§ 2. Виды источников

1. Делопроизводственные материалы. Посольские книги

Главным источником по истории русско-крымских отношений являются посольские книги двух государств — Русского и Великого княжества Литовского. С них и начнем обзор, оговорив при этом одно обстоятельство, ограничивающее возможности исследователя. Сношения с Крымским ханством в конце XV — начале XVI вв. поддерживали все независимые государственные образования на территории Северо-Восточной Руси, т. е. Московское и Тверское (до 1485 г.) княжества, отчасти Рязанское, Новгород-Северское и Стародубское. Данных о том, в каких формах протекали сношения большинства из них с Крымским ханством, нет. Как правило, это лишь случайные упоминания в московских и княжества всея Руси посольских книгах, которые не дают полного представления о масштабах и формах этих отношений. Известно лишь, что вплоть до конца существования Новгород-Северского и Стародубского княжеств крымские ханы непосредственно сносились с ними, так, в 1515 г. Мухаммед-Гирей предпринял попытку привлечь на свою сторону князя Василия Шемячича, что последний и сделал — впрочем, не без подсказки польского короля и великого князя литовского¹. Единственный представительный комплекс документов о взаимоотношениях с Крымским ханством сохранило Московское княжество и государство всея Руси.

а) Посольские книги Русского государства

Благодаря длительному независимому или полунезависимому существованию Крымского ханства сношения с ним сохраняли большую актуальность для Русского государства, Российского царства и империи. Принцип старины, характерный для всего средневековья, отличавшегося последовательной приверженностью к традиции, проводился с помощью ссылок на прошлое; для отношений Руси и Крыма это прошлое документировалось в посольских книгах с русской стороны и, вероятно, в собрании посольских документов — с крымской. Если последнее в результате похода Миниха 1736 г. исчезло бесследно, то первые сохранились в недрах государственного архива России.

Крымские посольские книги являются, как справедливо отметил М.Н. Бережков, древнейшими из сохранившихся². Они открываются 1474 г., годом начала дипломатических сношений. Имеется ряд больших лакун — за 1509—1515 гг. и 1519—1521 (фактически 1519—1523 гг.). При этом первая из этих лакун определяется просто утратой имевшихся ранее книг, вторая обусловлена самим ходом русско-крымских отношений. Наиболее ранняя книга охватывала первоначально 1474—1505 гг. По мнению М.Н. Бережкова, это была текущая книга, куда заносились переписываемые различными лицами все вновь поступавшие дела. Различный формат бумаги и различные почерки, некоторые остававшиеся пустыми листы свидетельствуют, казалось бы, в пользу его мнения. Тот факт, что книга была обтрепана только в начале и в конце, дефекты последнего листа, отсутствие начала первой тетради, документов за некоторые годы говорят о первоначально отдельном хранении материалов различных посольств. Настоящий экземпляр представляет из себя, видимо, копию сохранившихся документов, относившихся к какому-то определенному времени, которое можно установить лишь после основательного палеографического анализа книги.

Каким образом велись посольские книги? М.Н. Бережков в работе 1894 г. высказал предположение, что посольские книги велись приказными дельцами³. В наши дни Ю.Г. Алексеев поддержал это мнение⁴, в определении времени складывания приказной системы пойдя значительно дальше всех своих предшественников, в том числе и Л.В. Черепнина — сторонника идеи формирования централизованного государства уже в конце XV в.⁵ Думается, косвенные упоминания в самих посольских книгах свидетельствуют о том, что дипломатическое ведомство в начале XVI в. еще не отпочковалось от Дворца. Так, в феврале 1509 г., давая устный наказ В.Г. Морозову, Василий III распорядился отметить его в посольских книгах и сделал это в такой форме: «...а у себя велел здесе написати памяти для, что и о тех делех с Васильем наказано»⁶. Видимо, для великого князя посольское дело — это свое, т. е. дворцовое дело. В составе самого Дворца должны были находиться и ведавшие им лица.

Отпуск крымского посла и русского посла Лобана-Колычева из Москвы (РНБ. Миниатюра Лицевого свода XVI в. Шум. том. Л. 466 об.)

Вопрос о времени составления книг специально рассматривался лишь М.Н. Бережковым, а в наши дни — Н.М. Рогожиным⁷. Первый из них, впрочем, не дал определенного ответа, ограничившись указанием на наличие крымских книг уже в первой половине XVI в. Относительно же книг середины XVI в. он полагал, что «книги в Посольском приказе составлялись очень скоро вслед за поступлением туда отдельных документов посольских и по мере накопления их там»⁸. Однако вплоть до 20-х гг. XVI в. материалы крымской посольской книги оставались именно «тетрадями»⁹. Даже в 1561—1570 гг., когда, как установил А.А. Зимин, составлялась опись Государственного архива¹⁰, только часть крымских дел, судя по описанию ящика № 36, представляла из себя книги¹¹. Некоторые материалы, в том числе и древнейшую книгу, брал к себе «наверх» сам царь Иван Грозный, очевидно, в конце 60-х гг. И исчезновение части документов связано, возможно, с использованием их царем. Так, в 101 ящике находились материалы посольства Константина Заболоцкого, которые Иван IV велел «оставить у себя»: «...грамоты шертные крымские Костянтина Заболоцкого, что с ним ходило в Крым, бесерменским письмом, да грамота салтанова, переводу им нет; да грамота Мин-Гиреева с переводом, помечено на ней: «Оставит(ь) ее здесе»». Это, очевидно, были отдельные документы, равно как и в ящике 104, где также хранились оригиналы крымских грамот («А в нем отпуск Степана Ивановича Злобина, и списки черные, и иные отпуски, и ярлыки, что присланы ис Крыма»), которые впоследствии не сохранились¹². В описи Царского архива, наряду с отдельными документами, еще не организованными в книги, находились и «тетради». Одна из них — в ящике 105 — содержала копии тех документов, которые получил Абдул-Латиф в дополнение к пожалованию Каширой¹³. Итак, вплоть до 1561—1570 гг. некоторые материалы посольской переписки с Крымом и Османской империей оставались в виде отдельных документов и лишь в связи с упорядочением архива и начавшейся специализацией государственного управления переписывались в книги. В это же время были сделаны и переводы тех крымских грамот, которые оставались на языке подлинника. Если принять это предположение, то сомнительным покажется приводившееся выше мнение Ю.Г. Алексеева о формировании приказных учреждений и заведении ими собственного делопроизводства уже в конце 80-х гг. XV в.

Важен и целый ряд других спорных вопросов, касающихся крымских посольских дел. До конца не выяснены вопросы о языке общения и месте изготовления переводов. Казалось бы, естественно полагать, что послания из Крыма подвергались переводу лишь в Москве, что показывают и опись Царского архива, и более поздняя практика¹⁴. Об этом писал и М.А. Усманов, который полагал, что кыпчакский язык, остававшийся по традиции функциональным, был вполне освоен московской канцелярией: «...почти все послания Гираев писались по-татарски, и они переводились на русский язык в Москве; что же касается русских грамот, то они отправлялись в Крым в двух экземплярах — в русском оригинале с его татарским противнем»¹⁵. Однако дело обстоит не так просто. В послании Менгли-Гирея от 2 сентября 1509 г. относительно денежных дел сытника крымского хана — некоего Григора появляется старобелорусский термин «забавил», т. е. задержал¹⁶. Речь шла о невозвращении Михаилом Львовичем Глинским отобранных у Григора денег, причем совершенно неясно, происходило ли это в Литве или на Руси, уже после переезда Глинского в Москву. Более вероятно, впрочем, первое. Употребление же термина «забавил» может быть истолковано двояко: либо послание Менгли-Гирея было составлено в Крыму самим Григором, судя по имени, выходцем из белорусских или украинских земель Великого княжества Литовского (ВКЛ), либо в Москве к переводу приложил руку его соотечественник.

