XXII. Четвертый бастион. Капитан Тонагель. Капитан Мельников. Костомаровская батарея. Костомаров

Четвертый бастион находился на окраине города¹. Это было самое большое и самое опасное из укреплений, наиболее причинявшее вреда неприятелю. За обладание четвертым бастионом велась самая ожесточенная борьба. Туда и на Малахов курган посылалось наибольшее число бомб и гранат. Случались дни и ночи, когда на 4-й бастион падало до 2000 бомб и по бастиону действовало несколько сот орудий. Служба на четвертом бастионе считалась самою опасною. Туда шли люди, как на верную смерть. Если кто говорил: «Я иду на четвертый бастион», — он говорил это с особенным ударением. Когда хотели подшутить над кем-нибудь, то говорили: «Тебя бы отправить на четвертый бастион». Если встречались носилки с ранеными и убитыми и спрашивали: «Откуда?» — чаще всего отвечали: «С четвертого бастиона».

Между тем, и туда бесстрашно шли люди обороняться и работать. Защитники бастиона не хвалились тем, что они живут день и ночь на 4-м бастионе. На вопрос: «Что на четвертом бастионе?» — отвечали: «Грязно или сухо, тепло или холодно».

В какой-нибудь месяц, гигантскими трудами слабая, беззащитная виноградная плантация обратилась в грозную и неприступную крепость, известную под именем «четвертого бастиона». Это орлиное гнездо севастопольцев скоро стало известно всей России и Европе. Туда-то, чередуясь денно и нощно, под градом пуль и снарядов, хаживали защитники, чтобы обложить это гнездо шипами и терниями и приготовить своей орлиной семье пригодное жилье, надежный приют, а против врагов — грозную твердыню.

В первое время сооружения бастиона, когда на нем не было ни траншей ни блиндажей, впереди не было еще ложементов, над созданием его, под руководством Тотлебена, дни и ночи трудился саперный капитан Тонагель. Это был тихий, скромный человек, неустанный, честный труженик. Его считали хозяином бастиона. Ни непогода, ни грязь, ни нездоровье, ни усиленный огонь неприятельских батарей не могли удержать капитана от его беспрерывной работы по укреплению. Защитники бастиона считали своего тихого, доброго капитана вездесущим. Бывало, он размерит площадь, укажет и назначит команде работы, а сам уйдет отдохнуть. По отдых этот был только на словах. Смотришь, через минуту беспокойный капитан идет опять со своим верным другом — костылем и снова что-то задумчиво размеряет, учит саперов, работает и сам, то киркой, то ломом, без устали, без передышки. Все на четвертом бастионе было возведено, построено сто трудами и заботами. Сам он жил в узкой, тесной, сырой землянке, на правом склоне бастиона. Сырая землянка была причиной его ревматизма, от которого он вечно страдал и никому не жаловался. Все дела бастиона капитан принимал близко к сердцу.

Полковник Тотлебен наблюдает с четвертого бастиона

Однажды в тихую, темную ночь, при устройстве ложементов перед 4-м бастионом, саперы услышали где-то невдалеке французскую речь. Сейчас донесли об этом капитану Тонагелю. Он решил отправиться на разведки сам. Не слушая ничьих увещаний, не помышляя об опасности, он, как пластун, ползком направился в сторону неприятеля. Его просили не ходить. Все дрожали за его участь. Но через несколько минут капитан вернулся цел и невредим. Приблизившись к рабочим, сняв цепь, он проговорил, обращаясь к офицеру:

— Оставьте работу до завтра.

Французы близко ведут новые траншеи. Надо им помешать. Идите с командою назад. А я пойду на пятый бастион и попрошу их угостить.

Взволнованный капитан быстро исчез в темноте. Офицер с командой, цепляясь за виноградные лозы, спешил к оборонительному рву своего бастиона. Едва он его достиг, как с 5-го бастиона полетели к французам брандскугели, для освещения местности. Новые траншеи были теперь ясно видны, и по ним заревели бомбические пушки, изрыгая гранаты, ядра, бомбы. Французы сильно озлились. Они открыли сильнейший огонь со всех батарей и поддерживали его до утра.

Капитан Тонагель полюбил свой бастион, как родное детище, и не раз говаривал: «Сделаем из него такое грозное гнездо, что ничто не будет нам страшно».

Этот тихий, деликатный человек любил солдат, обращался со своими подчиненными ласково и справедливо. Никто от него не слыхивал грубого слова, и все его тоже сердечно любили.

Однажды строились блиндажи. Капитан Тонагель, как и всегда, присутствовал на работе и наблюдал за правильным накатыванием бревен. Не обращая внимания на фыркавшие и падавшие вокруг снаряды и жужжавшие пули, наш капитан появлялся то тут, то там. Его остерегали, просили беречься, но он никого не слушал. Было восемь часов утра. Оборотись спиною к брустверу, он высунулся из-за земляной насыпи. Вокруг него резко визжали пули. Солдаты, безгранично преданные своему любимому капитану, со страхом следили за ним, стараясь уберечь. Но, видно, от смерти не уйдешь.

