Культура как сумма и система текстов

Одной из важнейших задач в ходе формирования глобального пространства культуры является выделение теоретически обоснованных и эмпирически применимых культурных единиц, в которых бы аккумулировалась и передавалась содержательная и общезначимая культурная информация.

На протяжении последних 150 лет для определения «частей» культуры использовалось бесчисленное множество названий. Некоторые из них, такие как «характерные черты», «конфигурации», «комплексы» и «культурные образцы» (стереотипы), представляют высокий уровень культурной организации. Другие элементы, в том числе «идеи», «верования», «ценности», «правила», «нормы» и т.д., должны действовать на более глубинном, фундаментальном уровне. Явления высшего уровня — особый способ организации единиц низшего уровня.

Основные дискуссии относительно единиц передачи культуры порождены аналогией между культурной и биологической эволюцией, Еще не завершилось активное обсуждение единиц естественного отбора (кто-то выбирает ген, большинство отдают предпочтение особи, меньшинство все еще держится за популяцию), но многие исследователи культурной эволюции сочли необходимым уподобить единицу передачи культуры гену. В результате за последние годы было предложено несколько терминов. Наиболее известны «культурген» К. Люмсдена и Э. Уилсона, а также «мем», впервые предложенный Г. Доукинсом. Из этих двух вариантов явное предпочтение в США было отдано термину «мем». Так, У. Дюрэм использовал его как единицу передачи культуры и главную составляющую своей теории коэволюции. Хотя некоторые исследователи приняли это снятие с сомнением, постепенно сложилась новая область исследования — «меметика». Впрочем, в американской антропологии в целом к меметике общепринято равнодушное или скептическое отношение. Например, А. Рембо полагает, что к настоящему времени не выявлено ни одной заслуживающей доверия единицы культурного отбора. Р. Бойд и П. Ричерсон не считают обязательным допущение, что культура состоит из дискретных частиц, а также что подобное допущение необходимо для построения достоверной теории культурной эволюции.

Д. Спербер, один из немногих активно занимающийся мемами как единицами культуры, описывает их как «самовоспроизводящиеся (культурные) понятия». Теории «меметики» определяют мем как «программу для реализации поведения, хранящуюся в мозге (или других объектах) и передаваемую путем копирования». Блэкмор приводит определение из нового Оксфордского словаря английского языка: «...мем, существительное, биологии, (сокращенное от маймем ...есть нечто копированное, аналогичное гену). Элемент культуры, который распространяется не генетическим путем, а имитацией».

Этим англо-американским изысканиям противостоит европейская гуманитарная культурология, которая рассматривает культуру вообще во всех ее аспектах и проявлениях как сложный, многомерный текст. К анализу и интерпретации культуры привлекаются методы и принципы, выработанные всеми гуманитарными науками, общими и частными, изучающими тексты. Отсюда закономерна попытка рассмотреть в качестве единицы культуры такое понятие, как культурные тексты разного уровня, в частности сверхтексты.

Тексты культуры, которыми оперирует гуманитарная культурология, могут быть самыми разными: это и произведения литературы или искусства, и философские или публицистические сочинения, и социально-политические стратегии, проекты, исторические сценарии, модели поведения, механизмы порождения тех или иных культурных явлений, национальные образы и картины мира, город как текст и т.п.

