Жизнь и нравы курорта

В 1913 году на крымских курортах за сезон отдыхало и поправляло свое здоровье около 100 тысяч человек. Приблизительно половина из них предпочитала Ялту (включая ближайшие окрестности от Гурзуфа до Симеиза), остальные довольствовались прочими местами полуострова от Евпатории до Феодосии. Сопоставляя эту цифру с количеством населения России, можно заметить, что услугами лучших российских курортов пользовались едва 0,01% от 130-миллионного населения империи (по данным на рубеж XIX и XX вв.). До революции 1917 года Крым оставался курортом для высшего слоя русского общества. Более того, он стал частью культуры этого слоя. Здесь сформировался свой стиль жизни, сезонный, но от этого не менее устойчивый. Вырываясь из привычных мест своего существования, временные обитатели «Русской Ривьеры» погружались в особый мир, который им самим часто казался фантастическим. Он тем не менее оставил неизгладимый отпечаток в сознании и душах наших предков. Попробуем и мы хотя бы на какое-то время окунуться в него.

Юг: праздник жизни для избранных, которых становится все больше

Удивительно быстро юг, а точнее Южный берег Крыма становится исключительно популярным местом времяпрепровождения русской аристократии и тех людей, которые претендовали на принадлежность к ней. Один из бытописателей наших курортов в конце 80-х годов XIX века так говорил об этой атмосфере: «Было недавнее время, когда ехать в Ялту, жить в ней сезон считалось признаком высшего положения и свободных средств. Сезоны, проводимые в нашей Ницце, являлись в некотором роде патентами на принадлежность к high life'у, к чему-то модному, обеспеченному, веселому... Время, которое проводили там, было веселое время бросания денег и мало стесняемой свободы нравов. Ялта была... полна блеска, шума и смеха. Блеск распространялся из Ливадии, вокруг которой группировалось все модное, сановное, красивое и богатое»¹.

Аристократия стремится на юг не только за удовольствиями и здоровьем, а в известном смысле за собственным аристократизмом. С некоторых пор пребывание на юге становится непременным и едва ли не главным атрибутом принадлежности к высшему свету. Оно входит в само представление об аристократизме, в его новом, конечно, уже обуржуазившемся понимании. Реформы второй половины XIX века открыли более широкий доступ к тому, что называлось высшим светом, и Южный берег Крыма становится своеобразным миксером, где происходит смешение старой и новой, денежной аристократии. В этом смешении старая знать все еще пытается доказать свою исключительность, а новая — свое право на статус и приличествующие ему удовольствия. В этом же миксере отчетливо заметно и «дробление», мельчание их обоих.

Следует иметь в виду, что расцвет курортной Ялты совпал с закатом русской аристократии как таковой, который начался с александровскими реформами 60-х — 70-х годов. Этим и объясняется то, что в атмосфере запоздалого «цветения» светской Ялты так отчетливо ощущался дух тления, замечаемый многими наблюдателями и бытописателями русской курортной жизни.

Прогулки в Ялте. Фотооткрытка нач. XX в.

Год от года в жизни курортного юга прослеживается одна тенденция — его постепенная демократизация. Рядом с дорогой Ялтой складываются курорты для людей со скромным достатком, да и сама Ялта становится более доступной. Но превращение крымских курортов в массовые все же было принудительным делом советского будущего. Курортный Крым до революции 1917 года оставался местом для избранной публики, хотя рамки избранности более чем за полвека крымской курортной истории существенно раздвинулись.

Культурно-социальная эволюция курортов отчетливо просматривается уже в динамике сезонных ритмов их жизни. Первоначально, в 70—80-е годы, Крым и прежде всего Ялта жила двумя сезонами — весенним и осенним.

Весной, как правило, на Пасху на Южный берег выбиралась богатая, преимущественно столичная публика — вдохнуть южного тепла после суровой и длинной русской зимы. Этот сезон назывался «бархатным» — не столько из-за устанавливавшейся теплой, но не жаркой погоды, и даже не благодаря материалу платьев приезжих, сколько из-за того, что Ялта наводнялась публикой, вписанной в т. н. «бархатные книги» — официальные реестры русского дворянства.

Кипарисовая аллея. Фотооткрытка нач. XX в.

Этот «весенний» сезон был недолог — не более двух недель — и являлся только прелюдией к тому «празднику жизни», который начинался в августе и достигал своего пика в сентябре. Сегодня сигналом к началу сезона является установление теплой погоды и температуры морской воды не ниже 19 градусов, что происходит в июне, тогда начало «высокого» сезона связывалось вовсе не с морем и солнцем, а с созреванием винограда — этого нового плода искушения для российской публики конца прошлого века. Отдыхающие приезжали не столько купаться и загорать, сколько погружаться в пучину светской жизни, чему очень способствовало изобилие прекрасного молодого крымского вина. Осенний сезон так и назывался — виноградным, но он был также «шелковым» — по преобладающей ткани нарядов великосветских дам.

Постепенно стал вырисовываться еще один сезон — «купальный», летний — с начала июня по середину августа. Долгое время он был беднее по количеству приезжавших, чем весенний и осенний, и даже не считался местным населением сезоном: цены на квартиры почти равнялись зимним. В это время в Крым устремлялась публика со скромными доходами — мелкие чиновники, студенты и учителя, почему он и назывался «учительским» или же «ситцевым». Лишь к началу второго десятилетия XX века его коммерческое значение было оценено: местные квартиросдатчики стали устанавливать единые цены на период с 15 июня по 15 октября.

Зимний сезон был актуален только для Ялты, куда в конце XIX века на зиму съезжались больные из других мест Южного берега, в которых не было условий для нормальной жизни в холодный период года.

Контрасты курорта. Больные и здоровые

Не все стремились на юг для отдыха и развлечений, значительное количество людей приезжали сюда в поисках излечения от различных болезней и в первую очередь от туберкулеза, эпидемия которого поразила русское общество в конце XIX — начале XX века. Сюда, по словам одного из писателей, «хлынула больная, преимущественно больная легкими Россия, огромная Россия, которая имеет единственное убежище для своих легочных больных, только узкую полоску в 90—100 верст длины и в 2—3 версты ширины — от Ласпи и мыса Айя до Алушты — тот маленький кусочек целебной русской земли, который называется Южным берегом Крыма»². Соседство пышущих жизнью и здоровьем людей, жаждущих развлечений, и умирающих больных, многие из которых не имели достаточных средств для лечения, было поразительным контрастом крымских курортов. «Веселье и страдание, — писал об этом один из авторов, — аромат цветов и запах тления, шумная, бешеная оргия и — смерть... Веселая, сытая, праздная толпа, разгуливающая под звуки бравурной, залихватской музыки — и посреди нея живые мертвецы...»³. Положение больных усугублялось тем, что большая их часть не обладала необходимыми средствами для лечения и даже просто для жизни в южнобережных местах, где цены на питание и жилье были чрезвычайно высокими. С развитием курорта появляются благотворительные общества, ставящие своей целью помощь неимущим больным, однако вплоть до революции эта проблема так и не была решена.

Проезд

После 70-х годов XIX века многодневные путешествия в Крым на дилижансах или речными пароходами вспоминались либо как страшный сон, либо как давно забытая экзотика. Теперь желающих довольно быстро могли доставить на юг поезда на паровой тяге. К услугам путешествующих была железная дорога, сначала называвшаяся Лозово-Севастопольской, затем Курско-Харьковско-Севастопольской и, наконец, просто крымской ветвью Южных железных дорог Российской империи. Москвичи и жители столицы пользовались этим путем, обитатели западных губерний доезжали по железной дороге до Одессы и оттуда добирались в Крым пароходами.

Большинство ехавших на Южный берег Крыма по железной дороге следовали до Севастополя и иногда до Бахчисарая. Лишь те, кто направлялся в Алушту и Евпаторию, выходили в Симферополе (первоначально, правда, последних было больше, так как непривычные к железной дороге россияне боялись переезжать в поезде высокий мост через р. Бельбек и тоннели, и для того чтобы избегнуть «этих ужасов», также высаживались в Симферополе). Немногочисленные поклонники Восточного Крыма ехали поездами, конечным пунктом назначения которых была Феодосия.

Правда, до начала 90-х годов этот способ передвижения был вовсе не столь удобен, как может показаться, поскольку различные участки железных дорог принадлежали разным акционерным компаниям. Таким образом, при переезде от Петербурга до Севастополя туристам приходилось в 80-х годах пересаживаться в другие составы четырежды: в Москве, Курске, Харькове и Лозовой. Лишь с переходом всех дорог в казну это неудобство было устранено.

Расписание движения поездов и пароходов. 1901 г.

Накануне Первой мировой войны проезд от Москвы до Севастополя курьерским поездом занимал около 24 часов, от Петербурга — свыше 36 часов, почтовый поезд шел в среднем на один час дольше, медленнее двигались товарно-пассажирские составы. Всего в начале XX века в разгар сезона с июля по октябрь Крым ежедневно обслуживали два курьерских поезда, несколько реже ходили поезда других классов.

Вторым достижением установления государственной монополии на железнодорожные перевозки было существенное удешевление проезда. Как писал в своем путеводителе в 1885 году В.Х. Кондораки, первоначально билеты в первый и второй класс поездов были настолько дорогими, что даже семейства сенаторов и других высокопоставленных лиц вынуждены были ехать в третьем классе «и скрепя душу выносить компанию пьяных, грубых и нечистоплотных мужиков с их привычками ругаться, курить, щелкать семечки и т. п.»⁴. В 1894 году был введен новый пассажирский железнодорожный тариф, который, по словам авторов знаменитого путеводителя по Крыму А. Бесчинского, произвел «полный переворот, истинную революцию» в жизни курортных местностей Крыма⁵. Новый тариф значительно удешевил проезд по железным дорогам империи, и если раньше билет второго класса от Москвы до Симферополя или Севастополя стоил 42 рубля, то теперь до Крыма стало возможно доехать за 12 рублей в третьем классе и 18 — во втором. Следует также отметить, что в 1899 году Департамент железнодорожных дел предоставил право бесплатного проезда в вагонах III класса на расстояния не свыше 50 верст школьным экскурсиям, а также детям, едущим на благотворительные курорты.

