случая». Ф. Шиллер.

Я пытался устроить сюда ялтинского жителя Чехова: «Работать для науки и для общих идей — это-то и есть личное счастье». Не «в этом», а «это». Но Павел Яковлевич вник и отклонил мягко: смутила, кажется, заключенная здесь готовность быть счастливым уже самим процессом независимо от результата. Заведующий отделом селекции был прагматиком: зарабатывал институту на хозрасчетных договорах.

Отдел уютно обосновался во флигеле, молодые рукастые физики, электронщики, химики, соблазненные не ловлей единичной жар-птицы, а созданием стабильной и доходной жар-птицефермы, устроились так, как всех устраивало, — Павлу Яковлевичу довольно было знать, чем занят сотрудник, как идут дела, — «прибыл — убыл» его не волновало, царило нравственное согласие, и я, методически навещая флигель, видел превращение периферийного — кругозором, оснасткой, духом — отдела в столичное научное учреждение.

На планете стоит человек и жонглирует генами — такую эмблему они во флигеле приняли вроде бы гербом отдела. При небольшой коррекции в маленьком жонглере узнавался шеф.

Вот этапы восхождения в той последовательности, в какой я их постигал.

«Чумной барак», или отсечение мертвого от живого. В степном отделении под Джанкоем на огороженном поле был устроен инфекционный дозируемый фон: филлоксера от нормы «пекло» до предела «тихий ужас», мильдью, серая гниль и полный выбор прочей флоры. Подавляющее большинство форм сгорало в месяц, какая-то малость балансировала между жизнью и смертью, и только одна сотая процента выделялась в элиту. Как я усвоил, первые вышедшие живыми из «чумного барака» происходили из Якорной щели — опорного пункта вавиловского ВИРа. Часть мировой коллекции лоз помещалась в месте с тысячей миллиметров осадков, с парниковым эффектом и прочими жутями, и всё нестойкое было отбраковано еще до счастливого появления здесь жонглера генами. Настоящей насмешкой над смертью, зеленым торжеством гляделись на пустующей земле кусты, когда два, когда и один на целую шпалеру — с приростом буйным, азартным, с обильным плодоношением. Павел Яковлевич теребил гибкие плети и говорил разные слова. «Хюрий, химмунитет!» — до сих пор в ушах его восторженное придыхание.

In vitro, размножение «в стекле», в пробирках. Похоже на алхимию, на выгонку гомункулюсов: отщипывая и расселяя кусочки живой ткани, из одной почки в тот же год получали до тысячи устойчивых растений. Микровиноградники росли на стеллажах, живые, зеленые, разве что ни Аюдага, ни моря. В отделе получили нормальные растения из аморфной каллусной ткани — из того шрама, каким на чубуке затягиваются порезы! Если бы не технология тканевого размножения, если бы не выгонка чубуков из одной почки в теплицах уже в хозяйствах, в увлеченных колхозах — открытие иммунитета против тли, безъядный виноград Голодриги оставались бы внеэкономическим профессорским фортелем до самого конца нашего века.

Свежий виноград для страны двух частей света, свежий виноград круглый год. Там, откуда храбрый жонглер привез рыцарский панцирь, тот «круглый год» достигается тем, что на Земле всегда где-нибудь осень: в марте ФРГ торгует виноградом Бразилии, а в сентябре Европа повезет грозди за экватор. У нас же две части света, и если грамотно растянуть сортимент, созревание, то можно иметь на прилавках свежую гроздь минимум шесть месяцев, а остальное прикрыть холодильником. Виноградный мост «Средняя Азия — Москва» на крымских маршрутах мы обсуждали еще в пору, когда несравненные сорта таджиков, бухарцев, туркмен, блистательные «джуазы», «нимранги», «халили» давили на центросоюзовский убийственный портвейн, и я впервые печатно вошел с предложением: темницу эмира бухарского под его конюшней использовать для содержания губящих столовый виноград, только со стен пусть течет не моча жеребцов и мулов, как было в проклятом прошлом, но «красное крепкое» и «белый портвейн».

