Истоки «готского вопроса»

С историей крымских готов в той или иной степени сталкивались все ученые, изучавшие крымское средневековье. Впрочем, до первой мировой войны «проблемы» как таковой, в общем-то, не существовало. Письменные источники, на которые опирались авторы, красноречиво свидетельствовали о пребывании на Таврическом полуострове группы германцев, сохранявших до позднего средневековья не только название, но даже язык. Поэтому дискуссия велась вокруг интересных, но частных вопросов: локализации страны Дори, роли примеотийских герулов в сложении «таврических готов», времени принятия готами христианства, длительности сохранения их языка, влияния германского компонента на культуру аборигенного населения полуострова и т. д. (Арсений, 1873; Браун, 1891; Брун, 1880; Васильевский, 1912; Вестберг, 1909; Кеппен, 1837; Кондараки, 1871; Кулаковский, 1914; Куник, 1874; Сестренцевич-Богуш, 1806; Шестаков, 1908; Braun, 1890; Loewe, 1896; Tomaschek, 1881). Вопрос: действительно ли в Крыму проживали потомки древнегерманских племен или под «готами» Таврики скрывается совершенно иная этническая группа, выглядел надуманным. Археологические памятники «исторического периода» рассматривались в целом как иллюстрация к письменной традиции и не претендовали на самостоятельное решение проблем происхождения этносов. Поэтому открытие раннесредневековых артефактов, сходных с изделиями германцев Западной Европы, было воспринято как само собой разумеющееся событие (Штерн, 1897; Baye, 1888). По мере их накопления лишь подтверждались наблюдения общеисторического характера.

Для Российской империи и отечественной науки второй половины XIX — начала XX в. не было свойственно проявление «исторического шовинизма». Сепаратистские настроения на окраинах державы, в том числе и в Крыму, были выражены слабо. Полемика вокруг некогда актуального «норманнского вопроса», противопоставлявшего культуру и государственность германцев — скандинавов и славян, утратила свою остроту и перешла исключительно в область ученых занятий. Поэтому этнические проблемы, равно как и территориальные приоритеты происхождения народов империи, не имели столь явного оттенка политизации, который они приобрели в последующий период.

Конструктивные позиции сохраняла отечественная наука и в первом послереволюционном десятилетии. В 1921 и 1927 гг. были опубликованы фундаментальные исследования А.А. Васильева о крымских готах (Васильев, 1921; 1927), однако окончательный вариант своей монографии (Vasilev, 1936) ученый издал уже находясь в эмиграции.

Для этого периода характерен взгляд на археологию как на явление «второстепенное», «иллюстративное», лишь дополнявшее письменную историю. Поэтому большинство ученых-историков вовсе не привлекало либо использовало в крайне ограниченных пределах доступные археологические источники. Но именно археология, как выяснилось впоследствии, позволила поставить под сомнение казавшуюся вполне очевидной концепцию этноисторического развития полуострова.

В 1903—1904 гг. по поручению Императорской археологической комиссии Н.И. Репников провел исследования могильника Суук-Су близ Гурзуфа на крымском Южнобережье. Уже в следующем году он продолжил свои изыскания в урочище и начал раскопки другого аналогичного некрополя в местности Бал-Гота (Репников, 1906; 1906а; 1907). В ходе трехлетних полевых работ им были открыты плитовые гробницы, склепы, грунтовые захоронения и одна кремация в широкой могиле, перекрытой досками. Подводя итоги, ученый разделил все погребения Суук-Су на два периода: «нижний», представленный «простыми земляными могилами» и «земляными склепами» (датированный по монетам V—VII вв.), и «верхний» — более поздний горизонт с захоронениями в плитовых гробницах IX—XI вв. Появление последних он объяснял распространением христианства у местных жителей.

