Глава III. Внутреннее устройство и правовое положение российских православных монастырей XIX-начала XX вв.

Православные монастыри в Российской империи делились на общежительные и необщежительные, штатные и заштатные. Все возникшие во второй половине XIX в. крымские обители относились к общежительным, так как в русском православии они признавались «более высокой формой иноческой жизни»¹. Отличительной чертой общежительных обителей является то, что все необходимое братия получает от монастыря, а свой труд по священнослужению и послушаниям по назначению настоятелей предоставляет в его пользу. Все монашествующие не имеют права располагать собственностью. Фактически с 1865 г. жизнь всех новых монастырей Российской империи строилась на началах общежития².

Из восьми крымских монастырей только два (Херсонесский св. Владимира и Балаклавский св. Георгия) имели статус штатных монастырей с установленным жалованием. Херсонесский монастырь, первоначально открытый как общежительная заштатная киновия, в 1861 г. получил статус штатного монастыря I класса. Утвержденная численность монашествующих первоначально составляла всего 22 единицы, и число проживающих в монастыре до 1899 г. фактически никогда не превышало этой цифры. В то же время, согласно «Духовным штатам», изданным Екатериной II еще 26 февраля 1764 г.³, в мужских монастырях I класса предполагалось наличие 33 монахов. В 1866 г. штат Балаклавского монастыря устанавливался в 19 человек, что, наоборот, превышало численность, установленную «Духовным штатом» для монастырей III класса. После присвоения монастырю св. Георгия статуса I класса и увеличения штатной численности флотских иеромонахов число братии было приведено в соответствие. С последующим развитием флота и военных баз на черноморском побережье возрастало и число иноков, несущих службу в гарнизонах и приписанных к обители. Таким образом, до ликвидации флота в результате Крымской войны численность монахов вновь превысила предусмотренные «Духовным штатом» нормы.

Можно предположить, что жесткая регламентация численности монашествующих в штатных монастырях, введенная Екатериной II, во второй половине XIX в., вероятно, уже не выдерживалась и полностью зависела от решения Святейшего Синода.

Остальные монастыри Крыма (Успенский, Козьмо-Дамиановский, Инкерманский, Катерлезский, Кизилташский и Троице-Параскевиевский) относились к разряду заштатных. Основным отличием их от штатных обителей являлось то, что они не получали жалованья и существовали на доходы от священное лужения, личного труда братии и пожертвований.

В церковной литературе и решениях Святейшего Синода Козьмо-Дамиановский, Инкерманский, Катерлезский и Кизилташский монастыри, а первоначально и Херсонесский, обычно именуются киновиями. Этим термином, уже не характерным для российских монастырей XIX в., вероятно, подчеркивалась преемственность православных общежительных обителей полуострова от Византии. Одна из целей создания общежительных заштатных монастырей — основание Русского Афона в Таврике в подражание (или в противовес) Афону греческому.

Исключение составляет Успенский монастырь, который обычно именуют скитом. На раннем этапе термин «скит» — синоним «лавры», которая, в свою очередь, представляла собой совокупность нескольких иноческих келий на определенной территории, находившихся под управлением и наблюдением общего аввы. Это своего рода товарищество в иноческой жизни, но одновременно и переходная стадия от отшельничества к общежительству⁴. К XIX в. в России скит представляется совокупностью нескольких келий, удаленных от мирской жизни, где монашествующие ведут строгий и даже аскетический образ жизни. Скиты часто были приписаны к более крупным первоклассным монастырям или являлись их ответвлениями⁵. По отношению к Успенскому скиту в Крыму данный термин не приемлем, как не соответствующий его функциональному назначению. Успенский скит — не что иное, как общежительный заштатный монастырь (или киновия). С самого начала ему предназначалась роль ведущей обители среди сети подконтрольных более мелких заштатных киновий, то есть совсем противоположная обычному представлению о ските. Фактически игумен Успенского скита должен был стать своего рода киновиархом (или «главным аввой») среди подконтрольных и подчиненных ему настоятелей более мелких обителей⁶. Тем не менее, в данном случае термин «скит», так же, как и «киновия», применяется с учетом древнего происхождения монастыря, состоявшего первоначально из ряда вырубленных в скале келий, то есть как бы предполагающих уединенное проживание монахов-аскетов. Даже в первоначальном проекте восстановления и благоустройства обители предполагалось, что братия будет продолжать проживать в вырубленных в скале старых и новых кельях по древней традиции и придерживаться строгого образа жизни.

Жизнь крымских монастырей, равно как и всех православных обителей Российской империи, регламентировалась в целом церковными и, в частности, монастырскими уставами. В основном церковные уставы опирались на решения семи Вселенских и ряда поместных соборов, решения Святейшего Синода с учетом российского законодательства и в незначительной степени ориентировались на местные условия и традиции. Монастырские уставы, с одной стороны, не противоречили общецерковным правилам и решениям Синода, с другой — во многом копировали древний Иерусалимский устав.

