§ 3. Историография

Предшествующую историческую литературу следует рассмотреть по национально (государственно?)-хронологическому принципу. Это необходимо в силу того, что отдельные национальные школы XIX в. и большей части XX в. развивались собственными путями, использовали различную источниковую базу, не говоря уже о своеобразии идеологических установок. Сближение независимых ранее исторических школ или хотя бы учет данных ученых других стран происходит только теперь, причем крайне медленно. Как примеры комплексного освоения опыта предшествующей мировой историографии XIX в. — 60—70-х гг. XX в. можно назвать лишь работы Х. Иналджыка, преодолевающего незнание русского языка, А.М. Некрасова, владеющего современным турецким, В.П. Остапчука, подходящего к проблеме во всеоружии славянских, романских и тюркских языков. Отчетливо заметен вклад русской, польской, украинской, в межвоенное и послевоенное время — турецкой, в послевоенное — французской и американской школ. Первыми на сцену выступили русская, польская и крымско-татарская.

Историография XIX — начала XX вв.

Начало исследования русско-крымских отношений можно отнести к XVIII в. Обосновывая право на независимое существование такого полупаразитического к XVIII в. государства, как Крымское ханство, крымско-татарские историки этого столетия создали несколько компилятивных трудов, в которых нарисовали общую картину его возникновения и развития. В последующее время эти сочинения стали основой для изучения Крымского ханства; как правило, они рассматриваются в качестве источника, что сделано и в настоящей работе. И тем не менее, это не совсем точно. Это единственные произведения крымско-татарской историографии, причем, если можно так выразиться, летописного периода. Местная

историческая школа, возникнув в XVII—XVIII вв., не смогла окончательно оформиться и развиваться, будучи поставленной после завоевания Крыма в неравные условия с российской.

Завоевание Крыма Российской империей привлекло к его истории большое внимание. Уже в конце XVIII — начале XIX вв. стали появляться многочисленные описания Крыма — П. Палласа, А. Нарушевича, Гутри¹, барона де Тотта², Вл. Броневского³. В начале XIX в. появились два первых сочинения, касавшихся истории Крыма — Ст. Сестренцевича-Богуша⁴ и А. Нарушевича⁵. Особенно примечательно первое, написанное «по повелению» императрицы Екатерины II, освободившей Крым — «сие царство... из рук утеснителей». На выполнение высочайшего заказа ушло 15 лет. Автор сосредоточил свое внимание на античности и лишь в конце второй части добрался до истории Крымского ханства. Вслед за М. Пейсонелем⁶ и де Тоттом он излагал условия несуществовавшего договора султана Мухаммеда и крымского хана Менгли-Гирея и поправки к нему, внесенные мурзами⁷, характеризовал внешнюю политику Хаджи-Гирея в двусмысленных выражениях, причем некоторые обобщения могли касаться и иных государей, а не только хана («Обыкновенная страсть мучителей состоит в том, чтобы господствовать над величайшим пространством земель и над величайшим числом подданных»), хотя хана Мухаммед-Гирея автор осудил персонально («природа произвела его к стыду человечества и к нещастью его»⁸). Ст. Сестренцевич-Богуш отнюдь не сторонник республиканских порядков: «обыкновенная медленность республиканских рассуждений» обрекла ордынского хана Ших-Ахмата в 1501—1502 гг. на противостояние Менгли-Гирею без поддержки со стороны короля польского и великого князя литовского Александра. «Виной тому правление... повелительная власть находилась в одних лицах, Республик представлявших, т. е. в знатных вельможах, кои в крепких своих замках, будучи безопасны от грабительства соседей, мало беспокоились о потере народной»⁹. В этом упреке Сестренцевич-Богуш практически полностью следовал или просто был созвучен аналогичным высказываниям — и по тому же поводу — А. Нарушевича¹⁰. Создавая образ России как народной монархии, Сестренцевич-Богуш писал нечто подобное и о Крымском ханстве: при Хаджи-Гирее «крымские татары сделались народом», но, обосновывая освободительную миссию Екатерины II, продолжал: «при Менглие же были они токмо ордами, подобными кипчакским, предававшимися разбою и унижившимися в собственных глазах своих». Тем не менее он сумел заметить и «первейшую добродетель мусульманов» — гостеприимство¹¹. Основанное на описаниях Крыма, Степенной книги сочинение Сестренцевича-Богуша интересно преимущественно как памятник исторической мысли начала XIX в. В нем причудливо сочетаются идеализация монархии, неприятие республиканизма и фразеология, явно унаследованная от французских энциклопедистов XVIII в.

Труд А. Нарушевича лишен фразеологического флера, он ожесточенно критикует легковерность поляков конца XV — начала XVI вв., которые доверились Менгли-Гирею, чем якобы позволили усилиться Русскому государству. Жителей Крымского ханства он именует «неверным (niepewnym) народом», которым, якобы двигали лишь интересы наживы и разбоя, продававшимся тому, кто больше платил. ««Русины» же, терпевшие 159-летнее иго, во сто крат вознаградили себя за весь понесенный ущерб завоеванием кипчацских государств за Доном, Волгой, Яиком и далее, так что их владения простираются теперь до Китая, откуда пришли монголы»¹².

В целом, однако, в первой половине XIX в. осмысление истории русско-крымских отношений отставало от введения в научный оборот материалов по этой теме. Особая роль здесь принадлежит П. Кеппену. Его «Крымский сборник» 1837 г. обнаружил серьезный интерес к историко-географическим условиям развития Крыма, в том числе и Крымского ханства¹³. В последующие десятилетия развивалось краеведение в самом узком смысле слова. Появлялись мелкие заметки, касавшиеся лишь отдельных сторон многовековой истории Крыма.

В середине и второй половине XIX в. шла важная работа по исследованию русско-ордынских отношений. Трудами И.Н. Березина начала 50-х гг. XIX в. был заложен фундамент «ордыноведения» в России. Введение в научный оборот ярлыков ордынских ханов позволило представить эволюцию взаимосвязей Руси с востоком и место русско-крымских притяжения и отталкивания во многовековом процессе борьбы России за освобождение от иноземного ига и его пережитков.

Крымская война середины XIX в. дала новый толчок изучению истории Крыма (причем не только в России¹⁴ и русско-крымских отношений. Один из наиболее больных вопросов о положении, условиях и формах выкупа русских пленников в Крыму затронул А. Лохвицкий в своих общих работах о правовом положении пленных. Он выдвинул теорию о том, что поминки, отправляемые в Крым до 1700 г., были данью¹⁵. В это же время появились и работы, специально посвященные литовским татарам¹⁶.

Данные крымских посольских книг широко использовал С.М. Соловьев. В пятом томе «Истории России», увидевшем свет в 1855 г., он дал общую характеристику противоречивых контактов Крымского ханства и княжества всея Руси на фоне русско-османских, русско-ногайских и русско-казанских связей, показал дипломатическую борьбу вокруг заключения первого русско-крымского договора, обратил внимание на экономический аспект взаимосвязей Крыма и Руси, подчеркнув при этом роль поминков, и выяснил основные этапы борьбы Руси за сокращение их объема¹⁷. Вслед за С.М. Соловьевым один из периодов русско-крымских отношений, притом один из наиболее острых: 1508—1517 г., рассмотрел и Г.Ф. Карпов¹⁸, позднее участвовавший в издании посольских книг. Прелюдией к исследованию самого Крымского ханства оказался труд В.В. Вельяминова-Зернова о Касимовском ханстве¹⁹. Усилиями Ф. Хартахая был поставлен вопрос о судьбах крымских татар²⁰.

Наконец, в 1887 г. вышла фундаментальная работа В.Д. Смирнова, посвященная истории Крымского ханства. В ней автор обобщил сведения тюркоязычных историографических сочинений, суммировал данные о развитии русско-крымских отношений. Привлечение средневековых османских и крымских «хроник», часть которых до сих пор не переведена, позволяет работе В.Д. Смирнова поныне сохранять не только историографический интерес, но и ценность источника. Автор выдвинул теорию полной несамостоятельности Крымского ханства на протяжении всей его истории. С 70-х гг. XV в. Крым, по его мнению, стал покорным вассалом Порты и осуществлял ее стратегические замыслы в Восточной Европе. Влиянию Оттоманской Порты, действовавшей «через посредство членов властвовавшей там (в Крыму. — А.Х.) династии Гераев и через собственных приставников, сидевших в Кафе и других укрепленных пунктах, железным кольцом оцеплявших центральную территорию ханства», он приписывает основные внешнеполитические начинания последнего. Власть же крымских ханов он рассматривает как «временное поручение, продолжительность которого зависела от степени благоволения и доверия старшего к своему подручнику»²¹.

Появление подобной точки зрения вполне понятно. В условиях русско-турецкой войны проглядывается стремление представить Турцию исконным противником Руси и России, ущемлявшим ее интересы в Крыму. Кроме того, были и иные предпосылки для формирования такого взгляда.

В.Д. Смирнов изучал историю Крымского ханства в основном на материалах нарративных тюркоязычных памятников, многие из которых возникли в пределах Порты или под ее сильным влиянием. В сферу его интересов почти не попали ни актовые, ни делопроизводственные документы, включая посольские. Тем не менее труд В.Д. Смирнова оказал сильное воздействие на последующую историографию, вплоть до советской.

В работах конца XIX в. основное и особое внимание было уделено источниковедческим штудиям. М.Н. Бережков изучал первую книгу посольских дел с Крымом и данные описи Царского архива относительно сношений с Крымом. В статье, посвященной первому из этих памятников, М.Н. Бережков не только дал характеристику посольской книги, но и нарисовал широкие перспективы дальнейшего изучения и самого Крымского ханства, и, главное, русско-крымских отношений. Здесь и выполненное впоследствии В.Е. Сыроечковским исследование внутреннего политического положения в Крыму и его торговли, и решенная отчасти К.В. Базилевичем задача рассмотрения крымско-литовских отношений, и многие другие темы. До сих пор остались не полностью освещенными такие вопросы, как положение иноземцев в пределах Крымского ханства и его финансовые отношения с Русским государством²². В 1888 г. М.Н. Бережков вернулся к животрепещущей теме о положении русских пленников в Крыму²³. Особую статью он посвятил влиятельной и в Казани, и в Крыму ханше Нур-Салтан²⁴. В том же 1888 г. работой Г.Ф. Блюменфельда началось изучение проблем землевладения в Крыму²⁵, существенных для понимания внутренних предпосылок внешней политики ханства.

Определенным этапом в российском крымоведении стала работа Ф.Ф. Лашкова, который обратился к подлинникам крымских шертных грамот 30-х гг. XVI—XVII вв., хранившихся в МГА МИД, в особенности Саадат-Гирея 1535 г. и Сахиб-Гирея 1537 г., в которых был упомянут оборонительный и наступательный союз против «короля» и ахматовых детей. Однако упор в его сочинении был сделан не на политическую сторону русско-крымских отношений, а на экономическую. Договоры он считал результатом торга из-за размеров поминков и жалования. «Материальная сторона, — пишет он, — поневоле должна была играть первенствующую роль в их отношениях». Пожалуй, это не совсем правильное утверждение, оставляющее за бортом всю совокупность политических, социальных и культурных предпосылок системы отношений княжества всея Руси и Крымского ханства. Впрочем, о том, что шертные грамоты имели основанием «известную политическую систему», упоминает и сам автор. К сожалению, в дальнейшем мнение Ф.Ф. Лашкова было забыто, и исследование русско-крымских отношений почти полностью пошло по другому руслу — изучения их политической стороны.

Остались практически неучтенными и замечания Ф.Ф. Лашкова о самих шертных грамотах²⁶. Может быть, причиной тому частное наблюдение исследователя конца XIX в. о воздействии русской дипломатической практики на крымскую: он считал, будто само слово «шерть» — присяга, клятва появилось под влиянием древнерусского обычая подкрепления договора целованием креста, что маловероятно. Другой причиной послужило, вероятно, некоторое несовершенство методики автора. В эпоху довольно быстрого развития европейской дипломатики Ф.Ф. Лашков ограничился выделением «внешней» и «внутренней» стороны шертных грамот. К первой он отнес лишь перечисление участников соглашения: хана и карачей — представителей пяти родов крымской знати. Во «внутренней» стороне, т. е. в содержании грамот Ф.Ф. Лашков выделил четыре основные группы проблем — обязательства дружбы, прекращения враждебных действий, возвращения захваченного полона и свободного пропуска послов и гостей. Автор переоценил «шаблонность» грамот типа шертных и не рассмотрел ни одного из этих условий подробно в их эволюции и связи с реальной расстановкой политических сил.

Вслед за Ф.Ф. Лашковым тему русско-крымских шертей — грамот исследовал и М.Н. Бережков. Наряду с посольскими книгами, в которых «деловито и высоким тоном изображается успех русской дипломатии в отношении степного мира» (ср. современную оценку Э. Кинана), шерти составляют единую группу источников. В отличие от своего предшественника, М.Н. Бережков считает шертные грамоты односторонними обязательствами крымского хана по отношению к русским государям: это, по его определению, «подтвержденные присягой грамоты крымских ханов с его приближенными на верное соблюдение известных обязательств пред московскими государями. Это не собственно договоры, а односторонние обязательства именно с крымской стороны; нельзя было, неприличным считалось заключать договор с ханами», которые отнюдь не были «самостоятельными владетелями на своем юрте»²⁷. Несмотря на наличие титула «брат», «вольный человек» по отношению к крымскому хану и «челобитья», к которому прилагались «любительные поминки», «как к настоящим государям... трактатов о мире и взаимных отношениях государств наподобие трактатов с другими государствами не было заключаемо с ханами крымскими». В Москве требовали шерть как гарантию спокойствия, а в Крыму ее продавали за более или менее значительную цену, считает М.Н. Бережков. Он переносит представление о ранге русского государя более позднего времени на начальный этап дружественных русско-крымских отношений. Тем не менее взгляд на эти отношения конца XV в. довольно реалистичен. Единственный из русских историков конца XIX в. он подчеркнул, что мирный союзник Московской Руси Менгли-Гирей одновременно был жестоким врагом Руси Западной, «злом он памятен, в частности, для Киева» (речь идет о походе 1482 г.).

В составе самой шерти, которую якобы писали в Крыму по русскому образцу (впрочем, он признает, что текст шертей иногда присылали и из Крыма), М.Н. Бережков выделяет почти те же пункты, что и Ф.Ф. Лашков: мир с общими друзьями, свободный проезд купцов и послов, свобода русских послов в Крыму и отказ от даражских пошлин, неприкосновенность русских земель от набегов и войн, причем эти два понятия в шерти, по его мнению, различались²⁸. Наряду с шертными грамотами конца XV — начала XVI вв. М.Н. Бережков широко использовал и более поздние, не отметив их эволюции и изменения формуляра, как того требовала быстро развивавшаяся в конце XIX в. дипломатика. Новейшая для конца XIX в. методика исследования международных договоров оказалась незнакома и автору брошюры об отношениях Крыма и Запада — Л. Львову²⁹. Недооцененной осталась роль Крыма в русско-казанско-астраханских отношениях³⁰. Между тем в 1894 г. историки Крыма получили единственную в своем роде библиографию, составленную А.И. Маркевичем³¹.