Статьи Н.И. Репникова, посвященные итогам раскопок на Южном берегу Крыма, носили скорее публикационный, описательный характер. Автор специально не задавался вопросами этнической атрибуции погребенных. Но употребление в тексте сочетаний «готские могилы» да и само название публикаций «Некоторые могильники области крымских готов» недвусмысленно свидетельствуют о позиции автора. Вместе с тем это название достаточно корректно. Действительно, южнобережный регион Тавриды многочисленные средневековые письменные источники связывают с готами. Датировка «нижнего» горизонта по нумизматическим находкам, а также явная близость инвентаря Сук-Су украшениям из западноевропейских некрополей (маркирующих пути продвижения восточногерманских племен) в начале прошлого века не оставляли сомнений в принадлежности их к готской культуре. Уже в публикации 1906 г. упоминаются и другие могильники с вещами «той же культуры» (надо понимать «готской» — Авт.), среди них: Артек, «Джуневис» (дер. Кореиз), «около Бахчисарая» (надо полагать, склон Чуфут-Кале — Авт.), а так же Бал-Гота (Гурзуф). Раскопки последнего были начаты еще в 1898 г. А. Харузиным (1890).

Свою позицию относительно этнического происхождения населения, оставившего некрополь, Н.И. Репников высказал в небольшом очерке истории Гурзуфа. «Вещи, добытые путем раскопок в этом могильнике, — писал ученый, — принадлежат к крайне редкому у нас в России типу эпохи великого переселения народов, так называемому меровингскому или готскому типу. Центром находок вещей данного типа является Западная Европа, отчасти Венгрия, но колыбелью его нужно считать Южную Россию. Именно здесь мы встречаем наиболее ранние его образцы; здесь же легче проследить их отношение к искусству, как античному, так и примитивно-варварскому». Заключая свой обзор памятников древнего Гурзуфа, Репников сделал вывод: «могильник Суук-Су является прототипом всех других могильников данной культуры, которые со временем будут открыты на Южном берегу Крыма». (Репников, 1904. С. 41, 42). Следовательно, автор раскопок некрополя Суук-Су представлял его как «эталонный» объект при выделении новой археологической культуры «области крымских готов».

Значение открытий Н.И. Репникова трудно переоценить. Впервые были получены обширные археологические данные о раннесредневековом населении Южной Таврики, притом по своему облику полностью, или почти полностью, отвечавшие сложившемуся представлению о германской, а точнее, готской культуре.

Сходство женских украшений из южнокрымских и боспорских раннесредневековых могильников с вещами из захоронений Западной Европы было настолько очевидным, что сомнений в их готской атрибуции долгое время просто не возникало, что отразилось в целом ряде работ (Bay, 1908; Salin, 1904; Getze, 1907) и даже в известных высказываниях Ф. Энгельса: «В Британском музее хранятся застежки из Керчи, на Азовском море, рядом с совершенно одинаковыми, найденными в Англии; можно подумать, что те и другие сделаны в одной мастерской. Стиль этих работ, часто при довольно резких местных особенностях, в основных чертах тот же самый на всем пространстве от Швеции до Нижнего Дуная и от Черного моря до Франции и Англии», или «застежки, найденные в Бургундии, в Румынии, на берегах Азовского моря, могли бы выйти из той же мастерской, что и английские и шведские, и они столь же несомненно германского происхождения» (Маркс, Энгельс. Изд. 2-е. С. 374). Вряд ли классик экономической теории может быть признан авторитетом в области археологии и истории древнего искусства, но его отношение живо характеризует представления европейской интеллигенции о единстве и степени влияния германской культуры на соседние области и Причерноморье в том числе.

Несколько иной была позиция выдающего русского антиковеда М.И. Ростовцева. Ученый никогда не отрицал роль готов в истории Таврики, но, рассматривая предметы так называемого готского стиля, подчеркивал их связь, с одной стороны, с греческой, а с другой — варварской художественной культурой. Главным источником влияний в Таврике первых веков н. э. М.И. Ростовцев считал сарматов, поэтому полагал, что с приходом готов на Боспор здесь сложился стиль, восходящий не к северному искусству, а к греко-варварским (сарматским) традициям предшествующей эпохи. По его убеждению, именно сарматы стали носителями этих боспорских традиций в период продвижения варваров в Западную Европу (Ростовцев, 1918. С. 138).

Открытие Н.Л. Эрнстом в 1927 и 1932 гг. нескольких позднеантичных склепов в урочище Тау-Кипчак (Нейзацкий могильник) и у современного с. Тенистое, не вызвали какой-либо реакции в научной среде, а их материалы долгое время оставались невостребованными (Высотская, Махнева, 1983. С. 73; Кутайсов, 1983. С. 147). Впрочем, это касается и находок из трупосожжений могильника в долине р. Бельбек, представленных в небольшой заметке Н.М. Печенкина (1905). В.Д. Блаватский, опубликовав в 1938 г. предварительную информацию о раскопках Харакса, также воздержался от комментариев относительно этнической принадлежности погребенных на Ай-Тодорском могильнике, расположенном у стен покинутой римлянами крепости (Блаватский, 1938).