Все три основных типика, или устава, признанных в православии — Палестинский, или Иерусалимский св. Саввы Освященного (ум. в 532 г.), Константинопольский, или Студийский св. Феодора Студита (ум. в 826 г.) и Афонский св. Афанасия (ум. в 1001 г.) — очень близки друг другу и фактически строятся на основе уставов Пахомия и Василия Великих⁷. Собственно типикон Саввы Освященного был утерян во время нашествия Хосрова на Палестину. Он был восстановлен Иерусалимским патриархом св. Софронием и дополнен в VIII в. Иоанном Дамаскиным и Козьмой Маюмским. На протяжении веков Иерусалимский устав пополнялся песнопениями, уточнениями особенностей богослужения. В Киевской Руси первоначально получил распространение Студийский устав, но уже к XV в. в Северном Причерноморье и Руси он был окончательно вытеснен Иерусалимским⁸. Тем не менее, в российских монастырях использовались и некоторые положения Студийского, Афонского и других восточных уставов, поскольку в Иерусалимском уставе дисциплинарной стороне уделялось недостаточно внимания. По своему устройству российские монастыри в целом практически не отличались от монастырей православного Востока. Всесторонняя регламентация монастырской жизни была предпринята Стоглавым собором⁹. В связи с церковной реформой в синодальный период истории русской церкви претерпели изменения и некоторые положения монастырских уставов.

Положение монастырей в церковной структуре определилось еще на Халкидонском Вселенском соборе (451 г.). В соответствии с четвертым правилом Собора¹⁰, православные монастыри были подконтрольны и подотчетны епископам и могли быть основаны только с его ведения. Епископы же обязаны были заботиться о братии.

В то же время монашествующим предписывалось не вмешиваться не только в мирские, но и общецерковные дела. С ликвидацией патриаршего престола в России и созданием коллегиального органа — Синода — после издания Петром I в 1721 г. «Духовного регламента» монастыри, вместе со всей Русской православной церковью, оказались в структуре государственного аппарата. Монастырская братия наряду с государственными служащими даже принимала присягу императору и его наследнику, то есть на подданство и «верногражданство». В Крымском архиве сохранился рапорт игумена Козьмо-Дамиановской киновии на имя благочинного от 26 ноября 1894 г., в котором сообщается о принятии такой присяги иноками и препровождении присяжного листа приставу¹¹.

Более подробно монастырские правила и порядок принятия пострига регламентировались «Прибавлением к регламенту о правилах причта церковного и чина монашеского», изданном в 1722 г. Право решения вопросов о создании новых обителей передавалось Святейшему Синоду и непосредственно императору, так как «император... именуется Главою Церкви»¹², а «в управлении Церковью Самодержавная Власть действует посредством Святейшего Правительствующего Синода, Ею учрежденного»¹³.

Только в 1881 г. право учреждать новые монастыри было вновь возвращено епархиальным архиереям. Поэтому все крымские монастыри XIX в., учрежденные до 1864 г. включительно, создавались по ходатайству и представлению глав епархий решением Святейшего Правительствующего Синода, принимаемым на основании указов императора. Однако женские обители, созданные после 1881 г. на месте Катерлезской и Козьмо-Дамиановской киновий, также учреждались Святейшим Синодом на основании указов императора, а не архиепископом. В данном случае архиепископ мог открыть новый монастырь, но, вероятно, только император и Синод могли упразднить ранее учрежденные ими же мужские обители.

Общежительные монастыри управлялись архимандритами или игуменами. Права и обязанности их не отличались. В соответствии с Уставом еще Василия Великого, настоятель избирался из числа братии¹⁴ и утверждался епархиальным епископом. Если достойной кандидатуры на пост настоятеля не было, он назначался архиереем¹⁵. В синодальный период в России кандидатуры настоятелей, избранных только мантийной братией (причем в выборах не могли участвовать состоящие под следствием или себя опорочившие), по представлению архиерея утверждались Святейшим Синодом, а в штатные монастыри назначались епархиальным архиереем или Синодом¹⁶. В обязанности настоятеля входил контроль за соблюдением монашеских обетов и правил, своевременным и благочинным совершением богослужений, надзор и организация хозяйственной деятельности. Наиболее важные вопросы он обязан был решать с братией. С другой стороны, и инокам предписывалось безропотное подчинение игумену (архимандриту), который за непослушание имел право налагать наказания. Настоятель регулярно отчитывался перед епархиальным архиереем о жизни и хозяйственной деятельности монастыря. Однако в отдельных обителях имели место случаи отсутствия должной дисциплины, о чем свидетельствуют рапорт иеромонаха Израиля и иные документы о беспорядках в Троице-Параскевиевском женском монастыре¹⁷, указы Таврической консистории по Катерлезскому женскому монастырю¹⁸ и Козьмо-Дамиановской мужской киновии¹⁹, не считая мелких актов неповиновения, с которыми игумены справлялись самостоятельно, лишь докладывая архиепископам о факте. В помощь настоятелю назначались должностные лица, утверждаемые архиереем по представлению игумена. На них возлагались функции духовника, эконома, казначея, благочинного, ризничного, и при необходимости вводились иные должности, например, секретаря или делопроизводителя и пр. Они составляли духовный собор или совет, на котором решались наиболее важные вопросы²⁰. На период решения вопроса о настоятеле архиерей мог назначать в монастырь наместника, что часто имело место и в крымских монастырях. Однако в практике управления обителями на полуострове случилось и неординарное событие, когда во главе женского Троице-Параскевиевского монастыря решением архиерея 25 апреля 1877 г. оказался духовный совет во главе с монахиней Манефою²¹.