Путешествие в Крым, таким образом, в начале XX века было довольно быстрым, сравнительно недорогим и достаточно комфортным, хотя, конечно, никто в пути или в преддверии оного не был застрахован от известных неприятностей.

Вокзал в Симферополе. Фотооткрытка нач. XX в.

Первое из неудобств, которые приходилось преодолевать путешественникам, заключалось в том, что желающих в сезон ехать на отдых было больше, чем могла позволить себе пропускная способность русских железных дорог. «Первым тяжелым испытанием для едущих, — свидетельствует в 1915 году очевидец, — является получение билета на проезд. Предварительная запись, дежурство в течение часов в длинном хвосте у кассы в душной комнате, суета и сутолока — это первое потрясение для желающих ехать... Такой же характер носит и разъезд с курортов, с той лишь разницей, что иногда... при разъезде у кассы ночуют»⁶. Действительно, желавшие уехать из Севастополя в разгар сезона проводили в ожидании свободных мест в поезде иногда по пяти, шести дней⁷. Такой ажиотажный спрос на билеты был, впрочем, явлением сравнительно недолговременным, и большую часть года путешествие на юг могло быть вполне доступным. Правда, предпринимавшие его не гарантировались от неудобств другого рода, начиная с невнимательности и придирок кондукторов и заканчивая проблемами, возникавшими у некурящих пассажиров от соседства курильщиков. Описавший все это А. Филодумов назвал свой очерк «Пассажирское горе-горемычное»⁸.

Путешественники также нередко страдали от железнодорожных воров и мошенников, о чем мы расскажем несколько ниже.

Крупные станции на крымском участке Лозово-Севастопольской дороги были лишь промежуточными пунктами, и приезжающим следовало потратить еще немало времени, сил и денег, чтобы добраться к конечным местам назначения на прибрежных курортах. На местных маршрутах с переменным успехом конкурировал наземный (сначала на конной, а с 10-х годов на автомобильной тяге) и водный транспорт. Д-р Иванов в 1897 году свидетельствует, что главным сообщением с Южным берегом является наземное, но к началу Первой мировой войны большая часть публики перевозилась к южно-бережным курортам по морю.

Ресторан на пароходе РОПИТ. Гравюра нач. XX в.

На Южный берег Крыма отправлялись преимущественно на пароходах из Севастополя или из Одессы, а также с кавказского побережья. Между Одессой, Крымом и Кавказом в период навигации курсировали пароходы двух акционерных компаний: Русского и Российского обществ пароходства и торговли. «Разница между ними в том, — писал один из курортных зубоскалов-журналистов, — что для Российского главное — груз, а прибавочное — пассажиры. Для Русского — главное пассажиры. Груз принимается Русским только потому, что вес пассажиров при хорошей погоде уменьшается наполовину, при качке — на три четверти...»⁹. Пароходы русского общества считались более комфортными, здесь были каюты первого класса, суда Российского общества располагали лишь местами второго и третьего классов. Свои услуги предлагало также Российское транспортное и страховое общество. Кроме этого, между пунктами на крымском побережье курсировали также небольшие пароходы и катера частных компаний. Сообщение было налажено, таким образом, весьма неплохо. В начале XX века ежедневно в крымские порты заходило по нескольку пассажирских судов, перевозивших основной поток приезжающих. Такой популярности морского транспорта способствовало изменение тарифов на перевозки. Д-р Иванов накануне XX века сетовал на то, что Русское общество «за переезд берет непомерную плату»¹⁰, но со временем положение менялось. Стоимость билета от Севастополя до Ялты колебалась в зависимости от класса каюты на пароходах Русского общества от 2,50 до 3,80, от Одессы от 10 до 12 рублей с питанием и вдвое дешевле без него¹¹, а на пароходах других компаний была еще ниже.

Условия путешествий вызывали разноречивые отзывы: если уровень комфорта на пароходах РОПИТа был вне конкуренции, то постановка дела в маленьких местных компаниях зачастую вызывала нарекания. Так, известная владелица курорта Суук-Су г-жа Соловьева следующим образом характеризовала транспортные услуги пароходства Гавалло, которое осуществляло перевозки пассажиров на пространстве между Алупкой и Алуштой: «Относительно этого морского пути, в том виде, как он есть, если что и можно сказать, то только худое. Курсы... совершают три-четыре разномастных пароходика, старых, купленных содержателем сообщения в разное время по случаю за малопригодностью к какой-либо серьезной работе. Пароходы малы, тихоходны, плохо выдерживают даже не особенно значительную волну, ходят крайне неаккуратно, а в довершение всего, по своей дряхлости и далеко не безопасны»¹².

По условиям навигации Черное море является одним из самых сложных в Европе. Хотя русские пароходы были совсем не похожи на корабли древних греков, но и для них Черное море нередко становилось «Понтос Аксейнос», т. е. негостеприимным. В истории пассажирского пароходства на Черноморских пассажирских линиях было несколько крупных катастроф, многие из которых закончились трагически. Особенно «урожайными» были первые годы после Крымской войны — время становления гражданского пароходства. В ноябре 1861 года грузопассажирский пароход РОПиТа «Херсонес», шедший из Одессы на Кавказ, благополучно преодолел расстояние до Феодосии и Керчи, но в Керченском проливе неожиданно натолкнулся на остатки корабля, ранее севшего на мель. Все попытки команды снять пароход с мели не увенчались успехом, более того, поднявшийся сильный ветер выбросил пароход на отмель, в трюмы стала проникать вода. С «Херсонеса» сделали несколько выстрелов из пушки — сигнал о помощи. Благодаря подоспевшим из Керчи буксирам экипаж, пассажиры и багаж были сняты, а полузатонувший корпус парохода вскоре разрушили волны.

Одноместная каюта на пароходе РОПИТ. Гравюра нач. XX в.

Трудно себе представить, но климат Крыма, который в летнее время влек к себе массу людей, зимой нередко таил в себе гибельную опасность, свидетельством чему может служить история гибели парохода «Орест». Пароход следовал из Сухума в Керчь в декабре 1862 года. Из-за сильного тумана у берегов Крыма штурман ошибся в расчетах, и судно сильно отклонилось к западу. Когда туман рассеялся, экипаж увидел низменный берег, и почти сразу же пароход сел на мель. Это произошло у мыса Чауда, между Феодосией и Керчью, в совершенно пустынных местах, куда практически не заходили корабли, и где на берегу не было никакого постоянного жилья. Земля была совсем близко, но степь покрывал глубокий снег, мороз достигал 16 градусов, к тому же дул сильный ветер. Тем не менее команда и пассажиры решили высаживаться на берег. Первая партия — 35 человек — члены команды и пассажиры, решили двигаться вдоль берега к Феодосии. Остальные 60 человек переночевали в старом разрушенном кордоне, а затем с огромным трудом добралась до ближайшего населенного пункта. В снежной пустыне от холода и усталости погибли 27 человек.

Крупная катастрофа произошла в июне 1894 года неподалеку от Тарханкутского маяка. Ее жертвой стало одно из крупнейших судов РОПИТа — пароход «Владимир». Идя из Крыма в направлении Одессы, ночью он столкнулся с итальянским пароходом «Колумбия». От удара в борту «Владимира» образовалась пробоина, и пароход стал медленно погружаться в воду. Из-за плохой подготовки спасательных средств и возникшей паники команде не удалось за 1,5 часа, пока пароход находился на плаву, перевести на подошедшие суда всех пассажиров, несколько человек из них, а также членов экипажа утонули. В частности на «Владимире» погиб инженер Гронский, который вез в Одессу чертежи и готовый проект Южнобережной железной дороги, которая мыслилась энтузиастами ее строительства как альтернатива опасному передвижению по морю... И все же это были частные случаи, происходившие в основном в осенне-зимние месяцы, в основном же пассажиры могли не опасаться, садясь на пароход, за свою жизнь и имущество.

Не желавшие вверять себя господству волн могли воспользоваться для движения по Крыму сухопутным транспортом, до 10-х годов XX века — на конной тяге, а впоследствии и автомобилями. Наиболее распространенным видом сообщения долгое время был так называемый мальпост — 8-ми, а позже 12-местный омнибус (в летнее время открытый, в зимнее — закрытый), который везла четверка лошадей («высокий рессорный экипаж, закрытый сверху, а по сторонам имеющий подвижные занавески, он напоминает собой летний вагон конки», — описывал мальпост в 1897 году д-р Иванов). Места в нем продавались двух классов: первого — пассажир сидел лицом к лошади, 5,50 от Севастополя до Ялты и 6 рублей от Симферополя до Ялты, и второго — спиной к лошади, соответственно 4,50 и 5 рублей. Это было самое дешевое сообщение (по суше), причем цены не менялись в зависимости от сезона, но вместе с тем и самое утомительное. От обеих станций до Ялты груженный пассажирами и их багажом мальпост шел около 10—12 часов с одной остановкой «для отдыха и закуски»¹³ на Байдарах или в Алуште в зависимости от маршрута.

Желавшие ехать с большей скоростью или комфортом могли воспользоваться почтовыми бричками с парой лошадей (около 8 рублей), фаэтонами, как парными, так и тройкой (16—20 руб.), а также колясками (22 руб.) и ландо (четверка лошадей), последние обходились дороже всего — 30 рублей. Путеводители, сообщавшие эту таксу, неизменно предупреждали путешественников, что этих цен извозчики в отличие от мальпоста придерживаются только в несезонное время. Летом и особенно ранней осенью, когда публики прибавлялось, все решал «уговор», и тогда цены удваивались, а иногда и утраивались.

Почтовая бричка представляла собой фургон, который, согласно описанию одного путешественников, «...имеет вид ящика, расширяющегося кверху, и представляет просторное помещение не только для сидения, но и для ленивого горизонтального положения. Эти экипажи, имея тонкие высокие на железных осях колеса, очень легки на ходу. Покупались и заказывались они в немецких колониях...»¹⁴. Описание крымского южнобережного экипажа оставил нам известный д-р Иванов. Это была «легкая изящная четырехместная коляска с плетеным сиденьем, почему и называется корзинкой. Сиденье широкое, поместительное, обито сукном, бархатом или дорогой кожей, по желанию покрывается белым чехлом... Ради удобства спины — особые эластичные подушки... Корзинка почти всегда окрашена в белый цвет, что придает ей изящный вид. Содержится почти всегда в образцовом порядке... Таких экипажей мы не встречали ни в главных столицах Европы, ни на Ривьере»¹⁵, — писал Иванов.