В целом лексика крымских посольских книг изучена недостаточно. Можно согласиться с Э. Кинаном и М.А. Усмановым в том, что московские переводы — это документальные подстрочники, где наряду с адекватной передачей текста представлены и кальки ряда понятий, а соответственно эти переводы являются вполне надежным источником сведений о русско-крымских отношениях¹⁷. Однако некоторые детали подобных «калек» нуждаются в дополнительном исследовании (неясен, например, термин «хожаш»)¹⁸, и эта задача еще ждет решения.

Обсуждается и другой вопрос — о полноте и ценности русских посольских книг как исторического источника. Иногда молчаливо подразумевается, что ими исчерпывается весь относящийся к тому или иному посольству материал, и что книги являются вполне надежным источником. Однако это далеко не так. Дела государственной важности — а для великих князей не было более существенного вопроса, чем вопрос об их собственной власти и престиже — поручались послу устно, а сведения об этом факте лишь заносились в посольские документы. Так, в феврале 1509 г., отправляя В.Г. Морозова Поплевина в Крым, «о здешних делах» «о своей братье и о Глинском з братьею, как у великого князя живут, наказал князь великий Василий словом, да и про здешних волошан, что лихо думали (Елену Волошанку, вдову Ивана Ивановича Молодого и ее окружение. — А.Х.), или про внука (Ивана III — Дмитрия Ивановича. — А.Х.) спросят, и о том князь великий с Васильем наказал, а у себя велел здесе написати памяти для...»¹⁹. Таким образом, о наиболее важных делах, касавшихся, в частности, легитимности своей власти, Василий III предпочитал давать лишь устные наказы, о сущности которых посольские документы умалчивают.

Как показало исследование Н.М. Рогожиным посольской книги по связям с Англией 1613—1614 гг., окончательный текст дипломатических документов подвергался значительному редактированию²⁰. В том же убеждают и посольские книги по сношениям со Священной Римской империей германской нации 1517 г. Сопоставление их с пересказом хода дипломатических переговоров имперским послом С. Герберштейном свидетельствует о сокращении всех эпизодов, могущих быть истолкованными как умаляющие честь русского государя²¹. В частности, были опущены существенные подробности о дискуссии русских дипломатов с имперским послом о титулатуре великого князя. Все это заставляет с известной долей осторожности относиться к показаниям посольских книг, которые, видимо, подвергались редактированию и в изучаемое время. Есть в них и некоторые хронологические неувязки и разночтения с сохранившимися документами. Так, по крымской книге через неделю после 24 декабря 1508 г. посол Магметша просил закончить дело Абдыл-Латифа; на его же собственной грамоте вместо 31 стоит 29 декабря²².

Тем не менее при отсутствии крымской дипломатической документации приходится прибегать к русской, памятуя о том, что книги составлялись в угодном для русских правителей духе.

б) Материалы посольских сношений Великого княжества Литовского с Крымским ханством

Литовские посольские материалы в целом являются однотипными с русскими крымскими посольскими делами. В силу особенностей ведения посольских дел, основанного на хронологическо-канцелярском принципе, и их более позднего хранения в архиве Литовского княжества и Речи Посполитой, посольская документация с Крымом не образовала особых книг. Относительно компактны дела конца XV — начала XVI в., сконцентрированные в пределах второй части книги записей № 5. Более же поздние материалы представляют лишь отдельные вкрапления в последующие книги записей — № 6, 7, 8, 15 и др.²³

Пятая книга записей Литовской метрики (ЛМ) была предметом специального внимания М.Н. Бережкова²⁴, который выделил в ней несколько частей:

— лл. 1—124 — книга данин и судовых листов за август 1492 — август-сентябрь 1503 гг.²⁵; по М.Н. Бережкову — это книга № 3; ее продолжение на лл. 296—320 относится к августу 1503 г. — июлю 1506 г.;

— лл. 126—152 об. — книга посольств 1492—94 гг. (№ 25), к которой приложен документ 1498 г., вписанный после окончания ведения книги;

— лл. 153—283 об. — книга посольств 1494—1503 гг. (№ 26);

— лл. 284—295 об. — сборник старых докончаний Казимира (№ 22);

— лл. 321—325 — четыре посольства 1498 г. и начала 1499 г.;

— лл. 325 об. — 331 — различные документы в хронологическом беспорядке (№ 41).

Несколько иную структуру материала во второй части пятой книги записей увидел Э. Баненис. По его мнению, она состоит из ряда посольских тетрадей 1492—1494, 1494—1498, документов 1501—1502 и тетради 1504—1505 гг.²⁶

Для данной темы особый интерес представляет № 26. Здесь представлены материалы посольства 1494—1503 гг. к хану Заволжской (Большой, по русской терминологии) орды Шиг-Ахмату, крымскому хану Менгли-Гирею и великому князю всея Руси Ивану III, дополненные текстом русско-литовского перемирия 1503 г., а также — безо всякого особого заголовка на л. 262 — текстом договоров ливонского магистра и Великого Новгорода 1483 г., новгородско-псковско-дерптского от 13 января 1474 г. (л. 263), новгородско-ливонского 1493 г. (л. 266 об. — 268 об.). Видимо, в период подготовки договора с Русью в 1503 г. (или, по мнению Э.Д. Банениса, в 1498 г.²⁷ что, впрочем, маловероятно), литовские дипломаты подняли хранившиеся в архиве тексты старых докончании союзника ВКЛ — ливонского магистра и ливонских городов, дабы установить исторические корни претензий Ивана III на титул «государя всея Руси». Недаром литовские послы на переговоры 1503 г. получили инструкцию: «Наперед о тытуле всея Руси листы мають быти осмотрены... бо в записах покою того не ест написано, иже бы его писати мел паном всея Руси»²⁸. Вышеупомянутые докончания могли убедить литовских политиков в том, что дипломатическая практика русско-ливонских отношений знала не только этот титул, но и более высокий — титул «царя». Однако русская сторона в отношениях с ВКЛ еще не осмеливалась настаивать на столь высоком титуле. Бороться за его признание довелось уже Ивану Грозному.

Материалы ЛМ представляют несомненный интерес, поскольку позволяют понять, какое место в политике Крымского ханства занимало ВКЛ, как противовес княжеству всея Руси, в какой международной обстановке развертывались русско-крымские отношения на рубеже XV—XVI вв.