Поиск новых подходов, построение оригинальных, «революционных» моделей этногенеза с полной силой проявили себя в 30-х гг. XX в. Здесь прежде всего стоит отметить увлечение «стадиальной теорией», которая не способствовала разрешению проблемы (Клейн, 1993. С. 19—22). Желание поставить археологию на твердые «рельсы марксизма» причудливым образом сочеталось с «полумистической» теорией Н.Я. Марра. Это была действительно завораживающая своей новизной концепция, а ее родоначальник по смелости идеи во многом превосходил своих будущих оппонентов. К сожалению, Н.Я. Марр так и не представил развернутой аргументации своих гипотез, что позднее сделало их крайне уязвимыми (Тункина, 2000. С. 389—390). Но в те годы на молодых ученых оказывал влияние не только авторитет директора ведущего археологического учреждения страны, но и интуитивная тяга к созданию непротиворечивой модели возникновения и смены археологических культур. Действительно, для этого процесса характерны внезапные и глубокие качественные изменения, своего рода «революционность». Но в результате упрощения интерпретации племена и народы, создававшие историю Восточной Европы, превращаются в единую, «автохтонную» массу, оказываясь лишь заложниками смены экономических формаций. На «учении Марра» выросло целое поколение ученых, какое-то время искренне веривших в него как в единственный «марксистский» подход к проблемам археологии.

Классическим примером такого рода служат работы В.И. Равдоникаса (1930; 1932). В 1928—1930 гг. на городище Эски-Кермен и прилегающем к нему могильнике были организованы широкомасштабные по тем временам раскопки. Исследования экспедиции ГАИМК (в 1933 г. — совместно с Пенсильванским университетом) велись и позднее, вплоть до 1939 года (Айбабин, 1991. С. 43). Для осмысления их результатов уже в 1930—1931 гг. в рамках Сектора архаической формации Государственной Академии истории материальной культуры была создана Готская группа, поставившая во главу угла стадиальное изучение «автохтонного конкретного культурно-исторического процесса, прежде всего со стороны его социально-экономического содержания, с которым подчиненно связаны и процессы этногонии». Результатом этих разработок стало издание в 1932 г. «Готского сборника», до сих пор единственного специального коллективного исследования по «крымско-готскому вопросу». Предполагалось, что это издание должно сыграть определяющую роль в новом видении проблем «готов» Крыма. Главной теоретической статьей, задававшей тон всей книге, несомненно, явилось исследование В.И. Равдоникаса «Пещерные города Крыма и готская проблема в связи со стадиальным развитием Северного Причерноморья» (Равдоникас, 1932. С. 5—98). Уже сам заголовок дает понять, что автор применял теории Н.Я. Марра к археологии, точнее — пытался посредством их если не закрыть, то по крайней мере направить «готский вопрос» в новое, «марксистское русло». После крушения «марровской школы» статья, а точнее концепция В.И. Равдоникаса, перешла в разряд «советских апокрифов», поэтому долгое время о ней было принято высказываться лишь в критическом тоне либо не упоминать вовсе. Но было бы неверным представлять ее положения сводом «исторических нелепостей» и «политических заблуждений». Отнюдь, ее автор — профессиональный археолог, весьма хорошо знакомый с европейской литературой и новейшими открытиями тех лет. Он предлагал оригинальную и по-своему стройную схему. Как мы увидим далее, идеи, высказанные в этой работе, оказали существенное влияние на развитие отечественного «готоведения», а их отголоски слышны и по сей день, хотя авторство уже давно позабыто.

Историческую Готию В.И. Равдоникас определял как территорию между верховьями р. Качи на востоке и течением р. Черной на западе. Большая ее часть помещалась в горной области, захватывая на Южнобережье узкую полосу примерно от Фороса до Алушты. Именно в центре этой Готии и расположена сеть «пещерных городов», в том числе Эски-Кермен. Цитируя письменные свидетельства о населении средневекового Крыма (правда, подчерпнутые из достаточно поздних источников, не ранее XIII в.), упоминавшие крымских «готов» и «готский язык», В.И. Равдоникас, однако, с определенным скепсисом отнесся к самой возможности сохранения древнего языка позднесредневековыми обитателями Таврики, ссылаясь при этом на частное мнение К. Куртиса (Curtis, 1888. С. 187—191). Впрочем, для сторонника концепции Н.Я. Марра это было не столь уж важно, достаточно было признать в этом явлении лишь «готскую стадию» развития сугубо автохтонного населения.

