V. Славные защитники Севастополя. Адмирал Нахимов

«Но семья не позабыла
Тот родной гранит,
Где Нахимова могила,
Где Корнилов спит».

В начале шестидесятых годов прошлого столетия, в городе Севастополе, на Графской пристани ежедневно рано утром можно было видеть толпу народа... Тут были отставные матросы, старики, старухи, женщины, дети. По унылым, озабоченным лицам, по ветхой, убогой одежде можно было догадаться, что бедняков привели сюда горе да нужда. Они кого-то ждали, — приподнимались на цыпочки, переминались с ноги на ногу, перешептывались и тревожно, пристально смотрели в даль, на дорогу.

Вдруг толпа заволновалась, все пришли в движение; тихонько кивали головами и указывали друг другу по направлению главной улицы.

Вдали из-за угла дома вышли двое моряков. Они шли быстро по тротуару к Графской пристани и на ходу разговаривали.

Впереди шел вице-адмирал — высокого роста, немного сутуловатый. На нем был флотский сюртук с густыми эполетами; фуражка была сдвинута на затылок. Худощавое энергичное лицо с тонким профилем было озабочено, а ласковые голубые глаза светились несравненной добротой.

За ним едва поспевал молодой флотский офицер-адъютант, с записной книжкой в руках, и на ходу давал почтительные ответы.

Они скоро были на Графской пристани. Толпа бедняков мигом безбоязненно окружила адмирала. Старики, снимая шапки, низко кланялись, что-то говорили, женщины их перебивали, плакали, о чем-то просили. Все говорили разом, спорили между собою.

— Постойте, постойте-с! — остановил их адмирал. — Всем разом можно только «ура» кричать, а не просьбы высказывать-с... Я ничего не пойму-с! Ты, старик, надень шапку и говори, что тебе надо?

Старик-матрос, на деревянной ноге и с костылем в руке, робко подходит и выталкивает вперед двух маленьких девочек.

— Ваше превосходительство, явите божескую милость! Не оставьте! Вот внучки махонькие.

Нахимов у Графской пристани

— Ну, что ж, что внучки... Вижу. Что тебе надо? Говори скорее дело... Вас у меня много.

— Сироты мы, одинокие, — шамкает старик. — Хата развалилась, продырявилась... Зачинить-то есть чем, да некому. Стар я стал, не справиться... Прежде, бывало, все сам... Теперь невмоготу.

Руки и голова старика трясутся — действительно видно, что он уже плохой работник.

— Острено-с, — обращается адмирал к своему адъютанту, — попросите от меня Микрютова-с послать к старику Познякову двух плотников... Пусть ему помогут починить хату.

Адъютант быстро записывает в книжку приказание.

— Батюшка! Милостивец! Да неужто ж меня помните?! — выкрикивает умиленный старик: ему дороже помощи то, что адмирал его признал и назвал по фамилии.

— Как не помнить лучшего маляра и плясуна на корабле «Три Святителя»... Помню! — с улыбкой ответил адмирал.

— Нет, ваше превосходительство, не на «Трех Святителях». Я тогда служил на корабле «Трах-Тарарах».

Так матросы называли корабль «Трех Иерархов». Трудно им было выговорить мудреное слово.

— Ну, ладно, ладно! Верно, на «Трех Иерархах»... А тебе что надо Маремьяна-старица? — спрашивает адмирал бабу, держащую за руку маленького мальчика.

— Кормилец! Будь отец родной! Прикажи мне, вдове одинокой, дать хлебушка на моих сирот, — заголосила баба. — Муж мой помер. Я-то вся больнехонькая, — работать не могу. Голод нас одолевает.

— А кто был твой муж?

— Он служил в рабочем экипаже и хороший был мастер. Упало бревно на него и убило. Остались мы, сироты, горе горевать.

На Графской пристани собирался народ. Часто подходили молодые моряки и прислушивались к разговорам.

— Острено-с! — обращался адмирал к адъютанту. — Дайте этой женщине пять рублей-с.

— Денег нет, Павел Степанович, — послышался короткий ответь.

— Как нет-с? Отчего нет-с?