Эмоции в целом-то тоже нужны, но без сортимента (на одном «чауше» из Оттоманской империи) уедешь недалеко, и Павел Яковлевич пробивал летние дегустации, теребил, собирал, уговаривал... В чем тут его радости? «Королева виноградников», «чауш», американец «кардинал» зелены и сняты с дегустации, а магарачские сорта — «нарядная гроздь», «черная ягода», «хрустящая мякоть» — до 20 процентов сахара! «Хрустящая мякоть» — это не поэзия, даже не реклама, уважаемые, просто дегустационный стандарт.

Ох как допекли иных в Крыму наезжие австралийцы! Снимать Голодригу. Телефильм «Наука XXI века». Да что он, один у нас? Нет, мы заплатили за это право большие доллары, нам нужен именно этот профессор. Да его уже Би-би-си снимала, венгры, немцы, он уже заезжен, мы вам подберем других прогрессивных ученых... Нет, иначе уедем... Потом мне директор «Магарача» С.Ю. Дженеев говорил, что Голодрига, правду сказать, был человеком, которого в принципе хвалили, потому так болезненно и реагировал потом...

Позвольте, а как же не жалеть отнятое признание? Ведь это не казенная дача — Бог дал, Бог и взял, не паек ИТР, нужный, по-честному, только в голодный год, это человеку творчества единственная компенсация за труды! Вот мы не создали вокруг Павла Яковлевича тот хранящий слой, какой еще кому-то пробивать бы пришлось, пока фантазера достанешь. Австралия, оказалось, видела лучше. Если обо мне самом, то — привык. Еще четырнадцать лет назад напечатал в книге мнение Павла Яковлевича: «Наука ни на минуту не смеет отказываться от уверенности, что полную победу принесет селекция, что имунные к тле сорта создавать можно», — а потом молчок на многие годы. Еще новый сорт, еще сотня тысяч саженцев — ну а как же иначе? На то и оставил он институт, на то он Амосов селекции, у кого ж еще будет получаться... «Иль русский от побед отвык», в самом-то деле? Вот довершит, закроет тему, тогда и... Тем более что фильма сейчас не разрешают: виноград не моден, единицу не утвердят. Да что ж, что австралийцы снимают, мы их что, слепо копировать будем?

Из завещания: «Когда делаешь то, во что люди не верят, нужно иметь колоссальную выдержку, чтобы доказать свое... У нас изнурительная работа. Достигнув того, что люди считали нереальным, ученый, бывает, белой вороной ходит. У уха вертят пальцем — «с приветом», вроде того, берется за такое... Стоят в стороне и говорят: «Чудак какой-то, воюет с мельницами!»

Дорога на небо на высших отметках оказалась страшна не крутизной, не редким воздухом, а никчемностью траты сил. С гонением на виноград, с объявлением зеленой лозы личиной «зеленого змия» даже на государственные испытания перестали принимать лучшие иммунные сорта из магарачского пакета. Отдел Голодриги микрохирургией и меристемной культурой из почки получил тысячу кустов, а нынешней зимой 350 тысяч штук готовых саженцев, уникальный новейший материал, не знали, кому сбыть. Бахчисарай, Саки, опытное хозяйство «Мир» в телефонных истериках взывали к совести, к разуму, к пониманию выгоды... На безъядных плантациях «Дружбы народов» после подрезки сжигают чубук. Не искры над кострами, не зола — те гены над планетой, что добыл ученый-жонглер.

Сняли с районирования «Таврию», в отделе сократили четырех человек, не пустили в Венгрию, самое же для него страшное — отняли отдел. Ему уже 66, пусть придут молодые. Так велит Москва! Он написал заявление, перевел сберкнижку — 6 тысяч итоговых накоплений — на жену, попросил передать бутылку шестидесятилетнего кипрского журналисту-писателю в Москву и отказал себе в разминке и утреннем море.