После 1907 года путешественники на регулярной основе могли воспользоваться последним достижением цивилизации — автомобилем. Услуги приезжающим оказывала как казенная почтовая служба, так и частные компании. Министерство путей сообщения в 1907 году установило следующие тарифы на перевозку пассажиров и грузов. Проезд Севастополь — Ялта в автомобиле-омнибусе обходился в 5 рублей за место, проезд по маршрутам Севастополь — Алупка, Ялта — Алупка, Ялта — Алушта, Симферополь — Алушта, Феодосия-Судак устанавливался в 3 рубля, что практически соответствовало стоимости проезда в мальпосте. Место в легковых авто стоило 10 рублей, аренда всего автомобиля — 40—60 рублей. Груз багажа весом до полупуда провозился бесплатно, каждый пуд свыше оплачивался 50-ю копейками. Впоследствии цены на проезд несколько выросли. Так, в 1912 году из Севастополя на Южный берег пассажиров возили 10-местное почтовое авто со стоимостью билетов в 8 рублей и машины кампании «Экспресс»: роскошный 14-местный омнибус белого цвета (от 6 до 12 руб. за место) и малые автомобили на 4—5 человек, которые «смотря по сезону и уговору берут 35—80 руб.»¹⁶.

Накануне Первой мировой войны можно было заказать авто к поезду на любой из станций, где обязательно имелся телеграф.

Автомобили дожидались путешественников на железнодорожных станциях крупных городов. «В Севастополе, — писал журналист Старьян, — на площади перед вокзалом вы находите целую маленькую кавалькаду авто всевозможных типов, от маленького и валкого Форда, грузных Венцов, изящных Mercedes и 8-цилиндровых quarte vingt chevaux до монументальных автобусов, способных принять в свои недра добрую половину провинциального русского городка»¹⁷.

Основное автомобильное сообщение осуществлялось по Севастополь-Ялтинской дороге. Из Симферополя омнибус-автомобиль первоначально ходил только до Алушты, откуда желавшие попасть в Ялту переезжали большей частью на пароходах и катерах.

По общему мнению, морской транспорт считался предпочтительнее авто. В хорошую погоду путешествие на пароходе было почти безвредным для здоровья пассажиров, в то время как (по замечанию одного из путеводителей), «ввиду громоздкости автомобилей их очень сильно качает, так что у слабых пассажиров делается морская болезнь»¹⁸. Автомобили становились серьезными конкурентами пароходам лишь в период с ноября по апрель, когда из-за погоды количество пароходных рейсов резко сокращалось, а шансы подхватить «морскую болезнь» на море и на суше уравнивались. Но тогда и путешествие на авто превращалось в приключение. В 1913 году такое путешествие описал Старьян: «На мою беду я попал в Севастополь в такой день, когда вопреки расписанию не было парохода на Ялту. Вышел на площадь перед вокзалом. На меня набросилось полдесятка шоферов, из которых каждый обещал чуть не в два часа домчать меня до Ялты. Нечего делать, сел в пыхтящее чудовище, закутался в плед... и отдался воле судьбы. До Байдар мы ехали бодро, но на байдарских высотах показался снег, толщина которого все увеличивалась. Старенький и валкий автомобиль шел все медленнее, наконец он стал останавливаться, как заморенный конь. Шофер давал ход назад и затем бросался вперед на приступ. Таким способом мы наконец добрались до Байдарских ворот. У станции стоял ряд автомобилей, из которых выносили багаж пассажиров, укладывали его на телеги, а сами пассажиры с растерянными лицами по колена в снегу пробирались к станции. «Что случилось?» — спросил я шофера. — «Испортились автомобили». У одних лопнули цени, у других повредилось что-то внутри, и путникам оставалось ждать, пока какой-нибудь более счастливый механический пегас, продрав через Байдары, вышлет из Севастополя экипажи, готовые за сумасшедшую цену доставить одних в Ялту, других в Севастополь»¹⁹. Сочетание автомобильного и конного дорожного движения на извилистом горном шоссе нередко создавало опасности для его участников. Дорожно-транспортные происшествия были отнюдь не редкостью на крымских дорогах, иногда их жертвами становились и те, кто по долгу службы должен был следить за порядком на дорогах. Так в один из дней 1916 года, по сообщению газеты «Русская Ривьера», «по поручению пристава Алушты городовой Лукьянов выехал на симферопольское шоссе для наблюдения за правильным курсированием дилижансов... На одном из поворотов... вдруг появился автомобиль, который мчался с неимоверной скоростью. Предвидя ужасные последствия, Лукьянов стал знаками и криками просить автомобиль остановиться или уменьшить ход. Но через несколько секунд лошадь и седок были под автомобилем. При этом шофер бросил на произвол судьбы автомобиль и скрылся. К счастью, городовой Лукьянов отделался лишь ушибами, лошадь же оказалась убитой, автомобиль испорчен»²⁰.

Если для тех, кто стремился добраться до ближайшего курортного места, автомобиль был желаемой находкой, то для тех, кто уже отдыхал, он становился наказанием. Та же «Русская Ривьера» писала в 1913-м году: «Наш курорт обладает всеми средствами для того, чтобы развинчить нервы у приезжих, мечтающих об отдыхе на берегу моря. Одной из египетских казней, применяемых в Ялте, конечно, являются наши автомобили»²¹. Внезапно выныривавшее из-за угла и несшееся на огромной скорости железное чудовище наводило ужас на мирно гулявших курортников. Не менее ужасными были звуки, издаваемые автомобильными клаксонами. Недаром сам государь-император Николай II пытался запретить использование автомобиля на Южном берегу, однако вскоре он и сам попал под обаяние нового вида транспорта и с удовольствием разъезжал на нем по крымским дорогам.

Автомобиль на Байдарском перевале. Фото нач. XX в.

Регулярное сообщение связывало Южный берег с Севастополем и Симферополем, Бахчисарай же сообщался с Ялтой лишь частными экипажами и автомобилями. Из Симферополя, сравнительно просто используя регулярно ходящий транспорт, можно было добраться до Севастополя, Евпатории, Феодосии.

Вдоль основных маршрутов на расстоянии 15—25 верст были устроены почтовые станции, содержимые за казенный счет, где менялись лошади и могли отдохнуть путешественники. Станции представляли собой небольшие постоялые дворы, где проезжающие получали известный минимум удобств. Станционные удобства и нравы подвергались едкой критике со стороны путешественников и журналистов на протяжении десятилетий. «Проезжий больной лишен на этих станциях, — читаем мы в одной из газет 1896 г., — самых скромных средств к известному удобству, на который вправе рассчитывать в благоустроенном казенном заведении. Отсутствие уборных — мужской и женской; отсутствие теплых клозетов; теснота и неуютность так называемой «комнаты для проезжих» — вот те главнейшие неудобства, о которых мы говорим и на который теперь уже обращено должное внимание»²². Почтовым станциям, однако, так и не удалось превратиться в фешенебельные заведения. С развитием автомобильного движения необходимость в частых промежуточных остановках отпадала, и почтовые станции постепенно закрывались.

Размещение

Размещение в южнобережных поселениях представляло собой целую процедуру, иногда весьма хлопотную. В крупных курортных пунктах в разгар сезона, если о помещении не было договорено заранее, приезжему предстояло самостоятельно подыскать его. Прямо с пристани турист отправлялся на извозчике или пешком, если это было рядом — в гостиницу, где ему предстояло провести 2—3 дня, пока не будет найдена соответствующая квартира в городе или в его ближайших окрестностях. Как правило, извозчики располагали информацией о наличии мест в гостиницах, правда, все они работали на какие-то определенные заведения и часто вводили в заблуждение клиента, утверждая, что переполнены все гостиницы, кроме той, с которой они работают. Поэтому некоторые владельцы гостиниц через свои рекламные объявления в путеводителях и газетах отчаянно призывали приезжающих не верить извозчикам. Впрочем, отсутствие номеров было обычным делом в разгар сезона: «Первое слово во всех феодосийских, как и севастопольских гостиницах, — писал очевидец в 1879 году, — ни одного свободного номера!» То же самое, можно добавить, было и в Ялте, и в Евпатории и тогда, и даже много позже. Несмотря на стремительный рост числа гостиниц, поток желающих воспользоваться их услугами рос еще стремительнее.

Цены за проживание подчинялись общей курортной сезонной динамике и иногда взлетали в разгар осеннего сезона в 4—5 раз. Если вне сезона номер в обычной гостинице обходился в среднем в 75 коп. в сутки, то в сезон он как правило стоил от 2,50 до 5 рублей, а фешенебельные заведения с обычной стоимостью номеров в 2—3 рубля вздували цены иногда до 8—10 рублей в сутки.

«На деньги, истраченные во «Франции», можно свободно совершить путешествие в настоящую Францию», — иронизировала по поводу ялтинской гостиницы одна из местных газет²³.

Уровень удобств и комфорта даже в первоклассных гостиницах также часто вызывал нарекания публики.

А. Нилидин в 80-х годах XIX века следующим образом описывал один из таких отелей:

«Севастопольский «Grand Hotel», когда его поближе узнаешь, производит собою впечатление тех многих милых русских дам, у которых недурно подрисовано лицо, щегольски сшито платье в одном из лучших французских магазинов, ботинки же приобретены из гостиного двора, чулки штопаные, юбки неделю ношенные, а сама дама уже и забыла, когда она принимала ванну или была в бане»²⁴. За санитарным состоянием гостиниц и меблированных комнат должны были следить земские санитарные комиссии. В разных местах полуострова требовательность к владельцам гостиниц была разной. Наиболее хорошо это дело было поставлено в Ялте, где гостиницы ежегодно (некоторые дважды в год) обследовались санитарной комиссией, их владельцам делались предписания об улучшениях, а злостные нарушители санитарных и гигиенических норм беспощадно штрафовались. В одном из отчетов комиссии читаем: «Все гостиницы осмотрены перед началом пасхального и осеннего сезонов, причем в гостиницах Нового города приходилось ограничиваться лишь мелкими указаниями, касающимися большею частью помещений прислуги, в гостиницах же старого города предлагалось обновление матрацев и обшивки мягкой мебели, приобретение чехлов на мягкую мебель и надматрасники, обзаведение плевательницами, исправление умывальников, ремонт ватер-клозетов и проч., а в гостинице «Гранд-отель», очень давно уже не ремонтированной и сильно запущенной, сверх этого предложен был ремонт номеров, коридоров, лестниц...»²⁵.

