XXXV. Сражение на Черной речке

После смерти Нахимова потянулась в Севастополе та же боевая жизнь. С горем в сердце защитники города решили отстаивать и биться до последней капли крови за ту землю, на которой успокоились навеки их дорогие богатыри-адмиралы: Нахимов, Корнилов, Истомин.

В это время в английском лагере тоже произошли перемены. Умер от холеры главнокомандующий лорд Раглан и на место его был назначен Симпсон. Гроб Раглана, покрытый национальным флагом, был отвезен на пристань в Камыш на восьми артиллерийских лошадях; с четырех углов катафалка ехали четыре главнокомандующих с их штабами. Процессия тянулась между двумя рядами войск, сначала английских, потом французских. Парадный английский караул провожал тело до берега. Погоревав о своем главнокомандующем, союзники приготовились действовать решительнее.

Однажды князь Горчаков, приехав на Малахов курган, обратил внимание на окопы со стороны неприятеля; они находились всего в 15—18 саженях от наших ложементов.

— Это что же такое? — спросил удивленный князь Горчаков.

— Это — неприятельские апроши, — отвечали ему.

— Уже так близко! — воскликнул главнокомандующий, и лицо его омрачилось.

Действительно, апроши неприятелей приблизились к нашим верхам настолько, что их, кажется, и продолжать было невозможно: стоит лишь соединить траншеей, углубить, сосредоточить там войска и нанести решительный удар.

Сражение на Черной речке

В это время раненый Тотлебен лечился на Бельбеке. Он не мог уже лично следить за неприятельскими работами и давал указания издали.

Союзники затевали что-то грозное. Изо дня в день они без устали громили Севастополь. То откроют сильный огонь по третьему бастиону, то накинутся на Малахов курган, то громят Корабельную. А защитники все отстаивали свою твердыню по-прежнему, исполненные долга и любви к родине. Примеры равнодушия и мужества проявлялись на каждом шагу. Вот прилетела к нам бочка с порохом. Такие боченки, скрепленные железными обручами, союзники пускали вместо бомб и наносили страшный вред. Солдатик камчатского полка, не долго думая, подбежал к страшной гостье, готовой ежеминутно разорваться и скатил ее в ров... Многие были спасены. Штуцерная пуля задела молодого офицера Климова, только что произведенного из юнкеров. Падая, юноша схватился за карман и едва успел крикнуть: «В кармане ротные деньги!» — как тут же скончался. Даже в минуту смерти благородный юноша думал только о долге. Однажды неприятельская ракета пронеслась над артиллерийскими ящиками, ударилась в мостовую, отскочила и, подхватив спавшего солдата, закинула его на крышу казарм, где и лопнула. Прибежали туда люди... Видят, солдат с ракетой. У несчастного были оторваны ноги. Он был еще жив и тихо проговорил: «Что мои ящики-то?.. Поди, она их разнесла!..» И тут же скончался.

Неприятель особенно яростно принялся в это время расстреливать Корабельную сторону и доки. Бомба за бомбой валились в те места, где были склады. Убыль в людях была огромная. Пули одна за другой так и сыпались в амбразуры, нанеся нам жестокие потери. Чтобы судить о том, как жесток был в это время ружейный огонь, достаточно рассказать вот какой случай: начальством был разрешен солдатам сбор пуль, с уплатой по 4 р. за пуд свинца; в один день только на левом фасе Малахова кургана три человека собрали 18 пудов, а в продолжение месяца нижние чины доставили 2112 пудов. Но главным образом этим занимались ребятишки.

Собирание пуль называли в Севастополе «ходить по ягоды». Очень часто солдаты, собравшись по три, по четыре человека, согнувшись, бродили по траншеям, где было особенно много свинцовых «ягод». Надев фуражки на палки, они от времени до времени приподымали их над бруствером. Французские стрелки, думая, что это головы наших солдат, работающих во рвах, дождем сыпали в них пули. Дразня неприятеля, солдаты не думали, что напрасно привлекают выстрелы на наши батареи. Если офицеры замечали, то сейчас же прекращали такие проделки.

Генерал Реад

— Что вы тут делаете? — спросит кто-нибудь из офицеров, заметив усиленную стрельбу неприятелей в траншеи.

— Французов маячим... Все пульки у стенок подобрали. Надо бы еще... Вот мы их и надуваем...

— Оставить эту затею... Ради пулек не следует жертвовать жизнью.:.

Действительно, охотники такой наживы нередко платились жизнью, ранами или увечьем.

С тех пор, как отняты были у нас «Три отрока», плохо стало Малахову кургану. Бывало, под защитой этих редутов, редко когда на Малахов курган залетали шальные пули, а теперь оне поминутно врывались в амбразуры и расчищали прислугу.

— Этак из орудий некому будет действовать, — говорили матросы, смотря с сожалением на падающих товарищей.

— Коли по три матроса на пушку останется, еще можно драться, — возражали другие, — была бы армия. А как по три не останется, — ну, тогда шабаш! Конец!

Страшная убыль в войсках, постоянные потери героев первой величины, близость неприятельских работ вызвали необходимость с нашей стороны перейти в наступление. Князь Горчаков не ожидал от предстоящего сражения пользы, не надеялся на успех. Он собрал военный совет, и большинство решило за сражение, и все высказались за наступление от Черной речки, чтоб атаковать Федюхины высоты. Хрулев с меньшими был против и предлагал другие планы. Тотлебен, которого посетил князь Горчаков на Бельбеке, тоже уверял в невозможности такого наступления, но другие генералы настояли.