С 1860 г. в Таврической епархии контроль за деятельностью монастырей, соблюдением обетов и нравственностью осуществляли благочинные, назначаемые епархиальным архиереем из числа наиболее достойных настоятелей. На них возлагались и функции проведения расследований нарушений, допускаемых братией, рассмотрение жалоб. В рапортах настоятелей, предоставляемых благочинным каждое полугодие, освещались такие вопросы, как численность проживающих в монастыре и сведения о вновь прибывших, соблюдение монастырских уставов и в частности правил литургии, сведения о дисциплинарных нарушениях, отчеты о финансовых и иных материальных поступлениях, новых постройках и состоянии ранее имевшихся²².

Пострижение в целом не требовало строгой богоугодной жизни в прошлом, как для кандидатов в священство. Необходимо было только искреннее покаянное настроение. Но при этом было необходимо соблюдение ряда условий. Вопреки 40-му правилу Трулльского собора, допускающему пострижение в 10-летнем возрасте, в России в синодальный период государственное законодательство позволяло постриг для мужчин не ранее 30 лет, а для женщин — 40. Исключение делалось только для учащихся духовных семинарий и академий, а также овдовевших священников. Им разрешалось принимать постриг с 25 лет. Во всех остальных случаях ходатайства о пострижении в более раннем возрасте рассматривались только на уровне Синода и были исключением. Поэтому средний возраст братии в крымских монастырях, например, по отчетам Козьмо-Дамиановской киновии в 1893 г., колебался от 50 до 56 лет. Возраст самого молодого из принявших пострижение — 45 лет. Только среди лиц, живущих в послушничестве и на испытании, средний возраст составлял 36-37 лет²³.

Для принятия пострига требовалось еще одно условие — трехлетнее предварительное послушническое испытание. В исключительных случаях время послушничества могло быть сокращено. Кроме того, согласно указу Святейшего Синода от 25 мая 1832 г., от послушнического искуса освобождались овдовевшие священнослужители и выпускники духовных учебных заведений. В крымских монастырях, по отчетам 1877-1878 гг., послушники составляли от 25% (Кизилташская киновия) до 67% (Инкерманская киновия), но обычно они не превышали 30-50% от числа принявших пострижение. Это позволяло контролировать дисциплину в монастырях, вести должную религиозно-воспитательную работу. Остальная братия состояла из иноков, делящихся на 3 чина: рясофорных монахов, то есть получивших черную монашескую рясу в залог будущих обетов монашества; действительных, или мантийных, монахов, уже произнесших три установленных обета — послушания, целомудрия, нестяжательства — и получивших при постриге мантию; и схимников, или схимомонахов, связанных обетом совершенного отречения от мира и человеческого общества.

Нарастающий экономический и политический кризис в Российской империи к концу XIX в. привел к резкому увеличению численности живущих в монастырях и ищущих пострижения как возможности выжить в экономически сложных условиях. В итоге в конце XIX — начале XX вв. число послушников и находящихся на испытании часто значительно превышало количество рясофорных и мантийных монахов. Например, в отдельные годы численность послушников и находящихся на испытании в Херсонесском, Георгиевском, Топловском, Козьмо-Дамиановском, Успенском и Катерлезском монастырях превышала численность мантийных и рясофорных иноков (инокинь) в 2 и более раза. Например, в Катерлезской киновии в 1912 г. испытуемые и послушницы составляли 94% (83:5). Это, в свою очередь, не могло не сказаться на монастырской дисциплине и нравственности, влекло за собой неоднократные разбирательства по различным чрезвычайным случаям благочинными монастырей и епархиальным начальством. Сложившаяся ситуация нашла отражение в архивных документах Таврической духовной консистории и благочинных монастырей Таврической епархии. В одном из указов Таврической духовной консистории отмечается: «В настоящее тревожное время необходимо усилить наблюдение за порядком в управлении монастырями мужскими и женскими, при коих многие, как известно из дел, находятся в расстроенном состоянии. Во многих нет строгого наблюдения за монашескою братнею, случайно пополняющуюся пришлыми из других монастырей й из мира людьми; принимаются без разбора в послушничество приходящие бродяги и скрывающиеся без ведома настоятеля посетители и гости неизвестного имени и поведения. При такой... [текст утерян. — Авт.] надзора в настоящее время, когда умножилось повсюду бродяжничество, в монастырях весьма удобно могут укрываться люди неблагонамеренные, не... [текст утерян. — Авт.] и преступных замыслов»²⁴.