Гостиница для большинства приезжающих была лишь временным пристанищем. Далее обычно они старались подыскать себе более экономичное жилье. Поисками квартиры занимались так называемые комиссионеры, которые начинали осаждать приезжего, как только тот выходил из транспортного средства. «Эти последние, — говорил о комиссионерах очевидец их «зловредной деятельности», — ожидают приезжих обыкновенно уже на железнодорожной станции или же снуют по гостиницам и отелям, где нахально предлагают свои услуги. Агенты обыкновенно уверяют, что уже все почти квартиры заняты. Приезжий, незнакомый с местными условиями, поневоле доверяет такому комиссионеру, который везет его на единственную незанятую, хорошую квартиру. Когда же приезжий, измученный дорогой, нередко серьезно больной, остановится с багажом в указанной комиссионером квартире, то ему уже нет возможности уйти из западни... Вскоре больной узнает, что есть еще очень много свободных квартир, гораздо лучше и дешевле»²⁶. Особенно мрачными красками описывались зачастую комиссионеры-извозчики, которые якобы «прямо насилуют приезжих»²⁷. Понятно, что подобные описания страдали известной долей преувеличения, хотя, конечно, комиссионер прежде всего стремился сдать туристу «своего» клиента, а вовсе не проинформировать его обо всем спектре имеющихся предложений. Из «своих», конечно, предпочтение отдавалось тем, которые брали с гостей подороже, так как от общей стоимости квартиры зависел и заработок комиссионера, составлявший 10—15, а иногда и 25% от суммы найма жилья. Первоначально комиссионеры брали процент и с наемщика, однако когда в городах стали открываться квартирно-справочные конторы, сбивавшие цены за посредничество, комиссионеры стали довольствоваться одним рублем с приезжего. Некоторые туристы пользовались услугами этих контор, но все же до 1917 года институт комиссионеров продолжал процветать.

В течение одного-двух дней турист обходил с комиссионером предлагаемые помещения, в то время как семья поджидала его в гостинице.

К услугам приезжающих в большинстве крымских курортных мест было жилье нескольких типов. Можно было остановиться в т. н. меблированных комнатах, которые по существу представляли собой те же гостиницы, только с меньшими удобствами и соответственно более дешевые. Нередко такие заведения со временем «выбивались» в полноценные гостиницы. С конца XIX века по примеру Западной Европы распространение получают пансионы — заведения гостиничного типа, где их постояльцам предлагалось не только жилье, но и питание, месячный отдых обходился в них в среднем в 100—150 рублей с человека («пансион» можно было иметь также и в гостинице). От гостиниц пансионы отличались тем, что плата за проживание в них брались не посуточно, а помесячно или посезонно. Очень многие предпочитали снимать на лето частновладельческие дачи или их части, которые нередко для этого и строились. Приезжие со скромным достатком размещались в обывательских домах, преимущественно в татарских саклях с земляными полами и отсутствием удобств. Постепенно, впрочем, традиционное татарское жилье приобретало под влиянием приезжих все более европейский вид. «В ценах на квартиры, — сетовало одно из крымских изданий, — нет ничего установившегося: комнаты, весьма сходные по своим качествам, в одном доме сдаются за 25 р. в месяц, в другом — за 50 р.; плата или посезонная, или помесячная; ошибся вновь приезжий в выборе квартиры, поправить дело невозможно, деньги уплочены вперед»²⁸.

Уже в 70-х годах опытный наблюдатель советовал: «При найме помещений необходимо заключать с хозяевами или управляющими дач условие, обозначая как можно положительнее срок жительства. Это очень важная вещь для наемщика и нанимателя, которая нередко приводит к неприятностям». Однако письменные контракты представляли все же большую редкость. Один из энтузиастов курортного развития, И.И. Добржицкий, предлагал в самом конце XIX века «с целью ограждения больных от неприятностей и эксплуатации со стороны квартиросодержателей» законодательно установить форму письменного договора, который «в словах ясных и не допускающих малейшей двусмысленности определял бы обязанности квартиросодержателей в отношении снимающих квартирные помещения»²⁹, а также установить жесткие таксы на квартиры, но, насколько нам известно, в реальность эти планы так и не воплотились.

Регистрация и сборы

В соответствии с законодательством Российской империи никто не мог отлучаться с постоянного места жительства без узаконенного вида на жительство или паспорта. Это требование распространялось и на посетителей курортов, которые обязаны были иметь паспорта. В империи существовали весьма строгие правила надзора за «паспортным режимом». Квартиросдатчики обязаны были в течение 24 часов предъявлять паспорта новых жильцов полиции, в противном случае их ожидали штрафы и запрет на занятие коммерческой деятельностью, не имеющие паспорта граждане задерживались и высылались к месту жительства.

В поисках доходов для скудной городской казны местные власти по примеру западноевропейских лечебных мест взимали с приезжих так называемый курортный (или сезонный) сбор. Согласно специальному закону, принятому Государственным советом, в Ялте взимание такого сбора было установлено в 1882 году. Курортный сбор устанавливался в размере 5 рублей с отдельного взрослого человека или 3 рублей с каждого члена семейства. Если приезжающие оставались на месте менее 1 месяца, сбор взимался в половинном размере. От сбора освобождались те, кто оставался в городе менее 3 дней, приехавшие по делам службы, врачи, военные, дети до 14 лет и некоторые другие категории лиц, уменьшенный сбор взимался с учащихся³⁰. Впоследствии эта практика распространилась и на другие крымские курортные места. Взимание такового сбора было первым признаком превращения того или иного местечка в курорт. Правда, таким правом обладали лишь города — Ялта, Евпатория, Алушта и др., а такой важный курортный пункт, как, например, Алупка, будучи деревней, курортный сбор не взимал. Конкретные суммы сбора дифференцировались в зависимости от конкретного места.

Средства от сбора поступали в местную городскую казну и первоначально тратились почти исключительно на организацию главного местного курортного развлечения — приглашение духового оркестра для игры в публичных местах, преимущественно в городском саду или на набережной. Впоследствии он все в большей степени расходовался на нужды благоустройства. За исправной уплатой сбора внимательно следила местная полиция. Все квартиросдатчики могли предоставлять жилье лишь при предъявлении соответствующей квитанции из городской кассы, в противном случае они подвергались беспощадному штрафованию. Со стороны приезжающих на отдых сезонный сбор часто вызывал нарекания и протесты. В Ялте из-за этого его даже отменили в 1899 году, но затем ввели вновь. Хотя публика постепенно привыкла к этому необходимому налогу, при случае она не брезговала уклоняться от его уплаты и даже публично протестовать против него. Так, например, в разгар событий 1905 года дачники «Профессорского уголка» отказались платить курортный сбор, мотивируя это отсутствием элементарных жизненных удобств в этом курортном предместье Алушты³¹.

После первой русской революции ялтинские курортные деятели решили реформировать сбор курортного налога. В 1907 году на волне недавних социальных переустройств в городскую думу был подан проект взимания сезонного сбора в соответствии с доходами приезжающих лиц, но, насколько нам известно, это нововведение так и не было внедрено в жизнь.

Питание

Пропитание на курорте составляло не меньший предмет заботы, чем жилье. Продукты питания, продаваемые в крымских курортных городах, мало чем отличались от таковых в любом российском губернском городе, однако они были несколько, а иногда и существенно дороже. Это объяснялось высоким сезонным спросом на них, а также тем, что значительная их часть не производилась на месте, а была привозной. Доктор Штангеев следующим образом характеризовал состояние обеспечения продуктами питания в Ялте в 80-е гг. XIX века: «Мясо получается из худого неоткормленного скота местной породы и потому довольно тощее и жесткое... Домашняя птица большей частью не откармливается и потому также не обладает мягкостью, не смотря на дороговизну... Хлеб в последние годы значительно улучшился; лет 10 тому назад в Ялте можно было получать из двух турецких пекарен только большие круглые хлебы... которые продавались ломтями на вес... Хорошее масло дорого, и его не всегда можно иметь... Огородные овощи и зелень большею частью привозятся из соседних городов и не отличаются дешевизною и разнообразием»³².

Не стесненные в деньгах приезжие могли пользоваться услугами ресторанов, лучшие из которых в меню и ценах ориентировались на столичные образцы. Рестораны работали преимущественно при гостиницах, хотя существовали и отдельно стоящие заведения. Большой известностью и даже славой пользовалось несколько крымских ресторанов: ресторан в Гурзуфе, ресторан Долгова в Алупке, ресторан гостиницы «Россия» и другие ялтинские рестораны, ресторан в здании Яхт-клуба в Севастополе.

Ресторан в Гурзуфе. Фото нач. XX в.

Другая, менее богатая, но все же «чистая публика» питалась в столовых и закусочных, а также пользовалась услугами кухонь «домашних обедов», которые доставлялись на дачи и в меблированные комнаты по заказу жильцов. Ассортимент здесь был более скромным, но качество вполне удовлетворительным. Услуги питания предлагали также пансионы, где пища для их обитателей готовилась на хозяйских кухнях.

Для публики попроще существовали трактиры, харчевни, кофейни, чебуречные и шашлычные. Различались они не столько ассортиментом блюд, сколько «национальным колоритом». Трактиры содержались русскими, харчевни, кофейни, шашлычные — греками, армянами, татарами и турками, чебуречные — в основном татарами. Эти заведения посещали главным образом социальные низы из местного населения. Если представителю «чистой публики» хотелось отведать блюда национальной кухни, он обычно заказывал его из такого заведения на дом. Путеводитель Е.Э. Иванова даже инструктировал приезжих, как следует заказывать шашлык в севастопольской шашлычной, для того чтобы избежать «столкновения с серенькой публикой ресторана».