В начале XX в. вышел обобщающий труд по истории Крыма Ю. Кулаковского, для которого характерен своеобразный и исключительный интерес к церковной истории и памятникам архитектуры. В его труде, пожалуй, впервые в большом объеме привлечены данные записок иностранцев³². Крымские генеалогические материалы привлек Л. Колли для характеристики политики первого крымского хана Хаджи-Гирея³³. К изучению посольского церемониала обратился Н.И. Веселовский, который приписал основные черты русского церемониала ордынскому влиянию, пройдя мимо общих для средневековья обычаев³⁴.

Основоположник современной и классик украинской историографии конца XIX — начала XX вв. М. Грушевский в труде «Історія України-Руси» подчеркнул значение торговых связей с Крымом и Москвой для развития украинских земель Поднепровья, наметил основные их пути, выяснил ассортимент товаров и организацию торговли³⁵. Болезненное внимание Грушевского к вопросам национального самоопределения и национального менталитета позволило ему понять роль и значение обращения 1474 г. Менгли-Гирея в поисках союзника против Ахмата к Ивану III как к «брату», что было большой честью для ордынского холопа. Видимо, Грушевский полагает, что русско-крымский союз был заключен в 1474 г., а в 1480 г. разорван традиционный договор Крыма с великим князем литовским и королем польским Казимиром. Впрочем, Менгли-Гирей не отказывался от получения поминков и от него. Грушевский подчеркивает роль Ивана III как инициатора крымского похода на «Подольские земли или на киевские места» в 1482 г. и равнодушие польского короля и литовского князя к судьбам Киева: официальная трактовка разгрома города исходила из идеи «божьего попущения» и «божьего гнева», фатальной предопределенности киевской трагедии и равнозначности Киева другим городам королевства и княжества («у нас есть городов и волостей и людей досыть»). Вину за дальнейшие нападения Литовского княжества на украинские земли делили, правда, не поровну, по мнению М. Грушевского, в основном Казимир, «дурной политикой», нерешительностью и сидением на двух стульях провоцировавший сближение Крымского ханства и своего союзника — Большой Орды, которой, однако, он не помогал, и отчасти Иван III, постоянно подбивавший хана к этим походам, но сам не выступавший против Казимира. Замечания М. Грушевского о политике Казимира остались как бы незамеченными современной украинской и польской наукой, зато его приговор Ивану III нашел полную поддержку в ней³⁶.

В предвоенные (перед Первой мировой войной) годы к положению русских пленников в Крыму обратился Х.П. Ящуржинский, ограничившийся, впрочем, данными о пленниках из Великого княжества Литовского и Короны Польской³⁷.

Основные результаты изучения русско-крымских отношений и самой истории Крымского ханства в русской дореволюционной науке связаны с именами С.М. Соловьева, а также М.Н. Бережкова и В.Д. Смирнова. Первым был мобилизован основной корпус русских дипломатических документов, второй рассмотрел подробно первую из посольских книг, третий выдвинул общую концепцию политического развития Крымского ханства — постоянного и верного вассала Османской империи, опираясь на тюркоязычные источники. К сожалению, русская дворянская и буржуазная наука не избежала националистического влияния. Крымцы даже самыми вдумчивыми исследователями за исключением, пожалуй, Н.И. Веселовского, изображались жестокими и дикими варварами; внутренние же причины постоянных набегов на соседние страны — социально-экономические и политические, коренившиеся в самом общественном строе Крымского ханства, остались ими не вскрытыми. Постоянно преувеличивалась роль религиозного фактора. Отношения Руси и Крымского ханства представлялись борьбой двух «начал» — православного и мусульманского. Не вполне раскрытым осталось и влияние русско-крымских отношений на внутреннее развитие каждого из этих государств.

Наиболее пристальный интерес русско-крымские отношения вызвали в польской историографии конца XIX — начала XX в. Однако они не стали предметом специального изучения, а исследовались в рамках отношений Короны Польской и ВКЛ с Крымским ханством. Важное методическое значение имеют наблюдения А. Прохазки над основополагающим документом, в соответствии с которым в течение полутора столетий строились отношения ВКЛ и Крымского ханства, — договором Витовта с Тохтамышем 1397 г.³⁸ Реконструировав текст договора на основе докончании 1507 г., А. Прохазка определил основной круг географических пунктов, упомянутых в соглашении. Аналогичная методика может быть применена и к документам, возникшим в сфере русско-крымских отношений. Поскольку это не договор равноправных держав, но ярлык хана Тохтамыша, направленный вассалу, что, впрочем, не отметил А. Прохазка, этот документ служил для крымцев примером оформления русско-крымских отношений. Однако основная масса исследователей интересовалась не столько методическими вопросами, сколько политическими проблемами. Так, Фр. Папэ, подчеркивая обременительность охраны юго-восточных границ Короны Польской и ВКЛ, восхвалял литовскую и польскую дипломатию, которой периодически удавалось направить крымскую агрессию на восточного соседа — Русское государство³⁹.

Карту-схему границы ВКЛ с Крымским ханством, правда, более позднего времени — 1546 г. составил Л. Колянковский. Он провел ее строго по течению Днепра и Днестра. Отношения с Крымом, по его мнению, были решающими для всего хода русско-литовских отношений XV в. Союзу Руси с Крымом он приписывал решающую роль в переходе части земель ВКЛ в состав Русского государства. Столь же кардинальное значение имел союз ВКЛ с Крымом 1512 г., который урегулировал их отношения, создав «воинское братство» («братская» военная помощь крымцев ВКЛ против княжества всея Руси оценивалась в 15 тыс. злотых ежегодно), и, самое главное, содействовал разрыву союза «Москвы» и Крыма. Однако сам Л. Колянковский вынужден был признать, что договор 1512 г. не избавил юго-восточные земли Литовского княжества от набегов крымцев (в 1519, 1524 и др. годы)⁴⁰. Л. Колянковский с большим огорчением пишет о неудаче предприятия Мухаммед-Гирея — воссоздания Великой орды Батыя. Василию III он приписывает инициативу «присоединения» не только Казани, но и Астрахани, политику же крымского хана во втором десятилетии XVI в. — вопреки очевидности — характеризует как оборонительную. Вряд ли идею крымского хана реставрировать империю Батыя можно рассматривать как оборонительное мероприятие.

В «Истории Великого княжества Литовского при Ягеллонах», вышедшей спустя 17 лет, в 1930 г., Л. Колянковский развивает прежние идеи. Соглашаясь с основными выводами А. Прохазки относительно «договора» Витовта с Тохтамышем, Л. Колянковский сомневается лишь в главном — в том, что Литовское княжество должно было платить дань Тохтамышу, а позднее — Крыму. Вместо поминков и дани, полагает он, литовские князья предоставляли крымским ханам убежище, поддерживали их во время династических войн. Он ставит вопрос, не отвечая на него, что означали постоянные уплаты с Подолья, достигавшие 200 гривен в год, или требования Менгли-Гирея⁴¹, чтобы его даругам платили так же, как и при Сеид-Ахмеде в 1436 г.⁴² Историю русско-крымских отношений Л. Колянковский начинает 1465 г., когда войска Хаджи-Гирея совершили нападение на большеордынское войско Ахмата, двигавшееся на Русь, правда, причины этого похода он видит не в союзе Крыма с Московским княжеством, не в великодержавных настроениях Крыма, уже в это время претендовавшего на наследие Джучи, а связывает его с промосковской позицией Ширинов.

Заслуживает внимания точка зрения Л. Колянковского на последний этап русско-ордынских отношений. Он полагает, что размеры дани в пользу Большой орды в середине XV в. настолько уменьшились, что в 1460 г. хан Ахмат вынужден был предпринять большой поход на Рязань и Переяславль-Рязанский, а в 1465 г. — на Москву. Несмотря на то, что последний поход не достиг цели, угроза ордынского нападения была столь велика, что Иван III не чувствовал себя в силах открыто разорвать отношения с ханом и направлял к нему одного за другим послов (1475 и 1477 гг.). «Вину» за установление дружественных московско-крымских отношений Л. Колянковский возлагает на Менгли-Гирея, который «слишком поздно» понял, что союз ВКЛ с Большой ордой, заключенный в 1471 г., был направлен не против него, но против Московского княжества. Относительно договора 1474 г. он пишет, что до окончательного заключения этого союза дело не дошло. Зато уделяет большое внимание литовско-крымскому договору 1472 г., в который по требованию литовской стороны были включены пункты о принадлежности ВКЛ Великого Новгорода и Одоева. Подобно В.Д. Смирнову, он считает крымского хана полным, хотя и не всегда послушным вассалом Османской империи с 1475 г. и с этих позиций оценивает его действия в Северном Причерноморье.

В книге 1930 г. Л. Колянковский полемизирует с Ф. Конечным, весьма плодовитым, хотя и не оригинальным историком 20—30-х гг. Последний вообще отрицал факт союза ВКЛ с Большой ордой, полагая, что это вымысел русских летописцев, использовавших опыт уловок отечественной дипломатии. Он полагал также, что ярлык 1474 г. не содержал абсолютно никаких обязательств хана. Заслугу же освобождения Ивана III от унизительного наименования «холопом» Конечный приписывал крымскому еврею Хозе-Кокосу и Ширину Мамаку⁴³. Эта попытка выгородить дипломатов и политиков ВКЛ вызвала протест даже со стороны такого умеренного буржуазного историка, каким был Л. Колянковский. Последний не поддержал взгляды Ф. Конечного, отдававшие национализмом. Этим, вероятно, и объясняется авторитет Л. Колянковского для многих советских историков, в особенности для И.Б. Грекова.

Спустя 9 лет после смерти Фр. Папэ, скончавшегося в 1940 г., была издана его последняя работа об Александре Ягеллоне. К сожалению, новых оценок и подходов она не содержала, хотя и основана на комплексе всех опубликованных источников⁴⁴. М. Маловист в труде, посвященном генуэзской колонии Кафе в последнюю четверть ее самостоятельного существования — 1453—1475 гг., затронул ряд вопросов, касающихся общей истории Крыма и русско-крымских отношений, торговли, в том числе и пленными⁴⁵.

Итак, в польской историографии XIX — начала XX в. были поставлены коренные вопросы русско-крымских отношений, их начала, направленности, связи с крымско-литовскими и русско-литовскими отношениями. Особенно существенны капитальные труды Л. Колянковского, хорошо известные и в СССР.

Позже всех в изучение истории русско-крымских отношений включились турецкие историки⁴⁶. Еще в начале XX в. как с точки зрения метода исследования и рассматриваемого круга вопросов, так и своих оценок они в немногочисленных работах (среди них можно назвать работу А. Рефика) продолжали традиции османской феодальной историографии. Кемалистская литература сделала большой шаг вперед. Для правильного понимания методологических основ и концепций турецкой историографии новейшего времени необходимо прежде всего учитывать, что работы турецких авторов в той или иной мере основывались на националистической пантюркистской теории. Конкретно это выражалось в том, что турецкие авторы вплоть до настоящего времени не различали «турок» и «тюрок»: оба понятия обозначались одним и тем же словом «turkler». Для них это один народ, внутри которого различаются «тюрки-османы», «северные тюрки», «восточные тюрки» и т. д., причем преимущественно по своему географическому положению и лишь отчасти по своим историческим традициям. Важным элементом общности «тюрок» как народа у этих авторов выступает ислам. Все это определяет и круг вопросов, затрагиваемых в работах историков Турции. Изучая всемирную историю, они обращают внимание главным образом на роль в ней «тюрок», выступающих одной из главных движущих сил истории Востока, начиная с древности. Турецких авторов никогда не интересовала история Руси и России сама по себе, они изучали лишь те ее моменты, которые так или иначе были связаны с историей «тюрок». Именно с этих позиций они подходят и к истории русско-крымских отношений. Последние рассматриваются лишь в общем контексте русско-османских отношений.

Первым крупным историческим трудом, вышедшим после установления Турецкой республики, была четырехтомная «История», с начала 30-х гг. служившая официальным пособием в учебных заведениях Турции. Этот труд, ставивший перед собой задачу дать общий очерк всемирной истории с древнейших времен, явился по существу историей «тюрок». Особенно ярко это проявляется в III томе, посвященном истории Османского государства XIV—XIX вв. Истории других стран в нем отведено минимум места, факты приводятся выборочно, а критерий отбора определяется пантюркистскими взглядами авторов. Коротко описывая завоевание османами генуэзских владений в Северном Причерноморье в 1475 г., авторы «Истории» отмечают, что с этого времени Крым стал частью Османского государства. В нескольких словах говорится об освобождении Руси от ордынского ига в 1480 г., а также указывается, что османские султаны не помешали начавшемуся после этого усилению Русского государства. За это, подчеркивают авторы, османы впоследствии и поплатились — Россия несколько веков спустя стала главной причиной гибели Османской империи⁴⁷. Труд с подобными заключениями непосредственно продолжает традиции трудов придворных османских историков XIX в., писавших в период разложения Османской империи и русско-турецких войн. Собственно русско-крымских отношений авторы «истории» не касаются, но для нас важен общий подход, проявившийся затем в той или иной степени и в работах других турецких историков.

В послевоенный период вышел в свет новый курс истории Турции — «Османская история» И.Х. Узунчаршылы⁴⁸. В целом в данной работе основное внимание уделено описанию деятельности султанов и виднейших османских сановников и полководцев. Почти не отражены вопросы социально-экономической истории. В изложении политической истории автор во многом опирается на средневековые османские хроники, взяв оттуда не только фактический материал, но и многие оценки⁴⁹. В работе И.Х. Узунчаршылы имеются специальные разделы по истории соседних стран и их отношений с Османским государством. Рядом со сравнительно подробным и даже детальным изложением истории османов они зачастую поражают бедностью фактов, примитивностью оценок. Основное же внимание уделяется «тюркским» народам и государствам.

Так, к истории Крымского ханства конца XV — начала XVI вв. автор обращается дважды — в специальной главе «Зависимые от османов страны» и в соответствующей главе по истории Османского государства этого периода. Надо сказать, что распределение материала в указанных главах сделано небрежно, имеются повторы и даже противоречия (например, в них даются разные даты правления ханов Менгли-Гирея и Нур-Девлета⁵⁰). События 70-х гг. XV в. — политическая борьба в Крыму, захват османами его южного побережья — изложены автором довольно бессистемно: различные версии причин османской экспедиции 1475 г., имеющиеся в итальянских и османских источниках, пересказываются по очереди, без всяких попыток их сопоставления. Констатируется факт подчинения Крымского ханства султанам с утверждением на ханском престоле Менгли-Гирея. Русско-крымские отношения охарактеризованы очень бегло: автор лишь упоминает о существовании в последней четверти XV в. русско-крымского союза, направленного против ордынских ханов, которые, в свою очередь, объединились с Великим княжеством Литовским⁵¹. В разделе «Турецко-русские связи» И.Х. Узунчаршылы кратко излагает историю русско-османских отношений конца XI — начала XVI вв. Инициатором их установления, по мнению автора, был Иван III, заботившийся о нуждах черноморской торговли русских купцов⁵². В действительности же инициатива принадлежала султану Баязиду II. Упоминая о женитьбе Ивана III на Софье Палеолог, автор подчеркивает, что она была устроена папой римским с целью столкнуть Русь с османами. Однако, продолжает Узунчаршылы, для этого Ивану III нужно было бы уничтожить Крымское ханство, которое находилось под защитой султанов и «было не по зубам» Москве. Наоборот, крымские ханы сами были в состоянии напасть на Русь⁵³. При этом Узунчаршылы не говорит, когда именно начались такие нападения, возвращаясь к русско-крымским отношениям лишь в связи с присоединением к Русскому государству поволжских земель.