В древней византийской и русской истории известны случаи насильственного пострижения или заточения неугодных властям лиц в монастыри, которые расценивались как некие «исправительные учреждения». Однако уже в синодальный период любое принуждение к монашескому постригу квалифицировалось как уголовное преступление. Обеты и требования родителей, обрекающих на постриг детей без согласия последних, не имели силы²⁵. В то же время, в силу особенностей иноческой жизни, оторванной от мирских соблазнов, монастыри XIX в. по-прежнему использовались для наказания и перевоспитания провинившихся священнослужителей из числа белого и черного духовенства. Например, в соответствии с Уставом духовных консисторий²⁶, в 1900 г. под надзором настоятеля Георгиевского Балаклавского монастыря пять месяцев отбывал по возложенной епитимьи священник Петро-Павловской церкви с. Громовки Днепровского уезда Евгений Попов, обвиненный в венчании несовершеннолетней, ростовщичестве, вымогательстве и иных негативных поступках²⁷. В том же году в Козьмо-Дамиановской киновии отбывали различные сроки наказания священник Преображенской Симферопольской церкви Петр Карпов, священник Вознесенской церкви с. Новониколаевки Мелитопольского уезда Иаков Федоровский и диакон из с. Князь-Григорьевского Днепропетровского уезда Лаврентий Черняев — все за совершение незаконных браков²⁸. В 1904 г. священник Михаил Михайлович Шульга за двоеженство²⁹ был предан церковной епитимьи на три года и 6 месяцев с отбытием в Катерлезской киновии³⁰. Такой скромный срок за, казалось бы, серьезное нравственное преступление для священнослужителя объясняется тем, что, в отличие от древних предписаний, в 3-м правиле Трулльского собора говорится: «Что касается до тех, которые, хотя впали в таковой грех второбрачия, однако прежде всего нашего определения полезное познали, и зло от себя отсекли, и несвойственное и незаконное совокупление далече отринули, или у которых жены второго брака уже умерли, и которые притом воззрели ко обращению, вновь поучаясь целомудрию, и от прежних своих беззаконий вскоре отбегнув, пресвитеры ли то или диаконы: о таковых разсуждено, да удержатся от всякого священного служения, или действования, пребывая под епитимьею некоторое определенное время, а честию седалища и стояния да пользуются, довольствуясь председанием, и плача пред Господом, да простит им грех неведения»³¹.

О мягкости наказаний в отношении священнослужителей говорится и в деле священника Фавста Шепетило, препровожденного по возложенной епитимьи в Инкерманскую киновию. Священник обвинялся в избиении послушника Генница и священника Бычковского, вымогательстве дополнительной платы за услуги в праздник Вознесения Господня, остановке богослужения («на вечерней молитве закричал «Врете!» и набросился на Савву Генница, шумел и отказался служить, ушел в алтарь, снял епитрахий и бросил среди церкви»), пьянстве и ряде других нарушений. Тем не менее, несмотря на то, что в постановлении Таврической консистории констатируется, что действия священника Ф. Шепетило подпадают под статьи Уложения о наказаниях уголовных и исправительных и он подлежит извержению из священного чина, виновному с учетом возраста был сохранен сан и предписано навсегда оставаться в Инкерманской киновии. В то же время, в соответствии с 25-м Апостольским правилом и 3, 32, 51 и 70-м правилами Василия Великого, за одно только избиение священнослужители подлежат извержению из сана как нарушившие седьмую заповедь: «Блаженны миротворцы, ибо будут наречены сынами Божьими». Одновременно, в соответствии со ст. 179 и 180 Устава духовной консистории, за произведенное замешательство в церкви, приведшее к остановке богослужения, виновный также должен лишаться священного чина, а согласно ст. 75 Уложения об уголовных наказаниях³² виновный привлекался к уголовной ответственности. В синодальную эпоху в России священнослужители, извергнутые из сана даже за канонические, а не уголовные преступления, могли занимать должности не выше дьячка. В указанном нами случае виновному должно было грозить, как минимум, исключение из списка духовного ведомства с серьезными последствиями. Тем не менее, священник Шепетило даже после того как была подтверждена его неспособность даже к иноческой жизни, был направлен на псаломническую должность в одну из сельских церквей³³.