— Берегитесь, ваше благородие! — разом крикнуло несколько голосов. Саперы было бросились прикрыть собою начальника. Но было уже поздно. Пуля опередила их, поразив капитана Тонагеля в спину на вылет. Опираясь одною рукою на костыль, храбрый капитан схватился было другою рукою за грудь, чтобы унять кровотечение, но тут же пошатнулся и упал на руки своих саперов. На загрубелых, сморщенных лицах солдат показались слезы. То были не обильные, сопровождаемые стенаниями рыдания, но тихие, горячие, горькие слезы по дорогом, искренне любимом человеке. И таких примеров в то время в Севастополе было множество. Много редких, хороших людей скосила война.

Минная галлерея

Наступило тяжелое время для четвертого бастиона. Французы пытались овладеть им силою, но были отбиты. Тогда они повели против него правильную осаду, направили туда большие силы, стали устраивать апроши, повели мины. Но и наши не зевали. Полковник Тотлебен живо набросал план новых работ² и назначил на 4-й бастион минера капитана Мельникова. Это тоже был замечательный защитник четвертого бастиона. Все в Севастополе знали его и прозвали «кротом». Это, действительно, был подземный крот. Кто только не знал его «норы»! Это была тесная, сырая землянка под землею на три сажени глубины. В нес можно было попасть через минный подземный ход из 4-го бастиона. Света там не было, вентиляции тоже, и стены ежеминутно грозили обвалом. Капитан Мельников бессменно провел под землею несколько месяцев, роя подземные мины, устраивая ходы и переходы. Лицо его стало мертвенно-бледным, и тело от сырости подземного жилья покрылось язвами. Под конец он совсем расшатал свое здоровье и должен был лечь в лазарет.

Один из участников обороны вот что пишет в своих воспоминаниях:

«Раз при мне вбегает в землянку капитана Мельникова минер и взволнованно говорит:

«— Ваше благородие, француз идет контра-миною.

«Я думал, что идет на приступ, и бросился бежать, но Мельников меня остановил:

«— Куда вы? Пойдемте вместе, послушаем работу французов.

«Выло 9 часов вечера. Мы вошли при свете фонаря в ров. Мельников спустился в один из минных колодцев, а мне велел ждать наверху. Он скоро вернулся, взял меня с собою, и под землей, в мрачной темноте, мы услышали отдаленный стук и гул.

«— Надо донести Тотлебену, завтра мы им сделаем сюрприз. Дадим камуфлет, — сказал капитан.

Штабс-капитан Мельников

«На утро было известно, что наш «крот», по распоряжению Тотлебена, за ночь все приготовил к взрыву неприятельских мин. Множество любопытных приснастились к брустверу, устремив глаза в сторону ожидаемого взрыва. Четвертый бастион для безопасности был очищен от людей.

«Вдруг неподалеку дрогнула земля. С оглушительным треском поднялась огромная масса и, вместе с дымом, в виде гигантского черного снопа, взлетела высоко, образовав на том месте воронку. Камни, земля, песок посыпались на 4-й бастион. А близ воронки упало три трупа злополучных французских минеров. Они были в белых рубахах. Радостное громкое «ура» приветствовало с бастиона опасное предприятие».

Таких взрывов не мало производили наши «кроты».

Четвертый бастион нередко посещало начальство, приезжал почти ежедневно адмирал Нахимов. Зная это опасное место, его умоляли туда не ездить.

— Когда едешь на бастион, легче дышится, — возражал адмирал и делал свое дело.

И на все увещания поберечь себя Нахимов неизменно отвечал:

— Ведь когда-нибудь да убьют же меня.

Один из приближенных как-то сказал адмиралу:

Мы все так тревожимся за вас. Не бережете вы себя, адмирал. Что будет, если Севастополь вас утратит?

— Нс то вы говорите-с... Убьют Остен-Сакена, Тотлебена или Васильчикова, — будет плохо... А мне тут умереть и Бог велел.

В четвертое бомбардирование 4-й бастион так был разбит и разрушен, что представлял из себя груды камня, земли и всяких обломков. Блиндажи над минными колодцами были срыты, ров завален землей, и входам в минные галлереи угрожала опасность.

— Теперь его ни в жисть не поправить... Где уж тут... Ишь как его «нехристь» разворотил, — сокрушенно говорили солдаты, не зная, как и за что приниматься в этой груде развалин.

Узнав об этом, адмирал Нахимов поспешил на бастион.