в) Виды документов в материалах делопроизводства ВКЛ и княжества всея Руси

К типу делопроизводственных материалов относятся посольские и разрядные книги. Посольские книги — это собрание документов весьма различных видов. Позволим себе не согласиться с М.Н. Бережковым в том, что среди них преобладали в основном «речи»²⁹. Действительно, их довольно много, равно как и в источнике другого типа — разрядных книгах. Однако наряду с ними большое место занимали и послания, как русские, так и крымские — ханов и независимых владетелей, статейные списки русских послов в Крым³⁰. Посольские книги княжества всея Руси и ВКЛ содержат приблизительно одинаковые типы документов. Это верительные («верющие») грамоты послам, посланникам и гонцам, опасные («охранные») им же, гарантировавшие неприкосновенность представителей иностранного государства на чужой территории³¹, и наказы («наука») послам, «памяти» или «списки памятные», которые послы должны были «держати собе, а царю... не давати, ни иному никому от себя не отдавати³². «Памяти, — писал М.Н. Бережков, — особые инструкции, вручаемые послам при самом отправлении их из столицы или дополнительные инструкции им, посылаемые через нарочитых гонцов то вслед отъехавшим послам, то спустя некоторое время»³³. Наряду с ними большое место занимали послания глав государств, послов и лиц, в той или иной мере причастных к внешним сношениям (панов рад в ВКЛ, например), «ответные» (в ВКЛ они назывались «отказные»), отчеты дипломатов о своем пребывании за пределами родины. Деятельность русских подсобных дипломатических служб — проводников и охраны в XVI в. регулировалась особыми грамотами: ямскими — «подорожными»³⁴ и казачьими — указными грамотами служилым казакам³⁵. В посольские книги включались и «гибельные» или «жалобные» списки утраченных по тем или иным причинам товаров. Аналогичные документы, хотя и без такого наименования, встречаются и в посольских книгах Руси с другими государствами. Вносились и списки полоняников, возвращенных крымцам, списки проводников из числа служилых татар³⁶.

Послания глав государств — великого князя всея Руси и крымского хана — имели различное содержание и формуляр. Грамоты ханов и членов крымского двора отражают особенности дипломатики этого ханства. На некоторые из них обратил внимание уже в 1948 г. польский исследователь А. Зайончковский, который на основе материалов, изданных А. Куратом в 1940 г.³⁷, анализировал формы инвокацио, так называемого темджида, интитуляции, адресанта и отдельных формул диспозиции. Однако его больше всего интересовали древние и древнейшие корни тех или иных формул или терминов (в частности тархана), а не их использование в определенной конкретно-исторической и политической ситуации³⁸. Поэтому проблема крымской дипломатики конца XV — начала XVI вв. не снята с повестки дня, несмотря на многие другие посвященные этой теме работы предшественников А. Зайончковского — Ф. Крелица и Л. Фекете, а также их последователей, в первую очередь М.А. Усманова³⁹. Уже сейчас можно отметить некоторые характерные черты крымских посланий и их отличия от русских. Если, например, верительная русскому послу в Крым была посвящена только одному вопросу, то в ярлыках-посланиях ханов отдельной разновидности, подобной русской верительной, нет. Крымские грамоты-послания-ярлыки как бы объединяют несколько видов русских грамот. Именуемые в русском переводе то просто «грамотой», то «дружебной грамотой» или «челобитьем»⁴⁰, они открываются верительной частью посланцу, включают «уверительную», т. е. обещание дружбы, поддержки, союза и т. д., главе иностранного государства, «запросную»-«челобитье» ему же о каком-либо предмете, деле и т. д. Грамоту, в которой идет речь и о полномочиях посла, и об итогах предшествующих переговоров, и о размерах и формах «запроса» можно — длинно и неуклюже — назвать «верительно-известительно-запросной». Изредка верительная выделяется в отдельный документ, но сохраняет при этом «уверительную» часть. Такова, например, грамота Баба-шиха от октября 1508 г.⁴¹

В переводах крымских грамот, как правило, отсутствует инвокация. Исключение составляет упомянутая только что грамота Баба-шиха. Обращает на себя внимание очень краткая инскрипция: «брату», «дяде», «великому князю», представляющая существенную особенность крымских грамот на Русь, отличающую их от крымских посланий султану, в которых именно инскрипция являет подлинные образцы восточного красноречия и подчеркивает роль султана как сюзерена хана. За краткостью инскрипции в грамотах на Русь стоит, видимо, понимание разницы положения султана, хана и великого князя, последний из которых выступал то союзником, то противником хана, но постоянно оставался недавним холопом большеордынского хана.

Для крымских посланий на Русь характерна развернутая форма интитуляции. Грамоты на Русь, вероятно, были снабжены роскошной тугрой, подобной той, что была на грамотах, направляемых Крымом в Польшу, Германскую империю, Данию. Многословная интитуляция сохранилась и в русских переводах. Однако всех этих внешних форм суверенности были лишены послания хана султану и даже визирю. Крымские послания в Порту напоминают, по утверждению В. Остапчука, «петиции, поданные вассалом сюзерену»⁴², аналогичные тем донесениям, которые подавали визири султану⁴³, или низшие подданные правительству⁴⁴, или донесениям военному начальству⁴⁵. Его предшественник, польский исследователь А. Зайончковский, изучавший крымскую дипломатику, обратил особое внимание на формулы инвокацио, так называемого темджида, интитуляции.

Равным образом в крымских грамотах на Русь очень кратка и формула салютацио: «поклон», «много-много поклон»⁴⁶, иногда «челобитье», которое, впрочем, вряд ли можно отнести к приветствию. Нарративная часть обычно вводится оборотом «слово то», равно как и в других крымских грамотах, адресованных в Стамбул или ВКЛ (в переводе литовских толмачей этот оборот дополнялся глаголом: «Слово наше то есть»). Если в ордынское время термин «слово-sozum», «наше слово-sozumus», как убедительно показал М.А. Усманов, имел оттенок приказа, то в конце XV — начале XVI в. он потерял это значение⁴⁷, превратившись лишь в бюрократический оборот в пределах, как полагал Л. Фекете, интитуляции⁴⁸.

Нарративная часть крымских грамот открывалась оборотом: «ведомо чиним», «ведомо бы было». Диспозиция, как правило, соответствовала изложению просьбы. В грамотах, направленных на Русь с дипломатическими представителями Крыма, конечный протокол обычно лишен даты, изредка прикладывалась печать (именовавшаяся «нишаном»⁴⁹), синим или красным, квадратной формы — muhur или altin muhur, оттискивавшаяся, по мнению А. Зайончковского⁵⁰, вислым цилиндром золотой пайдзе. Упоминаний о подписи, как правило, нет. Напротив, в крымских посланиях в Стамбул довольно часты подписи ханов.

Чрезвычайно важное место занимали договорные крымских ханов или, как их называли на Руси, шертные грамоты, закреплявшие ту или иную систему отношений между главами государств или частью их подданных, и, употребляя современный термин, ратификационные грамоты. Среди последних было много присяжных грамот, отличавшихся по своему формуляру и названиям — «правда», приравнивавшаяся к «роте», «крестоцеловальная грамота». Присяжные грамоты, согласно которым послы обещали от имени своего государя соблюдать заключаемый договор, давались на коране — в Крыму и на евангелии — на Руси. Их диспозитивная часть имела обычно общие черты. Начальный же и конечный протокол резко различались.