Если же оставить эту часть исследования и обратиться исключительно к археологической стороне работы, то мы заметим, что автор, по сути, объединяет в единую археологическую культуру раннесредневековые могильники: Суук-Су, Симеиз, Узень-Баш и др. Некрополь Эски-Кермена он также ставит в один ряд с упомянутыми некрополями, признавая их однотипность. Таким образом, Эски-Кермен, а вместе с ним другие «пещерные города» той же эпохи на территории Готии в соотношении с некрополями типа Узень-Баш — Суук-Су представляют целостный культурный комплекс. Но при всем при этом, В.И. Равдоникас считал Крымскую Готию исключительно местным, хотя и исторически реальным явлением, для понимания которого (точнее, для доказательства преемственности культуры «автохтонов») необходим ретроспективный анализ этнических процессов, затронувших Причерноморский регион. Автор скептически относился к «чистому вещеведению» с его попытками по пряжкам и фибулам проследить движение восточных германцев в Западную Европу. Критиковалась не только современная ему «школа Коссины» (которого автор прямо не упоминает (Клейн, 2000), но и раннесредневековый историк Иордан, который якобы своей «Гетикой» выполнил «социальный заказ» в стремлении подчеркнуть германское происхождение готского народа, «воспевая его как движущую силу в истории». Обосновывая версию местного происхождения «крымско-готской культуры» (типа Суук-Су — Узень-Баш), исследователь заметил крайне важное для нашей темы обстоятельство: обряд погребения в склепах фиксируется не только в Крымской Готии, но и на Боспоре, а также в районах Нижней Волги, Донца и Дона, т. е. в области традиционной сарматской культуры. Выбирая в качестве «культурного репера» Эски-Керменский некрополь, В.И. Равдоникас сопоставлял его с хазаро-аланскими древностями Донца-Дона и памятниками Северного Кавказа (по его терминологии — могильники «типа Чми»). Эта связь с сарматской культурой, по его мнению, просматривается через некрополи «предшествовавшей стадии» крымского этногенеза, представленной «культурой типа Госпитальной улицы в Керчи». Здесь он привлекает авторитетное мнение М.И. Ростовцева о местном, причерноморском происхождении т.н. «готского стиля» (Ростовцев, 1918). Оно пришлось как нельзя кстати: действительно, М.И. Ростовцев считал, что параллели варварским позднеантичным украшениям следует искать не в германской, а в сарматской среде, а потому — надо говорить не столько о «готизации», сколько о «сарматизации» Боспора IV—V вв. В результате предлагался вывод: «не миграция, а автохтонный процесс, звенья которого от скифской эпохи до Эски-Кермена... привели к образованию готской народности здесь, на месте, т. е. в Причерноморье».

Следующий далее экскурс в археологию народов Северного Причерноморья, претендующий на утверждение прямой преемственности между населением региона от мифических киммерийцев до сарматов, не представляет особого интереса для нашей темы. Упор на социальную сущность этнических процессов — явное порождение эпохи. По крайней мере, странным для современного ученого выглядит утверждение, что «готская эпоха в Причерноморье есть прежде всего время возникновения феодализма, а готская проблема есть в первую очередь проблема феодализации». Впрочем, В.И. Равдоникас нисколько не отрицал реальность исторических готов, но настаивал на автохтонном, «стадиальном» их появлении из более ранних причерноморских племен путем «скрещивания» в период феодализма. В представлении ученого «в процессе феодализации мигрирующие социальные группы... известные под собирательным терминов сарматов, гуннов, хазар, готов и т. п. — скрещиваются, объединяются и превращаются лишь в связи с социально-хозяйственной трансформацией как ее стадиальный результат — в настоящие прочные этнические группы», поэтому «не следует жонглировать этническими терминами, не раскрывая их содержания» (социально-хозяйственного — по В.И. Равдоникасу). Но именно этим, по его утверждению, занимались до сих пор исследователи Причерноморья. В принципе той же позиции придерживался и «отец стадиальности», полагавший, что черноморские готы через скифов... увязаны с архаическими насельниками Кавказа». Казалось, что языковедческие построения Н.Я. Марра получали и материальную, археологическую основу. А раз так, то единая феодальная стадия должна породить сходные в археологическом выражении явления, что вроде бы и находило подтверждения при сопоставлении «пещерных городов Готии» с близкими по времени аланскими древностями Рим-горы близ Кисловодска и могильниками типа Чми. А поэтому, сделал вывод автор, «мы наталкиваемся не на формальную аналогию, а на очевидную стадиальную сущность».