Большинство нарушений монашеской братии, с которыми приходилось бороться благочинным, чаще сводились к пьянству, мелким кражам, самовольным уходам и некоторым нарушениям в процессе богослужения. Об этом свидетельствуют, например, прошение о прощении пьянства, спаивания братии и самовольного ухода иеромонаха Херсонесского монастыря Ираникия³⁴; материалы расследования в отношении злоупотребления спиртными напитками иеромонаха того же монастыря Игнатия³⁵; о самовольных уходах послушников Дудзинского, Квитевского и Дышкевича³⁶; рапорт о пьянстве иеродиакона Катерлезской киновии Евпидия и объяснение игумена о поведении иеродиакона Игнатия³⁷; рапорта о злоупотреблении спиртными напитками и вымогательстве денег у прихожан иеродиаконом Успенского скита Агафангелом³⁸; о пьянстве в том же ските иеродиакона Аверия³⁹ и иеромонахов Балаклавского монастыря Иеремии⁴⁰ и Иринарха⁴¹; указы Консистории в отношении монаха Инкерманской киновии Вонифатия⁴², иеродиакона Тихона и монаха Антония из Кизилташской киновии⁴³. Во всех случаях нарушители подвергались епитимьи и иным наказаниям. Среди сведений о кражах наиболее показательны материалы расследования о хищении иеродиаконом Геннадием личных вещей настоятеля Георгиевского Балаклавского монастыря архимандрита Никона⁴⁴, о подозрении в хищении дьяконом Инкерманской киновии Афанасием имущества иеромонаха Климента⁴⁵. За непристойное и соблазнительное поведение, самовольную отлучку из обители, ростовщичество в среде братии и распространение лживых слухов епархиальный архиерей подверг епитимьи монаха Козьмо-Дамиановской киновии Геннадия⁴⁶.

Не отличались высокой нравственностью, вероятно, и отдельные настоятели. В письмах благочинному сообщается о настоятеле Кизилташской киновии Николае, который злоупотреблял спиртными напитками, наживался на махинациях с хлебом, и сменившем его игумене Илье, который грубо обращался с братией, не выдавал должной пищи и одежды, а также наживался на махинациях с вином и пр.⁴⁷; о притеснениях монашествующих со стороны игумена Георгиевского Балаклавского монастыря Иринарха⁴⁸, о присвоении денег игуменом Успенского монастыря архимандритом Николаем⁴⁹; о злоупотреблениях, допущенных настоятелем Козьмо-Дамиановской киновии игуменом Андреем⁵⁰. Ряд документов посвящен делу о неблаговидном поведении настоятеля Козьмо-Дамиановской киновии игумена Серапиона. В материалах расследования отмечаются факты длительного проживания на территории мужского монастыря посторонних лиц, ведущих жизнь далеко «не по уставу и подающих братии повод к осуждению и соблазну», снабжения дровами и продуктами, принадлежащими монастырю, родственников, появления в церкви в пьяном виде и издевательства над иеродиаконом, изготовления и потребления шашлыков (монахам запрещено употребление мясной пищи), открытия лавки с товарами (нарушение монашеского принципа нестяжательства) и ряд других нарушений. Упорное невыполнение Серапионом предписаний епархиального начальства завершилось впоследствии его увольнением этого игумена⁵¹.

Отсутствие надлежащего уставного порядка в крымских монастырях отражено в указе Таврической духовной консистории (1869 г.). В нем отмечаются неоднократные нарушения в части соблюдения монашеских обетов, нравственности и дисциплины, в области распределения, учета и расходования денежных средств, а также другие нарушения, выявленные в ходе проверки монастырей благочинным⁵². В специальном указе (1895 г.) отмечаются нарушения субординации в порядке подачи жалоб и заявлений священнослужителями и монашествующими светским властям, в обход епархиального управления⁵³.

Перечисленные факты нарушений иноческих уставов, нравственности, дисциплины и законности в среде братии крымских монастырей не оставались безнаказанными со стороны епархиального начальства. После тщательного расследования каждого нарушения следовала та или иная резолюция архиерея, обеспечивавшая наказание в соответствии со сложившимися церковными правилами вплоть до увольнения, лишения сана провинившихся и даже закрытия наиболее неблагонадежных киновий. В целом же вышеуказанные нарушения не являлись системой и скорее были исключением. Жизнь большинства обителей отличалась строгостью и порядком, предусмотренным монастырскими уставами.

Распорядок дня, основанный на Иерусалимском уставе, выглядел так. Сутки монахов начинались около полуночи. По сигналу колокола в храме начиналась церковная служба, которую по очереди проводили иеромонахи и иеродиаконы. По окончании богослужения отводилось время для поучений настоятеля или назначенного из числа «старшей братии». После полнощной, вернувшись в кельи, монахи выполняли «келейное правило», состоявшее из комплекса молитв и поклонов. В пять часов утра после литургии начиналась утренняя трапеза. До полудня братия занималась хозяйственными делами и иными послушаниями. После обеденной трапезы послушания продолжались еще до двух-трех часов. Суточный круг завершала 1-1,5-часовая вечерняя служба в храме, ужин и выполнение «общего правила» в церкви, также состоявшее из комплекса поклонов и молитв. Отбой в обители наступал примерно в 19 часов⁵⁴. Вопросу правильности богослужения уделялось особое внимание, так как «важнейшим предметом внимания монастырского начальства и усердия братии должно быть строгое уставное (по Типикону) церковное богослужение без пропусков и без замены чтением того, что положено петь, и сопровождаемое словом назидания»⁵⁵. Все священные действия при литургии строго регламентировались уставом, чином, последованием, чиноположением и службой Божественной⁵⁶. Любое дело в монастыре начиналось и заканчивалось молитвой: приготовление пищи, трапеза, работа. Ритуальные требования соблюдались в каждой мелочи: при входе в храм, богослужении, выполнении «общего» и «келейного правила», так как не только от искренней веры и смирения, но также и от точного исполнения всех уставных предписаний зависело спасение души. Не зря существенная часть упомянутого нами указа Таврической духовной консистории (1869 г.) была посвящена выявленным нарушениям и призывам к благочинию во время богослужений⁵⁷. О сложности выполнения монастырских уставов говорит тот факт, что, например, в праздничные дни только при выполнении «общего правила» после полунощной инок совершал 150 поклонов и 200 молитв⁵⁸.

