XVI. Смерть Корнилова

  «Пронзен ядром в пылу сраженья,
Корнилов мертв в гробу лежит...
Но всей Руси благословенье
И в мир иной за ним летит.
Он Севастополь величавый
Надежней стен оберегал...
Но смерть поспорила со славой,
И верный сын России пал».

Апухтин.

Было уже 9 часов утра, и Севастополь, стойко отражая неприятеля, готовился к штурму. Корнилов приказал, чтобы все начальники были к нему готовы, а сам переезжал с батареи на батарею. Оберегая любимого адмирала, все в этот день старались отвести от него опасность. Адмирал Истомин просил его не приезжать на курган, донося, что все благополучно.

— От ядра не уйдешь, — заметил Корнилов и изъявил желание ехать на левый фланг.

Снаряды и пули так и свистели в воздухе. Капитан-лейтенант Попов, желая выиграть время, предложил адмиралу посмотреть канонаду с террасы его дома.

Там адмирал, делая распоряжения Попову, тяжело вздохнув, проговорил:.

— Я боюсь, что никаких средств недостанет для такой канонады.

В это время к дому адмирала подъехал князь Меньшиков и вызвал его. Корнилов поехал его провожать, отдавал отчет о деле и успокаивал.

Навстречу беспрестанно попадались носилки, на которых несли раненых. И Корнилов заботливо расспрашивал о них и распоряжался, чтобы их удобнее устроить.

У ворот бульвара адъютант Корнилова убедительно просил его вернуться назад, так как ему уже известно было все, что делалось повсюду.

— Что скажут обо мне солдаты, если сегодня они меня не увидят? — возразил адмирал.

Действительно, его появление всех воодушевляло и придавало необыкновенную энергию. И он являлся в этот день везде в самых опасных местах, и везде приветствовало его громкое, радостное «ура».

Все верили тогда в его счастливую звезду, и казалось невозможным, чтобы ангел смерти отнял его так скоро.

Владимир Алексеевич въехал на Малахов курган со стороны Корабельной слободки.

44-й флотский экипаж приветствовал его громогласными криками.

— Будем кричать «ура» тогда, когда собьем английские батареи, а теперь пока только эти замолчали, — сказал адмирал, указывая на французские батареи, которые, действительно, уже принудили умолкнуть.

Осмотрев нижний этаж Малаховой башни, Корнилов приказал там перевязывать раненых и послал за доктором.

Потом он хотел взойти на верхнюю площадку, но Истомин решительно воспротивился, загородил ему дорогу и не пустил.

— Все обстоит там благополучно, — докладывал он, заграждая адмиралу дорогу.

Владимир Алексеевич оставался еще некоторое время у башни и приказал прекратить огонь.

Адъютант его, Жандр, снова стал умолять его вернуться домой.

— Постойте, мы еще поедем к тем полкам, — сказал адмирал и указал на Ушакову башню.

Он промедлил еще несколько минут и в половине двенадцатого произнес: «Ну, теперь поедем».

Не успел он сделать трех шагов до бруствера, за которым стояла его лошадь, как около раздался оглушительный треск. Страшное мгновение!.. Ужас изобразился на всех лицах... Корнилов упал. Ядро раздробило ему ногу. Кровь брызнула в лицо его адъютанта. В немом отчаянии офицеры, едва скрывая подступавшие рыдания, бросились к нему, подняли... Бросились за доктором, за носилками.

— Боже, какое горе! Какой ужас!

— Отстаивайте же Севастополь... Не отдавайте, — проговорил адмирал слабеющим голосом и потерял сознание.

Он пришел в себя на перевязочном пункте и причастился св. таин.

— Скажите всем, как приятно умирать, когда совесть спокойна, — сказал адмирал, потом передохнул, поднял глаза к небу и продолжал. — Благослови, Господи, Россию и государя, спаси Севастополь и флот.

Заметив горе окружающих и узнав капитана Попова, он подозвал его и ласково проговорил:

— Не плачьте, Попов. Рана моя не так опасна. Бог милостив, я еще переживу поражение англичан.

Стараясь пересиливать страдания, Владимир Алексеевич иногда громко вскрикивал от боли. В то же время он послал за Истоминым.

Истомин прибежал запыхавшись; рассказывая о ходе сражения, он успокоительно повторял:

— Бог милостив... Рана не опасна... Бог милостив.

— Нет, туда, туда, к Михаилу Петровичу, — тихо ответил адмирал.

— Благословите, Владимир Алексеевич, — растроганным голосом попросил Истомин и, зарыдав, припал к его изголовью.

Корнилов исполнил его просьбу. Истомин закрыл лицо руками и выбежал из госпиталя. Гром канонады призывал его на бастион.