— Нет. Все розданы уже, прожиты.

— Ну, дайте пока из своих-с.

— А мои все раньше потрачены.

— Господа, — обращался к присутствующим морякам этот новый «Калита». — Дайте мне кто-нибудь в долг пять рублей. Острено вам после отдаст.

У недавно выпущенных молодых мичманов не находилось такого капитала, но кто-нибудь из лейтенантов ссужал адмирала просимой суммой.

Такие сцены повторялись очень часто.

Иногда на неотступные просьбы просителей за спиной адмирала раздавался остерегающий шепот:

— Павел Степанович, эта просьба не уважительна.

— Как-с? Почему-с? Объясните.

Адъютант шепотом объяснял в чем дело. Доброго адмирала частенько приходилось оберегать от недостойных лентяев и попрошаек.

Но его доброе лицо хмурилось, голубые глаза становились грустными, и видно было, что не легко ему отказывать даже в «неуважительных просьбах».

Если в это время в Графской пристани случался чужой, приезжий человек и спрашивал у проходившего матроса: «Кто этот адмирал?» — матрос с изумлением взглядывал на него, недоумевая, как можно не знать этого человека, и просто отвечал:

— Это наш Павел Степанович... — и, помолчав немного, прибавлял, — Нахимов.

Да, это был Павел Степанович Нахимов. В то время его знал не только весь Севастополь, но и вся Россия. Это был прославленный герой, обожаемый офицерами «отец-командир». Это был «матросский батька», как промеж себя попросту с любовью называли адмирала его матросы.

Павел Степанович Нахимов родился 23 июня 1802 года в Смоленской губернии, в имении «Городок».

Отец его, Степан Михайлович, был секунд-майор и всеми уважаемый помещик. После 1812 года он был выбран предводителем дворянства.

Жена его, Федосья Ивановна, была кроткая, добрая и умная женщина. Вся ее жизнь была посвящена мужу, детям и хлопотам по хозяйству. Это была тактичная и справедливая помещица. Знакомые нередко выбирали ее посредницей в семейных спорах и делах.

Семья у Нахимовых была огромная: и человек детей... Но здесь не тяготились ими: их воспитывали с любовью и с нежными заботами. Всех своих пятерых сыновей Степан Михайлович определил в Морской корпус.

Один из младших сыновей, Павел, был ребенок особенно живой и воинственный. Нежно любивший его отец часто говаривал про него: «Из моего Павлушки выйдет храбрый воин». Действительно, он не ошибся. Но старик, к сожалению, не дожил до громкой славы милого сына.

3 мая 1815 года Павел Нахимов поступил в корпус гардемарином; учился он хорошо и был скоро произведен в унтер-офицеры.

В 1818 году Павел Степанович Нахимов был произведен в мичманы и, как лучший офицер, очень скоро был назначен в кругосветное плавание, что считалось тогда особенной честью.

Он был назначен на 36-пушечный фрегат «Крейсер».

«Крейсер» и шлюп «Ладога» отправлялись в плавание под начальством капитана 2 ранга Михаила Петровича Лазарева.

Лазарев был выдающийся человек среди моряков. Страстно любивший море и морскую службу, строгий, честный и справедливый, он особенно благотворно влиял на молодежь.

Под видом строгости и порою даже суровости в этом человеке билось справедливое, доброе, отеческое сердце.

Лазарев старательно изучал характеры и способности своих офицеров. Он давал им поручения по силам, по склонностям. Тонко подмечая, кто к чему способен, он подбадривал его и назначал именно на то дело. Это был истинный друг и наставник юности. Матросов он любил, но относился ко всем строго и требовательно.

Корабли, которыми командовал Лазарев, были его взлелеянными любимыми детищами. Об образцовом их порядке знали все.

Служить под его командой считалось за честь, и ее добивались все молодые офицеры.

Под такое благотворное влияние попал и мичман Нахимов.

Во время плавания на «Крейсере» с Нахимовым был такой случай. Фрегат шел в Рио-де-Жанейро. Вдруг задул крепкий ветер, и поднялось сильное волнение. На «Крейсере» раздался громкий возглас: «Человек за бортом!»