Большой разбег в ценах существовал не только между различными типами заведений, но и между заведениями одного типа, но находившихся в разных местах. Одним из самых дорогих считался Губонинский ресторан в Гурзуфе. Пожалуй, это было самое крупное и фешенебельное заведение не только в Крыму, но и вообще на юге России. Во всяком случае, студенты-экскурсанты из Одессы, посетившие Гурзуф во время большой экскурсии, организованной для них Крымским горным клубом в 1898 г., отмечали, что «в Одессе такого ресторана нет. Сидишь за столом, и тебе кажется, что обедаешь в зрительном зале городского театра. Что касается пищи, — утверждали посетители, — то она здесь вполне гармонирует с обстановкой»³³. Правда, стоимость этой пищи в губонинском заведении была предметом постоянных разговоров публики и даже внимания прессы. «Цены там на самые простые закуски, — писала в 1901 г симферопольская газета «Салгир», — чудовищные. Достаточно сказать, что за рюмочку обыкновенной водки взимается 30 копеек, телячья котлетка — 1 р. 20 коп»³⁴. Для сравнения в том же номере газеты в рекламном объявлении приводятся цены ресторана при Центральной гостинице в Симферополе: завтрак из 2-х блюд 40 коп., обед из 4-х — 75 коп. включая сладкое. Стоимость блюд в южнобережных и вообще приморских ресторанах была выше, чем в городах в глубине полуострова и вообще чем в провинциальных российских ресторанах. Особенно взлетали цены в бархатный сезон. «Даже «бархатная» публика, знакомая с бешеными ценами столичных лучших ресторанов, удивляется аппетитам местных рестораторов», — писала одна из газет³⁵. Хотя в межсезонье цены были вполне доступными. Во всяком случае, студенты-экскурсанты из Одессы вполне могли себе позволить пообедать «у Губонина» и остались этим обедом весьма довольными. В ресторане гостиницы «Россия» в Ялте обед из 4-х блюд обходился в среднем в 1 руб. 20 коп. Вот как выглядело его меню:

Обед
Консоме
Борщ баварский с кулебякой или пирожками
Кокиль из рыбы
Кот ле беф с гарниром
Мороженое

Ужин
Севрюга шабли
Перепела с рисом
Груши в хересе

Почти ежедневно, — как утверждает один из исследователей этого вопроса, — посетителям ресторана предлагались свежие устрицы... а иногда раки, зернистая икра, зайцы и вальдшнепы, на которых была открыта охота в горах³⁶. Каждое из фешенебельных заведений непременно имело какие-либо особенности в обслуживании клиентов. Так, в Гурзуфе на Пасху устраивались «в ресторане при роскошной обстановке общие разговены для приезжих»³⁷, а в ресторане гостиницы «Россия» в течение всего сезона меню обедов и ужинов ни разу не повторялось.

Что же касается качества и ассортимента приготавливаемой пищи, в других, менее известных южнобережных ресторанах, то они не всегда соответствовали ценам, которые за них брались. Как и качество местных гостиниц, питание в курортных городах и местечках Крыма было предметом острой критики. Те же экскурсанты-одесситы, заказав обед в одном из ресторанов Ялты, были весьма раздосадованы тем, что «за довольно солидную плату, за которую в Одессе можно пообедать настолько, чтобы, по крайней мере, быть сытыми, нам подали две порции тарелок, три графина воды, зубочистки, немного супу и кусочек не совсем свежего бифштекса, и несмотря на такое обилие блюд, многие ушли голодными»³⁸. Посетивший в 70-е годы Феодосию путешественник следующим образом аттестовал гастрономическое искусство местных поваров: «Обед готовил матрос. Характеризовать эту матросскую стряпню было бы почти так же невозможно, как и переваривать ее. Но вот вопрос: не матросы ли готовили и во всех кухнях, во всех феодосийских ресторанах и гостиницах! Их меню отличалось полнейшим единодушием. Повсюду подавались одна и та же спартанская похлебка, получавшаяся с помощью разваренных помидоров; мучные соусы, цветом и видом напоминавшие выброшенное волною на берег морское сало (т. е. медузу — А.М.), цыплята и рыба, отравленные бараньим салом и греческими приправами». «Получить хороший, сколько-нибудь удовлетворительный стол нельзя ни за какие деньги...» — с отчаянием восклицал путешественник³⁹. Эта язвительная филиппика весьма показательна, поскольку приоткрывает одну из причин того, что блюда крымских заведений не всегда приходились по вкусу приезжим людям. Дело не только в том, что у любого человека, находящегося вдали от места своего постоянного пребывания и тем более на отдыхе, многократно возрастает требовательность в отношении вещей, с которыми он вполне мирился дома. Крымская кухня в силу национальных особенностей региона существенно отличалось от того, к чему привык среднестатистический русский человек, и иногда действительно становилась у него «поперек горла». Впрочем, большей частью местные блюда пользовались заслуженным успехом у публики. Из блюд кухни крымских татар наибольшей известностью пользовались чебуреки и шашлык. В конце XIX века путеводители еще объясняют читателям, что «чебуреки» — это татарские пироги с мелко рубленной бараниной, изжаренные в масле, а шашлык или кебаб — изжаренные на угольях, нанизанные на палочки кусочки баранины или говядины. Правилом хорошего тона было предупреждать о возможных неблагоприятных последствиях от употребления местной пищи, хотя ее вкусовые качества сомнению подвергались редко, а цены вызывали просто восхищение: «Кто не опасается экспериментировать со своим желудком, — писал д-р Вебер, — тот за баснословно дешевую цену в татарских ресторанчиках или съестных лавках может познакомиться с прелестями восточно-татарской кухни: чебуреками, шашлыками, пилавами и соусами самого неподдельного качества. В знойное время овечье молоко... на неприхотливый вкус может служить прекрасным предметом продовольствия, но не каждый желудок его переносит»⁴⁰. Десяток шашлыков или чебуреков в таких заведениях стоили 40 коп.

Дегустация в Массандре. Фото нач. XX в. из коллекции Г.Н. Бойко

Вообще крымская «народная» кухня, как и само население Крыма, представляла собой пример удивительной пестроты. Здесь готовились и употреблялись татарские, греческие, болгарские, немецкие и еще бог знает какие яства. «Любопытно, — писал один из путешественников, — что в крымской кухне у христиан преобладают малороссийские и польские кушанья. Борщ, вареники, колбасы, зразы, разные припеканки и запеканки подают как в домах, так и в гостиницах»⁴¹. Повсеместным было также использование славянами блюд местной кухни и наоборот. Автор «Крымских очерков» С.А. Елпатьевский отмечает, что в Крыму русские «бросают чай, переходят к кофе, отказываются от щей и гречневой каши и приемлют катыки, и «помадоры», и каурму, и масаку, и чебуреки...»⁴²

Такое же разнообразие, как и в целом в крымской кухне, царило и в области лакомств. Большой популярностью пользовались восточные сладости. Поклонники европейских лакомств пользовались услугами кондитерских. Наиболее дорогие и фешенебельные такого рода заведения находились в Ялте, а среди них в свою очередь выделялась кондитерская и кафе Флорена на набережной.

Особенную разновидность местной кухни составляло лечебное питание в санаториях и лечебницах. Оно также зависело от доходов лица, которое им пользовалось. Вот, например, как выглядело в сакской грязелечебнице в конце XIX века меню «пансионера с ограниченными средствами». В 7 часов утра чай с хлебом и 4 кусками сахара. В 9 часов завтрак из одного блюда (например: битки, антрекот, жареный барашек, омлет, пилав, яйца, котлеты, кабачки и т. и.). Во время потения чай без хлеба с 3 кусками сахара, в 2 часа обед из двух блюд: борщ или суп, второе мясное. В 6 часов вечера чай с булкой и 4 кусками сахара, в 9 часов ужин из одного блюда⁴³. Несомненно, такой ассортимент вполне мог способствовать выздоровлению.

В целом, как и жилье, условия питания в Ялте и вообще на Южном берегу Крыма вызывали постоянную критику в прессе. Главной задачей радетели крымских курортов видели создание и развитие дешевых ресторанов, закусочных, молочных лавок, кофеен и т. д.

Так же, как и в случае с гостиницами, санитарный контроль осуществлялся и за ресторанами, иногда проверки санитарных комиссий приводили к любопытным открытиям — внешне респектабельные заведения таили на своих кухнях бездны грязи и беспорядка: «Кухня Крюгера при гостинице «Бристоль», — читаем мы в одном из отчетов, — производит общее впечатление беспорядочности и неопрятности. На столе, где идет приготовление кушаний, наставлены стесняющие работу повара пустые тарелки, нечищеные кастрюли; тут же грязный картофель и только что принесенные из кладовой немытые коренья... В столах и шкафах пыль, припасы не закрыты и разбросаны в беспорядке. На полу в кладовой стоит большая кастрюля, наполненная борщом, в котором вымачивается ушко валяющегося тут же старого, грязного сапога. Мытье посуды возложено на занимающегося чисткою конюшни и канализационных сооружений дворника...»⁴⁴. В другом ялтинском ресторане той же проверкой была «найдена и уничтожена испортившаяся курица...»⁴⁵. Если для ресторанов это было скорее исключением, чем правилом, то многочисленные трактиры, столовые, закусочные, харчевни, кофейни, чебуречные и шашлычные зачастую не могли похвастаться чистотой и опрятностью. Даже в Ялте «как русские трактиры, так и турецкие, греческие и армянские харчевни и проч, такого рода учреждения, за очень редким исключением, сливаются в общем колорите своеобразного понятия о чистоте»⁴⁶. Санитарным врачам удавалось с большим трудом добиваться лишь некоторых улучшений. Так, на то, чтобы владельцы завели у себя дополнительный таз для ополаскивания посуды после мытья, понадобилось в Ялте «при абсолютном отсутствии репрессий около полутора лет»⁴⁷. Иногда комиссии сталкивались с просто потрясающими явлениями. Так, в одном из отчетов была специально отмечена «кухня» торговки Таубет: «Незатейливая пища готовилась на переносном очаге в заброшенном коровнике... Кухонный стол заменен был ящиком из-под какого-то товара. Ни «стол», ни «кухня» никогда не подвергались даже самой незначительной чистке — здесь не убран был даже навоз после когда-то стоявшей коровы. Помещение санитарным надзором было закрыто; в нем не разрешено даже держать корову...»⁴⁸. Подобные явления были все же исключениями из общего правила, с которыми санитарные комиссии беспощадно боролись.