Трактирный мостик, где погибли генералы: Реад, Вревский и Веймарн

Наши войска были разделены на несколько отрядов. Первый должен был двинуться под начальством генерала Реада еще ночью. Всего было назначено для атаки: пехоты 10 263 человека, 224 орудия и 48 конных. В случае успеха, должен быть дан на Черной речке сигнал, и из Севастополя предполагалась на помощь большая вылазка в 20 тысяч человек.

4 августа наши войска двинулись в атаку. Союзники успели собрать на Федюхиных высотах более 70 тысяч войска. Горы были хорошо укреплены. В ночной тишине загремела перестрелка. Между нашим начальством опять вышли какие-то недоразумения: одни не вовремя начали, не вовремя дали подкрепления. Произошли ошибки. Успех колебался, и дело казалось уже с самого начала невыигранным.

В Севастополе со страхом и мучительным душевным волнением ждали сигналов. Медленно тянулось время... Час, два, три... Сигналов нет и нет. Все поняли, что это значит... Сражение было проиграно.

По донесению, все дело на Черной речке было испорчено преждевременной атакой генерала Реада... Ему приказали «начинать». Но он не понял, как и что начинать. Атаку он повел не всей дивизией, а полками, которые лезли по очереди на Федюхины высоты и были отбиваемы сильнейшим неприятелем. У Трактирного моста произошла страшная схватка, и первым погиб генерал Реад. Ядро снесло ему голову. В этом сражении мы потеряли: 11 генералов, 249 офицеров и 8 тысяч солдат.

По числу незаменимых потерь, сражение на Черной речке — одно из самых несчастных в русской истории. Кроме генерала Реада, были убиты у того же Трактирного моста генералы Вревский и Веймарн. С этого рокового дня Крымскую войну можно было считать оконченной.

Неприятельские апроши были очень близко от Малахова кургана

После атаки Федюхиных высот войска наши были остановлены на позиции по правую сторону реки Черной. На возвышенной батарее стоял уныло главнокомандующий. Вдруг он заметил, что вдали, позади всех, бежит один наш запоздалый солдат... То вдруг он остановится, сделает несколько выстрелов и опять бежит; перебежит на другое место, опять стреляет и снова бежит. Всех удивляли эти странные поступки отставшего солдата.

— Привести его ко мне! — приказал главнокомандующий.

Два казака бросились исполнить поручение и привели на батарею солдата. Это был егерь лейб-егерского бородинского полка.

— Как твоя фамилия? — спросил главнокомандующий.

— Матвей Щелкунов, ваше сиятельство.

— По какому случаю ты остался сзади других?

— Прикрывал отступление раненых товарищей, ваше сиятельство, — отвечал Шелкунов.

— Как ты прикрывал отступление и что же ты сделал? Расскажи! — был приказ.

— Был я в цепи... Пришли мы к речке, не глубже, как по пояс было; перебежали речку. А за ней — другая: река не река, а канава. Попробовал я: глубоко и вдруг не перескочить. Прыгнул один, за ним — другой, потом начали помогать друг другу, и мостиков не надо: цепь перебралась. Враг сидел в канавках, мы — в штыки: мигом перекололи; многие побежали в гору. Опрокинули мы их кухню: знать, они кашу варили, да вдогонку за ними. В это время дали цепи сигнал отходить назад: я позамешкался. Отошел за канавку; место попал ось хорошее — кустик там был я и давай палить... Кто вылезет вперед, того и повалишь. Расстреляв все патроны, я пошел назад. Смотрю — убитый мушкетер лежит; снял я с него суму, подобрал и ружье. В суме были патроны. Я снова за кустик, дал выстрелов пять — да и опять за своими. Смотрю, трое наших раненых. Я один: известное дело, троих не подберешь! Ползи, братцы, кто может, а я буду прикрывать вас! Двое поползли. А вот этот, что со мной прибыл, ползком бы не добрался: рана-то животовая... Шибко мается... Ну, помог... Как замечу, что ползуны мои отстают, и я приостановлюсь; сделаю выстрелов пяток по вражьей цепи и снова в поход... Вот, ваше сиятельство, и добрели мы кое-как до своих. Не думал... Однако, Господь милостив. Сохранил меня цела и невредима и благословил меня товарищам оказать помощь!

Дом на Бельбеке, где жил раненый Тотлебен

Матвей Шелгунов принес на себе пять ружей и три амуниции, взятые им на дороге у убитых и тех раненых, которых отступление прикрывал.

Главнокомандующий обнял и поцеловал его. Он приказал произвести Матвея Шелкунова в унтер-офицеры и собственноручно надел знак военного ордена на грудь храброго егеря.

Как за всю севастопольскую оборону, так и в этом деле солдаты выказали изумительное мужество.

«Огромная потеря наших славных войск меня крайне огорчает, — писал государь Горчакову. — Сожалею от души о бедном Реаде, заплатившем кровью за свою ошибку, равно о Вревском, Веймарне и двоих полковых командирах, моих старых сослуживцах. Я убедился, что славные войска наши исполнили свято долг свой. Прошу объявить им всем, от генерала до солдата, мою искреннюю, душевную благодарность».