Мигом легли на дрейф. В одну минуту спустили катер. Мичман Нахимов вызвался спасать утопавшего матроса.

Катер полетел стрелой на помощь погибавшему товарищу. Весла взмахивали, как огромные крылья птицы.

Утопавший был уже близко... Матросы сильнее навалились на весла. Как вдруг налетел сильный шквал с резким частым дождем. Катер бросало из стороны в сторону. Бороться с разбушевавшейся стихией было невозможно. Прежде чем катер успел подойти к утопавшему, матрос утонул.

Между тем, на фрегате за частым дождем и туманом катер потеряли из вида. Фрегат направлялся во все стороны, смотрели зорко — катера нет и нет. Прошел томительный час ожидания, затем второй, третий, четвертый, а катера все нет и нет.

Тяжело и безотрадно было у всех на душе. Лазарев с грустью уже велел идти дальше, решив, что все погибли. Уже стали сниматься с дрейфа. Все были печальны и серьезны: тяжело было оставлять место, где погибло столько людей.

Но катер не перевернулся. Волнение отнесло его далеко. Туман скрывал его от взоров. В то же время и на катере люди переживали страшные минуты. Озябшие, голодные, они выбивались из последних сил и гребли, гребли... Изредка, в минуты рассеяния тумана, они видели вдали фрегат и понимали, что он собирается уходить. Что чувствовали несчастные, — поймет каждый. Они думали, что им суждено погибнуть в море, и отдались на волю Божию.

На фрегате, между тем, не переставали зорко и пристально наблюдать за морем, сторожить, не мелькнет ли где-нибудь вдали на поверхности черная точка.

Вдруг с силинга послышался громкий радостный крик: «Катер видно!»

По фрегату точно пробежала светлая живительная искра. Все заволновались. Все были рады.

Вскоре катер приблизился к фрегату. Волнение было так велико, что при подъеме его разбило в щепы. По счастью, все были спасены, и новых жертв море не потребовало.

Павел Степанович Нахимов всю жизнь вспоминал этот случай с чувством глубокой благодарности к милосердию Божию. Матросу, который заметил с силинга катер, он ежегодно выдавал пенсию.

Пока Нахимов был в кругосветном плавании ему дали орден св. Владимира и произвели в лейтенанты. Юному лейтенанту было всего 21 год.

Вскоре лейтенант Нахимов, мичман Корнилов и гардемарин Истомин участвовали в Наваринском бою.

Все хорошие офицеры, с которыми приходилось плавать Лазареву, уже никогда не расставались с ним и стремились под его начальство.

В 1825 году Нахимов после отдыха на родине опять попросился под команду Лазарева и попал на новый корабль «Азов».

Этот корабль вскоре прославился на весь мир.

В то время турки очень теснили и обижали греков.

Император Николай Павлович решил заступиться за них и, войдя в соглашение с французами и англичанами, положил освободить Грецию от турецкого владычества.

В Средиземное море была послана русская эскадра под начальством графа Гейдена.

Кораблем «Азов» командовал капитан Лазарев. Среди офицеров выдвигались лейтенант Нахимов, мичман Корнилов и гардемарин Истомин. Эти славные имена скоро стали известны всей России.

Фрегат «Крейсер» и шлюп «Ладога» на пути из Порт-Дербента к Новой Зеландии в июле 1823 г.

Русская эскадра в Средиземном море соединилась с французскою и английскою, и все вместе двинулись к турецкому порту Наваришь и остановились у бухты.

Турки зверствовали повсюду, разоряли греков, обижали их жен и детей.

Союзные адмиралы пригласили к себе турецкого адмирала Ибрагима-пашу и потребовали от него, чтобы были прекращены обиды и зверства над греками, затем предложили, чтобы его флот ушел из Наваринской бухты и войска не высаживались на берег.

Ибрагим-паша ответил, что пошлеть в Константинополь узнать, как ему поступить, а пока обещал отдать строгий наказ не трогать греков.

Союзные адмиралы поверили и ушли. Но не успели они отойти далеко, как узнали, что турок их обманул: он приказал двум судам итти к Патрасской крепости и войскам высаживаться на берег.