«Османская история» И.Х. Узунчаршылы до настоящего времени остается наиболее значительным общим курсом истории Турции в турецкой историографии. Появившаяся в 60-е гг. многотомная «История Турции» Т. Озтуна⁵⁴ представляет собой явный шаг назад по сравнению с «Османской историей». В отличие от последней, работа Т. Озтуна содержит фактически не историю Турции, а историю войн и завоеваний османских султанов, причем «войны» просто перечисляются в хронологическом порядке, часто без связи между собой. Небольшие разделы по истории других стран в период той или иной «войны» крайне примитивны, фактический материал для них чаше всего взят дословно из «Османской истории». Имеются специальные краткие разделы по истории «тюрок»-неосманов. В соответствующем очерке о «войне» Мехмеда II на Черном море рассказано о событиях 1475 г., затем кратко говорится о борьбе Крымского ханства с Большой Ордой — впрочем, без всякого упоминания об участии в ней Русского государства. В разделе по истории Крымского ханства автор ограничивается перечислением крымских ханов, добавляя к нему лишь случайные сведения о походах ханов на русские земли, начиная с 20-х гг. XVI в. Говоря о русско-крымских отношениях, автор претенциозно заявляет, что «до XVII века Крымское ханство было великолепным государством, являвшимся в качестве наследника Золотой Орды господином почти всей России»⁵⁵. Пантюркистские воззрения автора сочетаются, таким образом, с крайне низким научным уровнем работы.

Одновременно с «Османской историей» (в серии «Всемирная история») в Турции в 1948 г. вышла «История России» А.Н. Курата⁵⁶. Эта работа — первый в турецкой историографии общий курс русской истории. Нельзя не отметить довольно значительную источниковую базу труда — помимо материалов, взятых из работ русских дореволюционных историков, она включает летописи, актовые материалы, публикации дипломатических документов и другие виды источников. Однако при этом, как и все турецкие историки, А.Н. Курат особое внимание обратил на роль «тюрок» в истории России и на историю соседних о нею «тюркских» народов. Отмечая в предисловии, что ни советские, ни западноевропейские историки не отводят «тюркам» того важнейшего места в русской истории, которое они, по мнению автора, занимали, Курат видит свою задачу в восполнении такого пробела. При этом он исходит из того, что «политическая история Русского государства была, по сути своей, историей экспансии России на тюркские земли», а главным фактором русской истории вообще было «расширение территории за счет соседей⁵⁷. Пантюркистская позиция автора сплетена с характерным для зарубежной историографии в целом тезисом об «извечной агрессивности» России.

Русско-крымским отношениям конца XV — начала XVI вв. автор отводит сравнительно немного места. Останавливаясь на борьбе Крымского ханства и Большой Орды за «золотоордынское наследство», Курат большое значение придает русско-крымскому антиордынскому союзу, которому Орда противопоставила союз с Великим княжеством Литовским. В частности, как подчеркивает автор, именно набег Менгли-Гирея на Подолию в 1480 г. не позволил литовскому войску принять участие в походе ордынского войска на Русь⁵⁸.

Особо отмечает Курат посредническую роль Менгли-Гирея в установлении первых русско-османских связей⁵⁹. Специальный раздел «Крымско-русские связи» посвящен первой половине XVI в. В нем затрагивается исключительно проблема уплаты русскими князьями «выхода» крымским ханам. При этом указывается, что крымские набеги на Русь часто организовывались тогда, когда Великое княжество Литовское платило больший «выход», чем Русь⁶⁰. Отметим, что концепция, сводившая русско-крымские и крымско-литовские отношения к проблеме уплаты «выхода», впервые была сформулирована в дореволюционной русской историографии и ко времени появления книги А.Н. Курата безнадежно устарела.

Помимо общих трудов, в Турции вышел ряд специальных работ, в которых затронуты русско-крымские отношения конца XV — начала XVI вв. В 40-е гг. Х. Иналджык опубликовал статьи по истории Крымского ханства и русско-османских отношений конца XV — начала XVI вв. В статье 1944 г. о подчинении Крымского ханства османам⁶¹. Он останавливается и на русско-крымских отношениях последней четверти XV в., отмечая, что союз Крымского ханства с Русью первоначально служил крымским ханам мощным средством борьбы с Ордой, а позднее использовался ими в борьбе за подчинение власти Крыма всех осколков Золотой Орды⁶². При этом, подчеркивает автор, «московско-крымский блок» нашел поддержку в лице Османского государства, которому были враждебны оба участника противостоящего Руси и Крыму «литовско-ордынского блока»: Орда — как соперник подчинившегося султанам Крыма, «Польско-Литовское» государство — как конкурент османскому влиянию в Молдавии⁶³. Однако плоды русско-крымского союза, считает Х. Иналджык, все же более удачно были использованы московскими князьями, заложившими в конце XV в. фундамент будущей Российской империи⁶⁴. В статье 1948 г. о русско-османских отношениях XVI в.⁶⁵ Х. Иналджык продолжает анализ международных отношений в Восточной Европе конца XV — начала XVI вв., хотя основное внимание обращает на последующий период, когда происходит первое открытое русско-османское столкновение — астраханский поход 1569 г. Х. Иналджык с самого начала указывает, что Османское государство уже с середины XV в. «проводило активную политику на севере», т. е. в Восточной Европе, причем до середины XVI в. эта политика была направлена на поддержание «равновесия сил» между Русским и «Польско-Литовским» государствами и Крымским ханством⁶⁶. Исходя из этого положения, автор и оценивает русско-крымские отношения. Союз Крыма с Русью, существовавший до начала XVI в. и поддержанный османами, способствовал сохранению равновесия. Кроме того, как отмечает автор, поддерживая русско-крымский союз, Османское государство поспособствовало и усилению Руси. После разгрома Большой Орды интересы Крымского ханства и Русского государства перестают совпадать, и их отношения вступают в период острого соперничества. Однако в это же время крымские ханы заключают в союз с Великим княжеством Литовским, что грозило нарушением указанного равновесия, поскольку давало возможность резко усилиться одной из сторон — польско-литовской. Именно поэтому, подчеркивает Х. Иналджык, независимая политика хана Мухаммед-Гирея вызвала в Стамбуле раздражение⁶⁷. Следствием этого автор считает временное русско-османское сближение на рубеже 20-х гг. XVI в., продолжавшееся вплоть до гибели Мухаммед-Гирея в 1523 г. Союз Крыма с Великим княжеством Литовским, по мнению Иналджыка, поддерживался вопреки воле султана, запретившего Мухаммед-Гирею совместно с литовским отрядом идти на Москву в 1521 г. Поход все же состоялся, и притом совместно с казанским войском⁶⁸.

Таким образом, Х. Иналджык, в отличие от большинства зарубежных историков, полагает, что османские султаны еще до середины XVI в. проводили собственную политику в Восточной Европе. Положения, выдвинутые в статьях 40-х гг., Х. Иналджык повторил в написанных им статьях по истории Крымского ханства для англо-французского и турецкого изданий «Энциклопедии ислама»⁶⁹.

С Х. Иналджыком полемизирует А.Н. Курат в своих вышедших в 60-е гг. статье и монографии по истории астраханского похода 1569 г.⁷⁰ Он считает, что Османское государство в первой половине XVI в. не проводило никакой собственной политики в Восточной Европе и «не предпринимало никаких особых шагов, чтобы воспрепятствовать росту могущества Москвы, полагая, что крымские ханы всегда смогут укротить московитов»⁷¹. По мнению Курата, вплоть до начала XVIII в. политика султанов в этом регионе не шла дальше охраны османских интересов на Нижнем Дону и Северном Кавказе, поскольку, как подчеркивает автор, любое государство, владеющее обширными землями, должно эти владения защищать. Только в этом смысле Курат считает возможным говорить о проведении таким государством «собственной политики». Главным принципом политики «защиты османских владений» Курат считает сохранение «статус-кво» на соседних землях: после завоевания итальянских колоний в Причерноморье все прилегавшие к ним земли остались в руках прежних хозяев — крымских и ордынских ханов⁷². Особенно острые возражения Курата вызывает заключение Иналджыка о том, что Османское государство принимало участие в русско-крымских и крымско-ордынских отношениях, поддерживало русско-крымский союз и таким путем способствовало усилению Русского государства. Любопытно отметить, что, по мнению Курата, в этом вопросе взгляды Х. Иналджыка совпадают со взглядами советских историков⁷³, это ставится автором в укор Х. Иналджыку.

А.Н. Курат специально рассматривает ряд событий международной жизни начала XVI в., которые обычно считаются свидетельством вмешательства османов в восточноевропейские дела. Так, требование султана Селима I отпустить из Москвы в Крым бывшего казанского хана Абдул-Латифа, переданное Василию III послом Кемальбеком (1514 г.), Курат считает следствием близких отношений Селима с Менгли-Гиреем, который помог Селиму утвердиться на престоле; Абдул-Латиф же был пасынком Менгли-Гирея. Иначе говоря, речь может идти, по мнению Курата, лишь о чем-то вроде дружеской услуги. Факт перехода казанского хана Сахиб-Гирея под власть султана в 1524 г. сам по себе ставится автором под сомнение, поскольку сведения об этом имеются лишь в русских источниках и отсутствуют в османских материалах. Курат считает, что сообщение об установлении вассальных отношений между султаном Сулейманом и Сахиб-Гиреем является выдумкой османского посла Искандера⁷⁴.

Собственно о русско-крымских отношениях автор говорит в основном то же, что и в «Истории России». Укажем только, что А.Н. Курат, как и Х. Иналджык, считает, что в походе Мухаммед-Гирея на Москву в 1521 г. участвовало казанское войско Сахиб-Гирея⁷⁵.

Монография А.Н. Курата до настоящего времени является наиболее крупной в турецкой историографии работой, в которой рассматриваются русско-османские и русско-крымские отношения конца XV — начала XVI вв. В своей последней книге — обобщающем труде по истории тюркских народов и государств Северного Причерноморья — А.Н. Курат в изложении истории русско-крымских отношений рубежа XV—XVI вв. в целом следует своим прежним работам⁷⁶).

Подведем итоги. Турецкую историографию середины XX в., посвященную русско-крымским отношениям конца XV — начала XVI вв., нельзя назвать обширной, однако постоянный интерес к этой теме определялся общей концепцией исторического развития, характерной для работ практически всех авторов. Главная черта этой концепции — преувеличенное внимание к истории «тюркских» народов, которые во все периоды искусственно выдвигались на первый план, а изложение их истории служило средством пропаганды. Понятно, что это не могло не сказаться на научном уровне работ турецких авторов.

Советская историография

Предпосылкой более полного осмысления русско-крымских отношений стало изучение истории — внутренней и внешней — Крымского ханства и Русского государства, места каждого из них в сложной и противоречивой системе международных отношений Юго-Восточной Европы и Ближнего Востока, определение уровня социально-экономического развития и вытекавшего из него идеологического осмысления роли внешней политики, равно как и проведения ее в жизнь. Отказавшись от ложной идеи о примате религиозных отношений в русско-крымских контактах, советские историки серьезно занялись изучением внутреннего строя каждого из государств. В истории русско-крымских отношений они по праву выделили тот их аспект, который, по существу, игнорировали буржуазные историки XIX и даже начала XX вв., т. е. политический, хотя его оценка в трудах различных историков далеко не однозначна. Важно подчеркнуть и другое: из выводов о преемственности крымской политики от ордынской, воздействия на нее дипломатии Великого княжества Литовского, тщетно пытавшейся повернуть ход истории вспять, вытекает и рассмотрение русско-крымских отношений в контексте отношений Русского государства в системе связей с Литовским княжеством и борьбы за «воссоединение» русских земель. Все эти особенности характерны и для работ, посвященных отдельным конкретным вопросам.

Пожалуй, наименее нуждается в характеристике цикл работ советских историков, посвященный внутренней социально-экономической и социально-политической истории Северо-Восточной Руси. В работах Л.В. Черепнина⁷⁷, А.М. Сахарова⁷⁸ и серии монографий и статей А.А. Зимина⁷⁹ были подведены итоги изучения этой темы в 60—80-е гг., Ю.Г. Алексеева⁸⁰ — на переломе 80—90-х гг., что избавляет от необходимости вновь излагать результаты исследований. Конец XV — начало XVI вв. в истории Северо-Восточной Руси прошли под знаком возникновения и упрочения княжества всея Руси, его освобождения от иноземного ига, борьбы за изживание всех и всяких пережитков иноземной зависимости в культурной, экономической и политической сферах. Этот процесс лежал и в основе отношений Руси к Крыму.

История Крымского ханства привлекла значительно меньшее внимание исследователей. Это объясняется отчасти тем, что интерес к истории Крымского ханства, возросший после Октябрьского переворота⁸¹, был искусственно погашен. В начале 30-х гг. многие историки Крыма подвергались репрессиям. Деятельность ученых обществ и комиссий была запрещена. На исходе 20-х — начале 30-х гг. появились лишь работы А.Е. Мачанова о русско- и российско-турецких отношениях к Крымскому ханству⁸² и В.А. Вишневского о феодализме в Крымском ханстве, созданные на Кафедре общественных формаций Коммунистического университета трудового востока им. И.В. Сталина⁸³. Общую характеристику этого своеобразного государственного организма дал в 1936 г. С.В. Бахрушин⁸⁴. В том же году на русский язык с немецкого была переведена работа 1784 г. некоего Тунманна⁸⁵, содержащая историко-географический очерк ханства.

История Крыма стала предметом исследований В.Е. Сыроечковского, глубокого и вдумчивого ученого, основавшего несколько направлений советской историографии Крымского ханства. Первое из них — историко-географическое. В статье о путях и формах сношений Руси с Крымским ханством он скрупулезно изучил дороги, соединявшие эти два государства, пролегавшие по Полю и речные. Ему же принадлежит и наиболее точное определение территории Крымского ханства⁸⁶.

Второе направление — изучение экономических связей. Оно представлено работами самого В.Е. Сыроечковского и Л.В. Черепнина. В монографии «Гости-сурожане» первый из них ярко и образно нарисовал картину торговых связей Русского государства с югом. Он выяснил ассортимент русско-крымской торговли, характер торговых отношений Османской империи и Руси, состав и дифференциацию русского купечества, участвовавшего в этой торговле, особенно внимательно рассмотрел положение и развитие высшего слоя купечества страны — гостей-сурожан, определил смысл термина «ординец» и т. д.⁸⁷ Крымская торговля на Руси его не интересовала.

И, наконец, третье направление — исследование внутриполитической истории Крымского ханства. Хотя исследователь имел в своем распоряжении исключительно данные русских посольских книг, он воссоздал политическую систему ханства при Мухаммед-Гирее с такой полнотой, которую не могут превзойти многочисленные его преемники на этом поприще⁸⁸. Таким образом, в своих изысканиях по истории Крымского ханства В.Е. Сыроечковский почти универсален, его методика точна, выводы осторожны и взвешены. Вероятно, в связи с этим его авторитет ученого, специалиста по истории Крымского ханства остается признанным поныне во всем мире.