Формирование договорных грамот происходит на стыке традиций двух или более государств, заключающих соглашение. Поэтому необходимо их изучение в соответствии с юридической практикой и даже теорией каждого из этих государств. В особенности это важно, если в договорные отношения вступают носители и представители разной культурной, социально-экономической и политической ориентации.

В практике русско-крымских отношений возникли и такие грамоты, которые, видимо, отсутствовали в других сферах дипломатических сношений Руси. Особым видом шертной грамоты на Руси была поручная по Абдыл-Латифе.

В крымские посольские документы включались и делопроизводственные материалы финансового характера — дефтери, списки лиц, кому предназначались поминки от великого князя всея Руси⁵¹, в которых между прочим содержится ценный материал по генеалогии крымских ханов и родов, в первую очередь Ширинов⁵². Списки самих поминков, как правило, в русские посольские книги не заносились. О них говорится лишь в косвенной форме⁵³. Дело в том, что в организации русско-крымских отношений большую роль играла казна, сосредоточившая в своих руках финансовую сторону этих связей. Именно в казне создавались списки, по которым отсылались и раздавались поминки в Крыму. Там проводился учет всех знатных и влиятельных крымцев, достойных внимания, материализованного в виде поминков. «Список казенный» — так в посольских книгах именовались эти учетные документы. Во время пребывания в Крыму посольства В.Г. Морозова 1508—1509 гг. крымцы, в том числе и сам хан, настойчиво добивались ознакомления с таким списком⁵⁴. Казна была не только административным ведомством, но и хранилищем тех самых поминков, которых домогались крымцы. Так, Мухаммед-Гирей летом 1509 г. требовал, чтобы Василий III «из своей казны взяв добрый пансырь... прислал бы еси»⁵⁵. Казначеи имели власть вмешиваться и в религиозно-политические отношения двух стран. Именно к казначеям Ю.Д. Траханиоту и П. Головину в марте 1519 г. обратился крымский посол Аппак по вопросу, казалось бы, не относящемуся к их компетенции — о дипломатическом протоколе и «незаконном» ношении самим Аппаком чалмы, что по его мнению должно было повысить его престиж на Руси, но повлияло прямо противоположным образом⁵⁶. Гибель архива казны в пожаре 1626 г. лишает возможности в полноте воссоздать историю русско-крымских экономических связей. В отличие от Русского государства, в ВКЛ значительно лучше сохранились финансовые документы, в том числе и списки «упоминков» — даров крымскому хану и всему его окружению⁵⁷.

Отдельные представители крымской знати выезжали на Русь по особой «крепкой» или «крепостной» грамоте, название которой М.Н. Бережков возводил к подтверждению или утверждению ее великим князем с помощью крестоцелования⁵⁸. Эта грамота гарантировала им неприкосновенность жизни и имущества в чужой стране (см. подробнее главу VI). В течение изучаемого времени самоназвания этой разновидности грамот изменялись. Если грамоты выезжим крымцам в конце XV в. назывались «крепкими» или «крепостными», то точно такие же в 1518 г. приобрели иное наименование — «опасных»⁵⁹. По этим изменениям можно точно проследить становление русской практической дипломатики, ее освобождение от воздействия тюркоязычной традиции.

Вторым типом делопроизводственных материалов следует назвать разрядные книги⁶⁰. Они также содержат различные виды документов. Главной частью их был собственно разряд, т. е. назначение тех или иных лиц для выполнения какого-либо поручения, причем не только военного (непосредственно связанного с ведением военных действий), но и воинского, например, по охране дипломатических представителей.

В конце XV в. в связи с реорганизацией войска и управления им составлялись «наказные» речи великого князя воеводам, отправляемым на то или иное дело⁶¹. Практика выдачи подобных распоряжений сохранилась до начала XVII в. Главной частью наказа были «речи» великого князя — несомненный пережиток того времени, когда князь возглавлял полки сам, сам их «разряжал» и руководил боевыми действиями. С течением времени «речь» приобретала не только значение практической инструкции, но и идейно вооружала воинов. Примером подобной речи может служить занесенная под 1531 г. «речь» коломенским воеводам, посланная с дьяком Афанасием Курицыным⁶². Наряду с речами в 20—30-е гг. использовались и «наряды» (например, «наряд от поля»⁶³) — письменные инструкции, вручавшиеся исполнителям воли великого князя (как можно судить по такому замечанию 1501 г.: «майя в 14 день в нарядах написано в речи ноугородцким нaмecникoм»⁶⁴) и «росписи» («роспись от поля»⁶⁵). В ходе военных действий поддерживалась переписка с воеводами⁶⁶, вероятно, поступали их отчеты с описанием военных действий⁶⁷, наконец, сведения о посольских делах с Крымом и Казанью и переговорах с этими ханствами⁶⁸.

Вследствие жанрового разнообразия разновидностей документов, включенных в разрядные книги, они являются очень важным и ценным источником по истории русско-крымских отношений. По ним можно представить характер обороны южных границ страны, степень напряжения военных сил Русского государства на этих рубежах⁶⁹, участия выезжих крымцев в охране «государственных» границ и русско-крымских военных конфликтах. Однако поскольку разрядные книги составлялись на основе копий или подлинников тех документов, которые поступали от великого князя или направлялись к нему, и весьма значительное время спустя после их составления (при этом неизвестно, кем и каким образом осуществлялась подборка и систематизация этих материалов), трудно быть уверенным в полноте сведений о роли выезжих крымцев в русском войске. Вообще нет данных за 1518, 1523 и некоторые другие годы.

2. Актовый материал

Выделение этого раздела несколько условно, поскольку в посольские книги включались и актовые материалы, в первую очередь договорные грамоты⁷⁰. Их анализ будет произведен позже, здесь же речь пойдет о жалованных грамотах как русских государей, так и крымских ханов. Последние носили название ярлыков. В пределах 1530 г. известны пять ярлыков Менгли-Гирея, два — Мухаммед-Гирея, два Сахиб-Гирея⁷¹, которые характеризуют внутреннюю структуру ханства и при сравнении их с двумя ярлыками Хаджи-Гирея дают некоторое представление об эволюции социальной структуры и экономического развития ханства. Скептическое отношение Н.И. Веселовского и вслед за ним В.Е. Сыроечковского к ярлыкам как источнику по истории податного обложения и административного устройства Золотой орды или Крымского ханства⁷² сменилось позднее прямо противоположным. Для данной темы важен раздел интитуляцио.

В настоящее время исследователи, в особенности, А.П. Григорьев, очень старательно изучают связи крымских ярлыков с золотоордынскими и остальными государственными образованиями Джучиева улуса. Ярлыки ордынских ханов русским митрополитам 1257—1379 гг. дают возможность воссоздать систему ордынского ига над русской церковью и зависимыми от нее людьми. Дипломатический анализ ордынских ярлыков позволяет точнее представить те сдвиги, которые произошли в отношениях Московского княжества и Русского государства и одного из наследников Золотой орды — Крымского ханства, зримо ощутить те сложности, которые стояли на пути молодого Русского государства после свержения ордынского ига⁷³. Сходство их формуляров отметил А.П. Григорьев: «Поскольку Крымское ханство являлось феодальным государственным образованием, во главе которого находился представитель чингизидского рода, — пишет он, — чиновники крымско-ханской канцелярии истово придерживались формуляров, принятых в золотоордынской канцелярии»⁷⁴. В дальнейшем изложении придется снова обратиться к этой теме.