Наиболее проблемным в церковном праве является вопрос собственности. Он разрешался в непосредственной зависимости от государственных законов. После секуляризации земель в 1764 г. российские церковные учреждения, включая монастыри, лишились вотчинного землевладения и могли обладать лишь небольшими ненаселенными участками земли. В то же время, церковь не была ограничена в приобретении движимого имущества и накоплении денежных средств. С точки зрения церковного права, «Церковь — богоучрежденный институт, происхождение ее неотмирно; но в своей земной части Церковь поставлена в обыкновенные условия жизни и имеет нужду в земных вещественных средствах»⁵⁹, то есть в культовых зданиях, землях, имуществе и деньгах. Все монастырское имущество делилось на две категории: вещи священные (в том числе освященные) — к ним относятся мощи, иконы, Евангелие, покровы священных сосудов, храмы, часовни, купели, лампады, книги, колокола и пр.; и вещи церковные — недвижимость (кроме освященной), земля, деньги и пр. Все имущество могло приобретаться либо путем получения от государства, от частных дарителей, либо за собственные средства. Мы уже упоминали основные источники материального обеспечения монастырей Таврики. В то же время, еще по древним церковным правилам, священное или освященное имущество, независимо от того, каким путем оно приобретено, не могло быть использовано в иных целях, за исключением выкупа пленных христиан, например, за слитки золота, выплавленные из священного имущества. Законами Российской империи однозначно применялись суровые виды наказания к похитившим или уничтожившим любое церковное имущество⁶⁰. Все эти действия относились к разряду уголовных преступлений против веры. Тем не менее, в конце XIX — начале XX вв. состояние правопорядка в империи настолько пошатнулось, что даже церковные святыни перестали быть в безопасности. В связи с участившимися случаями хищений церковного имущества 22 мая 1905 г. был издан указ Таврической духовной консистории № 2591, в котором приходским священникам и настоятелям монастырей предписывалось обеспечить сохранность церковного имущества, нанимать «добрых сторожей» и пр. Даже иконы, кресты и иные наиболее ценные вещи предписывалось сразу после службы уносить и прятать⁶¹.

Вопрос собственности, в первую очередь земельной, имел огромное значение для монастырей. При этом надо учесть, что большинство крымских монастырей являлись заштатными, то есть лишенными государственной поддержки. Ограничения в праве на земельную собственность после секуляризации церковных и монастырских земель Екатериной II ко второй половине XIX в., вероятно, уже не практиковались. В целом, не считая земли, приписанной к Архиерейскому дому, в конце прошлого века крымские обители располагали собственностью в 6 100 десятин земли. Основная ее часть была получена в виде дарений от частных лиц или обществ. В то же время земли, выделенные на обзаведение монастырям из государственного фонда, составляли всего 9,2%, причем основная их часть принадлежала Балаклавскому Георгиевскому первоклассному штатному монастырю. Касаясь вопросов имущества, необходимо учесть, что, согласно Уставу Василия Великого и шестому правилу Двукратного собора⁶², монахи не могли иметь личной собственности; все имущество, внесенное ими в монастырь, принадлежало монастырю. Поэтому, согласно российским законам, до пострижения послушники были обязаны распорядиться своим имуществом по собственному усмотрению. За иноками не признавалось права на завещание или права получения наследства по завещанию⁶³. Некоторое исключение делалось только для настоятелей штатных монастырей: они имели право распоряжаться своим имуществом, за исключением вещей ризницы. Эти вещи, даже приобретенные за личные средства, передавались монастырю.

Поэтому часто статьей дохода монастырей становилось имущество ищущих пострижения, как, например, помещицы А.А. Ламбири (Зотовой), передавшей 250 десятин земли Троице-Параскевиевской обители, монаха Калинника, передавшего монастырю 44 десятины принадлежавшей ему земли (см. гл. 2). Использовали личные средства для строительства монастырских церквей настоятели Херсонесского монастыря Василий и Козьмо-Дамиановской киновии Макарий. Дорогостоящими иконами обеспечил монастырский храм настоятель

Балаклавского монастыря митрополит Агафангел. Российское законодательство гарантировало монастырям широкие льготы в области налогообложения. От поземельного сбора освобождались монастырские землевладения, данные правительством⁶⁴, и любая недвижимая собственность, которая не приносит доходов⁶⁵. Именно такие земли в крымских условиях составляли большинство монастырских владений. Например, в Балаклавском и Кизилташском монастырях непригодные к обработке земли составляли 97%. В безраздельном пользовании монастырей находились и выделенные им лесные участки⁶⁶. От налога на недвижимость в городах освобождались любые монастырские постройки, не имеющие дохода от сдачи их в наем⁶⁷. Впрочем, монастырские строения, по имеющимся у нас сведениям, в городах Крыма в наем не сдавались, за исключением двух домов в Севастополе. Но и здесь имелась своя выгода: город Севастополь освобождался от налога на недвижимое имущество⁶⁸.