Во время Отечественной войны 1941—1945 гг. Е.Н. Кушева в обзоре архивных материалов показала роль Северного Кавказа в связях Османской империи и Крымского ханства с ногаями, Казанским и Астраханским ханствами⁸⁹. А тотчас после войны увидела свет монография Н.А. Смирнова о русско-турецких отношениях, в которой, впрочем, интересующий нас период представлен весьма бегло⁹⁰.

Хуже обстояло дело с изучением русско-крымских отношений. В послевоенные годы, после выселения крымских татар с полуострова, историки, находившиеся под гнетом идеологии сталинизма, вынуждены были замалчивать историю Крымского ханства. Разрешено было лишь обращение к периоду Золотой Орды и истории борьбы Руси против нее и ее преемников. Что же касается русско-ордынских отношений, то значение их для последующих связей со странами Востока советские историки отчетливо понимали. А.Ю. Якубовский подчеркивал, что «без знания истории Золотой Орды не понять... истории ни Казанского, ни Крымского, ни Астраханского ханства, поскольку последние могли появиться только в результате разложения и распада улуса Джучи⁹¹.

Цикл работ по истории русско-монгольских отношений, положения Золотой Орды и ханств ее наследников был открыт фундаментальным трудом А.Н. Насонова «Монголы и Русь», в котором автор сосредоточил свое внимание на политической стороне взаимоотношений Джучиева улуса и Руси, показал пагубные последствия Батыева нашествия и иноземного ига, воссоздал организацию сбора выхода и выяснил роль баскаков⁹². Изыскания А.Н. Насонова в послевоенное время продолжили Б.Д. Греков и А.Ю. Якубовский. Они более подробно охарактеризовали социально-экономический строй Золотой Орды, выяснили организацию взимания дани (по спискам — дефтерям) с покоренных народов, начали изучение распада Золотой Орды в XV в., на развалинах которой и возникло Крымское ханство. Последнюю тему весьма успешно продолжил М.Г. Сафаргалиев, специально изучивший политическую историю Золотой Орды в XV в.⁹³ С общей оценкой роли ордынского ига выступили Н.Я. Мерперт, В.Т. Пашуто и Л.В. Черепнин⁹⁴. В сравнительно-историческом плане чрезвычайно важны работы И.П. Петрушевского, в которых он проанализировал различные виды феодальной собственности в Иране и Азербайджане, типы, весьма близкие тем, что существовали и в Крымском ханстве⁹⁵.

Что же касается политической истории, то в ней в первые послевоенные годы преобладала тема борьбы Руси и России против «татар». Этой теме была посвящена монография А.А. Новосельского. Хотя основным периодом его исследования была первая половина XVII в., его работа 1948 г. имеет принципиальное значение и для предшествующего времени. По мнению А.А. Новосельского, в политике Крыма боролись две тенденции: стремление к самостоятельности внешней политики, вплоть до противопоставления себя Порте, и необходимость выполнения вассальных обязанностей по отношению к ней. В отличие от В.Д. Смирнова, А.А. Новосельский сделал упор на делопроизводственные материалы русского происхождения, прежде всего посольские книги. Поэтому в противоположность своему предшественнику он мог исследовать реальный ход русско-турецких, русско-крымских и даже крымско-османских отношений, а не ограничиваться их идеологизированным изложением в нарративных источниках. А.А. Новосельский выступил против тезиса о внешней политике Крыма как полностью подчиненной османским интересам. «Постоянную военную активность татар» он объяснял крайне «низким уровнем состояния производительных сил Крыма и медленностью их развития»⁹⁶. В рецензии на эту монографию И.П. Петрушевский подчеркнул причины подобной активности: сохранение рабовладения в ханстве, равно как и в Османской империи, которое формировало широкие потребности весьма емкого невольничьего рынка⁹⁷.

В том же 1948 г. вышла статья И.И. Смирнова, посвященная восточной политике Василия III в. 20—30-е гг. XVI в. В ней он впервые подробно рассмотрел русско-крымско-казанско-османские отношения, вернувшись при этом к тезису В.Д. Смирнова XIX в. о полном подданстве Крымского ханства Османской империи и упорно подчеркивая агрессивность «татар»⁹⁸. По его мнению, Казанское ханство, наиболее мощное государство среди преемников Золотой орды во второй половине XV в., заняло ее место, став главным противником Русского государства.

К.В. Базилевич в вышедшей посмертно в 1952 г. монографии четко определил место русско-крымских отношений в обшей системе внешнеполитических связей Руси конца XV — начала XVI вв. и на основе материалов Литовской метрики уточнил некоторые неясные свидетельства русской посольской книги⁹⁹.

Лишь «оттепель» начала 60-х гг. вновь открыла дорогу медиевистам — крымоведам. В 60—70-е гг. были продолжены работы в тех же направлениях, что начал В.Е. Сыроечковский. В своей обобщающей монографии по истории централизации на Руси Л.В. Черепнин подчеркнул значение русско-крымской и русско-турецкой торговли для укрепления экономических связей между отдельными районами Руси, подчеркнул процесс формирования крупного купечества не только в столице, но и в других мелких городах¹⁰⁰. К вопросу о русских пленниках в Крыму в 1961 г. вернулся С.О. Шмидт, который, впрочем, разрабатывал эту тему на материалах середины XVI в.¹⁰¹ В 1964 г. А.Л. Якобсон обобщил как данные XVIII—XIX вв., так и результаты археологических исследований материальной культуры Крымского ханства и предшествовавших ему государственных образований — княжества Феодоро с центром в Мангупе, итальянских колоний на южном берегу Крыма, а также ордынских бейликов в центре полуострова. Комплекс этих источников позволил ему представить в 1973 г. связную картину развития экономики средневекового Крыма, объяснить причины ее некоторой застойности, выявить вклад каждой из народностей — татар, греков, армян, итальянцев, караимов, «руси» (русаков) в развитие его культуры¹⁰². Автор весьма предусмотрительно старался не акцентировать внимание на политической истории Крыма и в особенности Крымского ханства.

На основе более широкой базы источников — нумизматических, археологических и письменных подошел к той же теме Г.А. Федоров-Давыдов. Его наблюдения относительно общественного строя Золотой Орды и эволюции золотоордынских городов позволяют понять причины гибели этого государства, а данные о топографии золотоордынских монет — его границы и границы складывавшегося княжества всея Руси¹⁰³.

1960-ми гг. завершается классический период советской историографии, ее вполне изолированное от внешнего «буржуазного влияния» и самодостаточное существование. Сложились все схемы, устоялись оценки... В.В. Каргалов повторял основные положения работ И.И. Смирнова, по-прежнему абстрагируясь от зарубежных публикаций источников и иностранной литературы¹⁰⁴. Такова же методика «анализа» и А.Б. Кузнецова, сторонника теории В.Д. Смирнова. Конкретные и ближайшие цели внешней политики Крымского ханства, постоянно экспансионистской, упорно преследовавшей стратегическую задачу — «подготовить условия для широкого наступления Турции на Русское государство», он сводит к трем: не допустить усиления Русского государства за счет «Польско-Литовского», укрепить свое влияние в бывших ордынских улусах, периодически нападать на Русь, реализуя свои угрозы (при этом он уточняет число крымских нападений на русские окраины, предложенное В.В. Каргаловым). Но в его концепции исчезают внутренние противоречия в политике Крымского ханства и борьба различных группировок по внешнеполитическим вопросам. Хронологическое разделение крымской политики по отношению к Русскому государству на два этапа (1505—1519 гг. и 1519 г. — конец первой трети века) он производит, руководясь одним критерием — сменой союзников Крыма: «Польско-Литовского» государства и Османской империи — на первом, Казанским ханством и той же империей — на втором. Думается, автор не вполне правомерно различает позицию ханства по отношению к ВКЛ и Русскому государству. Она в обоих случаях характеризовалась непоследовательностью и неустойчивостью, завися от конкретных ситуаций. Переоценивает он и роль Крымского ханства «как наиболее опасного противника Русского государства», что не вполне соответствует ситуации первой половины XVI в.¹⁰⁵

Большинство тех, кто ограничивался восточными источниками (за исключением такого добросовестного исследователя, как А.П. Григорьев) или созидал обобщающие концепции международных отношений, оказались сторонниками схемы В.Д. Смирнова и И.И. Смирнова. Так, И.Б. Греков в 1963 г., как, впрочем, и позднее, в 1979, 1984 гг., доказывал, что Крымское ханство с самого начала своего существования проводило проосманскую внешнюю политику, всецело зависевшую от воли султанов¹⁰⁶. Эту схему внешней политики Крыма он распространял на всю историю Крымского ханства без учета конкретной исторической обстановки.

Место Крыма в международных отношениях Восточной и Юго-Восточной Европы — предмет длительного спора советских историков.

В.Д. Королюк, претворяя в жизнь свой собственный призыв «дать общую картину турецкой внешнеполитической активности в XV—XVII вв., определить место во внешнеполитических планах Стамбула того или иного театра военных действий»¹⁰⁷, стремление турок продвинуться в Восточную Европу ставил на пятое и последнее место во внешней политике Османской империи (после борьбы с Ираном, завоеваниями на Балканах и Средиземном море, в Центральной Европе).

Мысль Е.Д. Королюка подверглась сокрушительной критике Грекова И.Б. в 1979 г. Он подчеркнул неугасающую активность Османской империи по отношению к Руси. И.Б. Греков упрекнул Эвлию Челеби за невнимание к последним десятилетиям XV в., когда «Турция... подчинив себе Крым, осуществляла политику, дружественную Москве и враждебную Польше». Политика Порты и Крыма в Восточной Европе была единой, внутреннее скоординированной и только внешне (по тактическим причинам) разобщенной. Он приписывает османской дипломатии искусство, которым та вряд ли обладала — маскировать агрессивные устремления Крыма и Порты нейтралитетом последней и «иллюзорной самостоятельностью» Крыма по отношению к Русскому государству. По его мнению, Эвлия Челеби неопровержимо доказывает наличие общих внешнеполитических задач в Восточной Европе и «разделение труда» между Портой и Крымом в их осуществлении и несоответствие формы и существа русско-турецких и русско-крымских отношений — «миролюбия» и «воинственности», носителями которых были эти два мусульманских государства¹⁰⁸. Совершенно иначе оценивает позицию автора XVII в. А.П. Григорьев¹⁰⁹. И.Б. Греков остался верен своим идеям и в 1984 г., но в новой работе заслугой османской дипломатии признано то обстоятельство, что Казимир, несмотря на договоренность с Ахматом, не выступил ему на помощь в 1480 г., что Менгли-Гирей совершил в 1482 г. «карательную экспедицию» против Киева. Одновременно с этим он подчеркивал и роль литовского воздействия на международную обстановку в Восточной Европе. Так, поход Мухаммед-Гирея 1519 г. на окрестности Киева, Волынь и подольские земли он связывал с победой Великого княжества Литовского под Оршей 1514 г.¹¹⁰

В уже названных выше монографиях А.А. Зимин отметил усилия русской дипломатии по изоляции Крымского ханства, ее попытки заключения союза с Ногайской ордой. Широкое привлечение отечественных и иностранных источников позволило А.А. Зимину рассмотреть русско-крымские отношения в контексте с русско-ногайскими, русско-казанскими и русско-астраханскими. Что же касается спорного вопроса о роли Османской империи в русско-крымских отношениях, то А.А. Зимин поддержал В.Д. Королюка. Он показал, что параллельно с русско-крымскими отношениями развивались и дружественные связи с Османской империей, что делало планы вовлечения Русского государства в антитурецкую борьбу, лелеемые греческими выходцами на Руси (ср. соответствующую работу Б.Н. Флори¹¹¹, совершенно бесперспективными. Впервые в советской историографии А.А. Зимин поставил вопрос о роли крымской знати, находившейся на русской военной службе наряду с выходцами из Орды, Казани¹¹².

В 80-е гг., наряду с традиционными темами (историко-географическими, представленными работами В.Л. Егорова по исторической географии Золотой Орды¹¹³, историко-политическими В.В. Каргалова, В.Д. Назарова и Ю.Г. Алексеева о свержении иноземного ига¹¹⁴ появились и совершенно новые, с одной стороны, обобщающего характера, с другой — посвященные специальным историческим дисциплинам, и, наконец, с третьей — посольским обычаям. Начнем с первой темы.

Обобщающая работа С.А. Плетневой подвела некоторый итог изучению кочевничества, которое она определяет как тип экономики, при котором основное производящее хозяйство — экстенсивное скотоводство с круглогодичным выпасом скота и участием в кочевании (вместе со скотом) большей или даже подавляющей части населения. С.А. Плетнева выделила три стадии развития средневекового кочевничества — таборную, аильного кочевания и полуоседлого-полукочевого земледелия и скотоводства, когда основная масса населения переходит к оседлому образу жизни. Каждой из этих стадий, по ее мнению, соответствовал определенный уровень развития общественных отношений — разложение родоплеменного строя, образование классового общества, кочевой феодализм. С.А. Плетнева охарактеризовала кочевые государства — орды и так называемые «империи», свойственные второй стадии развития кочевничества, и каганаты или ханства, характерные для третьей стадии. Исследовательница выделила причины падения отдельных государств, различные варианты «переразвития»¹¹⁵. Ее работа представляет большой интерес для понимания общих закономерностей развития кочевого мира, в том числе и конца XV—XVI в.

Вопросы русско-крымской дипломатики все еще практически не разработаны. Нерешенной задачей остается и изучение дипломатики самого Крымского ханства. Между тем основательное исследование ярлыков и посланий Джучиева улуса провел М.А. Усманов. Он поставил ряд важнейших для понимания русско-крымских отношений тем: значение термина «слово» и его использование в политической борьбе, показал перелом в идеологическом обосновании крымской политики по отношению к Руси после 1502 г., проследил традиции, на которые опиралось Крымское ханство в начале XVI в., когда, претендуя на наследие «Великой Орды» — Джучиева улуса, оно продолжало использовать династийные и юридические нормы последнего¹¹⁶. Благодаря работе М.А. Усманова можно яснее понять место не только письменных памятников Крымского ханства в наследии всего Джучиева улуса, но и роль самого ханства в тот переломный период, когда улус раздробился на независимые и полунезависимые государства — орды и ханства, а всей их системе противостояла новая сила — Московское княжество, с течением времени превратившееся в княжество всея Руси, уверенно шедшее по пути собирания земель Древней Руси.

Значительное место М.А. Усманов уделил анализу начального протокола этих грамот, надписям на ханских печатях — носителях политической идеи. Пожалуй, работы М.А. Усманова — один из наиболее удачных опытов применения к документам Джучиева улуса методов современной дипломатики, успешно разрабатываемой на русском актовом материале С.М. Каштановым¹¹⁷. Впрочем, Усманов не остался одинок. А.П. Григорьев продолжил исследования золотоордынских грамот, обратив особое внимание на начальный и конечный протоколы и другие части их формуляра. В результате ему удалось, уточнив переводы, выяснить сущность тех налогов, освобождение от которых предоставлялось ярлыками Тохтамыша и Тимур-Кутлуга. Особенный интерес для истории Крыма представляет предложенная им датировка июнем-июлем 1486 г. послания Менгли-Гирея Баязиду II¹¹⁸. Ярлыки ханов Золотой Орды привлекли внимание и как источник по истории русской церкви; разработке этой темы способствовали и предшествующие изыскания по их дипломатике¹¹⁹.