— Это что же-с? Исправиться вы не умеете! Срам какой! — с неудовольствием говорил адмирал. — Шесть месяцев вас учат под огнем строиться и исправляться... А вы теперь не можете?! Стыдно-с! Пора бы приноровиться, сметку иметь!

— Будет сделано! Будет сделано, Павел Степанович! — закричали солдаты.

Четвертый бастион

Одушевляемая личным присутствием обожаемого начальника, тысяча человек живо принялась за работу, желая отличиться. Все сумели солдаты, все сделали исправно, работали без передышки целую ночь, и к утру бастион был сделан заново и выглядел грознее, чем прежде. Нахимов их похвалил.

Впереди четвертого бастиона находился его передовой страж-люнет. Это была «Костомаровская батарея», носившая имя своего храброго командира.

Когда стало известно, что неприятель намерен вести главную атаку на 4-й бастион, Тотлебен тотчас решил как можно сильнее укрепить этот пункт.

В местах, наиболее обстреливаемых, как грибы вырастали батареи. Эти батареи носили названия своих начальников. Наиболее были известны: батарея Шварца, Жерве, Белкина, Костомарова. Такая батарея была построена и впереди 4-го бастиона. На ней установили 4 орудия и начальство поручили лейтенанту Костомарову. Скромный, храбрый офицер безропотно обрек себя на гибель и десять с половиной месяцев пробыл на своем бессменном посту.

«Костомаровская» батарея находилась между 4-м бастионом и неприятельскими траншеями. Она должна была способствовать вылазкам, обстреливать неприятельские траншеи и, в случае штурма, первой принять удар неприятеля.

Положение этой батареи было очень опасно. Она была выдвинута далеко впереди всех укреплений. Все не долетавшие снаряды, как наши, так и союзников, падали на батарею. Во время ночных тревог картечь с бастиона била в спину выносливых сподвижников Костомарова, и французская картечь большею частью находила жертву на «Костомаровской батарее».

Редкий день проходил без того, чтобы по два, по три раза не приходилось замещать у Костомарова всех орудий, подбитых за день, новыми и всю израсходованную прислугу. Один только лейтенант оставался неприкосновенным во все время обороны. Он был несколько раз контужен и, скрывая ото всех боль, не захотел даже на время итти в лазарет и покинуть свою батарею.

Скромный, выносливый лейтенант Костомаров не видел никакого подвига в своем бессменном дежурстве на батарее и говорил: «Какое же это геройство! Мы все только исполняем долг».

В случае штурма, отступления с Костомаровской батареи быть не могло: иначе на плечах отступающих на бастион ворвались бы и французы. Оттого-то защитники батареи с их славным лейтенантом обрекли себя на верную гибель.

Остатки четвертого бастиона. Исходящий угол и наружный ров

Бывало, на четвертом бастионе ночью тихо: кому полагается, тот спит в блиндажах и землянках, а Костомаровская батарея всю ночь ревет своими орудиями да играет «капральствами»³, отважно накидываясь на неприятельские траншеи. На утро кто-нибудь спросит Костомарова:

— Что это вы ночью так расходились?

— Да что с ними разговаривать? Заняли нашу воронку⁴ и вздумали у меня под носом укрепляться. Да еще орудия ставят... Ну, не дерзость ли это?! Ведь от них житья не будет! Надо было их проучить!

Ничто не смущало геройского духа Костомарова, и он приготовился к оригинальной борьбе в случае штурма. Решив, что неприятель под сильным огнем не остановится, чтобы бороться с его маленькой батареей, а пройдет мимо, он установил такой образ действий: четыре годных орудия были заряжены картечью и должны были стрелять через бруствер; за ними в два ряда были поставлены те из подбитых на батарее орудий, из которых можно было сделать хоть по одному выстрелу. Эти орудия были заряжены и набиты камнями, осколками снарядов и всем, что попадало под руку.

Неприятель должен был быть встречен сначала картечью годных орудий, а когда ворвется на батарею, то решено было стрелять в него в упор из испорченных орудий.

Не довольствуясь этим, Костомаров приказал вырыть ямки и положил туда тоже подбитые орудия дулом к бастиону. Он надеялся, что часть его прислуги при штурме останется в живых и успеет выстрелить в спину неприятеля, когда он станет взбираться на вал 4-го бастиона.

Так беззаветно исполняя свой долг, лейтенант Костомаров не думал о своей жизни. Находясь в течение десяти с половиной месяцев в ежеминутном ожидании смерти, он только и думал о том, как бы побольше нанести вреда врагу и выйти с честью из тяжелого положения. Так думали и все сподвижники Костомаровской батареи.

