XIX. Матрос Кошка

В Севастополе был матрос, звали его Петр, по прозванию Кошка. Фамилии его никто не помнил, а Кошкой его прозвали за необыкновенную хитрость и ловкость. Много рассказов ходило об этом матросе, и он составил себе блистательную репутацию народного героя.

Когда собирались на вылазку, то очень часто его даже запирали, но он всегда умел улизнуть, и ему многое прощалось за его отчаянную храбрость.

Петр Кошка был уроженец Подольской губернии. Это был человек невысокого роста, невидный, невзрачный, но сильный и коренастый. На лице его блуждала усмешка, в глазах светилась сметливость, а во всей фигуре, в молодцеватой развалистой походке проглядывала бесшабашная русская удаль.

Говорили, что сначала Кошка был самый заурядный солдат, любивший выпить, полениться, и даже как-то был замечен в похищении чего-то у товарищей.

Матрос Петр Кошка

Но тяжелая година народного бедствия, все ужасы войны переродили заурядного солдата в честного удальца редкой отваги.

Вот что рассказывают очевидцы.

В январе 1855 года случилась ночная вылазка. Ночь была темная, морозная. Когда солдатики вернулись со своих похождений, то многих не досчитывались в своих рядах.

На рассвете они заметили, что в неприятельской траншее, прислонившись к насыпи, стоит неподвижно наш флотский унтер-офицер.

— Конечно, наш. Я его сразу признал... Ефим Тимофеев, — заметил кто-то из солдат, вглядываясь и узнавая товарища.

Пошли толки и разговоры.

— Замерзши он, братцы.

— «Агличане» над покойником тешатся... Нехристи!

— Это они его нарочно караульным выставили.

— На позорище, значит... Стреляют по нему.

— Вот как обидно, братцы!.. Эх, бедняга сердешный! Заместо награды за храбрость — посрамление!

Загорелось русское сердце. Невтерпеж стало сносить обиду над добрым товарищем.

Кошка бросился к своему начальнику Головинскому и слезно просил его:

— Дозвольте, ваше высокоблагородие, мне итти к неприятелю. Отпустите, я утащу у него нашего унтер-офицера... Никак не возможно смотреть... Издевается над ним ворог... Очень обидно! Душа не терпит!

Капитан-лейтенанту Перекомскому, начальнику батареи, на которой находился Кошка, показалось слишком рискованным дать такое позволение.

— Эх, Кошка, пропадешь ты ни за грош. Это уже не геройство!.. Все вы — молодцы и нужны на другое дело, а не гибнуть зря.

— Ваше высокоблагородие, меня пуля не трогает... Отпустите, будьте милостивы. Я живехонько вернусь... И унтер-офицера честно в могилу положим... Грешно ведь.....Они, нехристи, над душой христианской тешатся... Поди, душа его мучится на том свете... Дозвольте, ваше высокоблагородие, — умолял Кошка.

Спросили начальника оборонительной линии контр-адмирала Панфилова, и тот дал разрешение.

Кошка несказанно обрадовался. Целый день и всю ночь он готовился; что-то шил, примерял, что-то собирал.

На другое утро, едва забрезжил первый утренний рассвет, Кошка надел на себя сшитый из серой холстины мешок. В этом мешке для глаз, для рта, для рук, для ног были сделаны отверстия. Он попробовал в нем двигаться, — было удобно.

— Ишь, что придумал, молодчина, — рассмеялись полусонные товарищи, приподымая с земли усталые головы и заметив Кошку в необычно-смешном костюме.

— Ну, и вырядился наш Петрушка... И хват же он, ребята!.. Дошлый... Откуда что придумает! — удивлялись товарищи.

— Это, чтоб «он» меня, братцы, от земли не отличал, — ответил, прихорашиваясь, Кошка.

Надев на себя мешок, он, крадучись, пополз по краю траншеи. Чтобы неприятель его не заметил, он поминутно ложился на землю и ждал, притаившись, едва переводя дыхание. Переход, с виду казавшийся коротким, был на самом деле гораздо длиннее.

Скоро стало совсем светло. Кошка уже достиг развалившейся стенки какого-то строения. От нее до трупа унтер-офицера было не более 100 шагов. Но неприятель уже проснулся. По лагерю пошел говор, варили кофе, закипела дневная работа. Ползти к трупу, значило — итти на верную гибель или живым отдаться в руки неприятеля.

Кошка в своем мешке залег у стенки, боясь двинуться, боясь дохнуть. Надеясь скоро вернуться, он не захватил с собою даже хлеба. Так лежал он голодный, озябший целый день. Как мучительно долог казался ему этот день! С батареи за ним участливо, беспокойно следили глаза товарищей. Но что же могли они сделать? Как могли они помочь отважному храбрецу?

После бесконечно длинного дня наступил, наконец, вечер. Стемнело. В неприятельских траншеях стали сменяться. Кошка только того и ждал и пополз дальше. Теперь англичанам не до него. Вот уже труп товарища близко. Он уже достиг его, трогает, привязывает веревки... Он пополз обратно и потащил труп за собою.