В 80-е гг. началось и серьезное изучение посольских обычаев, в том числе и в русско-крымской дипломатической практике. Если в статье Е.И. Индовой примеры из этой сферы привлекались лишь эпизодически¹²⁰, то в работе А.Л. Юзефовича показано, что за простыми обычаями приема послов и ведения дипломатических переговоров стоит сложная внешнеполитическая борьба, понять смысл которой можно лишь читая язык недомолвок и жестов русских и крымских дипломатов¹²¹. В указанные годы несколько угас интерес к международным отношениям рассматриваемого времени в широком плане. Исключение составляет работа А.М. Некрасова о народах Северного Кавказа и их роли в международных отношениях. Для темы настоящей работы очень существенен его анализ всех материалов о ранней истории Крымского ханства и отношениях с Османской империей¹²², в частности, Менгли-Гирея с султанами Мехмедом II и Баязидом II, а также с ханами Большой Орды.

Прослеживая ход исследования советскими историками русско-крымских и шире русско-ордынских отношений на протяжении послевоенного времени, можно отметить определенные закономерности. После некоторого подъема интереса к истории Крыма в 20-е гг., появления классических трудов В.А. Сыроечковского в 30-е гг., внимание историков в дальнейшем сосредоточилось на проблеме политического статуса Крымского ханства. С конца 60-х гг. начинается новый этап — этап взаимного интереса зарубежной науки к советской и советской — к зарубежной, отторжения чуждых концепций и несмотря на это — взаимовлияний, с одной стороны, и разработки конкретных вопросов с применением самых современных методик исследования, в первую очередь — дипломатики, с другой.

Зарубежная историография последней трети XX столетия

Последняя треть XX столетия явилась временем складывания некоторых новых школ крымоведения и ордоведения в зарубежной исторической науке. К турецким, польским и советским исследователям присоединились французские, американские, немецкие, т. е. представители тех стран, которые либо вообще не существовали в средневековье, либо в это время занимали нейтральные позиции по отношению к Крымскому ханству и, как правило, не имели с ним прямых сношений до XVII в. К сожалению, многие из ученых не владеют русским языком, либо игнорируют русскую историографию, в первую очередь, труды классиков русской и советской науки — С.М. Соловьева и В.Е. Сыроечковского, повторяя при этом иногда их выводы.

Обзор зарубежной литературы, в некоторой степени теряющей свои национальные особенности и превращающейся — пусть медленно — в общемировую, следует начать с основополагающей статьи Э. Кинана 1967 г. «Москва и Казань: несколько вступительных замечаний о путях степной дипломатии»¹²³. В ней он подчеркнул роль различных крымских родов — Ширин, Барын, Аргын, Кипчак, Седжеут и Мангыт, что приветствовали и издатели KCAMPT¹²⁴, не заметив, что эта мысль не оригинальна и восходит к работе В.Е. Сыроечковского 1933 г.

Более существенна постановка Э. Кинаном вопроса о методике изучения социально-экономической истории Крыма, равно как и об общей методике исследований отношений Руси с ханствами и ордами. Он чрезвычайно высоко оценил русские посольские дела как наиболее содержательный и ценный источник, что кардинальным образом отличает их от летописей, сочинений «пропагандистского характера». Кинан предположил, что эти типы источников принадлежали представителям двух разных культур — светской и духовной, имевших между собой мало общего. Дипломатический язык — это буквальный перевод центрально-азиатского тюркского, общего для монгольской и тюркской сферы от Кипра до Пекина, и от Вильны до Дели. В русских посольских книгах, — утверждает он, — сохранен синтаксис, словарь и даже морфология оригинала. Заимствование лексики, кстати, подтверждают и некоторые терминологические наблюдения венгерских исследователей: И. Вашари над термином «даруга», и И. Матуза — над термином «калга»¹²⁵. Благодаря «верности» русских посольских книг крымскому оригиналу, считает Э. Кинан, они открывают мир культуры и политической организации «тюркских» государств. Особенность этого языка позволяет и в летописях обнаружить следы тюркоязычных документов. Э. Кинан предлагает метод реконструкции политического устройства восточноевропейских ханств, главы которых избирались «землей», в дальнейшем в виде совета карачи участвовавшей в политической жизни. Двусторонние обязательства хана и карачи составляли основу политического устройства этих государств. Кинан подчеркивает и особенности их взаимоотношений с Русью. Каждая из сторон уважала веру другой, не было и речи о национальных и религиозных противоречиях, взаимная заинтересованность в торговле составляла базу нормальных отношений, прерываемых обычными для тюркского кочевнического мира набегами за добычей и рабами.

В том же 1967 г. один из будущих издателей KCAMPT А. Беннигсен опубликовал статью, в которой высказал идею, несколько предварявшую точку зрения В.Д. Королюка. Французский исследователь полагал, что интересы Османского султаната на Руси в течение всего XVI в., а не только его начала являлись второстепенными¹²⁶.

В зарубежной историографии не было двух мнений о позиции Крымского ханства по отношению к Османской империи. Ш. Лемерсье-Келькеже во вводной статье к публикации послания крымского хана Мухаммеда-Гирея султану 1521 г.¹²⁷ подчеркнула независимость политики ханства и, на что справедливо обратил внимание А.М. Некрасов¹²⁸, — стремление султана помочь крымскому хану в борьбе с Русским государством. Мысль об относительной независимости внешней политики Крымского ханства разделил и А. Беннигсен. В своей общей статье — публикации послания крымских вельмож будущему хану Саадат-Гирею 1523 г. — оба автора утверждали, что права султана назначать крымских ханов и призывать крымцев к участию в своих походах были более «теоретическими», нежели практическими¹²⁹. Впрочем, за это «преуменьшение» степени зависимости крымских ханов от султанов в конце XV — начале XVI вв. авторы получили упрек от того же А.М. Некрасова.

Пожалуй, тезис о некоторой независимости Крымского ханства, о его стремлении к сепаратизму можно считать общим местом современной зарубежной исторической мысли. Положение Крымского ханства в Османской империи специально рассматривал и американский исследователь А. Фишер¹³⁰, все работы которого основаны на историографии и носят вторичный характер.

В предисловии к публикации материалов архива Музея Топкапы издатели резко выступили против негативной оценки Крымского ханства как агрессивно-рабовладельческого, полностью подчиненного Османскому султанату¹³¹, впервые данной этому государству почти сто лет тому назад В.Д. Смирновым. Не опровергая первого из его утверждений, они занялись выяснением главных политических факторов, воздействовавших на развитие ханства и определявших его политику по отношению к Польше, Литве, Московскому княжеству и Османской империи. Это, по их мнению, были отношения с Золотой Ордой, сюзеренитет Османского султаната, взаимоотношения Гиреев с кочевой знатью во главе с Ширинами (что составляло основную ось внутренней структуры ханства), и, наконец, взаимоотношения с Казанью. Кроме того, они привели доказательства из источников, как опубликованных турецкими историками и ими самими, так и тех, что были впервые помешены в публикации 1978 г. В конфликт ханств-наследников Золотой Орды — Крымского, Казанского, Астраханского — были вовлечены Великое княжество Московское, позднее княжество всея Руси и отчасти Великое княжество Литовское. Османский султанат, по их мнению, в этой борьбе не участвовал, действуя иногда даже в ущерб своему вассалу — Крымскому ханству¹³². В борьбе за передел наследства они выделяют три периода. Первый из них, так называемый «оборонительный», охватывал длительный отрезок времени от 20-х гг. XV в. до 1515 г. Золотая, а позднее Большая Орда («конфедерация племен») угрожали самому существованию Крымского ханства, в результате чего крымские ханы вынуждены были искать союзников то в лице Великого княжества Литовского (при Хаджи-Гирее), то Московского (при Менгли-Гирее I). Завершением этого периода издатели считают либо 1502 г., либо 1515 г. «Разрушение Сарая Менгли-Гиреем в 1502 г. положило конец этому периоду»¹³³, — пишут они. Вместе с тем гибель Большой Орды они относят к 1515 г., считая ее результатом общего натиска союзников — Крыма, Казани и Москвы.

Вторая фаза этого конфликта, характеризуемая соперничеством Москвы и Крыма за обладание всем улусом Батыя, длилась, согласно их концепции, с 1515 по 1556 гг., вплоть до завоевания Астрахани Россией. Особо выделяется 1521 г., когда Мухаммед-Гирей двинулся на Москву и назначил своих ставленников в Казань и Астрахань. Периодизация этих конфликтов — предмет спорный, к нему мы обратимся в дальнейшем.

Что же касается оценки Крымского ханства как агрессивно-рабовладельческого, то в этом отношении издатели фактически подтвердили точку зрения В.Д. Смирнова, согласившись с приведенными Х. Иналджыком и А. Фишером данными о размахе работорговли пленными, захваченными в Короне Польской, и о Великом княжестве Литовском с 1475 г. вплоть до конца XVII в.¹³⁴ Оба автора учитывали данные А.А. Новосельского о числе пленных из Руси и России; видимо, совершенно прав в этом вопросе В.Д. Смирнов, хотя и подходивший к истории Крымского ханства несколько односторонне.

В первой статье — размышлениях по поводу опубликованных документов архива Музея Топкапы — В.П. Остапчук, в противоположность части советской историографии, исходящей вслед за В.Д. Смирновым из данных хроник XVII в., поддержал одну из идей издателей — об отсутствии «смертельной» религиозной и национальной борьбы Москвы и Крыма. Остапчук настаивает на том, что в конце XV — начале XVI вв. эти государства находились в тесном союзе, преследуя единую цель — уничтожения Золотой Орды с центром в Сарае на Волге. Вторую ошибку советских исследователей он видит в утверждении, будто Крымское ханство всегда было послушным орудием Османской империи, в особенности в выполнении антимосковских планов. В.П. Остапчук солидарен с издателями в том, что османы не были заинтересованы в ожесточенной борьбе Москвы и Крыма за контроль над волжским бассейном в период после исчезновения Золотой Орды. Вслед за Х. Иналджыком он считает, что Османская империя внимательно следила за русско-крымскими отношениями уже до 1552 и 1556 гг., а с 1475 г. играла активную роль балансира, поддерживая равновесие сил в этом регионе и не допуская, чтобы одна из них получила преобладание и стала бы угрозой для ее собственного господства здесь¹³⁵. «Рецензиями» В. Остапчука практически продолжено исследование опубликованных в 1978 г. документов архива Музея Топкапы. Их публикация дала новый толчок поискам ответа на вопросы о внутренней истории и политической организации Крымского ханства, которые доныне остаются спорными. Предложены новые ответы (Ш. Лемерсье-Келькеже настаивает на том, что это была диархия, B. Манц оспаривает это¹³⁶).

В серии статей и монографии¹³⁷ Ж. Мартин предложила новую концепцию русско-крымских и русско-татарских отношений. В основе последних лежало стремление Московского княжества подчинить народы Европейского севера с целью получения от них дани в виде мехов, служивших основным экспортным товаром и исполнявших роль своеобразной валюты в сношениях с Крымом и Османской империей, что, по Мартин, и обнаружили конфликты 1467—1468 гг. и 1486—1487 гг. Вторая цель Московского княжества заключалась в установлении прямых связей с северными землями через Чердынь и Пермь, минуя Казань. Установив союзные отношения с Крымом, Московское княжество заботилось также о том, чтобы и Казанское ханство присоединилось к ним в противостоянии Большой Орде. Именно в этом свете Ж. Мартин рассматривает женитьбу Менгли-Гирея на вдове умершего в 1486 г. казанского хана Ибрагима — Нур-Султан, замену нового хана Ильгама Мухаммед-Эмином, сыном Нур-Султан в 1487 г., новую смену хана — в 1499 г., на этот раз его младшим братом Абдул-Латифом и возвращение Мухаммед-Эмина в 1502 г. на казанский престол. Конфликты Руси и Казани в самом конце XV — начале XVI вв. были редки и случайны. Московское вмешательство в казанские дела преследовало якобы лишь цель сохранения тройственного согласия — московско-казанско-крымского. С разрушением русско-крымского союза завершился и период дружбы с Казанью.

Теперь, после 1515 г., усилия крымского хана были направлены на покорение Астрахани, в которое Мухаммед-Гирей пытался втянуть и русские войска. Ж. Мартин была первой, кто обратил внимание на эту сторону русско-крымских отношений. Упорный отказ Василия III помочь Мухаммед-Гирею Ж. Мартин объясняет стремлением великого князя противопоставить два ханства друг другу и тем самым отвлечь Крымское ханство от набегов на Русь. В 1512 г. в Городце был посажен Шейх-Авлияр, родственник астраханского хана, а в 1516 г. — его сын Шигалей, который вскоре стал казанским ханом. В ответ Мухаммед-Гирей способствовал его низвержению в 1521 г. и совершил поход на Москву, дабы предотвратить очередное вмешательство Руси в казанские дела. В статье, специально посвященной Тюменскому ханству, автор обращает внимание на отдаленные — и географически и хронологически — последствия освобождения Руси от ига¹³⁸.

Если концепция русско-крымско-казанских отношений Ж. Мартин содержит определенный интерес к их экономической подоплеке¹³⁹ и представляет довольно широкую картину взаимоотношений в пределах бывшего улуса Джучи, то ее статья об организации трехсторонней торговли и участии московского купечества в ней написана исключительно на базе исследования В.Е. Сыроечковского.

В 70—80-е гг. история Крыма интересовала турецких историков по преимуществу в связи с историей Золотой Орды или Османской империи.

Так, период с середины XV в. вплоть до поглощения Русью и Россией тех или иных политических образований, сформировавшихся на территории Золотой Орды, У. Шамильоглу в 1984 г. выделил как время «поздней Золотой Орды». Он подчеркнул единство основных традиций, в частности, функционирование института карачи в сфере политического устройства, существовавшего во всех государствах «поздней Золотой Орды»¹⁴⁰.

Х. Иналджык в 70-е гг. обратился к вопросу о роли рабства в экономике Османской империи, в том числе конца XV — начала XVI вв., и роли Крыма, как поставщика русских рабов, используемых в качестве военной силы, ремесленников и в домашнем хозяйстве¹⁴¹. «Рабство, — пишет он, — ...было жизненно важным для Османской империи институтом. Не только государственные организации, но также различные сегменты экономики — шелкоткачество, чифтлик, аграрное хозяйство, дальняя торговля, как и обширное домашнее (семейное) хозяйство высшего класса — все основывалось на рабстве. Должно подчеркнуть, что все это зависело от регулярного широкомасштабного поступления рабов извне, поскольку рабство в мусульманском обществе могло поддерживаться лишь с помощью ввоза»¹⁴².