Английский адмирал быстро вернулся назад и пошел к Патрасу. Он стал со своей эскадрой между турецкими судами и крепостью и приказал прекратить высадку войск, иначе грозил потопить весь десант. Турки в смятении и беспорядке возвратились на суда и ушли к Навар пну.

Союзные адмиралы больше им не верили.

Прошло уже много времени, а ответа из Константинополя все нет и нет. Между тем, турки не только не перестали зверствовать над несчастными греками, а сильнее прежнего разоряли их села, обижали и даже убивали женщин и детей.

Наваринский бой. Французский корабль «Бреславль» помогает во время боя русскому кораблю «Азов»

Союзные адмиралы, выведенные из терпения, решили больше не ждать, войти в бухту и силой оружия смирить турок.

Началась перестрелка, и вскоре закипел бой.

Когда русский флагманский корабль «Азов» входил в бухту, то в узком проходе ему пришлось выдержать огонь 8 турецких судов. Он весь был изранен, но защищался храбро. На счастье, в самую опасную минуту на помощь ему явились русский корабль «Гангут» и французский — «Бреславль».

Корабль «Азов» с помощниками потопили два огромных турецких фрегата, корвет сбили на мель и взорвали 8о-пушечный неприятельский корабль.

Когда все союзные суда заняли в бухте назначенные места, то бой сделался общим. Русская эскадра сражалась так стойко, так храбро, что все союзники чистосердечно сознали это. Русские суда доказали здесь свою силу и уменье постоять за честь родины.

Через четыре часа турецко-египетский флот был сражен, и Наваринский бой кончился.

8 ноября 1826 года русские, английские и французские суда направились к Наварину. Впереди шли англичане. Турки с крепости сделали по ним выстрел и замолчали. Ибрагим — паша прислал сказать, что бумаги еще из Константинополя нет, и он предлагает союзным эскадрам не входить в бухту.

Английский главнокомандующий велел ему передать, что он теперь пришел не получать приказания, а отдавать.

Павел Степанович Нахимов

Из русских судов больше всех пострадал «Азов». На нем был сильно побит рангоут, и не было возможности даже поставить фальшивое вооружение.

Корабль «Азов» удостоился небывалого отличия. Государь назначил ему Георгиевский кормовой флаг и вымпел.

Все участники боя были щедро награждены, и Нахимов получил орден св. Георгия 4-й степени.

В 1828 году капитан-лейтенант Нахимов был назначен командиром корвета «Наварин», который только что был захвачен у турок в плен. Это было первое судно, которым командовал Нахимов. Он заботился о нем как о своем детище, работал сам с утра до ночи и завел на нем образцовый порядок.

Когда государь Николай Павлович делал смотр флоту на Кронштадтском рейде, то, выразив сигналом удовольствие свое всему флоту, Нахимову за его судно повелел выразить особое благоволение.

В скором времени Павел Степанович был переведен начальником на вновь строящийся фрегат «Паллада». Он с любовью неутомимо следил за его постройкой и вооружением и после спуска ушел на нем с эскадрой адмирала Беллинсгаузена в плавание по Балтийскому морю.

Во время этого плавания Нахимов, благодаря своему знанию и энергии, спас всю эскадру.

Дело было осенью. Погода была хмурая, дул ветер, поднялся туман. За туманом трудно было верно наметить путь. Нахимов всю дорогу сам вел счисление и делал прокладку пути. Он все время волновался: ему казалось, что эскадра идет неправильно и что впереди — опасность. Между тем, впереди шел адмирал, и с флагманского корабля не давалось никаких сигналов. Когда немного прояснило, Павел Степанович тревожно, лихорадочно еще и еще раз проверил счисление, пригласил к себе сведущего офицера, проверил с ним и решил дать сигнал: «Эскадра идет в опасности».

Сигнал дан. На душе у Нахимова тревожно и тяжело. А что если он ошибся?! Вице-адмирал Беллинсгаузен был человек строгий, опытный, поседевший в море.

Эскадра услышала сигнал и живо повернула. Прошло несколько томительных для Нахимова часов.