Этой зимой перед старой гимназией в Ялте сломало ливанский кедр. Дерево начало жизнь до самолетов, вынесло землетрясения, ураганы, три зимы под немцами — и уцелело. Но этой зимой шел и шел влажный, липкий снег, он копился на хвое, стояла тишь, из хлопьев собирались тонны, стрясти было некому — кедр погиб.

VI

«Фактов доведения до самоубийства не установлено. О возбуждении уголовного дела отказано. Прокурор гор. Ялты, ст. советник юстиции В.П. Юрчук».

Газеты молчат — вещает гласность в мягких тапочках. «Той профессор, що у погребе удавывся, — он сто тысяч масонам перевел». — «Та брешыть! Он служил сионистам, а наши дознались». — «Йога то все, девчата, йога...»

Так почему все-таки люди голову в петлю суют? Жить можно и на Луне, был бы скафандр исправен. Причины, причины... Будем верить великому киношнику Абуладзе: пока не выроем трупа причины — носить нам своих не переносить. Так?

Младший научный сотрудник Костик М.А. (следователю):

— Одиночество и беззащитность.

Лаборант Миша Супрунюк, самый младший в отделе (с семи лет был под опекой профессора Голодриги, тот готовил из него биолога, после вуза взял к себе):

— Лишить его работы над виноградом значило лишить жизни. Об институте он старался не говорить со мной: ему было передо мной стыдно.

Ведущий научный сотрудник Усатов В.Т. (показания в прокуратуре):

— Я являюсь его учеником и как об ученом и о человеке ничего плохого сказать не могу. По моему мнению, неутверждение его в должности начальника отдела для Голодриги не было большим ударом. Истинная причина гибели неизвестна.

Вдова ушедшего Галина Дмитриевна (заявление прокурору):

— Недоброжелательное отношение со стороны дирекции, страх потерять работу, не закончить начатые работы — всё это сломило его.

Нынешний заведующий отделом Трошин Л.П. назвал одиннадцать причин: первая — лишение его любимого отдела, где работали, как он выражался, «с пафосом», последняя — корчевка виноградников в Крыму.

Секретарь Ялтинского горкома партии Куприянова Л.В.:

— Он всегда был в себе уверенным человеком, современным, а тут молодые подпирают, смириться не смог.

Директор НИИ «Магарач» профессор Дженеев С.Ю. (объяснение следователю):

— В отличие от научного работника, как начальник отдела, организатор он был плохой. Люди в отделе не знали, кто чем занимался, своих обязанностей, были случаи нарушения трудовой дисциплины. На должность начальника отдела он уже не мог быть переизбран в силу своего возраста, так как ему 66 лет. А по существующему положению переизбрание возможно до 65 лет. Я об этом прямо сказал Голодриге. Правда, он попросил меня узнать на этот счет мнение в Москве. Но и в Москве мне сказали, что о переизбрании не может быть и речи. (Стиль следователя. — Ю.Ч.)

Предсмертная записка самоубийцы — жене и теще. Никто из расследовавших и городского начальства ее не читал, не смогли получить в руки, поэтому в эту минуту она многих успокоит: обвинений никаких.

«Дорогие мои Галина, Юлия Павловна. Мое тело будет в погребе. Простите за такое горе. Вчера очень плохо себя почувствовал и ушел с работы. Ухожу из жизни, так как по халатности большая потеря имущества. Об аттестации Мальчикова пришло в голову поздно вечером. Неправдоподобно, но факт. Подвожу многих и в целом институт, главное — вас. Противно самому, потерял волю. Страшно подумать. Простите!»

Галина Дмитриевна говорит, что «халатность — потери» — это мотив для нее. Попытка объяснить. За Павлом Яковлевичем действительно числились ка-кие-то фанерные шкафы сороковых годов, пузырьки для микровиноделия, установка климата, после снятия с отдела хозяйственники и бухгалтерия начали его теребить, взыскивать, но всё нашлось.