Со слов Н.И. Костомарова записан следующий его рассказ⁵:

«Я так привык к мысли, что не сегодня, так завтра все равно я должен погибнуть, что все житейское отошло как бы в сторону. Я спокойно ждал неизбежного конца. Но бывали минуты особо сильных ощущений, и тогда, сознаюсь, я в душе сильно трусил. Помню в настоящее время два таких эпизода. Моя батарея несла как бы и разведочную службу. Пластуны, охотники и секреты, высланные вперед для наблюдения за неприятелем, должны были все собираемые сведения первоначально сообщать мне, а я уже сообщал на бастион.

«Однажды, в особенно темную ночь, является ко мне из передовой цепи унтер-офицер и доносит, что правее моей батареи, т. е. перед исходящим углом бастиона, французы начали свои работы. Как я ни уверял его в неверности такой вещи, унтер-офицер стоял на своем.

«В виду важности известия, я решил сам проверить его и отправился по указанному унтер-офицером направлению. Отойдя несколько от батареи, я совершенно неожиданно столкнулся нос с носом с тремя зуавами, бывшими в секрете.

«Я остолбенел и, забыв совершенно по выходе из корпуса французский язык, растерявшись, стоя перед зуавами, тщетно вспоминал хоть какое-нибудь французское слово. Все это, разумеется, продолжалось мгновение, но мне оно казалось вечностью.

«Наконец, счастливое слово я вспомнил! В кадетские годы наш учитель, француз, входя в класс, всегда кричал: «Silence!»⁶ — которое подхватывали на все лады шалуны-кадеты.

«И это-то «silence» пришло мне в голову. Совершенно инстинктивно ударил я зуава по носу и грозно крикнул: «Silence!» Тот, должно быть, ошалел, ничего не понимая.

«Повернувшись спиной, я ждал, что мне всадят в спину штык... Прошла секунда, другая... Нет... Тогда я начал понемногу отступать вправо и через мгновение бросился стремглав бежать на свою батарею.

«Я до сих пор не могу понять, чему я был тогда обязан своему спасению.

«Покойный генерал-адмирал великий князь Константин Николаевич долго после войны называл меня: лейтенант «silence».

«В другой раз мне пришлось, — рассказывал Н.И. Костомаров, — провести три особенно неприятных дня, когда стало известно, что французы готовятся взорвать мою батарею.

Николай Иванович Костомаров

«Кроме неприятного чувства, которое лично овладело мною в ожидании воздушного полета, мне приходилось еще бороться с таким же чувством прислуги батареи, до которой, как я ни скрывал, этот слух все-таки дошел. Приходилось сдерживать себя и отвлекать людей от мрачных мыслей».

Ожидаемый взрыв состоялся. Но, к счастью для Костомаровской батареи, французы плохо рассчитали место, и вся сила удара обратилась не на батарею, а несколько впереди. Батарея, вместе с защитниками, была засыпана землею и камнями. В первое мгновение и французы и все на 4-м бастионе были уверены, что батарея взорвана и все на ней погибли. Так донесено было и Нахимову. В Петербург и Париж полетели телеграммы о геройской смерти лейтенанта Костомарова. Родные и друзья его оплакали, отслужили о нем много панихид.

В действительности же, заживо погребенные на батарее нашли возможность вскоре после взрыва отрыться. Все они были живы, даже не ранены, лишь сильно оглушены и ушиблены.

На другой день адмирал Нахимов посетил 4-й бастион.

— Господа, кто видел из вас, как вчера убило нашего бедного Костомарова? — с грустью спросил Павел Степанович.

— Я здесь... и не убит, — весело ответил Костомаров, незамеченный подойдя сзади.

Адмирал с сердечной радостью обнял молодца-лейтенанта и начал расспрашивать подробности дела.

Николай Иванович Костомаров опять вернулся в свой угол и до самых последних дней просидел на аванпостах 4-го бастиона⁷.

Примечания

1. Теперь там разводят прекрасный сад и строят к 50-летнему юбилею Севастопольской войны панораму обороны Севастополя.

2. В Севастопольском музее обороны есть превосходная модель четвертого бастиона. Сделана она из массы. Если поднять верх, то увидишь все знаменитые сооружения наших минеров и не мяло подивишься этой работе.

3. Несколько зарядов, пущенных вместе.

4. Углубление, происшедшее от взрыва.

5. Полковником Заиончковским.

6. Спокойствие. Тише.

7. В 1905 году автор, посетив Севастополь, имел счастие Лично познакомиться с Николаем Ивановичем Костомаровым. Родственник знаменитого историка, ветеран-севастополец, в настоящее время капитан 2-го ранга в отставке, занимает место смотрителя музея Севастопольской обороны. Любезный маститый старец охотно мне рассказывал многое из прошлого, показывал модели 4-го бастиона, его батарей. Как дорого и отрадно было видеть этого славного севастопольского героя. Часы, проведенные в его радушной семье, среди живой беседы, никогда не изгладятся из памяти.