Исключительно важной проблемой в крымских курортных местах была проблема сохранения продуктов питания, особенно в летний период. Обычно для этих целей использовался лед, точнее спрессованный снег, который заготавливали татары в пещерах яйлы. Зимой, когда выпадал снег, местные жители забивали его в карстовые полости, где он сохранялся часто в течение всего лета. Эту холодную массу татары продавали содержателям различных заведений по 40 коп. за фунт. Конечно, этот продукт не мог удовлетворить нужды набирающего популярность курорта, и в конце XIX века один из предпринимателей открыл в Ялте льдоделательный завод, который стал снабжать желающих прекрасным чистым искусственным льдом. Из-за необходимости покрыть расходы лед продавался по 60 коп. за фунт. Когда прежние поставщики почувствовали угрозу вытеснения с рынка, они моментально сбросили цену своего «льда» до 20 коп. и вернули тем самым прежних покупателей. Не выдержавший конкуренции льдоделательный заводик закрылся, и на следующий же день предприимчивые татары подняли цену на свой продукт до 60 коп. и долгое время целиком держали в своих руках этот рынок. Снова идея постройки льдоделательного завода в Ялте была реализована много позже.

Несколько слов, конечно, необходимо сказать и о таком непременном атрибуте местной кухни и вообще отдыха, как крымский виноград и приготовлявшееся из него вино. Главный из крымских сезонов, собиравший наибольший съезд публики, назывался виноградным. Длительное время едва ли не основным занятием приезжих в это время было поглощение этой ягоды, которая считалась целебной, и вина. История виноделия и виноторговли Крыма заслуживает отдельной книги, не меньшей по объему, чем та, которую вы держите в руках. Здесь мы можем ограничиться лишь самыми общими сведениями. Вино изготавливалось в Крыму начиная с эпохи античности, однако к моменту присоединения полуострова к России в 1783 году виноделие переживало упадок. Правительство предпринимает серьезные усилия для его возрождения. Сюда приглашаются специалисты из Западной Европы, завозятся лозы и т. д. Первоначально центром крымского виноделия был Судак. Вино делалось как из привезенных из Европы лоз, так и из винограда местных сортов. В 1802 здесь было открыто казенное училище виноградарства и виноделия, сыгравшее исключительно важную роль в развитии виноделия в Крыму. Новый этап в развитии виноделия в Крыму был связан с освоением Южного берега и деятельностью М.С. Воронцова. К 30-м годам Южнобережное виноградарство достигло больших размеров и превысило судакское, здесь выращивалось в это время два миллиона виноградных лоз. Всего в Крыму накануне Крымской войны вырабатывалось до 300 000 ведер вина ежегодно. Кроме Южного берега и Судака с окрестностями, крупным производителем винограда и вина считались долины юго-западного Крыма: Качинская, Бельбекская, Альминская и др. Производимое здесь вино, однако, было менее качественным и соответственно более дешевым. В 1830 году по предложению М.С. Воронцова была учреждена Компания «для усовершенствования и продажи крымских вин», задачей которой было продвижение крымских вин на российском рынке. Компания просуществовала десять лет, но большого успеха ее деятельность не имела, и она разорилась. В середине XIX века большая часть крымского вина, как и вина из других регионов империи, реализовывалась оптом в крупных городских центрах России и в дальнейшем попадала на прилавки магазинов под именем западноевропейских вин. Лишь сравнительно небольшие партии крымского вина продавались в столицах и крупных городах империи под собственными наименованиями. Со временем крымское виноделие начало испытывать сильную конкуренцию со стороны других регионов империи. Условия виноделия в Крыму существенно уступали, к примеру, бессарабским и кавказским, где было значительно больше пригодных земель, имелись в избытке достаточно дешевые рабочие руки и процветали давние традиции виноградарства и виноделия, а кроме того, более удобные пути сообщения связывали эти регионы с центром. Действительная слава крымского вина, выход его на общероссийский рынок был органически связан с развитием туризма во второй половине XIX века. Прибывая на отдых в Крым, многочисленная публика имела возможность пробовать настоящие крымские вина, и это обстоятельство способствовало как росту сбыта этих вин, так и созданию традиции их употребления в обществе. О том, насколько это было непростым делом, свидетельствует опыт, поставленный одним из энтузиастов крымского виноделия А.Д. Княжевичем. В начале 60-х годов он по договоренности с администрацией РОПИТа поставил на суда этой компании большую партию первоклассного крымского вина. Однако, «...приступая к этому, — писал Княжевич, — я был совершенно уверен, что если с первого раза назвать эти вина настоящим их именем, то по известному предубеждению соотечественников против всего русского и предпочтению к иностранному... многие отзовутся о них недоброжелательно, и таким образом приговор винам будет вперед подписан»⁴⁹. Поэтому вина продавались без этикеток и подразумевалось, что пассажиры РОПиТа употребляют французское вино. Лишь когда оно снискало всеобщее одобрение, было объявлено, что в бутылках вино из Крыма. Вскоре РОПИТ открыл в Одессе специальный магазин но продаже этого вина. В Крыму существовало большое разнообразие производителей вина. Практически в каждом имении приготовлялось собственное вино, шедшее на продажу. Особенно ценились вина удельного ведомства, а также вина, приготовленные в подвалах воронцовских имений. Широкой популярностью пользовались вина гурзуфского имения П.И. Губонина, Токмакова и Молоткова, Христофоровские вина и др. производителей. Названия местностей, из которых происходило крымское вино, делало неплохую рекламу курортным регионам. В России такие названия, как Массандра, Магарач, Ай-Даниль были известны прежде всего благодаря тамошнему виноделию.

Купание как таковое

Кто бы что ни говорил о мотивах своего путешествия на юг, главным притягательным моментом для большинства приезжающих, безусловно, было море. Мода на морские купания распространилась в России в самом начале XIX века. Один из первых путешественников по Крыму в прошлом морской офицер В. Броневский отнесся к этому несколько саркастически. Однако убеждение в благотворном воздействии на организм человека морских ванн неуклонно крепло и со временем превратилось в научную теорию.

Русский человек привык купаться главным образом в реках и, вступая в морскую воду, сталкивался с малоизвестной для себя стихией, освоение которой заняло определенное историческое время. По общему мнению русской отдыхающей публики второй половины XIX столетия, местом наилучшего купания была Евпатория. Сегодня в Евпатории нравится купаться главным образом детям, тогда же песчаные пляжи и неглубокое дно привлекали почти всех жителей среднерусских равнин. Купание на Южном берегу не нравилось многим из-за каменистого берега. Весьма хорошим местом для купания считалась также Феодосия.

До 70-х годов XIX века публика купалась в открытой воде с пляжа так же, как это делается сегодня, что вызывало озабоченность блюстителей общественной нравственности. Доктор А. Трахтенберг в 1873 году считал достойным осуждения то, что люди в Евпатории «...купаются, раздеваясь прямо на берегу. Вообще, — замечает он, — в отношении купаний существуют обычаи самого патриархального свойства»⁵⁰. С развитием курортов в употребление входят купальни, которые становятся непременным атрибутом более или менее уважающей себя курортной местности. Это были деревянные павильоны на сваях у самого берега моря, главной задачей которых было скрыть от посторонних глаз момент переодевания какой-либо особы в слишком открытый купальный костюм и погружения ее в воду. Купальни разделялись на женские и мужские. Дамы и господа переодевались внутри павильона и сходили по специальной лесенке из его нависающей над морем части в воду. Выкупавшись, они таким же способом возвращались обратно. Иногда этот процесс был небезопасным. Так, княгиня Горчакова в 1881 году отмечала, что евпаторийские купальни содержатся крайне неудовлетворительно, вследствие чего их «лестницы скользки, мостики... от берега до купальни едва держатся и пляшут под вами, как старые клавикорды, раздавая при этом зловещий треск, и нередко случалось, что купающиеся падали и очень ушибались»⁵¹.

Пляж в Судаке. Фотооткрытка нач. XX в.

Как правило, купальни содержались частными лицами и с их посетителей бралась плата. Как содержание, так и размер этой платы был постоянной темой обсуждений отдыхающих. «В Ялте нет купален хорошо устроенных, — заявлял в 1869 г. турист Д. Соколов. — Впрочем, и в плохих берут хорошую плату, 20 и 25 коп., следовательно, купаясь 4 раза в день, надо издерживать 1 рубль»⁵². Постепенно купален становилось больше, и цены на их услуги падали. В 1902 году приезжие в Ялте могли пользоваться четырьмя купальнями, за 5—7 копеек сеанс. Была также бесплатная городская купальня («Купание в Ялте, — отмечает путеводитель, — не лишено недостатков, из которых главный тот, что вода у купален нередко бывает загрязнена отбросами с судов, стоящих в ялтинской бухте»⁵³).

Там, где купален не было, для избежания близкой встречи представителей разных полов на специальные сектора разделялся берег. Эти сектора были достаточно обширными и далеко отстоящими друг от друга, так, что желающие удовлетворить свое сексуальное любопытство купающиеся должны были бы обладать очень острым зрением. В Коктебеле в начале XX века берег, например, был разделен на три части — для дам, для мужчин, и для... купания лошадей.

Там, где размеры пляжа не позволяли достаточно эффективно разделить его по половому признаку, как, например, в Алупке, до устройства там купален местные власти установили повременное посещение пляжа. Утром купались мужчины, а ближе к середине дня — дамы. Это нововведение вызвало в ялтинской газете «Крымский курьер» раздраженную заметку одной из посетительниц пляжа, недовольной тем, что ей отказано в праве принимать утренние морские ванны. Купающиеся с берега нередко рисковали привлечь нездоровое внимание местных жителей. Так, например, в Алуште наблюдать за полуобнаженными дамами собирались целые группы мужчин-татар, смущенные купальщицы иногда по полчаса вынуждены были проводить в воде. Но и купальня не всегда гарантировала «нравственную безопасность» их посетителей. Одна из дам жаловалась через газету на то, что в ялтинской бесплатной купальне местные подростки «приплывают в женское отделение, бросают палки, ныряют в группы купающихся женщин, хватают за ноги и вообще ведут себя непристойно»⁵⁴.