Англичане уже давно присматривались в темноте к тому, что это двигается, ползет. Они сразу не могли разобрать, думали, что какое-нибудь животное.

Кошка с трупом унтер-офицера

Но когда Кошка был уже на полдороге, они поняли все. Целый залп пуль понесся за храбрецом. Крепкий, сильный матрос вскочил на ноги, взвалил труп на плечи и бросился бежать, унося свою дорогую ношу. Пули попадали в труп и более двадцати их в нем засело. Кошка уже изнемогал под тяжестью, и казалось ему, что не добежит он до своих. Но батарея была уже близко. Навстречу на помощь бежали товарищи и громко, радостно приветствовали его. Кошка в изнеможении опустился на землю и долго не мог произнести ни слова.

Адмирал Панфилов за этот подвиг представил Кошку к Георгию.

В том же месяце январе 1855 года, с 8-го на 9-е, опять была назначена большая вылазка. Опасаясь, чтобы Кошка чего не наделал со своей бесшабашной отвагой, начальник велел его запереть. Но матрос не в силах был стерпеть и потихоньку ушел. Он явился ночью на бастион и притащил с собою пленного англичанина. Тот был растерян, перепуган и что-то тихо говорил на своем языке, безнадежно размахивая руками.

— Ладно, ладно, после расскажешь, мусью, — насмешливо говорил Кошка, подталкивая пленника.

— Ай молодец, Кошка, «агличанку» привел, — говорили товарищи.

— Нечего жалобиться, мусью... Не мы к тебе пришли... Ты пришел к нам воевать, — укоряли его матросы.

Пленный смотрел на них печально, тяжело вздыхал и не знал, что с ним будут делать.

— Ну, да уж ладно... И то, братцы, жаль ведь его... Поди тоже не по своей воле воюет... Может, дома робятки, женка ожидают... Не бойсь, мусью. Одно слово, ты — теперь у нас пленный, все равно, что гость.

Матросы похлопали его дружелюбно по плечу и рассмеялись. Улыбнулся и пленный, глядя на них.

Кошка начал кормить, поить англичанина, дал ему из своей манерки водки и уложил спать на свою постель. Долго еще толковали они, каждый на своем языке, думая, что понимают друг друга.

Слава о матросе Кошке распространилась не только по Севастополю, но и далеко за пределами его. И многим интересно было хотя посмотреть на храбреца.

Жизнью своею Кошка нисколько не дорожил, и отважным выходкам его не было конца.

Темною ночью он, бывало, один подползет к английским траншеям, притаится, как настоящая кошка, и час-два лежит, не шелохнется, высматривая добычу. Оглядит неприятельский лагерь, высмотрит ружье, бросится стремглав, схватит его и бежит назад в свою батарею. Бегал он так быстро, что, казалось, никакая скаковая лошадь не догонит его. Англичане заметят проделку храброго матроса, поднимут тревогу. Но темная ночь помогает удалой затее. Кошка уже примчался к своим. Его хвалят, ему удивляются. Между тем, в английском лагере приняли перестрелку за тревогу, и начался переполох. И все это наделал один Кошка и подсмеивается с товарищами над неприятелем.

— Тешься, тешься, нехристь! Ищи ветра в поле! Я тебе еще не то придумаю.

И придумывал он все новые и новые затеи.

Заметив, что англичане, работавшие траншею перед 3-м бастионом, уходят обедать всегда в одно и то же время, Кошка забрался в их траншею и унес 12 лопат, 4 кирки и 4 ножа.

Другой раз он подполз к английской траншее из секрета. Перед ним был огромный камень, и за ним 4 англичанина варили суп.

Кошка долго лежал притаившись, но потом как крикнет «ура!»

От неожиданности англичане вскочили и стремительно бросились в траншею.

Кошка быстро принялся хозяйничать в неприятельской траншее. Котел перевернул и суп вылил, говядину сунул себе в карман, схватил штуцера, манерку, галеты и умчался, как стрела.

Прибежал в свою батарею и хохочет: «Пусть они теперь не солоно хлебают. Я им сварил похлебку».

Однажды солдаты заметили, что из английского лагеря выбежала прекрасная, белая верховая оседланная лошадь. Добежав до середины Зеленой горы, она остановилась между неприятельскими траншеями и пересыпью.

Кошка не дремал.

— Ваше высокоблагородие, дозвольте лошадь на абордаж взять, — стал просить он своего начальника.

Тот сначала не соглашался. Но Кошка слезно и долго упрашивал:

— Ваше высокоблагородие, будьте столь добры, дозвольте. Уж больно лошадка хороша... Вернусь исправно.

Разрешение скоро было дано.

Обрадовался Кошка.

Кошка уже было побежал, но спохватился и вернулся. Он стал просить наших стрелков, чтобы стреляли по нему холостыми зарядами.

— Знай, стреляй, братцы. Будто я перебежчик... Не жалей, стреляй, — просил он.