Ю. Кристева сравнивает семиотическое понимание текста с чертежом кристаллической решетки, «в виде которой предстает работа означивания, если ее рассматривать в определенный момент ее бесконечной длительности — в данный момент истории, в котором эта бесконечность упорно пребывает». Своеобразие таким образом понимаемого текста позволяет отделить его от понятия «литературного произведения», методологического фетиша как для вульгарного социологизма, так и эстетизма, которые оказались глухими «к целому регистру дифференцированных и противопоставленных страт многослойного — множественного — означающего языка. Специфическая связь этой дифференциации и противопоставленности с наслаждением, дробящим субъект, была четко прослежена в теории Фрейда и акцентирована исторически знаменательным образом в текстовой практике так называемого авангарда, которая совпала с эпистемологическим переломом, произведенным марксизмом, и продолжалась после него». Текст — это не произведение, а производство. «Текстовая продуктивность — это внутренняя мера литературы (текста), но она не есть литература (текст), подобно тому как любой труд есть внутренняя мера стоимости, но не сама стоимость». Таким образом, согласно Кристевой, старую, риторическую классификацию жанров должна сменить типология текстов. То есть необходимо определить специфику различных типов текстовой организации, поместив их в «единый текст (культуры)».

Филология предлагает понятие «сверхтекст», которое понятия «гипертекст» и «интертекст» не могут заменить. Первое из них связано с неприемлемой для сверхтекста свободой структурирования, второе оказывается слишком узким, ибо сверхтекст в своей развертке устремлен не только во внеположенную словесную текстовую сферу, но и в область культуры, взятую в разных проявлениях. Н.А. Купина и Г.В. Битенская так определяют понятие сверхтекста: «Сверхтекст — совокупность высказываний, ограниченная темпорально и локально, объединенная содержательно и ситуативно, характеризующаяся цельной модальной установкой, достаточно определенными позициями адресанта и адресата, с особыми критериями нормативного/анормального» [86, 215]. Все это, по мнению В.Н. Топорова, приводит «к созданию текстов исключительной сложности <...>, синтезирующих свое и чужое, личное и сверхличное, текстовое и внетекстовое» [191, 410]. Впервые систематическое изложение сверхтекстов в русской литературе предпринято Н.Е. Меднис в книге «Сверхтексты в русской литературе» (Новосибирск, 2003).

Основоположник концепции Петербургского текста русской культуры Владимир Николаевич Топоров вопреки своим намерениям вызвал настоящую текстуальную революцию в современном российском гуманитарном знании. Ввиду того, что текст и большие текстовые структуры становятся глобальной (т.е. и максимальной, и минимальной) семиотической целостностью, возникает необходимость представить общую текстуальную конфигурацию культуры, с ее культурными макро- и микротекстами. Предполагается, в частности, переописание культуры как системы вертикальных и горизонтальных текстов, создание общей методологической матрицы текстуальной деятельности, текстообразующей системы координат русской культуры, которая позволяла бы судить о силе того или иного текста, определяемой способностью быть посредником между прошлым и будущим.

Созданная М. Бахтиным типология культурных универсумов, в представлении Ю. Кристевой, расчленяет «линейную историю на блоки, образованные знаковыми практиками». Отсюда формулируемый Ю. Кристевой Закон: «Предварительным — непременным — условием и прямым и неотвратимым следствием воссоздания бесконечности генотекста является стирание наличного Смысла, на месте и в точке которого происходит вписывание Истории; это не "ретроспективная" История, не восстановление путеводной нити, связывающей "исторические достопримечательности", а текстовая, монументальня История, бурление множественной означивающей деятельности в "мириадах развертывающихся повествований"» [83, 321].

Культура в истории мыслит «текстами»: сгустками «образов, мотивов, идеологических установок». Не все они имеют локальную привязанность. Текст может быть Крымским, но также Аптечным и Больничным, Евангельским и Пушкинским. Но в любом случае человеку культуры свойственно не просто организовывать свое пространство, но делать это символически. В. Топоров утверждал, что без этой связи поэта и текста «деформируется, ослабляется или вовсе исключается вся сфера парадоксального... экспериментального, то есть то, что является чудом пресуществления текста, пространством, в котором вступает в игру своеобразный аналог принципу дополнительности Нильса Бора (поэт и текст едины и противоположны одновременно; автор описывается через текст и текст — через автора; поэт творит текст, а текст формирует поэта и т.д.), и любое изолированное описание... оказывается частичным и неадекватным» [191, 28].