Для понимания характера русско-крымских отношений и их отличия от русско-литовских и литовско-крымских чрезвычайно важны ярлыки крымских ханов литовским великим князьям, впервые опубликованные в середине XIX в. Б. Барвиньским, но, к сожалению, в усеченном виде (полностью они сохранились в списках XVI в. в так называемых Теках Нарушевича и воспроизведены в полном ошибок издании И. Голембиевского). Эти ярлыки стали предметом пристального внимания А. Прохазки, восстановившего их эволюцию, и Л. Колянковского, внесшего дополнения к изданию Б. Барвиньского⁷⁵.

К источникам ярлыков Менгли-Гирея великим князьям литовским Л. Колянковский относит не только ярлыки Хаджи-Гирея, как это делали его предшественники, но и ярлык Улуг-Мухаммеда. Из последнего происходит фраза, воспроизведенная в прим. 121, и следующий фрагмент ярлыка Менгли-Гирея, свидетельствующий о заимствовании и преемственности последнего акта: «что пред тым брат наш старейший на коне потным до великого князя Витольта в гостиное приезжал и великую ласку видел», «что ш великии цари, дяды наши и великии царь Ачжи-Кгиреи, отец наш, коли потны кони были, до великого князя Витовта до Литовское земли поехали и великую ласку видели»⁷⁶. В целом ярлыки крымских ханов великим князьям литовским — очень информативный и выразительный источник для характеристики системы международных отношений в Центрально-Восточной Европе, эволюции позиции ВКЛ на востоке и юго-востоке Европы, о взаимообусловленности литовско-крымских, крымско-литовских связей.

3. Нарративные источники

Нарративные источники по истории русско-крымских отношений можно разделить и по видовому признаку, и по национальному, что дает в некоторой степени перекрещивающиеся результаты. Летописи велись только на Руси, термином «хроники» объединяются повествовательные сочинения, происходящие и из позднего Крыма, и из современных теме сочинений польских авторов. Поэтому более целесообразна классификация материала по видовому признаку.

На первом месте по богатству сведений о русско-крымских отношениях стоят русские летописи, созданные в конце XV в. — 60-х гг. XVI в. Это так называемый московский свод, сокращенные своды 1493 и 1495 гг., многочисленные летописи начала XVI в. (свод 1508 г., Уваровская 1518 г., Вологодско-Пермская 1526 г., Никоновская второй половины 20-х гг. XVI в., Воскресенская 1542 г.)⁷⁷. Поскольку все эти летописи неоднократно характеризовались отечественными историками⁷⁸, позволим себе ограничиться их перечислением. Среди польских хроник особую важность имеет «История Польши и Великого княжества Литовского» Бернарда Ваповского, изложение в которой доведено до 1535 г.⁷⁹

Крымские исторические произведения типа хроник (сам термин греческого происхождения «противоречит» тюркоязычным сочинениям) восходят по преимуществу к XVII—XVIII вв.⁸⁰ Это «История Кипчакской степи» Абдуллы ибн Ризвана XVII в.⁸¹, анонимная история крымских ханов середины XVIII в.⁸², «Книга путешествия» Эвлии Челеби середины XVII в.⁸³ и некоторые другие⁸⁴. Некоторые из них на русском языке известны лишь в отрывках, приведенных В.Д. Смирновым в его работе о Крымском ханстве. Это, в частности, история Сахиб-Гирей-хана, написанная в 50-е гг. XVII в. Реммал-хаджой⁸⁵. Все они дают материал относительно внутреннего социального и политического устройства Крымского ханства, его отношений с ближайшими и дальними соседями, в том числе и с Русью. В большинстве своем это панегирические сочинения, прославляющие деятельность крымских ханов, отношения которых с другими государствами идеализируются. Для понимания же тех идеологических традиций, которыми руководствовалось в своей политике Крымское ханство, огромное значение имеют «Монгольская история» — Алтан Тобчи⁸⁶, «Родословная история о татарах» Абульгази Багадур-хана⁸⁷.

Особым видом нарративных источников являются «записки» иностранцев. Русско-крымских отношений касаются два почти современника описываемых событий — Сигизмунд Герберштейн и Михалон Литвин. Ценность их сообщений весьма различна. Герберштейн, общавшийся с представителями дипломатического мира Руси, с одной стороны, а с другой — с княжеско-боярской олигархией, недовольной внешней и внутренней политикой Василия III, нарисовал со слов ее представителей довольно полную, но противоречивую картину русско-крымских связей и столкновений начала XVI в.⁸⁸ Михалон же Литвин, за псевдонимом которого, как установил Е. Охманьский, скрывался латинский писарь (секретарь) литовской великокняжеской канцелярии Венцлав Миколаевич⁸⁹, увидел в Крыму идеал средневекового общества, отчасти предваряя, отчасти идя вровень с мыслителями и писателями других стран Европы, в проектах реконструкции своих государств равнявшихся на Османскую империю или Крым. Его завышенная оценка боевых возможностей Крымского ханства, законности и правильности его внутренней жизни, в частности управления, судопроизводства и т. д. могут быть правильно поняты лишь как полемический прием и форма критики литовского общества⁹⁰. Конкретные же сведения о татарах их комментатор М.А. Усманов оценил весьма критически.

Более информативны сочинения М. Броневского 70-х гг. XVI в.⁹¹, доминиканского монаха Жана даль Люка 1625 г.⁹² Все эти «записки иностранцев», как и путевые заметки Эвлии Челеби, которые с некоторой натяжкой можно причислить к тому же виду источников⁹³, дают представление о внутреннем устройстве ханства, его географическом положении и природных условиях, хозяйстве и быте.

К источникам по истории русско-крымских отношений следует отнести польские, русские и турецкие карты, впрочем, крайне немногочисленные.⁹⁴ Наиболее ранняя из них — турецкая карта, отнесенная ее издателем З. Абрахамовичем к концу XV — началу XVI вв. (1495—1504 или 1506 гг.)⁹⁵. В.П. Остапчук нашел его аргументы датировки не вполне убедительными, так как карта неполна: на ней указаны Ози (Днепр), Черкес Керман или Черкасы, Мин Керман или Киев, Ози-Очаков и Остер, но нет Канева, Ислам-Кермана, Акермана, хотя система доказательств З. Абрахамовича строилась на отсутствии одного из этих топонимов — Ислам-Кермана. Черкасы показаны как наиболее укрепленный пункт, что скорее соответствует второй половине XVI в.: город был реконструирован в начале XVI в., в 1549 г. построена новая крепость⁹⁶.