Вообразите маленькую ловкую женщину, манерами пионервожатую, только прожившую после много-много лет, но не состарившуюся, просто вырастившую большого сына. А сын ее — одноклассник Миши Супрунюка, поэтому женщина, когда-то Ларочка, позже Лариса Васильевна, знала о Павле Яковлевиче всё. И то, конечно, как ревниво и ответственно относится профессор, Мишин воспитатель, к своему главенству в городском обществе «Знание». Как ни занят, добывает лекторов, пишет сам, а уж что в Ялте регулярно выступает его бог Амосов!.. Лариса Васильевна Куприянова, ныне секретарь Ялтинского горкома партии, вычеркнула профессора Голодригу из кандидатов в председатели. Отставлен без объяснений! Какой это для него был удар... Это Лариса Васильевна запретила гражданскую панихиду в институте. Она же не велела печатать некролог в местной газете.

— Мы советовались в обкоме, сейчас не помню с кем... Вообще о самоубийцах не положено выражать соболезнования.

Вообще-то, Лариса Васильевна, многое не положено. Не положено так работать, чтоб под тобою руки на себя накладывали. Не положено, зная человека весь возраст своего сына как достойнейшего, само знакомство с которым — честь для твоей семьи, не прийти с ним проститься, не постоять в черной косынке, как сделала бы любая сельская женщина, вовсе не кончавшая ВПШ. И не потому, что есть бог — или Бог, как теперь начинают писать, а потому, что среди людей живем, и если прервутся прощания, то некого будет и встречать. Некому станет — «будьте готовы!».

Редактор газеты протягивается над столом искренне и улыбается в глаза:

— А нам никто некролога не предлагал, мы и не напечатали.

...Кулундинцы, знаете, кто это? Да Кинелев, Кинелев Константин из Родино, неужто забыли? Ага, в Ялте теперь, посмотрели б вы его кабинет!.. Давайте, чтоб ясно, пропорцию: насколько лавровые парки Ялты лучше пыльных бурь Кулунды, настолько и нынешний кабинет бывшего родинца радостней того, в срубе из поповской избы, помните? Редактор — это всегда и везде человек, боящийся политической ошибки. Как одни — мышей, другие — высоты или СПИДа, так редакторы боятся ее, проклятой. Да и чего в ней, политической, хорошего, в самом-то деле? Из-за нее потом в голимую степь возвращаться? Четыре извещения в кайме за время, пока не схоронили профессора, дала ялтинская газета, четыре! А об этом докторе наук просто никто не написал. То подвалищами катали, а тут — воды в рот.

«Периодическая печать должна смело и прямо говорить о всех злоупотреблениях и печальных явлениях общественной жизни, разоблачать зло и неправду изо всех углов провинциальных сфер. Это прямая задача всякого честного идейного журналиста». Написал так, правда, человек, которого многие честили безыдейным, зато ялтинец, общественник, врач Антон Павлович Чехов. Ну, это, может, через край — «зло», «неправда», «печаль». Но если редактор не знает, кто в его городе-регионе самый ценный человек, не опасный, а ценный, кого, допустим, нужно спасать в случае землетрясения, цунами, нападения пиратов, то сам он есть тягчайшая ошибка, политическая притом.

Надо представлять себе дух Ялты, очаровательного белого лайнера на приколе у Яйлы.

Если десятилетия первой доблестью и мужской высотой отцов города выдвигалось «достойно встретить» и «с честью проводить», если глагол «отдыхоустроить» здесь понятен всякому, то дух дежурного при даче, вся психология этого людского генотипа начнет распространяться как газ, заполняя все поры. Хозяин с глаз — дежурный в кресло, за кий, за руль. Дежурный — это несостоявшийся хозяин! Газеты — киевские, союзные — будто прорвало: открывают такие гейзеры провинциального героизма, что и щедринским городничим только завидовать. Приехали киношники из Киева что-то не то снимать, а городской голова возьми и определи их в холодную: нехай одумаются! Сегодня, сейчас, в этом году!! Учинили королевскую охоту: тот же голова и самые ближние его поехали в Крымский горный заповедник, где теперь благородный олень, — «стрелять серых ворон», как сообщила местная принципиальная пресса. Вороны воронами, а убили жаканом только одного из своих — директора пивзавода. Как оно там было — следователям выяснять, но городской голова, тоже пивовар, в недавнем прошлом того же пивзавода директор, держался еще долго. У него, пивовара, финансы, и вот миллион рублей с гаком он вдруг отстегивает на ампирные фонари вокруг горисполкома. Чтобы бетону оттяжку, значит, давало! В городе километр водопровода протянуть — проблема и мука, в детский сад пробиться — беда, инвалидам, я говорил, еще жилья не хватает, а тут лампиония — потемкинские алмазные пуговицы на сером ватнике...