Он выбежал из батареи и помчался по полю, а наши стрелки стреляют в него холостыми зарядами.

Англичане заметили его, подумали, что дезертир, радуются, машут ему руками, шапками.

Матрос Кошка И его сподвижники по вылазкам

Кошка же, поравнявшись с лошадью, круто повернул в ее сторону, схватил, вспрыгнул на спину — и был таков. Пришпорив изо всей силы лошадь, он помчался к своим. Англичане опомнились и начали стрелять по нему, когда он уже вскочил за бруствер.

Много подобных рассказов ходило про Кошку, много было правды, многое и выдумывали.

Кошка очень любил сам рассказывать свои выходки; его поминутно заставляли все повторять, и носились с ним, и хвалили его. Его представляли Великим Князьям, и он перед Ними в лицах представлял, как утащил у англичан мертвого унтер-офицера.

— Они, нехристи, его на потеху, на позорище у траншеи поставили, — так начинал свой привычный рассказ Кошка. — Ночь была дюже морозная. Он замерз и словно живой стоял. Обнажили они его и подперли камнями, он и стоял, не падал. Обидно нам стало за него. Хороший, добрый был товарищ. Разгорелось у меня сердце. Выпросился. Пустили. День целый я полз, вот как... — Матрос наш распластался по земле и лежа показывал, как он пробирался к мертвецу. — Оголодал, озяб, думал, и рук и ног не разогну... Одначе, ничего, разогнул. Подполз я к нему, легонечко разворотил камни. Он как упадет. Испугался я... Как только «они» не заприметили... Неспособно мне было управляться с мертвым. Подняться нельзя, беспременно убьют... Что тут делать! Я поскорее его ноги к себе привязал и пополоз. «Агличане» заметили и — ну в нас палить. Тяжело, умаялся. Притащил под горку, и мочи нет волочить его... Смекнул и на плечи его к себе взвалил. Побежал. Нет, не сдюжаю. Упал с ним. А «они»-то палят. Не подняться. Думал, конец. Кое-как вскочил, побежал. Близко. Стал кричать: «Помогу дайте, братцы!» Спасибо, наши услышали, двое прибежали и помогли дотащить. Никак не возможно дозволить им, нехристям, над христианской душой тешиться, — окончил свой рассказ бравый матрос.

Кошка крадется к неприятельским аванпостам

Великие Князья с интересом, милостиво слушали рассказ нашего храбреца, смеялись его безхитростному тону, похвалили Кошку и дали ему денег.

Под конец кампании Петр Кошка стал сам величать себя «Кошкин» и уверял всех, что такова его фамилия.

Он был всюду желанный гость: офицеры его ласкали, баловали, поили водкой и бесчисленное число раз заставляли рассказывать его похождения.

Его ближайший начальник, капитан-лейтенант Перскомский, бывал недоволен и не раз говаривал:

— Эх, избалуют, испортят у меня Кошку... Жаль! Хороший из него вышел матрос... Сопьется он, чего доброго.

Ходил Кошка с сознанием собственного достоинства. В те немногие минуты передышки от грозной, губительной войны, когда на бастионах слышались и гармоника и песня, раздавался даже топот пляски, Кошка непременно являлся, и его все радостно встречали.

На груди его красовался Георгий, а на шее поверх воротника шинели, он носил на андреевской ленте серебряный крест с изображением на нем Распятого и с надписью: «Бог — наше прибежище, спасение и сила».

Когда Кошку спрашивали, откуда у него этот крест, он неизменно отвечал и, кажется, сам верил своим словам:

— Сама матушка-царица прислала.

Но это была неправда. У нашего матроса хранилась бумага, и многие ее видели. Она была прислана с крестом и на ней было написано:

«Матросу Петру Кошке от почитателей русской удали».

Наш герой был уверен в своей неприкосновенности и часто повторял: «Ни ядра, ни гранаты, ни бомбы, ни пули не боюсь: они меня не тронут. А вот штык, — не знаю как».

И судьба его, действительно, хранила. Несмотря на постоянную опасность, которой он заведомо себя подвергал, во все одиннадцать месяцев осады Кошка не только не был ранен, но не был и контужен.

В городе Севастополе на Малаховом кургане есть прекрасный памятник адмиралу Корнилову. Адмирал изображен тяжело раненым, умирающим. На памятнике вырезаны его подлинные слова, сказанные перед смертью угасающим голосом: «Отстаивайте же Севастополь».

Постаментом памятника служит часть бастиона с турами, избитая ядрами; сбоку — фигура матроса Кошки, заряжающего орудие.

В Севастопольском музее обороны в витрине хранится серебряный крест, который всегда носил матрос Кошка. Крест этот был прислан в музей с родины нашего героя после его смерти. Как говорят, Кошка умер в 1893 году в Подольской губернии, где он после войны жил мирным крестьянином. То-то было ему что порассказать своим землякам! И как интересны, как поучительны были эти рассказы!