В 1986 г. Х. Иналджык обратился к очень популярной в 80—90-е гг. теме — отражении в титулатуре положения тех или иных государей. Он же разработал эту тему применительно к русско-крымским отношениям, исходя из наблюдений над титулатурой московских и русских князей, которые сделали М. Шефтель и М. Чернявский¹⁴³. Вслед за первым из них Иналджык связывает принятие титула государя с независимостью от Золотой Орды. Что же касается крымских ханов, то их внешняя политика в какой-то степени была определена теми условиями, которые предъявлялись к «великим ханам татарского мира». Они включали принадлежность к Чингизидам (действительно, крымские ханы происходили от Тохтамыша (1377—1395), так что этому условию вполне соответствовали), вассальную зависимость улуса (имеется в виду улус Джучи) или могущественных родов во главе с четырьмя карачи-беями, реальное владение столицей улуса — Сараем или Улуг-юртом (включавшим зимние и летние пастбища вверху и внизу реки или священную гору Алтын-таг, с которой связывалось освящение власти хана). Менгли-Гирею не удалось выполнить все названные условия, он не мог переехать в Сарай, разоренный еще Тимуром в 1395 г. Ни ему, ни его сыну Мухаммед-Гирею, подчеркивавшему свое родство c великим ханом Тохтамышем и великим ханом Хаджи-Гиреем и принявшему титул «великого хана Великой орды и падишаха Кипчакской степи со всем могольским народом», не удалось объединить все племена, в частности, за пределами ханства осталась Ногайская Орда¹⁴⁴. Соображения Х. Иналджыка следует иметь в виду при оценке новой концепции истории Крымского ханства в первой четверти XVI в., выдвинутой Л. Коллинз (см. ниже). Если титулатура крымских ханов отражала их борьбу за господство в пределах Джучиева улуса, то русские князья, по Иналджыку, претендовали в первой половине XVI в. на власть над крымскими и прочими ханами, апеллируя к тому факту, что они пожаловали «царям», как именовались ханы на Руси, их резиденцию — Городец, в будущем Касимов¹⁴⁵.

В последней по времени появления работе Х. Иналджык обобщил все свои предшествующие наблюдения не только об Османской империи, главной теме данной работы, но и относительно Крымского ханства. Здесь особое место заняли экономические отношения Крыма с Османской империей. Первый поставлял в метрополию соль, продовольствие и рабов (используемых в домашнем хозяйстве, в военной и экономической сферах) в обмен на шерстяные и шелковые ткани, которые поступали оттуда на Русь, в Польшу, Молдавию, Швецию¹⁴⁶. Иналджик подчеркнул, что в Крыму существовало несколько таможенных зон с центрами в Азаке (Азове), Кафе, Керчи, Тамани и Копе, где взимались более высокие пошлины, нежели в других частях Османской империи — 4,2% от стоимости товаров сравнительно с 4% в остальных¹⁴⁷. Именно в торговле он видит прочную основу дружественных русско-османских отношений, несмотря на все злоключения, которые происходили с русскими послами в Османском султанате. Обращает он внимание и на заинтересованность крымского хана в этой торговле вплоть до 1512 г., когда, по его мнению, прекратился русско-крымский союз¹⁴⁸.

Сравнительно недавняя работа М. Юрекли о первых полутора столетиях истории Крымского ханства практически не затрагивает русско-крымских отношений. Говоря о Менгли-Гирее, автор между делом замечает, что разгром Большой Орды был «одной из его крупных ошибок, так как эта победа оказалась на руку ждавшим удобного случая русским», ибо с того времени и начинается усиление России. Лишь кратко упоминаются русско-казанско-крымские отношения времени Мухаммед-Гирея¹⁴⁹.

Проблемы истории дипломатической практики во времена Ивана III обсуждает Р.М. Кроски в специально посвященных сношениям с Крымом статье и монографии, затрагивающих весь круг вопросов этой темы¹⁵⁰. Р. Кроски основывается преимущественно на русских материалах посольских книг. Вслед за советскими историками он считает, что договор 1474 г. был действительно заключен, хотя его окончательный вариант не дошел до нашего времени, что сношениями с Крымом ведала казна, получившая собственное помещение по завершению строительства Благовещенского собора¹⁵¹. Р. Кроски установил, что посольские документы по сношениям с Крымом распадаются на две группы — исходящие из Москвы и из Крыма, выяснил число направленных инструкций с послом (русских 27 и крымских 5) или с гонцами (крымских 21 и 13 русских хану и 5 русских хану и русскому послу) и особенности формуляра. Отметил он и изменение датировок (с 1486 г. стали отмечаться год, месяц, число). В факте скрепления крымских грамот, как указано в документах, «печатью с синим нишаном», в «нелепой», по его мнению, формуле, где дважды повторяется слово «печать», автор предполагает ошибку переводчика¹⁵². Чрезвычайно интересны его наблюдения о применении печатей Иваном III в сношениях со всеми соседними государями.

Автор правильно оценил роль церемоний в дипломатическом протоколе средневековья. Послам предписывались различные формы приветствий: с 1479 г. и все 80-е гг. — челобитье хану, его родственникам и приближенным — поклон, а после 1490 г. — поклон и ему. Он очень тонко подметил разницу между «челобитьем» и «поклоном», точно указал реакцию Ивана III на выполнение различных церемоний, унаследованных от золотоордынского времени, как унижающих его достоинство¹⁵³. В связи с этим ему удалось сделать и изящное наблюдение об этнической принадлежности Андрея Шамцева, дьяка посольства апреля 1500 г. — мая 1502 г.: возникшая под его пером формула «много челом» объединяет и русскую, и крымскую традицию, что естественно для обрусевшего татарина¹⁵⁴. К сожалению, говоря о разнице «челобитья» и «поклонов», автор прошел мимо очень полезной в сравнительно историческом плане работы Ю.М. Бардаха на эту же тему¹⁵⁵. Разновидности документов, занесенных в посольские книги, зависели, по Р. Кроски, от типа посольства. Полномочным представителям выдавались инструкции о требуемых от них в разных обстоятельствах действиях — так называемые памяти. Кроме того, послов снабжали подорожными, обидными списками¹⁵⁶.

Наконец, нельзя не отметить интерес Р. Кроски к финансовой стороне русско-крымских отношений. В девятных поминках он не видит политической подоплеки, считая их обычным поздравительным подарком по случаю занятия престола новым государем¹⁵⁷, но в целом считает, что дары крымскому хану преподносились на регулярной основе с целью обеспечить и укрепить политический союз¹⁵⁸.

В целом это первая работа иностранного автора, всецело основанная на материалах русских посольских книг. Чрезвычайно плодотворен его подход к изучению дипломатики посольских книг, теме, успешно разрабатываемой Н.М. Рогожиным. К сожалению, крымская дипломатика, насколько она отразилась в русских посольских книгах, Кроски не заинтересовала. Для автора настоящей работы прискорбен факт запоздалого на 12 лет знакомства с его монографией. Радуясь тому, что мы с английским автором идем параллельными путями, нельзя не огорчаться отсутствием указаний на его интересные наблюдения в разделе о гербе в коллективной монографии «Герб и флаг России» 1997 г.¹⁵⁹

Сравнительно хорошая изученность истории Крымского ханства создала базу и для обобщающих, сугубо компилятивных сочинений, например, Л. Подгородецкого, и для исследовательских работ об участниках дипломатических переговоров¹⁶⁰. Наряду с работами, посвященными непосредственно русско-крымским контактам, заслуживают упоминания и исследования по истории формирования Русского государства¹⁶¹.

В 1991 г. была предложена и новая концепция о «разгроме» Большой Орды. На основе преимущественно русских посольских книг — и это второй в зарубежной историографии подобный факт — Л. Коллинз написал серьезное исследование о Большой Орде последней четверти XV в. и ее взаимоотношениях с ВКЛ, Русью и Крымом. В борьбе последнего и Большой Орды автор увидел лишь династический аспект. Орда, де, сохранилась, лишь изменив правящую династию — сменив Наманганскую на Чингизидскую (т.е. Гиреев). Менгли-Гирей же вслед за отцом пытался восстановить улус Батыя. Л. Коллинз развивает точку зрения А.А. Малиновского, который утверждал, что после 1502 г. крымцы стали опаснейшим врагом Руси. В соответствии с этим Коллинз спорит как со своими зарубежными коллегами, так и с К.В. Базилевичем¹⁶², не соглашаясь с утверждением последнего, что 1502 г. был триумфом русской внешней политики, поскольку Русь и позднее выплачивала дань в Орду¹⁶³. Эта весьма интересная точка зрения, думается, не вполне обоснована, поскольку наряду с Крымским ханством, действительно изменившим свое наименование, сохранились и осколки Большой Орды «Ахматовых детей», вполне обоснованно претендовавших на преемственность от Золотой и Большой Орды.

В сборнике статей «Монголы в Азии и Европе» П. Ниче и Я. Кусбер возвращаются к теме разгрома Большой Орды и ее влияния на дальнейшее развитие Руси. П. Ниче характеризует начало иноземного господства на Руси, Я. Кусбер — его конец, и оба — особенности ордынского господства¹⁶⁴. Специальную работу Я. Кусбер посвятил истории Казанского ханства, оказавшегося в тисках между Русью и Крымом. В русско-крымских отношениях Кусбер увидел динамику — от партнерства к вражде, определенной не только внешней политикой обоих государств и их отношением к Литовскому княжеству (прежде всего русско-литовским противоборством за земли Древней Руси), но и торговыми интересами Русского государства. Посредничая между султаном и великим князем всея Руси, Крыму удалось содействовать русской торговле на Черном море. После поворота крымской политики в 1514 г. ханство, напротив, стало препятствовать торговым связям. После 1518 г. на первый план, по Кусберу, вышло соперничество Крыма и Руси из-за Казани, где в 1518 г. умер последний потомок хана Большой орды Улуг-Мухаммеда — Мухаммед-Эмин¹⁶⁵.

Итак, в 60-е — начало 90-х гг. нашего столетия наблюдается бурный рост интереса к проблемам истории Крымского ханства, появление новых концепций его развития, усовершенствование методики и введение в круг используемых источников не только новых турецких документов, но и давно обнародованных русских.

Российская и украинская историография 90-х гг.

В России за это время появилось сравнительно мало специальных исследований на интересующую нас тему. Продолжалось переосмысление отношений средневековой Руси с «кочевыми степями», которым занимается по преимуществу В.В. Трепавлов в рамках исследования проблемы государственной традиции¹⁶⁶. В одной из своих работ он сгруппировал различные факторы, воздействовавшие на характер отношений оседлого населения лесных и лесостепных территорий и кочевнического в пределах Восточной Европы. Фактор политический — завоевание кочевниками земледельческих территорий, экономический — «обмен товарами и достижениями культуры» «в мирные времена» и «насильственное изъятие материальных богатств» «в периоды военного противостояния», а также взимание дани в различных видах (выход, ясак и пр.). В качестве социального фактора В.В. Трепавлов отмечает «большую сложность, разветвленность и, в конечном счете, развитость российской государственной структуры по сравнению с тюркской кочевой». Наконец, к этнодемографическим факторам автор относит «взаимонаправленные миграционные потоки»¹⁶⁷.

В.В. Трепавлов предлагает свою схему периодизации отношений Руси и кочевой степи. XV — середину XVI вв., т. е. период существования русских земель во главе с Московским княжеством в системе государств-наследников Джучиева улуса, он называет «послеордынским» и считает, что в это время еще «сохранялась иерархическая, все более номинальная подчиненность великих князей ханам Большой Орды и в определенном отношении владетелям Крыма»; существовала «практика выдачи ханских ярлыков на великое княжение»; продолжалась выплата дани в Большую Орду и Крым, а также до 1487 г. — в Казань¹⁶⁸. Некоторые утверждения В.В. Трепавлова, в частности, об уплате дани в Крым, вызывают сомнения, которых, однако, не разделяют другие исследователи.

Для характеристики положения Руси в системе ханств — наследников Золотой Орды существенна гипотеза В.Д. Назарова относительно уплаты даней во все эти ханства¹⁶⁹.

Для истории русско-крымской торговли весьма важны работы С.П. Карпова и А.С. Мельниковой, посвященные в основном предшествующему периоду. Последняя убедительно показала, что в сфере торговли с югом складывался особый «денежный рынок», на котором обращались акче — серебряные монеты Гиреев, бывшие в два раза тяжелее московских — «ординские» деньги, генуэзско-татарские аспры — «кафинские», чеканившиеся до 1475 г. и во второй половине XV в. ставшие равноценными московкам (по татарским источникам симам и тенге). А.С. Мельникова высказала гипотезу, что знаменитые монеты с надписью «Орнистотель» (имеются другие варианты написания) — дело рук не хорошо известного Аристотеля Фиораванти, но иного мастера — одного из итальянцев из г. Кафы, покинувших эту колонию после ее захвата османами в 1475 г.¹⁷⁰

К сожалению, попытки пересмотра советской концепции средневековой истории Восточной Европы еще не сопровождаются появлением серьезных исследовательских трудов и обнаруживают склонность к восприятию идей современной турецкой историографии. Так, Р. Фахрутдинов в своей брошюре, посвященной 700-летию Золотой Орды, подчеркивает идею единства «татар», которых в то время объединяли общие корни происхождения в рамках Золотой Орды, общность этноса, его этнонима и языка, наличие одних и тех же главных родов: Ширин, Барын, Аргын и Кипчак, связанных своим происхождением с Золотой Ордой¹⁷¹.

Украинская историческая наука пока не пошла далее многочисленных научно-популярных сочинений по истории Крыма (в одной из них — В.П. Дюличева — сделана попытка представить в виде схемы политическую структуру Крымского ханства¹⁷²), переиздания и перевода старых работ (в том числе, Тунманна 1784 г.¹⁷³ и Х. Иналджыка¹⁷⁴), отдельных историографических экскурсов¹⁷⁵.

Завершая обзор литературы, следует признать, что несмотря на большие успехи в области издания источников — русских, литовских, крымских, турецких, польских и изучения политической истории отношений Руси и Крыма, Руси и Османской империи остаются не выясненными конкретные формы политико-экономических отношений Руси и Крыма, неясна история их социальных связей, совершенно не разработана проблема юридического оформления отношений, что невозможно сделать без применения методов современной дипломатики. Этим сторонам русско-крымских отношений и будет посвящена данная работа.

Примечания

1. Pallas P.G. Bemerkungen auf einer Reise in die südlichen Statthalterschaften des Russischen Reichs in den Jahren 1795 und 1794. Leipzig, 1803; Naruszewicz A. Diariusz Podróży Stanisława Augusta króla na Ukrainą w roku 1787. Warszawa, 1805; Historyа odległych pod panowaniem Rosyjskiem bеdących naródow mianowicie Tauriki czyli Krymy, kalmuków, kozaków i innych na północ morza Czarnego, tudzież w północno-wschodnich Syberyi krajach zаmieszkałych... T. I. Listy Panie Gutrie, wyjęte z iej podróży do Tauryki czyli Krymu, oraz do krajów, leżących na północ Czarnego morza w r. 1795 i 1796 odbytey. Kraków, 1809.

2. Tott de, baron. Memoires... sur les Turcs et les Tartares. Amsterdam, 1785.

3. Броневский Вл. Обозрение южного берега Крыма в 1815 г. Тула, 1822; Id. Podróż do Tauryki / Tl. z ross. M.R. Wilno, 1828.

4. Siestrzencewicz de Bohus St. Histoire du royaume de la Chersonese Taurique. СПб., 1801. 2-е изд. 1824; [Сестренцевич-Богуш Ст.] История царства Херсонеса Таврийского. История о Таврии, сочиненная на французском языке. СПб., 1806.