Скажете: снят он уже, снят тот бедовый мэр, — нечестно вдогонку. И секретарь горкома, который рвался руководить отелем, но служащие возьми да прокати его по новой манере, — тот тоже снят. Коренное обновление, пришли такие, что и не помнят, как горизонт неделями в глазах качался, вообще беспросветных «мероприятий» не знают, разбитых «чаек» не видели, что ж старое поминать! И потом — что это за «дух», как можно так о всем городе, разве ж тут одни стрелки ворон? Пиши давай скорей, что население курорта в целом здоровое, много заслуженных и гордиться есть кем, что санатории содержать, кормить-обстирывать такую прорву отдыхающих — скромная, но о-го-го какая тяжкая работа.

Напишу. И насчет «духа» исправлюсь. А строчки из блокнота: «В Ялте говорят озираясь. В «Магараче» — одно, наедине — другое. Работа очень дорога, она — вопрос жизни, безумие рисковать службой. Сумма ценностей: квартира в Ялте, должность в Ялте, сама Ялта от порта до Чайной горки — делают Ялту городом озирающихся, и для откровенной беседы вам встречу назначат на набережной, среди густого, как в нерест, потока чужих» — эти невзвешенные строчки я похерю и в текст не включу.

Более того, заявлю: Ялта была столицей России. Недолго, но была — столицей духа! Где вырабатывалась демократическая этика, расходясь потом по стране. Здесь правил дух честности, человеколюбия и доброты. Ложь, не было такого? М-да. Имело место и другое, конечно. Писатель Горький скрывался от чинов полиции под крышей писателя Чехова... Жандармы готовили тайный провоз тела графа Толстого — назло им выздоровевшего Льва Николаевича Толстого... «Как много здесь чахоточных!.. Мрут люди от истощения, от обстановки, от полного заброса — и это в благословенной Тавриде», — о Ялте той самой поры свидетельствует правдивый доктор Чехов.

Да-да, всё так, и вместе с тем — или наперекор тому — в Ялте на стыке веков жил неизбранный президент непровозглашенной республики России. «Лучший человек» (Станиславский). «Первый свободный и ничему не поклоняющийся человек» (М. Горький). Почему президент? Да по конституции многих стран президент есть первый гражданин страны. А у нас им стал Чехов.

Рахманинов, Шаляпин, Горький, Бунин, Короленко, Кони, Комиссаржевская, Куприн, академик Кондаков, Станиславский, Скиталец, Левитан, Немирович, этнограф Максимов, Книппер, Дорошевич, Гарин-Михайловский, Телешов, Леонид Андреев, Коровин, весь МХАТ — многие ли из взаправдашних столиц могли за год-два привлечь такое созвездие? Чеховский дом в трех минутах от «Магарача» привлек, и какими, скажите, руководящими идеями? С каким кредо входили в век?

«Я верую в отдельных людей, я вижу спасение в отдельных личностях, разбросанных по всей России там и сям — интеллигенты они или мужики, — в них сила, хотя их и мало. Несть праведен пророк в отечестве своем; и отдельные личности, о которых я говорю, играют незаметную роль в обществе, они не доминируют, но работа их видна; что бы там ни было, наука все подвигается вперед и вперед, общественное самосознание нарастает, нравственные вопросы начинают приобретать беспокойный характер и т. д. — и все это делается... несмотря ни на что».