Городские купальни в Феодосии. Фотооткрытка нач. XX в.

Как всякий ритуал, купание требовало своего костюма и даже... обуви. Камни, например, в Ялте настолько первое время досаждали купающимся, что в 60-е, 70-е годы они купались почти исключительно в специальной обуви. Самая «элегантная» была сделана из толстого верблюжьего сукна в виде носка с тесемками, самая же распространенная представляла собой соломенные сандалии а-ля лапти. Продавались они в купальнях и составляли непременный атрибут курортных удобств, без которого было трудно представить себе истинно комфортный отдых. «Выкупавшись в башмаках, приготовленных по 75 копеек за пару сторожем купальни, мы пили чай в садике», — ностальгически вспоминал в 1869 году один из путешественников К. Жуков⁵⁵.

Проще всего купальный костюм был в Евпатории, здесь «женщины купаются в костюмах, но не в костюмах бенлез, изображаемых на картинах bains de mer, трувильских и т. п., но попросту в белых или цветных сорочках. Другие же еще проще — в простынях, которыми зато владеют с чисто женскою ловкостью, в одно мгновение прикрываясь от нескромных глаз. Впрочем, — замечает автор этих строк, — таких глаз и немного: привычка каждый день видеть Венер, выходящих из морской воды, делает почти всех равнодушными к ним. Мужчины же купаются без всяких стеснений в костюмах Адама (здесь следует уточнить, что мужчины и женщины в Евпатории купались раздельно — А.М.)»⁵⁶. В более многолюдных курортных местах на Южном берегу, где практиковалось достаточно близкое купание мужчин и женщин, к купальному костюму предъявлялись более жесткие требования. По современным понятиям купальщица 90-х годов XIX века представляла собой несколько диковатое зрелище. Представим себе в разгар августовской жары особу в длинной сорочке из шерстяной материи без рукавов, с застежками на плечах, ее волосы скрыты под клеенчатым чепцом или широкополой соломенной шляпой («Дамы должны защищать свои волосы от морской воды клеенчатым чепчиком, — настоятельно рекомендовал путеводитель Безчинского, — иначе придется целый день ходить с мокрою головою, так как морская вода не скоро высыхает. Надевая чепчик, нужно прежде смочить кожу темени пресной водой»⁵⁷), на ногах туфли с веревочной подошвой; а в ушах вата, смоченная маслом.

В начале XX века в моду входят специальные более легкие купальные костюмы. Дамские — в виде коротких приталенных платьев или панталон до колен, украшенные многочисленными оборками и лентами. Мужской купальный костюм, подаренный широкой публике цирковыми атлетами, состоял из хлопчатобумажного трико, обычно в сине-белую или красно-белую полоску. У любителей купания, по крайней мере, их мужской части, а также у некоторых специалистов-врачей и эти купальные костюмы вызывали негодование. «Всякий костюм для купающихся, — заявлял профессор Ковалевский, — введение вредное, и гораздо лучше купание без всякого костюма; но ввиду решительного запрета купаться в купальнях без костюма приходится подчиниться этому правилу». Доктор Иванов вообще резко восставал против совместных купаний и купальников. Близость полов при купании, по мнению доктора, «в наш нервный век безусловно нежелательна, не из одних этических соображений. Благодаря совместному купанью мужчины и женщины должны надевать костюм, который оставляет открытыми только часть рук и ног. Кроме того, дамский костюм устроен так, что дает массу складок; он положительно пышный у тех, которые по тем или другим причинам не желают показывать своих форм. К слову сказать, и здесь мода кладет свою печать. Какая польза от купания в таких костюмах?»⁵⁸. Иным наблюдателям купальные костюмы, казались, напротив, слишком открытыми. Д. Стахеев, писатель, автор серии рассказов «Крымские акварели», например, оставил нам следующее неодобрительное суждение о купальщицах в Алуште: «Купальные костюмы их — ярких цветов, красного, синяго, желтого; покрой самый откровенный, с значительными вырезками на груди и непременно в обтяжку...»⁵⁹. Впрочем, по его словам, такое одеяние позволяли себе лишь особенные модницы, стремившиеся привлечь к себе внимание.

Дамские купальные костюмы нач. XX в.

В славном своими свободными нравами Коктебеле установилась собственная мода: короткие туники для мужчин, такие же туники и шелковые шаровары для женщин, и непременно босиком.

В конце концов в борьбу между сторонниками и противниками купальных костюмов вмешалось государство, решительно став на сторону первых. В 1915 г. Ялтинский градоначальник Думбадзе издал специальное Обязательное постановление «О соблюдении благочиния в купальных местах городов Ялты, Алушты и курортных местностях Суук-Су, Гурзуфа, Алупки, Симеиза и Лимен». «Всякое лицо мужского и женского пола, начиная с 10 лет, — гласил п. 1 постановления, — желающее купаться с берега или из купален... обязано одевать купальный костюм, который вполне бы удовлетворял своему назначению»⁶⁰. Следующий пункт воспрещал «лицам, купающимся с берега... оставаться вне воды для отдыха и т. п., если только они не имеют на себе носильного платья»⁶¹. Таким образом, вне зависимости от погоды находиться на пляже можно было лишь в одежде, той самой, в которой человек ходил на прогулки, в магазины и т. д. Это не представлялось, однако, проявлением излишнего деспотизма со стороны властей, поскольку, в отличие от сегодняшнего дня, тогда загар был не в моде, ибо считался признаком принадлежности к низшему общественному слою. Нередко дамы на пляже восседали не только в длинных платьях и широкополых шляпках, защищавших лицо, но и в тонких перчатках.

Мужчины в купальных костюмах. Евпатория нач. XX в.

Во врачебных кругах отношение к купанию было весьма серьезным, поскольку оно рассматривалось как неотъемлемая часть крымской климатотерапии. Довольно широко распространялись брошюры известных врачей о правильном купании — «Как купаться в море» и т. д., тщательно регламентирующие пользование «морскими ваннами». Впрочем, публика, по-видимому, мало следовала этим рекомендациям.

Курортное времяпрепровождение: в борьбе со скукой

Поездка на юг нередко воспринималась теми, кто ее предпринимал, как своеобразное бегство из мира повседневной обыденности. Тем удивительнее читать в «курортной литературе» постоянные жалобы о царящей на курорте скуке. Состояние скуки можно принять за преобладающую душевную атмосферой на крымских курортах в XIX — начале XX в. Однако мы ошибемся, если сочтем это специфическим свойством здешнего отдыха, и вообще если примем эти жалобы за чистую монету. «Сетования на скуку, — заметил один из проницательных бытописателей курортной жизни, — как всюду и везде на водах, составляют... любимейшую тему разговора у малых и больших — в сущности от безделья»⁶². Оказываясь вне сферы обычных занятий, наедине с самим собой, человек нередко ощущал пустоту. Выпадая из традиционной атмосферы суеты и забот, публика, с одной стороны, не всегда могла найти адекватный им заменитель, с другой стороны, она мазохистически наслаждалась ничегонеделанием, из которого, как в море после горячего песка, бросалось в «пучину развлечений». На курорте в известной степени полагалось скучать, жаловаться на скуку и недостаток развлечений, показывая тем самым избыток собственной силы, запас страстей и ожиданий.

Повинуясь этому принципу, составлялись и реестры местных развлечений с явной тягой к преувеличению их скудости. В 70-е годы XIX века один из знатоков и исследователей Крыма и крымской жизни В.Х. Кондараки следующим образом очертил сферу ялтинского времяпрепровождения: «Приезжим в Ялту представляются следующие удовольствия: важнейшее — верховая езда... а затем собираться на бульваре по вечерам, где играет музыка, и любоваться картиною гор, морем и величественным сиянием луны, озлащающей все эти предметы; ездить по морю на барказах, встречать приходящие из Одессы пассажирские пароходы... проводить время в клубе, где каждый по своему желанию может найти развлечение: здесь есть журналы, прекрасный ужин, биллиард, танцы и картежная комната. Для желающих погулять вне бульвара, в романических местах, служит массандровский парк... Вот и все, чем наслаждаются живущие в Ялте, за исключением тех, которые проводят долгие часы на берегу морском, выбирая пестренькие камушки или созерцая прелести окружающей их природы»⁶³.

Ялтинский пляж весной. Фото нач. XX в.

Все эти удовольствия в разной степени доступности были характерны и для других курортных мест, и более того, разнообразись и видоизменяясь, все они составляли основное времяпрепровождение отдыхающей публики вплоть до эпохи больших перемен начала XX века.

Прогулки. Прогулки называются современниками едва ли не главным развлечением приезжей публики. Не случайно в качестве одного из определяющих критериев качества любой курортной местности было наличие там мест для гуляний: парка, общественного сада, бульвара или набережной. Публика могла простить все: плохой пляж, неустроенные купальни, дороговизну и качество гостиниц, только не отсутствие или неудобство мест для прогулок. В Алупку, например, съезжались почти исключительно из-за роскошного воронцовского парка, хотя почти все путеводители отмечают большие недостатки алупкинского пляжа. Ялта долгое время вызывала огонь критики не из-за отсутствия освещения или дороговизны, а из-за того, что в ней было мало мест для променадов: лишь два небольших парка, один из которых был слишком мал, другой, будучи частным владением, часто не был доступен для публики, а набережная слишком узкой. «Набережная Ялты очень узка и неудобна. По ней пройти можно только двоим. Гулять и все время следить за тем, чтобы тебе кто не наступил на ногу, или не толкнуть кого — необыкновенно скучно», — писал в 1898 году П. Ковалевский. Прогулки выполняли не только роль моциона, это была квинтэссенция курортного существования — только здесь можно было показать новые наряды, встретиться со знакомыми и завязать новые знакомства. Удивительно, но значительная часть приезжей публики прибывала в Ялту почти исключительно из-за вечернего дефиле на набережной — этого единственного вида общественной активности отдыхающих, дававшего возможность привлечь постороннее внимание, проявить свою индивидуальность или продемонстрировать социальный статус. Места общественных прогулок были предметом заботы городских властей, здесь играла музыка, к ним тянулись своим расположением прочие городские увеселения. «Из городского сада... раздается музыка, — рассказывал один из авторов. — Но публики там еще нет, потому что считается mouvais genre идти так рано «на музыку». Когда стемнеет — другое дело. Теперь же нужно гулять здесь. Разодетая Ялта фланирует, сидит на балконах, носится в фаэтонах взад и вперед... Темнеет значительно и сразу, как всегда на юге. Так как вы не местный житель, вы входите в сад с платою 20 копеек. Немножко темно сначала, потом яркое освещение главной аллеи и площадки. Все скамейки заняты благоразумной местной публикой. Неблагоразумная, т. е. приезжая — за столиками... Они, сознавая свою внеконкурентность, говорят громко, уверенно, заливаются звонким смехом, показывают киевские и московские шляпки, распространяют целые волны острых благоуханий... Им весело, весело потому, что они все-таки подавляют своим столичным или губернским обаянием провинциальную или семитскую Ялту... Все, что бывает в Ялте изящного и богатого, сюда не ходит... проводя свои вечера в садике «России», в садиках при своих дачах, иногда гуляя по набережной или катаясь в окрестностях»⁶⁴.