5. Naruszewicz A. Tauryka czyli wiadomošci starożytne i póżnieysze o stanie i mieszkańcach Krymu do naszych czasów. Warszawa, 1805.

6. Peyssonnel C.Ch. Traité sur le commerce de la Mer Noire. Par M. de Peyssonel. Paris, 1787, № 71—2.

7. Сестренцевич-Богуш Ст. Указ. соч. 4. II. С. 256—261.

8. Там же. Ч. II. С. 262, 280.

9. Сестренцевич-Богуш Ст. Указ. соч. Ч. II. С. 267, 272.

10. Naruszewicz A. Taurika... S. 92.

11. Сестренцевич-Богуш Ст. Указ. соч. С. 265.

12. Naruszewicz A. Op. cit. S. 94—95.

13. Кеппен П.И. Крымский сборник. О древностях южного берега Крыма и гор Таврических (с картой южного берега Крыма съемки 1816 г. ген. Мухина). СПб., 1837; Указатель к карте южного берега Крыма, принадлежащий к Крымскому сборнику. СПб., 1836; ЖМНП. Ч. 14. Отд. 4. С. 126—140.

14. Grant A. An Historical Sketch of the Crimea. L., 1855; Hammer-Purgstall J. v. Geschichte der Chane der Krim. Wen, 1856; Milner Th. The Crimea, its Ancient and Modern History: the Khans, the Sultans and the Czars. L., 1855.

15. Лохвицкий А. О выкупе пленных у татар // Московские ведомости. 1855, № 124—126; Он же. О пленных по древнему русскому праву (XV, XVI, XVII вв.). М., 1855. С. 19—23.

16. Мухлинский А. Исследование о происхождении и составе литовских татар. СПб., 1857.

17. Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Т. III. Книга записей 5. М., 1855.

18. Карпов Г.Ф. Отношения Московского государства к Крыму и Турции в 1508—1517 гг. // Московские университетские известия. 1865, № 4.

19. Вельяминов-Зернов В.В. Исследование о касимовских царях и царевичах. СПб., 1863—1868. Ч. 1—4.

20. Хартахай Ф. Исторические судьбы крымских татар // Вестник Европы. 1866. Кн. 2. 1867; Кн. 6. С. 182—236.

21. Смирнов В.Д. Крымское ханство под верховенством Оттоманской порты до начала XVII в. СПб., 1887. С. XXХ—XXXI, 306.

22. Бережков М.Н. Древнейшая книга... С. 34.

23. Бережков М.Н. Русские пленники и невольники в Крыму // Труды VI археологического съезда в Одессе. Т. II. Одесса, 1888. С. 343—372.

24. Бережков М.Н. Нур-Салтан, царица крымская // ИТУАК. № 27. 1897. С. 1—17.

25. Блюменфельд Г.Ф. Крымско-татарское землевладение // Одесский вестник. 1888.

26. Лашков Ф.Ф. Крымские шертные грамоты XVI—XVII вв., хранящиеся в Московском Главном архиве Министерства иностранных дел // Труды VIII археологического съезда в Москве. 1890. Т. II. М., 1895. С. 191—208, особенно 195—196. Ср.: Его же. Реестр крымского двора // ИТУАК. Т. 14. Симферополь, 1892.

27. Бережков М.Н. Крымские шертные грамоты. Киев, 1894 (Отд. оттиск из ЧОИНЛ. Кн. VIII). С. 5, 7, 22.

28. Там же. С. 5, 6, 9, 10—19.

29. Львов Л. Отношения между Западом и Крымом. Симферополь, 1895.

30. Карнович Е.П. Покорение царства Астраханского // Приложение к журналу «Народная школа» за 1885 г. № 6, 7; То же: Приложение к Памятной книжке Киева за 1894 г.

31. Taurica. Опыт указателя сочинений, касающихся Крыма и Таврической губернии вообще / Сост. А. Маркевич // ИТУАК. № 20. 1894. С. 1—104.

32. Кулаковский Ю.А. Прошлое Тавриды. Киев, 1906; 2-е изд., 1914.

33. Колли Л. Хаджи-Гирей и его политика (по генеалогическим источникам). Симферополь, 1913.

34. Веселовский Н.И. Татарское влияние на русский посольский церемониал в московский период русской истории // Отчет о состоянии и деятельности СПб. ун-та 1910. Секц. 10. СПб., 1911.

35. Грушевський М. Історія України-Руси. Т. VI. Житэ економічне, культурне, національне XIV—XVI віків. Київ, 1995 (Київ—Львів, 1907). С. 3—18.

36. Там же. Т. IV. XIV—XVI віки — відносини політичні. Київ, 1993 (Київ—Львів, 1907). С. 319—337, особенно 334—335; Podhorodecki L. Dzieje Kijowa. Warszawa, 1982. S. 70; Id. Chanat Krymski. Warszawa, 1987.

37. Ящуржинский Х.П. Южно-русские пленники в Крыму // ИТУАК. № 47. 1912. С. 158—166.

38. Prochaska A.Z. Witoldowych dziejów. 1. Układ Witolda z Tochtamyszem 1397 // Kwartalnik historyczny. 1912. T. XV. S. 259—264.

39. Papée Fr. Ostatnie 12-lecie Kazimierza Jagiellończyk. Kraków, 1903; Id. Polska a Litwa na przełomie wieków średnich. Kraków, 1904; Id. Jan Olbracht. Kraków, 1936.

40. Kolankowski L. Zygmunt August, wielki książę Litwy do roku 1548. Lwów, 1913. S. 118—119.

41. Kolankowski L. Dzieje Wielkiego Księstwa Litewskiego za Jagiellonów. Warszawa, 1930. S. 70. Przyp. 1.

42. Idem. S. 259, 265. Przyp. 3—6. При этом он ссылается на работу О. Халецкого: Halecki O. Z Jana Zamojskiego inwentarza Archiwum Koronnego // Archiwum Komissii historycznej. T. 12. Kr., 1919. Ср.: Сб. РИО. Т. 35. СПб., 1882. С. 299. Ярлык см.: Там же. С. 256.

43. Koneczny F. Sprawy z Mengli-Giirejem 1473—1504 // Ateneum Wileńskie. 1927. T. IV. Z. 5.

44. Papée Fr. Alexander Jagellończyk. Kraków, 1949.

45. Malowist M. Kaffa — kolonia genueńska na Krymie i problem wschodni w latach 1453—1475. Warszawa, 1947.

46. Раздел о турецкой историографии до 1986 г. принадлежит А.М. Некрасову.

47. Tarih. Cüt 3. Ankara, 1933. S. 38—39, 51.

48. Uzunçarsili I.H. Osmanli tarihi. Cilt 1—4. Ankara, 1947—1956.

49. Подробный разбор см.: Мутафчиева В.П., Димитров С.А. Некоторые замечания по новому общему курсу османской истории // Народы Азии и Африки. 1964, № 3; Новичев А.Д. Средневековая история Турции в современной турецкой историографии // Историография и источниковедение стран Азии. Вып. 1. Л., 1965.

50. Uzunçarsili I.H. Op. cit. Cilt 2. Ancara, 1949. S. 132, 412—413.

51. Ibid. S. 412.

52. Ibid. S. 466.

53. Ibid. S. 465.

54. Oztuna T.Y. Turkiye tarihi. Baçlangicindan zamanamiza kadar. Istanbul, 1963—1966. Cilt 1—12.

55. Ibid. Cilt 4. 1964. S. 83.

56. Kurat A.N. Rusya tarihi (başlangiçtan 1917 yе kadar). Ankara, 1948.

57. Ibid. S. XX—XXI.

58. Kurat A.N. Rusya tarihi (baçlangiçtan 1917 ye kadar). Ankara, 1948. S. 113—114.

59. Ibid. S. 117.

60. Ibid. S. 157—158.

61. Inalcik H. Yeni vesikalara göre Kirim haiiliğiriin Osmanli tâbiliğine gimese ve ahidname mesеlesi // BTTK. Cilt 8, № 30. Ankara, 1944. P. 185—229.

62. Ibid. S. 203—204.

63. Ibid. S. 210, 213.

64. Ibid. S. 204.

65. Inalcik H. Osmanli-rus rekabetinin menşei ve Don-Volga kanali teçebbüsü // BTTK. Cilt 12, № 46. Ankara, 1948.

66. Inalcik H. Osmanli-rus rekabetinin menşei ve Don-Volga kanali teçebbüsü // BTTK. Cilt 12, № 46. Ankara, 1948. S. 352—353.

67. Ibid. S. 354—355.

68. Ibid. S. 355—356.

69. Inalcik H. Giray // Islam ansiklopedisi. Cilt 4. Cüz 38. 1948. S. 785; Kirim // Ibid. Cilt 6. Cüz 64. 1954. S. 746—756; The encyclopaedia of Islam. Vol. 2. Fasc. 40. 1965 // Giray. P. 1112—1113. Ср.: Halif Inalcik Bibliography // Journal of Turkish studies. № 10. 1986. P. V—VI.

70. Kurat A.N. The Turkish expedition to Astrakhan in 1569 and the problem of the Don-Volga canal // SEER. 1981. Vol. 40, № 94; Idem. Türkiye ve Idil boyu. 1569 Astarhan seferi. Ten-ldil kanali ve 16—17 yüyil osmanli-rus münasbetleri. Ankara, 1966.

71. Kurat A.N. The Turkish... canal. P. 10.

72. Kurat A.N. Türkiye ve Idil boyu. S. 1, 46—48.

73. Ibid. S. 15, 48.

74. Ibid. S. 70, 73—74.

75. Ibid. S. 72.

76. Kurat A.N. IV—XVI yuzyillarda Karadeniz kuseyindeki Turk kavimieri ve devlenleri. Ankara, 1972. S. 218—223, 229—231.

77. Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства в XIV—XV вв.: очерки социально-экономической и политической истории Руси. М., 1960.

78. Сахаров А.М. Образование и развитие Российского государства в XIV—XVII вв. М., 1969.

79. Зимин А.А. Россия на рубеже XV—XVI столетий. 1982; Он же. Россия на пороге нового времени. М., 1972.

80. Алексеев Ю.Г. Освобождение Руси от иноземного ига. Л., 1989. Рец.: Croskey P. JGO. Bd. 42, 1994. Hf. 3. S. 418.

81. Особо следует выделить работы О. Акчокракли (Акчокракли О. Крымские тамги в Крыму. Симферополь, 1921; Он же. Старо-крымские надписи XIII—XV вв. Симферополь, 1927; Он же. Татарские документы XV—XIX вв., хранящиеся в Центральном архиве Крымской АССР // Бюллетень Центрального архивного управления Крымской АССР. 1931, № 2. С. 13—19).

82. Мачанов А.Е. Борьба царской России и Турции за обладание Крымским ханством. Симферополь, 1929.

83. Вишневский В.А. Феодализм в Крымском ханстве. М., 1930.

84. Бахрушин С.В. Основные моменты истории Крымского ханства // История в шкале. 1936, № 3. С. 29—61.

85. Тунманн. Крымское ханство / Пер. с немецкого издания 1784 г. Н.Л. Эрнста и С.Л. [Симферополь, 1936].

86. Сыроечковский В.Е. Пути и условия сношений Москвы с Крымом на рубеже XVI в. // Изв. АН СССР. Отдел. общ. наук. Сер. VII. Вып. 3. 1932. С. 193—237.

87. Сыроечковский В.Е. Гости-сурожане. М., 1935.

88. Сыроечковский В.Е. Мухаммед-Герай и его вассалы // Уч. зал. Моск. Гос. ун-та им. М.В. Ломоносова. Вып. 61. История (Т. 2). М., 1940. С. 3—71.

89. Кушева Е.Н. Северный Кавказ и международные отношения XVI—XVII вв.: обзор материалов русских архивов // Исторический журнал. 1943, № I.

90. Смирнов Н.А. Россия и Турция в XVI—XVII вв. М., 1946. Ч. 1. С. 60—68.

91. Греков Б.Д. и Якубовский А.Ю. Золотая Орда и ее падение. М.—Л., 1950. С. 10.

92. Насонов А.Н. Монголы и Русь. История татарской политики на Руси. М.—Л., 1940.

93. Сафаргалиев М.Г. Распад Золотой Орды. Саранск, 1960.

94. Мерперт Н.Я., Пашуто В.Т., Черепнин Л.В. Чингис-хан и его наследие // История СССР. 1962, № 5.

95. Петрушевский И.П. Очерки по истории феодальных отношений в Азербайджане и Армении в XVI — начале XIX вв. Л., 1949 (характеристику суюргала см.: с. 146—152, 156—158); Он же. Земледелие и аграрные отношения в Иране XIII—XIV вв. М.—Л., 1960.

96. Новосельский А.А. Борьба Московского государства с татарами в первой половине XVII в. М.—Л., 1948. С. 417—419, 422.

97. Петрушевский И.П. Рец.: Новосельский А.А. Указ. соч. // История и филология стран Востока. Л., 1952. Вып. 3. С. 231—232, 234—236.

98. Смирнов И.И. Восточная политика Василия III // ИЗ. Т. 27. 1948. С. 18—66.

99. Базилевич К.В. Внешняя политика Русского централизованного государства. Вторая половина XV века. М., 1952. Весьма существенные дополнения к картине международных отношений в Восточной Европе внес О. Бакус (Backus O. Motives of West Russian Nobles in Desterting Lithuania for Moscow. 1377—1514. Lawrence, Kansas, 1957).

100. Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства... С. 398—401.

101. Шмидт С.О. Русские полоняники в Крыму и система их выкупа в середине XVI в. // Вопросы социально-экономической истории и источниковедения периода феодализма в России. М., 1961. С. 30—34.

102. Якобсон А.Л. Средневековый Крым: очерки истории и истории материальной культуры. М.—Л., 1964; Он же. Крым в средние века. М., 1973.

103. Федоров-Давыдов Г.А. Клады джучидских монет // НЭ. М.—Л., 1960. Т. I; Он же. Находки джучидских монет // НЭ. Т. IV; М.. Л., 1963; Он же. Общественный строй Золотой Орды. М., 1973.

104. Каргалов В.В. На степной границе: оборона «крымской украины» Русского государства в первой половине XVI в. М., 1974.

105. Кузнецов А.Б. Россия и политика Крыма в Восточной Европе в первой трети XVI в. // Россия, Польша и Причерноморье в XV—XVIII вв. М., 1979. С. 62—70; Он же. Борьба русской дипломатии против крымской экспансии (20-е — начало 30-х гг. XVI в.) // Вопросы истории. Минск, 1981, № 8. С. 39—48.

106. Греков И.Б. Очерки по истории международных отношений Восточной Европы XIV—XVI вв. М., 1963; Он же. К вопросу о характере политического сотрудничества Османской империи и Крымского ханства в Восточной Европе в XVI—XVII вв. (по данным Э. Челеби) // Россия, Польша и Причерноморье в XV—XVIII в. М., 1979.

107. Королюк Д.Д Турецкая феодальная агрессия в страны Юго-Восточной и Центральной Европы и формирование многонациональной Дунайской монархии // Юго-Восточная Европа в эпоху феодализма (Резюме докладов Кишиневского симпозиума 1973 г.). Кишинев, 1973. С. 147—149.