Всем монахам запрещалась торговля, за исключением предметов культа или изделий, изготовленных их собственными руками с разрешения начальства. Любые заведения по изготовлению и реализации литературы духовно-нравственного содержания, свечей, икон, лампадного масла и т. п. также освобождались от налогов⁶⁹. По примерам Топловского и Козьмо-Дамиановского женских монастырей можно судить о размахе ремесленного производства умелиц-инокинь. А в целом беспошлинная торговля предметами культа и изделиями мастерских составляла значительную долю дохода обителей.

От пошлины освобождалось имущество, поступившее монастырям от обществ и частных лиц⁷⁰, и денежные оклады монашествующих, получаемые, например, в штатных монастырях⁷¹. Более того, монастыри освобождались и от акцизных сборов на изготовление спиртных напитков⁷². Таким образом, российское налоговое законодательство предоставляло широкие льготы монастырским хозяйствам, позволяющие при умелом управлении обеспечить их безбедное существование. Исключая средства, отпускаемые на содержание первоклассных монастырей, среднегодовой доход крымских обителей в XIX в. составлял более 185 тыс. руб.

Отмечая пассивную деятельность государства и церкви по христианизации Крымского полуострова в первые 70 лет после присоединения к империи и ссылаясь на этно-религиозные и политические причины этой пассивности, мы не затронули экономической стороны. Не исключено, что причиной являлись и ограничения на открытие новых обителей, обеспечение их земельной собственностью, нашедшие отражение в законодательстве Петра I и Екатерины II. Монастыри, составлявшие экономическую опору Российской православной церкви, лишились остатков самостоятельности, оказались под полным контролем и фактически управлением высших государственных чиновников. Только к середине XIX в., когда абсолютная монархия ослабла и вступила в фазу буржуазных реформ, были сняты и некоторые препоны в деятельности церкви. К этому времени она уже не представляла конкуренции императорской власти, а могла быть лишь ее идеологической опорой. Именно с этого момента начинается новый виток поддержки монашества императорской властью, его стимулирования за счет льгот в области налогообложения, а со стороны церкви и, в частности, монастырей — новый этап накопления движимого и недвижимого имущества, экономической независимости, а значит, и влияния среди населения. Судя по увеличению численности братии, определенному подъему авторитета монастырей способствовала экономическая и политическая нестабильность в самом государстве, то есть социумные детерминанты⁷³. Особенно показателен при этом прилив в монастыри женщин. Если в 60-70-х гг. XIX в. все крымские монастыри были мужскими, то в конце столетия открываются три женские обители.

Благочестивая и нравственная жизнь крымских монастырей, основанная на уставах и характерная для первых лет подвижничества, в последней четверти XIX в. все более насыщена негативными явлениями.

Православные обители оказались далеко не столь оторванными от мирской жизни, как это должно было быть. Несмотря на меры, принимаемые епархиальным начальством и благочинными, кризисная ситуация в империи существенно отразилась и на нравственных устоях монастырской братии.

Примечания

1. Определение Священного Собора Православной Российской Церкви о монастырях и монашествующих. 31 августа (13 сентября) 1918 г. // Собрание определений и постановлений Священного Собора Православной Российской Церкви 1917-1918 гг. — Вып. 4. — М.: Изд-во Соборного Совета, 1994. — С. 34, ст. 23.

2. Цыпин В.Л. Церковное право: 2-е изд. — М.: Изд-во МФТИ, 1996. — С. 186.

3. Христианство: Энциклопедический словарь / Ред. С.С. Аверинцева: В 3 т. — М.: Изд-во «Большая Российская энциклопедия». — Т. 2. — 1995. — С. 165.

4. Там же. — T. 1. — С. 731.

5. Там же. — Т. 2. — С. 164.

6. Белова С.Л. Жемчужина православия Крыма // Новый град. — Симферополь: Крымский контекст, 1997. — С. 62.

7. Христианство: Энциклопедический словарь. — Т. 1. — С. 732.

8. Прошин Г.Г. Черное воинство. — М.: Политиздат, 1985. — С. 254; Христианство: Энциклопедический словарь. — Т. 2. — С. 648; Т. 3. — С. 26.

9. Цыпин В.Л. Церковное право. — С. 184.

10. Там же. — С. 175.

11. ГААРК. — Ф. 138. — Оп. 1. — Д. 18. — Л. 23.

12. Свод законов Российской империи: (неофициальное издание). — 4-е изд. — СПб.: Общественная польза, 1904. — Ст. 42.