Мало для кредо? И тогда ему так говорили. А вот ведь хватило, считай, на век. Мутации за это время такие ли возникали, а основной генофонд один. И как просто, просто все. Профессор Валуйко, вечный противник Голодриги, спорщик, оппонент, в день похорон ворвался в кабинет директора и буквально закричал, затопал, затрясся: низко, постыдство, срам, как смеют лишать институт прощания с ученым, поставьте гроб в зале, горком запрещает — так ехать в обком, в ЦК!.. Старый театральный директор Краюхин послал ко всем чертям запрещавших ему речь над могилой: «Я хороню фронтового друга и врежу всякому, кто...» Люди остаются людьми. Кстати, и тот самый мэр место на старом кладбище выдал. Неподалеку от могилы Марьи Павловны Чеховой, сестры.

Директор «Магарача» Сергей Юрьевич Дженеев, как и порекомендовал горком, на кладбище не поехал, что-то сказать над могилой было поручено нанятому чтецу из бюро ритуальных услуг. Но обеденный перерыв шеф перенес, и коллектив отдела смог — безалкогольно, согласно требованиям, — провести поминки в кафе «Бригантина». Да и покойник был непьющий. Затем люди вернулись к рабочим местам, трудовая дисциплина не нарушалась.

— Павел Яковлевич сам выдвинул меня на эту должность, — глубоко вздыхаете вы, Сергей Юрьевич. — Я искренне уважал его, и никакие версии самоубийства не могут его опорочить.

Говорили мы долго, долго...

Я понимаю, что многое две стороны имеет. Говорите: нельзя вести отдел после 65, а я говорю: очень даже можно, Лукьяненко и Ремесло вели, в пшеницах и кончили дни, Павел Пантелеймонович после шестидесяти пяти вон какие сорта выдал. Талант — он как раз и есть исключение из правил, а параграфы — с ними разве к следователю. Вы считаете, плохой был организатор, а я думаю: блестящий, редкий, выдающийся, и шут знает, кто из нас прав.

Когда Павел Яковлевич просил вас спросить Москву, не оставит ли, он имел в виду только одного человека. Госагропром СССР, Титов Александр Павлович — ни к кому иному из «Магарача» дороги нет, но и, помимо Титова, никто не указ институту. Они вместе с Голодригой бывали на международных конгрессах, и надо было до последнего часа оставаться «старосветским помещиком», чтобы не ставить под сомнение слово коллеги, самому не звонить в Москву. Вы сказали Голодриге, вернувшись: Москва санкционирует его снятие. А это, Сергей Юрьевич, шилом в скафандр — воздух и потек.

— Нет! — заявит мне Титов перед своими сослуживцами. — Никакого указания о снятии Голодриги я не давал. Это и не моя компетенция. Отделы полностью подчинены директору. Сам я уверен, что Павел Яковлевич должен был бы работать еще минимум десять лет.

Черт с ним, с виноградом, — с нами-то что происходит? Снимать — так уж прямо, на свой ответ, зачем за Москву хвататься? Да не хвататься — лгать именем Москвы! Сергей Юрьевич, профессор Дженеев, ужасно произносить слово «ложь», зная, к чему оно повело, но ведь и утаишь — тоже будет ложь! Раз уж она в ходу, то будет эхом перескакивать из одного класса гимназии в другой, из отчета в отчет, и все нынешние сиропы-йогурты, все сухие соки, аттестации — все минется, а слово это останется.

С виноградом легче. Он просто подтверждает, что и в перестройку мы входим во всеоружии буйств и неудержимостей, какие понаганяли ядерных тромбов в бесшабашные времена. Приезжает Отчаянный из области, председателя за грудки: «Сколько раскорчевал?» Не можем без кипения крови воспринимать, что вон оно растет, а ты коренных переломов учинять ему не должен. И не хотим пока без гнева слышать, что ничто гнилым или порочным, антиидейным из земли не вырастет — ни ранний томат у тетки, ни сытый бычок у дядьки, ни мускат на ливадийских склонах...