Вдруг вдали загремели пушечные выстрелы, извещавшие о бедствии какого-то корабля. Поспешили на помощь. Оказалось, что корабль «Арсис», далеко ушедший вперед, не слыхал сигнала Нахимова и, наскочив на камни, едва не затонул.

Тогда все поняли, от какой страшной опасности спас эскадру Нахимов.

Государь император, узнав об этом случае, При первом свидании удостоил Нахимова такими милостивыми словами: «Я тебе обязан сохранением эскадры. Благодарю тебя. Я никогда этого не забуду».

В это время главным командиром черноморского флота был назначен вице-адмирал М.П. Лазарев.

Мало-помалу он пригласил к себе всех своих любимых офицеров, в числе которых был и Нахимов.

Он был произведен в капитаны 2-го ранга и назначен командиром вновь строящегося корабля «Силистрия». Этот корабль, как и «Паллада», вооружался под его надзором. Он вложил в него всю душу и командовал им много лет до самого своего производства в контр-адмиралы.

Павел Степанович работал с утра до ночи и с особенным уважением смотрел на тружеников. На море это был строгий, требовательный начальник; но за этой строгостью чувствовалась несравненная доброта.

Однажды «Силистрию» осматривал начальник дивизии, контр-адмирал Чистяков.

Команда и офицеры собрались на верху и стали во фронт. Все на «Силистрии» было в образцовом порядке, и адмирал остался доволен.

Обходя команду, он вдруг остановился и проговорил недовольным тоном:

— Это что такое, Павел Степанович?.. Вон у матроса бакенбарды под бородой не выбриты. Этого допускать нельзя! Государь император требует строго соблюдения формы!

Неприятно было Нахимову получить выговор на своем образцовом корабле. Только что уехал начальник, он разгневанный подошел к матросу и проговорил:

— Ты слышал, что сказал адмирал?

Слыхал, ваше высокоблагородие, — испуганно отвечал матрос.

— Почему ты не выбрить?

— Виноват, ваше высокоблагородие! Я и сам хотел выбриться, да жене так нравится... Она и отговорила.

— Ну, нравится или нет жене, чтоб ты сию минуту выбрился! — строго проговорил Нахимов и, обратившись тут же к команде, проговорил. — Из всех вас одному ему это пройдет безнаказанно!

Матрос был старый служака, один из лучших на «Силистрии».

Пригласив к себе ротного командира, Павел Степанович сделал ему строгий выговор, почему не досмотрел небритого, зачем не убрал из фронта.

— А этого дурня пальцем не трогать, — закончил свою речь Нахимов.

И это было в то жестокое время, когда секли за каждый пустяк.

В обращении с людьми Павел Степанович был прост и справедлив и матросов любил, как детей своих, но, по виду строгий, старался этого не показывать.

Но если у кого-нибудь из его команды бывали горе или нужда, он не мог пройти мимо и помогал так, что правая рука не знала, что делала левая.

Будучи всю жизнь свою холостым, он все свое жалованье раздавал беднякам, сам жил очень скромно и всегда нуждался в деньгах.

Он всегда следил за своими бывшими сослуживцами, куда бы их ни закинула судьба. И к нему обращались, как к отцу родному. Можно с уверенностью сказать, что не было ни одного матроса к черноморском флоте, который бы не знал и не любил хотя бы понаслышке командира «Силистрии» «Павла Степановича» — «матросского батьку». Этот человек был дорог и близок всем морякам и привлекал все сердца тех, кто знал его чистую и светлую, как кристалл, душу.

Среди задушевной беседы с офицерами вот что не раз высказывал им строгий и требовательный командир:

«Вся наша беда в том заключается, что многие молодые люди понимают образование ложно-с и получают вредное направление. Это для нашей службы-с — гибель! Конечно, прекрасно говорить на чужестранных языках. Я и сам ими занимался... Но не хорошо-с прельщаться всем чужим так, чтобы пренебрегать своим.

«Я знаю многих, которые никогда русских журналов не читают и хвастаются этим. Я это слышал-с.

«Понятно, эти господа так отвыкают от всего русского, что глубоко презирают сближение со своими соотечественниками — простыми людьми. А вы думаете, что матрос не заметить-с этого? Заметит лучше, чем наш брат.