Сравнительно позднего происхождения и изобразительные материалы. Они преимущественно русские, а именно миниатюры Лицевого свода, созданные в 1568—1576 гг. Наиболее аргументированная точка зрения относительно времени создания Лицевого свода принадлежит Б.М. Клоссу. На основании филиграней бумаги⁹⁷, сведений о ее закупке для Александровой слободы, сообщений об авторе или составителе свода — протопопе Благовещенского собора Андрее-Афанасии, данных о захоронении князей в Архангельском соборе⁹⁸ он установил, что свод был составлен в 1568—1576 гг.⁹⁹ Интересен и вывод автора о месте создания

Лицевого свода — в книгописной мастерской при церкви Покрова Богородицы в Александровой слободе, и тех кругах, в которых завершалось его создание, — первого послеопричного правительства и группировках, связанных с Чудовым монастырем и подвергшихся опале в 1575 г. Миниатюры Лицевого свода дают возможность воссоздать представления правящих кругов русского общества о русско-крымских отношениях конца XV—XVI вв. Хотя создание миниатюр отдалено от описываемых событий более, чем на полстолетия, крымский вопрос после набега Девлет-Гирея приобрел особую актуальность (что отразилось и во внимании Грозного к крымским посольским делам и в переписке их в книги). Представления русской государственной власти об иерархическом положении великого князя московского и государя всея Руси и крымского хана, а также ханов орд — Большой (Заволжской), Ногайской и других в миниатюрах получили весьма наглядное отражение. В советской литературе миниатюры Лицевого свода успешно использовались для изучения различных проблем¹⁰⁰, изображения русско-крымских контактов на основе изучения древнерусской миниатюры касался лишь А.В. Арциховский¹⁰¹. Для последней темы особый интерес представляют миниатюры Шумиловского тома, хранящиеся в ГНБ в Санкт-Петербурге. В них очень четко прослеживаются представления художника 70-х гг. XVI в. об иерархии государей, характере крымских набегов и т. д.

* * *

Таким образом, комплекс разнообразных материалов позволяет представить все основные аспекты русско-крымских отношений конца XV — начала XVI вв. Наличие перекрестного материала — посольских книг, летописей и хроник разного государственного и языкового происхождения допускает уточнение данных каждого из этих источников.

Однако предварительным условием их использования является разработка методики анализа. Если дипломатика ордынских и османских грамот в последние годы успешно разрабатывается рядом отечественных и зарубежных востоковедов¹⁰², то дипломатика крымских актов, в том числе и международных, таких, как шерти, крепкие грамоты и пр., еще ждет своего исследователя. Попытка такого рода, пока еще предварительная, сделана в настоящем сочинении. Неразработанность дипломатики договорных международных грамот, в том числе и русско-крымских, вызвала значительные трудности даже в определении и характеристике отдельных частей формуляра. Так, принадлежность обозначения второй договаривающейся стороны к начальному протоколу очевидна, однако термин «инскрипцио» в данном случае даже условно не может быть употреблен, ибо речь идет не о лице, которому направлен документ, а о лице, с которым договор заключается и которому направляется противень договора.

Итак, сочетание данных делопроизводственных, актовых, нарративных и других источников позволяет восстановить историю русско-крымских отношений. Для восстановления же отдельных ее деталей зачастую приходится обращаться к материалам предшествующего времени, касающихся отношений Золотой Орды с другими народами — Средней Азии, Китая и т. д.

Примечания

1. Сб. РИО. Т. 95. С. 167, 175, 527.

2. Бережков М.Н. Древнейшая книга... С. 27—55.

3. Там же. С. 35, 36.

4. Алексеев Ю.Г. Реформы 80—90-х гг. XV в. в Русском государстве // Феодализм в России. Юбилейные чтения, посвященные 80-летию со дня рождения академика Льва Владимировича Черепнина. М., 1985. С. 62—65; Он же. У кормила Российского государства: Очерк развития аппарата управления XIV—XV вв. СПб., 1998.

5. Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства в XIV—XV вв. М., 1960.

6. Сб. РИО. Т. 95, № 3. С. 67. II.1509.

7. Рогожин Н.М. Посольская книга по связям России с Англией 1613—1614 гг. и ее место среди материалов Посольского приказа начала XVII в. // Посольская книга по связям России с Англией 1613—1614 гг. М., 1979. С. 26—30; Он же. Обзор посольских книг из фондов-коллекций, хранящихся в ЦГАДА (конец XV — начало XVIII в.) / Сост. и автор вступит. статьи Н.М. Рогожин. М., 1990; Он же. Посольские книги России конца XV — начала XVII вв. М., 1994.

8. Бережков М.Н. Крымские дела в старом Царском архиве XVI века на основании современной архивной описи // ИТУАК. № 19. Симферополь, 1893. С. 97; Он же. Древнейшая книга... С. 35.

9. Сб. РИО. Т. 95, № 38. С. 682.

10. Государственный архив России XVI столетия. Опыт реконструкции / Подготовка текста и комментарий А.А. Зимина. Вып. I. М., 1978. С. 25.

11. Там же. С. 60.

12. Там же. С. 61. О существовании таких грамот в более раннее время писал и М.Н. Бережков (Бережков М.Н. Древнейшая книга... С. 45). Ср.: Сб. РИО. Т. 41. С. 155, 320, 328—330, 377, 390—394.

13. ГАР. С. 60, 61.

14. Кулмаматов С. Старые русские переводы хивинских и бухарских челобитных XVII в. как лингвистический источник. АКД. М., 1983. С. 7, 10.

15. Усманов М.А. Жалованные акты Джучиева улуса. Казань, 1979. С. 108—109.

16. Сб. РИО. Т. 95, № 3. С. 77.

17. Keenan E.L. Muscovy and Kazan: Some Introductory Remarks on the Patterns of Steppe Diplomacy // Slavic Review. Vol. XXVI. № 4. 1967. P. 549; Id. The Jarlyk of Axmed-Xan to Ivan III: A New Reading // Journal of Slavic Linguistics and Poetics. Vol. V. 1967. P. 548—558: Усманов М.А. Жалованные акты. С. 192—193.

18. Сб. РИО. Т. 95. С. 473.

19. Сб. РИО. Т. 95, № 3. С. 67. Ср.: с. 557.

20. Рогожин Н.М. Посольская книга... С. 26—30; Он же. Посольские книги России. С. 121—165.

21. Хорошкевич А.Л. Сигизмунд Герберштейн и его «Записки о Московии» // Герберштейн Сигизмунд. Записки о Московии. М., 1988. С. 23—24.

22. Сб. РИО. Т. 95, № 2. С. 45.

23. Из других посольских книг начала XVI в. опубликована одна: Книга посольская княжества Литовского. 1506 // Сборник князя Оболенского. М., 1838.

24. Бережков М.Н. Литовская метрика как исторический источник. М., 1947. С. 97—98.

25. Опубликована в РИБ. Т. 27. СПб., 1910.

26. Баненис Э. Посольская служба Великого княжества Литовского (середина XV в. — 1569 г.) АКД. Вильнюс, 1982; Он же. Книги листов судовых и данины. 1492—1506 гг. // Литовская метрика. Тезисы докладов межреспубликанской научной конференции. Вильнюс, 1988. С. 33—36; Банионис Э. К вопросу о генезисе книг Литовской метрики (последняя четверть XV в.) // Литовская метрика. Исследования 1988 г. Vilnius, 1992. С. 8—45.

27. Банионис Э. Введение // ЛМ. Книга записей 5. С. 23—27.

28. ЛМ. Книга записей 5, № 118. 2. С. 260 об. Эти и ряд аналогичных материалов середины XV в. составили содержание так называемого сборника старых докончании Казимира Ягеллона в этом же томе ЛМ.

29. Бережков М.Н. Древнейшая книга... С. 37.