13. Там же. — Ст. 43.

14. Древние иноческие уставы. — М., 1892. — С. 276.

15. Там же. — С. 276-283.

16. Цыпин В.Л. Церковное право. — С. 182.

17. ГААРК. — Ф. 138. — Оп. 1. — Д. 13. — 11 л.

18. Там же. — Д. 35. — Л. 22, 37.

19. Там же. — Д. З. — Л. 17.

20. Определение Священного Собора Православной Российской Церкви о монастырях и монашествующих. 31 августа (13 сентября) 1918 г. // Собрание определений и постановлений Священного Собора Православной Российской Церкви 1917-1918 гг. — Вып. 4. — М.: Изд-во Соборного Совета, 1994. — С. 33; Цыпин ВЛ. Церковное право. — С. 183.

21. ГААРК. — Ф. 138. — Оп. 1. — Д. 13. — 11 л.

22. Там же. — Д. 1. — 3 л.; Д. 3. — 25 л.; Д. 4. — 188 л.; Д. 13. — 11 л.; Д. 18. — 111 л.; Д. 26. — 3 л.; Д. 35. — 129 л.; Д. 41. — 164 л.

23. Там же. — Д. 18. — Л. 2, 11.

24. Там же. — Д. 13. — Л. 16.

25. Цыпин В.Л. Церковное право. — С. 177.

26. Там же. — С. 401.

27. ГААРК. — Ф. 138. — Оп. 1. — Д. 3. — Л. 25.

28. Там же. — Д. 18. — 111 л.

29. В данном случае имеется в виду «второженство», то есть второй брак.

30. Там же. — Д. 26. — 3 л.

31. Цит. по: Цыпин В.Л. Церковное право. — С. 399-400.

32. Свод законов Российской империи: (неофициальное издание). — 296 с.

33. ГААРК. — Ф. 138. — Оп. 1. — Д. 3. — 25 л.

34. Там же.

35. Там же. — Ф. 118. — Оп. 1. — Д. 6602. — 12 л.

36. Там же. — Д. 5894. — 16 л.

37. Там же. — Ф. 138. — Оп. 1. — Д. 3. — 25 л.

38. Там же.

39. Там же. — Д. 18. — 111 л.

40. Там же. — Ф. 118. — Оп. 1. — Д. 5837. — 3 л.

41. Там же. — Д. 5808. — 3 л.

42. Там же. — Ф. 138. — Оп. 1. — Д. 3. — 25 л.

43. Там же.

44. Там же. — Д. 1. — 3 л.

45. Там же. — Д. 3. — 25 л.

46. Там же. — Д. 18. — 111 л.

47. Там же. — Д. 3. — 25 л.

48. Там же. — Ф. 118. — Оп. 1. — Д. 5762. — 22 л.

49. Там же. — Д. 5874. — 9 л.

50. Там же. — Ф. 138. — Оп. 1. — Д. 18. — 111 л.

51. Там же.

52. Там же. — Д. 3. — 25 л.

53. Там же.

54. Прошин Г.Г. Черное воинство. — С. 255.

55. Определение Священного Собора Православной Российской Церкви о монастырях и монашествующих. 31 августа (13 сентября) 1918 г. // Собрание определений и постановлений Священного Собора Православной Российской Церкви 1917-1918 гг. — Вып. 4. — М.: Изд-во Соборного Совета, 1994. — С. 34.

56. Там же. — С. 33-43.

57. ГААРК. — Ф. 138. — Оп. 1. — Д. 3. — Л. 4.

58. Прошин Г.Г. Черное воинство. — С. 258.

59. Цыпин В.Л. Церковное право. — С. 377.

60. Российское законодательство Х-ХХ веков / Под ред. О.И. Чистякова: В 9 т. — Т. 6. — М.: Юридическая литература, 1988. — С. 226-231, ст. 241-255.

61. ГААРК. — Ф. 138. — Оп. 1. — Д. 26. — 3 л.

62. Цыпин ВЛ. Церковное право. — С. 179.

63. Там же.

64. Свод уставов о повинностях // Свод законов Российской империи: (неофициальное издание). — Ст. 50.

65. Там же. — Ст. 51.

66. Свод учреждений и уставов лесных // Свод законов Российской империи: (неофициальное издание). — Ст. 519

67. Устав о прямых налогах // Свод законов Российской империи: (неофициальное издание). — Ст. 83.

68. Устав о прямых налогах // Свод законов Российской империи: (неофициальное издание). — Ст. 84 прим.

69. Устав о прямых налогах // Свод законов Российской империи: (неофициальное издание). — Ст. 371.

70. Свод уставов о пошлинах // Свод законов Российской империи: (неофициальное издание). — Ст. 202.

71. Свод уставов о пошлинах // Свод законов Российской империи: (неофициальное издание). — Ст. 298.

72. Свод уставов об акцизных сборах // Свод законов Российской империи: (неофициальное издание). — Ст. 125.

73. Тур В.Г. Очерки истории религий. — С. 18-19.