«А каково пойдет служба, если все подчиненные будут наверно знать, что начальники их не любят, презирают?!

«Вот-с настоящая причина, что на многих судах ничего не выходить и начальники хотят действовать одним страхом. Могу вас уверить, что это так-с!

«Страх подчас хорошее дело... Но согласитесь, нельзя всегда работать ради одного страха... Нужна любовь к делу: тогда с нашим лихим народом можно чудеса делать! Удивляют меня многие молодые офицеры: от русских отстали, к французам не пристали, на англичан не похожи... Своих презирают, чужому завидуют. Это никуда-с не годится. Люди своих выгод не понимают».

В другой раз Павел Степанович говорил иначе своим молодым слушателям. И его простые, искренние слова, конечно, находили отклик в сердцах людей, его почитающих и любящих.

«Пора нам перестать считать себя за помещиков, а матросов — за крепостных людей. Матрос есть главный двигатель на военном корабле, а мы — только пружины, которые на него действуют. Матрос управляет парусами, он же наводит орудие на неприятеля; матрос бросится на абордаж, если понадобится... Все сделает матрос, если мы, начальники, не будем смотреть на службу, как на средство для удовлетворения своего честолюбия, а на подчиненных, как на ступени для собственного возвышения.

«Матросов нам нужно возвышать, учить, возбуждать в них смелость, геройство, ежели мы не себялюбцы, а истинные слуги отечества.

«Помните ли вы Трафальгарское сражение? Какой был там маневр-с? Вздор! Весь маневр Нельсона заключался в том, что он знал слабость неприятеля и свою силу и не терял времени, вступая в бой. Слава Нельсона заключалась в том, что он постиг дух народной гордости своих подчиненных и одним простым сигналом возбудил энтузиазм в простолюдинах, которые были воспитаны им и его предшественниками.

«Вот, это воспитание и составляет основную задачу. Вот чему я посвятил себя, для чего тружусь неусыпно и невидимо достигаю своей цели. Матросы меня любят и понимают. Я дорожу этою привязанностью. У многих командиров служба не клеится на судах оттого, что они неверно понимают значение дворянина и презирают матроса, забывая, что и у мужика есть ум, сердце, душа, такие же, как и у всякого дворянина».

Сколько мудрости, опытности, знания народного духа заключалось в этих словах. Они всегда остались лучшим завещанием учителя своим ученикам.

Павел Степанович на своей «Силистрии» плавал беспрерывно: то он перевозил сухопутные войска в Севастополь, в Феодосию, то ездил к берегам Кавказа, то истреблял контрабанду.

Однажды на «Силистрии» был такой случай: во время эволюций, шедший контр-галсом и очень близко к «Силистрии» корабль «Адрианополь» сделал такой неудачный маневр, что столкновение было неизбежно.

Нахимов был наверху и с ужасом заметил, что избежать катастрофы невозможно.

Раздалась громкая спокойная команда:

— С крюйселя долой!

Люди стремительно бросились вниз.

Павел Степанович остался на юте один. Старший офицер умолял его сойти, но он не двинулся.

Корабль полным ходом, всею массою летел на другой... Вот сейчас налетит, столкнется, все затрещит, поломается... Гибель, ужас...

Все с замиранием сердца, не переводя дыхания, ожидали катастрофы и с ужасом смотрели на своего командира, одиноко стоявшего на юте. — Вот «Адрианополь» подлетел, ударился, врезался... Раздался страшный треск... Половина грот-ванты сорвана; бизань-ванты срезаны, как ножом, с боканцев полетел с грохотом огромный катер, увлекая за собой железные шлюп-балки. Закачалась бизань-мачта; рухнула крюйс-стеньга и, поломав все на пути, обсыпала обломками Павла Степановича.

Прошло несколько страшных минут. Все ждали неминуемой гибели... Но «Адрианополь» уже отошел. Стон облегчения пронесся но «Силистрии»... Несчастий с людьми не было. И на «Силистрии» закипела спешная работа, а к утру Нахимов уже поднял сигнал: «Повреждения исправлены».