Часы Корнилова были сочтены. Зная об этом от докторов, присутствующие предложили ему послать курьера за женою в Николаев. Поняв смысл этих слов, Корнилов с благодарностью пожал руку Попову и тихо сказал:

— Неужели вы меня не знаете? Смерть для меня не страшна. Я не из тех людей, от которых надо ее скрывать... Передайте мое благословение жене и детям. Кланяйтесь князю и передайте генерал-адмиралу, что у меня остаются дети.

Корнилов стал впадать в забытье и лежал с закрытыми глазами. Услышав за дверью шум, он встрепенулся и спросил:

— Что там такое?

— Лейтенант Львов принес радостное известие. Английские батареи сбиты... — отвечали ему.

Лицо умирающего осветилось радостью. Собрав последние силы, он воскликнул: «Ура! ура!» — и забылся.

Через несколько минут его не стало. Было 4 часа пополудни. Гений-хранитель оставил Севастополь.

Общее отчаяние, общие слезы сопровождали его в могилу.

Носилки, на которых покоился безвременно отошедший, были подняты его сослуживцами, и каждый добивался, как чести, нести драгоценные останки.

Их понесли в Михайловскую церковь. Встречались раненые... Спрашивали:

— Кого несут?

— Корнилова.

Вместо единодушного, неумолкаемого «ура», которым встречали всегда любимого адмирала, раздавались громкие рыдания. Раненые забывали свою боль... Матросы бросались на колени.

— Владимир Алексеевич приказал Севастополь отстаивать... не отдавать, — успокаивали горевавших.

— Не отдадим, родимый!.. — с горечью отвечали солдаты и дрались, как львы, отомщая смерть любимого адмирала.

На том месте, где был убит адмирал Корнилов, солдаты сложили из ядер крест.

Весь день длилась борьба. Севастополь стонал под неприятельским огнем. В городе начинались пожары, но их удалось затушить. Башня Малахова кургана обратилась в развалины; у 3-го бастиона были разрушены все амбразуры, и потеряны вооружения. Командиры сменялись один за другим.

Командир 3-го бастиона капитан Попандопуло был ранен осколком бомбы. Перевязав наскоро рану, он остался на месте.

Вдруг прибегают сказать, что смертельно ранен сын его, служивший на том же бастионе.

— Скоро увидимся, — глухим голосом пробормотал старик-капитан, благословляя сына.

Попандопуло крепко поцеловал сына прощальным поцелуем и махнул рукой, чтобы его несли на перевязочный пункт.

— Дружней, ребята! — крикнул он дрогнувшим голосом. — Умрем со славой за родной Севастополь!

Воодушевленные солдаты бросились к орудиям. Вслед за этим Попандопуло был ранен второй раз, его отнесли в госпиталь и положили рядом с сыном. Старик-отец имел утешение своими руками закрыть навеки глаза милому сыну... И много было таких примеров.

Около семи часов канонада стала стихать. Севастополь устоял. День первого бомбардирования кончился полным торжеством русской армии, но был оплакан незаменимой потерей Корнилова.

Малахов курган. На том месте, где был убит Корнилов, солдаты сложили из ядер крест

6 октября Корнилова хоронили. Вечерело. Погребальное шествие двигалось среди грохота пушек, треска разрывавшихся бомб и свиста ядер. Пламя факелов и огненные полеты бомб освещали шедшие в горьком раздумье батальоны. Горе было написано на всех лицах. Подошли к знаменитому склепу, где покоился тот, на кого четверть века с благоговением взирали подчиненные и чья память всегда жила в сердцах черноморских моряков. И здесь в этой дорогой могиле соединились навеки незабвенный учитель и три героя-ученика. Все молчали в оцепенении. Корабли, казалось, скрестив реи и приспустив свои флаги и вымпела, сумрачно глядели на разверзавшуюся могилу, готовую поглотить всех.

Смерть Корнилова была чувствительна не только для Севастополя и его гарнизона, но и для всей России.

Сам император писал Меньшикову:

«Славная смерть нашего любезного, почтенного Корнилова меня глубоко огорчила. Мир праху его. Вели положить рядом с незабвенным Лазаревым. Когда доживем до спокойных времен, поставим памятник на месте, где убит, и бастион называть по нем».

Князю Горчакову император писал:

«Ты уже, вероятно, знаешь, любезный Горчаков, про начатие бомбардировки Севастополя и что первое сие покушение, несмотря на свою огромность, благодаря Богу, благополучно выдержано славным гарнизоном и даже без большой потери, ежели бы, к несчастию, оно не стоило нам дорогого и почтенного генерал-адъютанта Корнилова, павшего смертью храбрых. Потеря эта невыразимо тяжела мне, ибо на нем покоилась моя надежда, не только в нынешнем, но и для будущего устройства черноморского флота, по его редким достоинствам. Но буди воля Божия. Теперь вся надежда — на дух войск».