О виноградниках — с Титовым: суховато, но и без расстройств. Соединенными усилиями Агропро-ма, Минфина, Госплана бормотуху удается вернуть в небытие: в 1984 году выпуск доходил до 313 миллионов декалитров, в восемьдесят седьмом опустится миллионам к пяти. Это общественная победа, если бы «зеленый змий» не осмеивал ее втихаря. Самогон — высокообразованный, технологичный, в панельных домах, при цветных телевизорах — из килограмма сахара один литр водки, то есть за десять рублей не одна бутылка, а 20, целый ящик.

Дорогой Михал Сергеич,
Как тебя благодарить!
Из полпуда — восемь литров,
Вся до капельки горит.

За один год потребление сахара возросло на полный миллион тонн, его пришлось закупить за рубежом, отсчитать круглым числом, по 200 рублей золотом за каждую тонну, а пошли эти миллионы не на компоты-конфитюры, ибо потребление сахара и так стояло у биологически обоснованной нормы, а точно и безусловно на «зеленого змия». Импортный сахар влил в оборот минимум 100 миллионов декалитров водки (с сивушными, понятно, маслами), а по спиртуозности это легко перекрывает недоданное в бормотухе. Вариант самогоноварения — переделка дешевого виноградного сока на так называемое вино: умельцы добавляют дрожжи, сахар — и трехлитровки с соками, годами пылившиеся на складах, теперь ветром выдувает из торговой сети!

Если не признавать наличие этого многомиллионного заговора против лигачевских замыслов, если не выйти на эту ухмылистую, с «жигулями» и дачными домиками, стенку, а упражняться и дальше в рубке лозы, то выруби ты самые северные кусты, в Новочеркасске, в Мичуринске и Вильнюсе — заметного ущерба тот змий не понесет.

Что правда, то правда: целые регионы развращены «пьяными годами», без бормотухи виноградарство и занятием не считают. Одна тонна гроздей в свежем виде даст 280 рублей прибыли, сухим вином — 512, бормотухой — 1709. Раз крепить не велят — зови парней с бульдозером. Азартно корчует Азербайджан, что-то безумное творят в Молдавии... Конечно, хлопотное и требующее умения шампанское принесло бы и 3370 рублей с тонны, но это же сколько стараться надо! Зови ребят, смахнем в суматохе...

Помощь корчевке — демпинговые цены, продажа в Казанях-Рязанях по гривеннику кило. Почему отрасль, культурная и трудоемкая, выталкивается из экономики? За полцены сбывают только ворованное. Отрезветь бы в виноградных проблемах, спрятать за спину лом и присесть отдышаться.

Тогда очевидней станет, что цитрусов нам Бог уже не пошлет, отечественной южной культурой ныне и присно останется «витис винифера». Хулы на виноград неряженый северянин, кому Крым дороговат, а море в диковинку, нипочем возводить не будет. Варфоломеевские ночи в растениеводстве вообще запрещены.

* * *

Мы с виноградарем «Дружбы народов» Эммануилом Захаровичем Вальковичем («Ради памяти Павла Яковлевича я сделаю всё!») толковали, не присвоить ли всесоюзному институту «Магарач» имя выдающегося селекционера П.Я. Голодриги, 36 лет проработавшего в его стенах. Сие зависит не от нас, кто спорит, но думать-то можем и мысль подать тоже.

Но в институте сейчас боятся Рыбинцева. Кто он таков в биологии — Бог весть, но молодой, всё, говорят, про перестройку знает и кадры взял в ежовые рукавицы. У него в кабинете аттестуют, только у Голодриги четырех — фу, и нету, вот коридоры и замолкают, когда легко проходит Рыбинцев. А опыт времени говорит, что худо бывает именно тем, кто своим страхом делает опасными изначально ничтожные персоны.

Так вот. Пока в «Магараче» еще летает из коридора в коридор ложь и пока тут кого-то боятся, мы свое предложение не выдвигаем, не к спеху. Виноград — дело вечное, мастеру тоже поздно спешить. Подождем — послужим.

Надо ж увидеть небо в алмазах.

Май—июнь 1987 г.