В этой работе мы встречаем положение о значительной роли алан в формировании населения крымской Готии: «Сарматы (аланы) исторически известны в районе Чуфут-Кале. Не сомневаемся, что сармато-готское образование восточной боспорской части Крыма имело отношение к народности позднейшей Крымской Готии» (Равдоникас, 1932. С. 93—95).

Вторая мировая война еще больше усугубила и без того запутанный «готский вопрос». Идеологи Третьего Рейха стремились разыграть «готскую карту», обосновывая тем самым свои притязания на Таврический полуостров как исконно германскую территорию. Уже в июле 1941 г. Гитлер на заседании представителей НСДАП и верховного командования вермахта заявил: «Крым должен быть освобожден от всех чужаков и заселен немцами» (Аморт, 1966. С. 182). В декабре того же года рейхсминистр А. Розенберг предложил фюреру включить Крым непосредственно в состав Рейха, переименовав его в Готенланд. Важнейшие города полуострова Симферополь и Севастополь с этой связи предполагалось впредь именовать Готенбургом и Теодорисгафеном (Гуркович, 1996. С. 112). Не довольствуясь оккупацией полуострова, нацисты стремились доказать свое «историческое право» на аннексированные земли. Оккупационная газета «Голос Крыма» (контролировавшаяся Министерством пропаганды Германии) 20 сентября 1942 г. опубликовала призыв к гражданам полуострова предоставить материалы, касающиеся истории немцев-колонистов и памятников немецкой культуры Крыма. Обращение подписано начальником «Крымской группы Штаба рейхсминистра А. Розенберга» Шмидтом. Надо отметить, что начальником немецкого гражданского управления Крыма был назначен австриец Альфред Фрауенфельд, живо интересовавшийся археологией, в частности в связи с историей «Готского Крыма». По его инициативе в июле 1942 г, была организована специальная археологическая экспедиция с целью поисков следов готского населения полуострова. Руководителем раскопок на Мангупе был назначен начальник СС и полиции в Тавриде бригаденфюрер СС фон Альвенслибе, в подчинении у которого находились полковник вермахта Кальк и капитан Вернер Баумельбург. Обследованные под их началом разновременные руины столицы Феодоро были объявлены «типичным образцом высокоразвитого германского военного строительства». Капитан Баумельбург стал ярым сторонником «готских древностей» Крыма как основы его культурного развития. Свои представления он изложил в документе «Готы в Крыму», адресованном Гиммлеру. Утверждалось, что татарское завоевание полуострова в XIII в. не коснулось готов, более того, татары «глубоко уважали их как высокоразвитое племя», напротив, «русский период был для готов временем систематического истребления этой народности... советскому режиму оставалось только пытаться скрыть или фальсифицировать историю всей готской культуры в Крыму» (цит. по Аморт, 1966. С. 182). Вскоре появились работы и самого А. Фрауенфельда (Frauenfeld, 1944, указ. на ссылку см: Аморт, 1966. С. 183). У «ученого нациста» были далеко идущие планы. Он грезил мыслью создать на Ялтинской гряде новую столицу «имперской области Готенланд» с собственным дворцом в центре. Полуостров предполагалось превратить в «образцовую немецкую курортную область», заселив его немцами из Южного Тироля (Аморт, 1966. С. 183). Судьба «советского населения» Крыма, включая татар, была предрешена. Уже в июле 1942 г. руководство Рейха отказалось от планов предоставления татарам самоуправления: 27 июля в печально знаменитой ставке «Вервольф» Гитлер заявил о своем желании «очистить Крым» (Ефимов, 2004. С. 2). Однако нацистам не удалось завершить свой замысел. С приходом советских войск в отношении татар его осуществили войска НКВД, отправив 18 мая 1944 г. все татарское население полуострова в бессрочное изгнание...