30. Новосельский А.А. Разновидности крымских статейных списков XVII в. и приемы их составления // Проблемы источниковедения. Вып. IX. М., 1961. С. 182—194; Lemercier-Quelquejay Ch. La structure sociale, politique et religieuse du Caucase du Nord au XVI-e siècle // CM RS. Vol. XXV. № 2—3. IV—IX.1984. P. 125—148.

31. Методические рекомендации по изданию и описанию Литовской метрики / Сост. С.М. Капланов и А.Л. Хорошкевич. Вильнюс, 1985. С. 33—36.

32. Сб. РИО. Т. 41. СПб., 1884, № 17. С. 61. 12.VI.1487.

33. Бережков М.Н. Древнейшая книга... С. 42. Ср.: Индова Е.И. Русская посольская служба в феодальной России конца XV — первой половине XVI в. // Феодальная Россия во всемирно-историческом процессе. М., 1972. С. 302—307; Рогожин Н.М. К вопросу о публикации... С. 186.

34. Сб. РИО. Т. 95. С. 352, 494.

35. Сб. РИО. Т. 95. С. 425.

36. Некоторые из этих разновидностей характеризовал Р.М. Кроски (Croskey R.M. Muscovite Diplomatic Practice in the Reign of Ivan III. N. Y. — London, 1987).

37. Kurat A.N. Topkapi Sarayi Vuzesi Arsivindeki Altin Ordu, Kirim ve Turkistan Hanlarina ait Yarlik ve Bitikler. Istanbul, 1940.

38. Zаjqczkowski A. Dyplomatyka Zlotej Hordy i Krymu z XV w.

39. Kralitz Fr. Osmanische Urkunden. Ein Beitrag zur osmanischen Diplomatik. Wien, 1922; Fekete L. Einführung in die osmanisch-türkische Diplomatik, 1926.

40. Сб. РИО. Т. 95, № 2. С. 34, 36.

41. Сб. РИО. Т. 95, № 2. С. 34, 36, 38—39.

42. Oslapchuk V. 1987. P. 256.

43. Faroqhi S. Das Grosswesirtitel: ein aktenkundliche Studie // Der Islam. Bd. 45. 1969. S. 96—116.

44. Inalcik H. Osmanli burokrasisinde aklam ve muamelat // Osmanli Arastirmalari. № 1. 1980. P. 1—14.

45. Stojanow V. Die Entstehung und Entwicklung der osmanisch-türkischen Paläographie und Diplomatik (mit einer Bibliographie). Berlin, 1983.

46. Сб. РИО. Т. 95. С. 306, 310. IV.1516.

47. Усманов М.А. Термин «ярлык» и вопросы классификации официальных актов ханств Джучиева улуса // Актовое источниковедение. М., 1979. С. 223—226.

48. Fekete L. Arbeiten der grusinischen Orientalistik auf dem Gebiete der türkischen und persischen Paläographie und die Frage der Formel sozumuz // Acta Orientalia Academiae scientiarum Hungaricae. T. VII. Budapest, 1957. P. 15—16.

49. Между тем в османских документах «нишан» входил в состав нотификации (Stojanov V. Die Notifikationsformeln «nisan» ubd «sebeb-i-tahrir» in den osmanischen Herrschersurkunden // RO. T. 45. 1987. Z. 2. S. 52—65).

50. Zajączkowski A., Reichman J. Zarys dyplomatyki osmańsko-tureckiej. Warszawa, 1955. S. 157.

51. Сб. РИО. Т. 95. С. 636.

52. Ostapchuk V. 1982.

53. Сб. РИО. Т. 41. С. 54, 56—67, 214, 352, 365, 372, 485.

54. Сб. РИО. Т. 95, № 42. С. 82—83. 12.IX.1509.

55. Сб. РИО. Т. 95, № 4. С. 79. 12.IX.1509.

56. Сб. РИО. Т. 95, № 36. С. 632.III.1519.

57. Довнар-Запольский М.В. Литовские поминки татарским ордам. СПб., 1900.

58. Бережков М.Н. Древнейшая книга... С. 43. Прим. 2, 4.

59. Сб. РИО. Т. 95. С. 41—44. Ср.: С. 558—559, 602, 691, 692, 694, 704—705.

60. О них см.: Буганов В.И. Обзор списков разрядных книг последней четверти XV — начала XVI в. // Проблемы источниковедения. Т. VI. М., 1958. С. 152—158.

61. Разрядная книга 1475—1598 гг. (далее — РК). М., 1966. С. 31—33, 47.

62. Там же. С. 76.

63. Там же. С. 72. 1529 г.

64. Там же. С. 31. О термине «наряд» см.: Сл. РЯ XI—XII вв. Вып. 10. М., 1983. С. 230.

65. Там же. С. 74—75. 1530.

66. Там же. С. 42.

67. Там же. С. 40.

68. Там же. С. 32, 35, 28.

69. Буганов В.И. Разрядные книги как источник по истории пограничной обороны Русского государства начала XV — первой трети XVII в. // Источниковедение отечественной истории. 1979. М., 1980. С. 206—218.

70. Автору осталась недоступной работа Ш. Буржуа (Bourgeois Ch. Les yarliks ou lettres patentes des khans tartares // Revue de l'histoire des missions. Vol. 10. 1933. P. 296—301).

71. Усманов М.Л. Жалованные грамоты. № 7, 8, 10—15. С. 31—36.

72. Веселовский Н.Н. Рец.: Приселков М.Д. Ханские ярлыки // ЖМНП. 1917, № 3—4. С. 120; Сыроечковский В.Е. Мухаммед-Герай. С. 21.

73. Ярлыки татарских ханов московским митрополитам // Памятники русского права (далее — ПРП). Вып. III. М., 1955. С. 465—471. Здесь же и основная библиография работ до 1955 г. // Там же. С. 491—492. Ср.: Зимин А.А. Краткое и пространное собрание ханских ярлыков, выданных русским митрополитам // АЕ за 1961 г. М., 1962. С. 28—40; Последнее издание ярлыков см.: Русский феодальный архив XIV — первой трети XVI века. Ч. IV. М., 1988. С. 585—594.

74. Григорьев А.Л. Эволюция формы адресанта в золотоордынских ярлыках XIII—XV вв. // Уч. зап. Ленингр. гос. ун-та. № 389. Сер. востоковедч. наук. Вып. 19. Л., 1977. С. 144; Он же. Пожалование в ярлыке Тимур-Кутлука // Там же, № 412. Вып. 25. Востоковедение. 9. 1984. С. 124—143; Он же. Пожалование в ярлыке Улуг-Мухаммеда // Там же, № 414. Вып. 26. Востоковедение. 10. 1984. С. 122—142; Он же. Монгольская дипломатика XIII—XV вв. (Чингизидские жалованные грамоты). Л., 1978. Рец.: Кулмаматов Д.С. // Советская тюркология. 1979, № 6. С. 86—89.

75. В разделе, восходящем, по мнению Л. Колянковского, непосредственно к ярлыку Улуг-Мухаммеда («и те замки, которые тут написаны, тех замков с панами, боярами, брату нашему Витовту (было: Витультови. — А.Х.), а теперь тебе, брату нашему Жигмонту будут служить»), пропущены слова, вставленные Менгли-Гиреем в договоре 22 сентября 1461 г.: «а теперь брату нашему великому князю Казимиру должны также вечно служить».