За вечерним чаем старший офицер не мог удержаться, чтобы не сказать с упреком своему командиру:

— Ну, и дрожали мы давеча за вас, Павел Степанович... Почему вы не хотели сойти с юта? Без всякой надобности подвергали себя страшной опасности. Жизнь ваша висела на волоске...

Нахимов спокойно отвечал:

— Такие случаи представляются редко, и командир должен ими пользоваться! Надо, чтобы команда видела присутствие духа в своем начальнике. Быть может, мне придется итти с нею в сражение, и тогда это отзовется и принесет несомненно пользу.

Эти слова были пророческими и вскоре исполнились.

В 1845 году Нахимов был произведен в контр-адмиралы и назначен командовать 1-й бригадой 4-й флотской дивизии. Флаг он держал чаще всего на фрегате «Кагул» или корабле «Ягудиил».

Но и контр-адмирал Нахимов был все тот же простой, отзывчивый Павел Степанович, которого любили и уважали все моряки.

Горячо любя морскую службу, Павел Степанович умел вдохнуть эту любовь во всех своих подчиненных. Везде и всюду это был один из тех великих учителей нашей родины, которые всю жизнь учат и примером, и делом, и словом.

Работая с утра до ночи, Павел Степанович зорко наблюдал за всеми, присматривался, ничего не упускал из вида, помогал, воодушевлял своими словами, разговорами, воспоминаниями. Как интересны были его беседы! То он рассказывал свою жизнь, встречи, плавание на «Крейсере», на «Азове», то вспоминал, как учил, как поступал М.П. Лазарев. Живые рассказы мешались с наставлениями, наставления — с жизненными примерами.

В 1846 году контр-адмирал Нахимов плавал со своею эскадрою около берегов Кавказа и подошел к крепости Субаши. Он приказал лечь на дрейф и предложил желающим офицерам съехать на берег. Все отправились с радостью, и гарнизон крепости любезно принял их. Между прочим, моряки узнали, что в местном лазарете лежит больной морской офицер. Они поспешили навестить его.

На жесткой постели, в грубом солдатском белье, лежал лейтенант Стройников — старший офицер корвета «Пилад».

Он заболел в море «рожею». Его свезли на берег, оставили в лазарете и второпях забыли снабдить необходимым.

У него не было ни денег, ни сахару, ни чаю. Больной нуждался во всем и с горечью рассказывал об этом сотоварищам.

Возвратясь на фрегат, офицеры доложили обо всем Павлу Степановичу. Тот вскипел не на шутку и послал за лейтенантом Острено, который заведовал его хозяйством.

— Сейчас же пошлите Стройникову чаю, сахару, провизии, лимонов, — приказал Нахимов.

Острено поморщился и проговорил:

— Павел Степанович, провизии и лимонов у нас мало... Достать негде...

— Все равно пошлите, — перебил его адмирал и спросил. — А сколько у нас денег?

— Всего двести рублей, — был ответ.

— Ну, и деньги послать все.

Офицеры прибавили кое-что от себя, и все тотчас же было отправлено больному.

Когда эскадра двинулась в путь, адмирал приказал нагнать корвет «Пилад». Вскоре его увидели. На адмиральском корабле взвился сигнал: «Подойти для переговоров». Суда сблизились, легли на дрейф. Командир явился с рапортом.

Холодно и неприветливо встретил его адмирал и тотчас же взволнованно спросил:

— Скажите, как вы могли сбросить на берег больного офицера без белья, без провизии, без денег?!

Командир оправдывался тем, что он торопился отойти от берега, так как разводило зыбь.

— Стыдно-с! — сказал резко Павел Степанович. — Простительнее мне так поступить, человеку одинокому, у которого и сердце должно быть черствее... У вас есть дети, есть сыновья... Что, если бы с одним из них так поступили? Прощайте-с! Нс ожидал этого от вас. Больше ничего не имею сказать-с!

Вслед за этим Нахимов сделал распоряжение: отправить шхуну за Стройниковым и перевезти его в Севастополь.

Таков был Навел Степанович Нахимов, и не мудрено, что севастопольцы все надежды свои возложили на этого человека.