108. Греков И.Б. К вопросу о характере... С. 304, 308, 313—314.

109. Григорьев А.П. «Книга путешествий» Эвлии Челеби — источник по истории Крыма XIII—XVII вв. // Историография и источниковедение стран Азии и Африки. Л., 1974. Вып. 3.

110. Греков И.Б. Османская империя, Крым и страны Восточной и Центральной Европы в конце XV в. // Османская империя и страны Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы в XV—XVI вв.: главные тенденции политических взаимоотношений. М., 1984. С. 83—84, 87, 88.

111. Флоря Б.И. Греки-эмигранты в Русском государстве второй половины XV — начала XVI вв. Политическая и культурная деятельность // Русско-балканские культурные связи в эпоху средневековья. София, 1982. С. 131—132.

112. Зимин А.А. Иван Грозный и Симеон Бекбулатович в 1575 году // Из истории Татарии. Казань, 1970. С. 141—2163.

113. Егоров В.Л. Историческая география Золотой Орды в XIII—XIV вв. М., 1985.

114. Каргалов В.В. Конец ордынского ига. М., 1980; Назаров В.Д. Конец золотоордынского ига // ВИ. 1980, № 10. С. 104—120; Он же. Свержение ордынского ига на Руси. М., 1983; Алексеев Ю.Г. Освобождение Руси от ордынского ига. Л., 1989.

115. Плетнева С.А. Кочевники средневековья: поиски исторических закономерностей. М., 1982.

116. Усманов М.А. Жалованные грамоты Джучиева улуса. Казань, 1979.

117. Каштанов С.М. Очерки русской дипломатики. М., 1970; Он же. Из истории русского средневекового источника. Акты X—XVI вв. М., 1996.

118. Григорьев А.П. «Вышняя троица» в ярлыке золотоордынского хана Монгке-Темюра // Уч. зап. Ленингр. гос. ун-та им. А.А. Жданова (далее УЗЛ ГУ). № 374. Вып. 17. Востоковедение. Вып. 1. Л., 1974. С. 188—200; Он же. К реконструкции текстов золотоордынских ярлыков XIII—XIV вв. // Историография и источниковедение истории стран Азии и Африки. Востоковедение. Вып. 5. Л., 1980. С. 15—36; Он же. Официальный язык Золотой Орды XIII—XIV вв. // Тюркологический сборник. 1977. М., 1980. С. 203—215; Он же. Обращение в золотоордынских ярлыках XIII—XIV вв. // УЗЛ ГУ. № 407. Вып. 23. Востоковедение. Вып. 7. Л., 1980. С. 155—180; Он же. Пожалование в ярлыке Тохтамыша // УЗЛ ГУ. № 405. Сер. востоковедч. наук. Вып. 24. Востоковедение. № 8. Л., 1981. С. 126—136; Он же. Золотоордынские ханы 60—70-х гг. XIV в.: хронология правлений // Историография и источниковедение истории стран Азии и Африки. Вып. 7. Л., 1983. С. 43—46; Он же. Шибаниды на золотоордынском престоле // УЗГ ЛУ. № 417. Сер. востоковедч. наук. Вып. 27. Востоковедение. № 11. Л., 1985. С. 171—194; Он же. Проблемы реконструкции содержания сборника ханских ярлыков // Там же. С. 151—155; Он же. Письмо Менгли-Гирея Баязиду II (1486 г.) // УЗЛГУ. № 419. Сер. востоковедч. наук. Вып. 29. Востоковедение. № 13. Л., 1985. С. 128—142.

119. Плигузов А.И., Хорошкевич Л.Л. Отношение русской церкви к антиордынской борьбе в XIII—XV вв. (по материалам Краткого собрания ханских ярлыков русским митрополитам) // Вопросы научного атеизма. М., 1988. Вып. 37. С. 117—130; Они же. Ярлыки как источник по истории русской церкви // Церковь и государство средневековой России. М., 1989. См. также: Хорошкевич А.Л. «Крепостная» или «крепкая» грамота // Древнейшие государства на территории СССР. 1987. М., 1989. С. 77—84.

120. Индова Е.И. Русская посольская служба в конце XV — первой половине XVI вв. // Феодальная Россия во всемирно-историческом процессе. М., 1972. С. 294—311.

121. Юзефович А.Л. Русский посольский обычай XVI в. // Вопросы истории. 1977, № 8. С. 114—126; Он же. Из истории столового обычая конца XV — начала XVII вв. (столовый церемониал московского двора) // ИЗ. № 98. М., 1977. С. 331—340; Он же. Как в посольских обычаях ведется... М., 1988.

122. Некрасов А.М. Международные отношения и народы Западного Кавказа. Последняя четверть XV — первая половина XVI в. М., 1990.

123. Keenan E. Muscovy and Kazan. Some Introductory Remarks on the Patterns of Steppe Diplomacy // Slavic Review. Vol. 26, № 4. 1967: Id. Jarlyk of Axmad-Xan to Ivan III. A New Reading // Journal of Slavic Lingvistics and Poetics. Vol. VI. 1967. P. 548—558.

124. Introduction // KCAMPT. P. 10, 14.

125. Vásáry J. The Golden Horde Term «Daruga» and its Survival in Russia // Acta Orientalia Academiae scientiarum Hungaricum. T. 30. Budapest, 1976, Fasс. 2. P. 187—197; Idem. The origin of the Institution of Basqaqs // Id. J. 32. 1978. Rase 2. P. 201—206; Matuz J. Qualga // Turcica. Vol. 2. 1978. P. 101—129.

126. Bennigsen F. L'expеdition turque contre Astrakhan en 1569 // CM RS. 1967. Vol. 8, № 3. P. 427—446.

127. Lemercier-Quelquejay Ch. Les Khanats de Kazan et de Crimée Гасе à la Moscovie en 1521 // CM RS. 1971. Vol. 12, № 4.

128. Некрасов А.М. Международные отношения. С. 13.

129. Bennigsen A., Lemercier-Quelquejay Ch. Le Chanat de Crimée au début du XVI siècle. De la tradition mongole à la suzerainité ottomane d'après un document inédit des Archives ottomanes // CM RS. 1972. Vol. 13, № 3. P. 322—327.

130. Fisher A. Les rapports entre l'Empire Ottoman et la Crimée: l'aspect financier // CM RS. Vol. 13. 1972. P. 368—381; Id. Muscovy and the Black Sea Slave Tirade // CASS. Vol. 6. 1972, № 4. P. 575—594; Id. Azov in the Sixteenth and Seventeenth Centuries // JGO. Bd. 21. 1973. Hf. 2. S. 161—174; Id. Muscovite-Ottoman Relations in the 16th and 17th Centuries // Humaniora Islamica. Vol. 1. 1973. P. 207—217 (данная статья осталась автору недоступной); Id. Crimean Separatism in the Ottoman Empire // Nationalism in a Non-National State. The dissolution of the Ottoman Empire / Ed. W.W. Haddad and W. Ochsenwald. Columbus, 1977; Id. The Crimean Tatars. Stanford, 1978.

131. Introduction // KCAMPT. P. 1.

132. Там же. P. 14.

133. Там же. P. 15.

134. Introduction // KCAMPT. P. 5.

135. Ostapchuk V. 1982. P. 501, Ostapchuk V. 1987.

136. Manz B.F. The Clans of the Crimean Khanate. 1466—1533 // HUS. Vol. II. № 3. September 1978. P. 282—307.

137. Martin J. Muscovite Relations with the Khanates of Kazan' and the Crimea (1460s to 1521) // CASS. Vol. 17. 1983, № 4. P. 435—453; Id. The Land of Darkness and the Golden Horde. The Fur Trade under the Mongols. XIII—XIVth Centuries // CMRS. Vol. XIX. 1978, № 4. P. 401—421; Id. Muscovite Travelling Merchants: The Trade with the Muslim East (15th and 16th Centuries) // Central Asia Survey. Vol. 4. 1985, № 3. P. 19—85; Id. Treasure of the Land of Darkness. The Fur Trade and Its Significance for medieval Russia. Cambridge, 1980.

138. Martin J. The Thumen Khanate's Encounters with Muscovy. 1481—1505 // Passe turco-tatar... P. 79—97.

139. Что, впрочем, не редкость. Помимо вышеназванных работ можно назвать статью Д. Эндрюса, который занимался происхождением сурожан (Andrews D. Moscou and the Crimea in the Thirteenth to Fifteenth Cеntures // Αρχείον Πόντογ. Athènes. Vol. 35. 1978. P. 261—281), и M. Бериндей, который выяснил роль пушнины в сношениях Руси с Османским султанатом (Berindei M. Le role des fourrures dans les relations commerciales entre la Russie et l'Empire Ottoman avant la conquеte de la Sibеrie // Passé turko-tatar, présent soviétique. Études offertes à Alexandre Bennigsen / Publ. par Ch. Lemercier-Quelquejay, G. Veinstein, E.E. Wimbush. Paris. 1986. P. 89—98).

140. Schamiloglu U. The Qaraci Beys of the Later Golden Horde: Notes of the Organisation of the Mongol World Empire // Archivum Eurasiae Medii Aevi. Wiesbaden, 1984, № 4. P. 283—295. Характеристика работы принадлежит А.М. Некрасову.

141. Inalcik H. Servile Labor in the Ottoman Empire // The Mutual Effects of the Islamic and Judeo-Christian Worlds. The East European Patterns / Ed. by A. Ascher, J. Halasi-Kun, B.K. Kirale. Brooklin, 1979. P. 25—52.

142. Inalcik H. Servil Labor... P. 34.

143. Szeftel M. The Title of the Muscovite monarch up to the End of the Seventeenth Century // CASS. T. XIII. 1979, № 1—2. P. 59—81; Czerniavsky M. Khan or basileus. An Aspect of Russian Medieval Political Theory // The Structure of Russia History. N.Y, 1970. P. 65—79.

144. Inalcik H. Power Relations between Russia, the Crimea and the Ottoman Empire as Reflected in Titulature // Рasse turco-tatar... P. 177—182.

145. Inalcik H. Power Relationships... P. 182—1837.

146. An Economic and Social History of the Ottoman Impire, 1300—1914 / Ed. by H. Inalcik with D. Quataert. Cambridge, 1994. P. 63, 179, 195, 283, 284.

147. An Economic and Social History... P. 195—196.

148. An Economic and Social History... P. 278—279.

149. Urekli V. Kirim hanliginin kurulusu ve Osmanli himayesinde yuksclisi (1441—1569). Ankara, 1989. S. 23—25. Характеристика работы М.Ю. Юрекли принадлежит А.М. Некрасову.

150. Croskey R.M. The Diplomatic Forms of Ivan III's Relationship with the Crimean Khan // Slavic Review. Vol. 42, № 2 (July 1984). P. 257—269; Id. Muscovite Diplomatic Practice in the Reign of Ivan III. N.Y.—London, 1987.

151. Croskey R.M. Muscovite Diplomatic Practice... P. 9. В последнем случае он опирается на мнение С.В. Бахрушина (История Москвы. Т. I. М., 1952. С. 113, 104).

152. Там же. С. 32—33, 50.

153. Там же. С. 366 117—120.

154. Там же. С. 53.

155. Bardach J. Czolobicia i poklony. Kartka z dziejów administracji Wielkiego księstwa Litewskiego w XV—XVI w. // Bardach J. Studia z ustroju i prawa Wielkiego księstwa Litewskiego XIV—XVII w. Warszawa, 1970. S. 379—390.

156. Croskey R.M. Muscovite Diplomatic Practice in the Reign of Ivan III. N.Y.—London, 1987. С. 38—43.

157. Croskey R.M. Muscovite Diplomatic Practice in the Reign of Ivan III. N.Y.—London, 1987. С. 179, 180.

158. Там же. С. 183, 186.

159. Хорошкевич А.Л. Герб // Герб и флаг России / Под ред. Г.В. Вилинбахова. М., 1997.

160. Rasmussen K. The Muscovite Foreign Policy Administration during the Reign of Vasilii III, 1515—1525 // FOG. Bd. 38. 1986. S. 152—167.

161. Giraudo G. Alle Origini dello stato russe da Ivan III a Pietro Grande. Venezia, 1984.

162. Grousset R. The Empire of the Steppes. A History of Central Asia. New Brunswick—N.J., 1970. P. 472.

163. Collins L. On the Alleged «Destruction» of the Great Horde in 1502 // Manzikert to Lepanto. The Byzantine World and the Turks, 1071—1571. Amsterdam, 1991. Byzantinische Forschungen. Bd. XVI. 1991. P. 361—399.

164. Nitsche P. Mongolensturm und Mongolenherrschaft in Russland // Die Mongolen in Asien und Europa / Hrsg. von S. Conermann. Frankfurt a. М., 1997. S. 65—79; Kusber J. Ende und Auswirkungen der Mongolenherrschaft in Russland // Ibid. S. 207—229.

165. Kusber J. Um das Erbe der Goldenen Horde: Das Khanat von Kazan zwischen Moskauer Staat und Krimtataren // Zwischen Christianisierung und Europäisierung. Beiträge zur Geschichte Osteuropas im Mittelalter und Früher Neuzeit. Festschrift für Peter Nitsche zum 65. Geburtstag / Hrsg. von E. Hubner, E. Klug und J. Kusber. Stuttgart, 1998. S. 293—312.

166. Понятие государственной традиции В.В. Трепавлов разработал на материалах исследования о Монгольской империи XIII в. См.: Трепавлов В.В. Государственный строй Монгольской империи XIII в.: Проблемы исторической преемственности. М., 1993.

167. Трепавлов В.В. Россия и кочевые степи: проблема восточных заимствований в российской государственности // Восток. 1994, № 2. С. 49—50. Ср.: Он же. Восточные элементы российской государственности: к постановке проблемы // Россия и Восток: проблемы взаимодействия. М., 1992. С. 57—59; Он же. Статус «белого царя». Москва и татарские ханства в XV—XVI вв. // Там же. С. 59—62. Он же. Государственная традиция в России: вопросы типологии, периодизации, источников происхождения // Историческое познание, традиции и новации. Тезисы Международной теоретической конференции. Ч. 1. Ижевск, 1993. С. 173—176.

168. Трепавлов В.В. Россия и кочевые степи... С. 51, 54.

169. Назаров В.Д. Становление Российского централизованного государства // История России с древнейших времен до конца XVII в. М., 1996. С. 317.

170. Мельникова А.С. Московия и Италия (русско-итальянские связи в эпоху средневековья по нумизматическим данным) // Деньги и кредит. 1995, № 4.

171. Фахрутдинов Р. Золотая Орда и татары. Что в душе у народа. Набережные Челны, 1993. С. 14.

172. Дюличев В.П. Рассказы по истории Крыма. Симферополь, 1996. С. 163.

173. Тунманн. Крымское ханство. Примечания, предисловие и приложения Н.Л. Эрнста. Симферополь, 1991.

174. Іналджик Г. Боротьба за Східно-Европейську Імперію, 1400—1700 р. Кримський ханат, османи та піднесення Російської Імперії // Кримські татари в минулом и сучасності. Київ, 1997. С. 116—129.

175. Хаян В.О. Кримські татари в науковій спадщині академіка Кримського // Проблеми історичного і географічного краєзнавства Чернігівщини // Вип. III. Чернігів, 1995. С. 67.