76. АЗР. Т. II. СПб., 1846, № 6. С. 4; Ср.: Книга посольская Великого княжества Литовского. 1506 // Сборник князя Оболенского. М., 1838. С. 37, 43.

77. Полное собрание русских летописей (далее — ПСРЛ). Т. VII. СПб., 1853; Т. XVIII. СПб., 1913; Т. XIII. М.—Л., 1965; Т. 25. М.—Л., 1949; Т. 27. М.—Л., 1962; Т. 28. М.—Л., 1963; Т. 37. Л., 1982; и др.

78. В связи с русско-крымскими отношениями особый интерес представляют работы Б.М. Клосса и Б.М. Клосса — В.Д. Назарова: Клосс Б.М. Никоновский свод и русские летописи XVI—XVII веков. М., 1980; Клосс Б.М., Назаров В.Д. Рассказы о ликвидации ордынского ига на Руси в летописании конца XV в. // Древнерусское искусство XIV—XV вв. М., 1984. С. 283—312.

79. Wapomki Bernard. Dzieje Korony Polskiej i Wielkiego Księstwa Litewskiego od roku 1380 do 1535. Wilna, 1847/1848.

80. Два тюркоязычных сочинения — «Зеркало мира» Мехмеда Нешри и «История дома османов» Кемаль-паши-заде, написанные в конце XV в., остались автору недоступными, равно как и «История» Ибрагима Печеви XVII в. Общий обзор двух первых хроник см.: Schamiloglu U. The Umdet ul ahbar and the Turcic narrative Sources for the Golden Horde and the Later Golden Horde // Central Asian Monuments / Ed. by H.B. Paksoy. Istanbul, 1992.

81. Zajączkowski A. La chronique des steppes Kipczak «Tevarich-i-Dest-i Qipcak» du XVII siècle. Warszawa, 1966; Негри А. Извлечение из турецкой рукописи Общества, содержащей историю крымских ханов // ЗООИД. Т. I. Одесса, 1844. С. 379—392.

82. Кондараки В. Крымские ханы (список с татарской рукописи) // Одесский вестник. 1865, № 34.

83. Эвлия Челеби. Книга путешествия. Вып. 1—3. М., 1961, 1979, 1982.

84. Мухаммед Неджати-эфенди. Тарихи Кырым (История Крыма). Перевод с турецкого с предисл. В.Д. Смирнова // Русская старина. 1894. Кн. 3—5.

85. Смирнов В.Д. История Крымского ханства под главенством Оттоманской порты до начала XVIII в. СПб., 1887; Полное издание: Tarihi Sahib Giray Han (Histoire de Sahib Giray, Khan de Crimée de 1532 a 1551). Ankara, 1973.

86. Алтан Тобчи. (Золотое сокращение) / Пер. ламы Галсана Гамбоева. С пред. П.С. Савельева // ЗАО. Т. XIV. СПб., 1858. [Ч.] II. С. 1—81; Смирнов П.П. «Алтан Тобчи» как исторический источник: монгольская летопись 1604 г. // Литературный Узбекистан. Ташкент, 1936. Кн. 4. С. 75—87.

87. Абульгази Багадур хан. Родословная история о татарах. СПб., 1762.

88. Герберштейн С. Записки о Московии. М., 1988.

89. Охманьский Е. Михалон Литвин и его «Трактат о нравах татар, литовцев и московитян» середины XVI в. // Россия, Польша и Причерноморье в XV—XVIII вв. М., 1979. С. 97—118.

90. См. подробнее: Дмитриев М.В., Старостина И.П., Хорошкевич А.Л. Предисловие // Михалон Литвин. О нравах татар, литовцев и москвитян. М., 1994. С. 14—20.

91. Броневский М. Описание Крыма 1578 г. / Пер. с лат. Г. Шершеневича // ЗООИД. Т. VI. 1867. С. 333—367; Bronevskii M. Collection out of Martin Broniovius... contaigning a Description of Tataria // Purchas His Pilgrimes. Vol. XIII. Glasgow, 1906. P. 461—491.

92. Жан даль Люк. Описание перекопских и ногайских татар, черкесов и пр. (1625 г.) / Пер. П. Юрченко // ЗООИД. Т. XI. С. 473—493.

93. Смирнов В.Д. Образцовые произведения османской литературы в извлечениях и отрывках. СПб., 1903. С. VIII—IX; Seraja Szapszal H. Znaczenie opisu podrozy Ewlija Czelebiego dla dziejów Chanatu Krymskiego // RO. Lwów, 1934. T. VIII. (1931—1932). S. 1—20.

94. Kohlen H. Some Remarks on Марs of the Crimea and the Sea of Azov // Imago mundi. Vol. XV. 1960. P. 84—88; Височенко С.М., Сімутіна А.Л. Середньовічна Тавріка у картографічних зображеннях (за матеріалами колекції ЛНБ) // Зап. Львів. наукової бібл. Вип. 5. 1996. С. 20—39.

95. Абрахамович З. Старая турецкая карта Украины с планом взрыва днепровских порогов и атаки турецкого флота на Киев // Восточные источники по истории Юго-Восточной и Центральной Европы. М., 1969. С. 76—97.

96. Ostapchuk V. 1982. P. 508.

97. Амосов А.А. Датировка и кодикологическая структура «Истории Грозного» в Лицевом своде: заметки о бумаге так называемой Царственной книги // ВИД. 13. Л., 1982. С. 155—193.

98. Сизов Е.С. К вопросу о датировке Шумиловского тома Лицевого свода XVI в. // Проблемы палеографии и кодикологии в СССР. М., 1974. С. 126—140.

99. Клосс Б.М. Никоновский свод... С. 206—265.

100. Подобедова О.И. Миниатюры русских исторических рукописей. М., 1963; Она же. Московская школа живописи при Иване IV. М., 1972; Шмидт С.О. К истории лицевого летописания времени Ивана Грозного // Древняя Русь и славяне. М., 1978; Он же. Становление московского самодержавства. М., 1973; Амосов А.А. Сказание о Мамаевом побоище в Лицевом своде Ивана Грозного (Заметки к проблеме прочтения миниатюр Свода) // ТОДРЛ. Т. XXXIV. Л., 1979 и др.

101. Арциховский А.В. Древнерусская миниатюра как исторический источник. М., 1944.

102. К вышеназванным российским исследователям следует прибавить имена венгра Л. Фекете, немцев Фр. Бабингера и Фр. Крелица: Fekete L. Einführung in die osmanisch-türkische Diplomatik der türkischen Botmassigkeit in Ungarn. Budapest, 1926; Babinger Fr. Das Archiv des Bosniaken Osman-Pascha. Berlin, 1931; Kraelitz F. Osmanische Urkunden in türkischen Sprache aus der zweiten Hälfte des 13. Jht.: Ein Beitrag zur osmanischen Diplomatik // Sitzungsberichte der Akademie der Wissenschaft. Philosoph.-hist. Klasse. Bd. 197, № 3. Wien, 1922; Stojanov V. Die Notificationformeln «nisan» und «sebeb і tahrir» in den osmanischen Herrschersurkunden // RO. T. XLV. 1987. Z. 2.