Пляж около Яхт-клуба в Ялте Фотооткрытка нач. XX в.

Прогулки по ближайшим окрестностям осуществлялись в экипажах или верхом. На Южном берегу верховые поездки пользовались громадной популярностью. «Один из посетивших как-то Россию туристов-англичан... удостоил процедить сквозь зубы, что иногда улицы Ялты напоминают ему... аллеи знаменитого Гайд-парка по количеству одиночных всадников и кавалькад», — писал Первухин. Всадники и всадницы были едва ли не главными героями светской хроники, объектом живого внимания и обсуждения со стороны отдыхающей публики, особенно если речь шла о романтических поездках вдвоем с участием проводника-татарина. В Ялте и других южнобережных местах проводники образовывали целые корпорации, которые обычно собирались у гостиниц, где и предлагали свои услуги. Проводники носили живописный костюм, главной деталью которого была расшитая блестящей нитью короткая куртка. Они представляли как бы аристократию обслуживающего персонала курорта, но их работа считалась предосудительной, поскольку подозревалось, что они предоставляют дамам услуги не только по их сопровождению (об этой стороне крымского туризма см. ниже), но и сексуального плана. Обычная стоимость верховой лошади в сутки составляла 2—3 рубля в деревне и 3—5 рублей в южнобережных курортных местечках, лошади с особенно спокойным ходом оплачивались дороже, они назывались «аянами». Кроме того, отправляющийся на прогулку оплачивал также лошадь проводника и его услуги, которые обычно оценивались в 1 руб. в сутки. Путеводители советовали заботиться о надлежащем качестве сбруи и упряжи, потому что проводники частенько пытались подсунуть клиенту старье.

Прогулки в экипажах осуществлялись лишь по хорошим дорогам между поселками и имениями. Для таких прогулок служили те самые «корзинки», которые так восхитили д-ра Иванова. В отличие от проводников для верховых экскурсий, ямщики, как правило, были русскими.

Образцы туристического снаряжения нач. XX в.

Неизменной популярностью пользовались также морские прогулки. Почти на каждом курорте была лодочная станция, на которой отдавались внаем весельные или парусные лодки для поездок по морю на небольшие расстояния. Иногда, если случался шторм, такие поездки превращались в рискованное приключение, о котором курортники любили рассказывать и даже писать. Наиболее крупные портовые города, такие как Севастополь, Ялта и Феодосия, имели яхт-клубы — аристократические заведения, устраивавшие прогулки и гонки для своих членов.

Экскурсии. С началом XX века все большую популярность стали приобретать пешеходные экскурсии. Пионером в деле их правильной организации выступил созданный в 1891 г. Крымский горный клуб (о деятельности клуба см. следующую главу). Первое время они были диковинкой для отдыхавшей публики, привыкшей к тому же к передвижениям по равнине, но по мере укоренения убеждений в благотворности горных прогулок для здоровья они становятся все более распространенными. Накануне Первой мировой войны клуб обслуживал до 8 тыс. «горных экскурсантов», кроме этого, многие путешествовали самостоятельно. Авторы путеводителей считали своим долгом поведать потенциальным экскурсантам секреты путешествий по горам, напоминая, что «нередко пешеходные экскурсии из прогулок — источника удовольствия и обновления сил — превращаются в вредное для организма мучительство»⁶⁵, в тех случаях, когда они недостаточно организованны и предпринимаются на «ура». Особое внимание уделялось экипировке. Туристы начала века не знали специального снаряжения. Путеводители рекомендовали отправляющимся в горы иметь «две нары брюк (одна — парусиновая), две легкие рубашки, одну теплую, пиджак, три пары нижнего белья и четыре пары носков». Женский походный гардероб также должен был быть «по возможности упрощен», а именно «верхняя юбка должна быть из легкой скоро сохнущей материи и непременно короткой. Вместо корсажа — рубашка с низким воротником... Верхняя кофточка теплая, короткая и закрытая. Большую службу может сослужить легкий капот»⁶⁶. Главным требованием для обуви была ее прочность и низкий каблук, для уменьшения скольжения ботинки советовалось подбивать гвоздями так, чтобы они выступали на 1 мм. над подошвой. В походный набор входили туалетные принадлежности, личная посуда, дождевой плащ на случай дождя, войлочная шляпа с большими полями, широкая войлочная же полоса, свернутая в трубку и легко превращаемая в постель, надувная подушка с наволочкой, простыня, плед «взамен одеяла». «Для менее взыскательных людей» рекомендовалась одна кавказская бурка, стоимостью 7—10 рублей, с успехом заменяющая полную постель. Туристы брали с собой также сумку с необходимыми в дороге мелочами, фляжку, бинокль и револьвер. Все это, понятно, было чрезвычайно трудно нести на себе, поэтому многодневная горная экскурсия для группы в 10—12 человек напоминала скорее переезд небольшого цыганского табора, чем туристический поход. Вся поклажа (два жестяных чайника, «керосиновая кухня», две сковородки, котелок, посуда, продукты и личные вещи каждого участника и т. д.) укладывалась в ящики или чемоданы и перевозилась на мажаре, линейке или вьючным способом от стоянки до стоянки, в то время как люди шли пешком налегке. Рюкзак или «альпийская сумка» вошли в обиход только в 10-х годах XX в., сделав облик туриста более похожим на современный, хотя эту новинку туристического снаряжения демонстрировал уже в 1896 г. Крымский горный клуб. Кстати — об облике. Турист-пешеходник представлял в конце XIX — начале XX в. довольно экзотическое зрелище, что бывало причиной недоразумений с полицией. Так, экскурсанты из Одессы однажды были задержаны урядником деревни Бия-Салы, который, невзирая на то, что документы группы были в порядке, держал подозрительных господ в участке более двух часов. Своим видом туристы напоминали обывателям балканских «инсургентов» (повстанцев), рассказами о которых пестрели страницы тогдашних газет. Главные трудности и лишения экскурсанты, а это была преимущественно учащаяся и студенческая молодежь, испытывали не в горах, а в «цивилизованных местах», где нередко возникали проблемы с ночлегом и питанием. В 1911 году на это обратил внимание даже ялтинский градоначальник Думбадзе, написавший губернскому руководству о неудовлетворительном положении дел с организацией приема экскурсантов. «Учащиеся, — писал он, — валяются на полу даже без всякой подстилки, а что касается их пищи, то она внушает прямо жалость...»⁶⁷. Тем не менее количество желавших познакомиться с достопримечательностями юга неуклонно росло.

На прогулке. Фото нач. XX в. из коллекции Г.Н. Бойко

О впечатлениях, которые выносили туристы из посещений крымских гор, мы можем судить по отзывам, оставленным экскурсантами в книге для посетителей Чатырдагского горного приюта, устроенного Крымским горным клубом. Они были опубликованы в 1897 году. Вот некоторые из них: «28 мая. «Домик клуба в беспорядке, стекол нет, двери не завешены, сор не убран... пещеры Бин-Баш-Хоба полны воды, сыро, скользко. В Суук-Хоба воды еще больше»... 11 июня. «После адских усилий, после дневной голодовки взобрался на Эклези-Бурун. Увы! Полное разочарование! Овчинка выделки не стоит. На Кавказе панорама с любого холма неизмеримо величественнее и живописнее»... 7 июня. «Сказано, что мажара стоит в сутки 4 р., но у татар о сутках довольно странное представление, и мажары обходятся в 8 р.... Горный клуб обставляет экскурсии массой недомолвок»... 9 июня. «Водки нет, туман, сыро, гадко и скверно»... 3 июля. «Все мы очень довольны, за что благодарим горный клуб»... 30 июля. «7 путешественников благодарят клуб за ночлег в домике и за экскурсии и удивляются тем гг. экскурсантам, которые возводят вину на клуб за непонравившиеся им виды, за недостаточную высоту Чатыр-Дага и чуть ли за неудачную погоду. Не согласны мы с мнением тех, которые, по-видимому, требуют комфортабельного помещения: Горный клуб дает что может; и за это ему большое спасибо»... 4 сентября. «Привыкшим к вокзальным ресторанам и шато-кабакам незачем ездить на Чатыр-Даг. В пещерах, конечно, темно и грязно, но пусть всегда там будет темно и грязно; пусть лучше застилают склоны Яйлы и Чатыр-Дага тучи, чем дым паровозов»⁶⁸.

Развлечения. Если день приезжего проходил в купании и прогулках, то вечера его были посвящены главным образом светским развлечениям. Естественно, лишь в тех немногих местах, где для этого имелись соответствующие условия. Центром южнобережной светской жизни была Ялта и некоторые из ее ближайших окрестностей, в остальных местах царила почти деревенская атмосфера. Правда, и обитатели крымской курортной столицы зачастую жаловались на недостаток развлечений. Следует сказать, что во второй половине XIX века в Ялте установился своеобразный ритм курортной жизни. «Жизнь Ялты, — писал П. Ковалевский, — несколько отлична от жизни других русских лечебных мест. Здесь привыкли ложиться поздно и вставать поздно»⁶⁹. Энтузиасты лечения «естественными силами природы» страшно негодовали по этому поводу: «Пользованию воздухом и светом много мешает дурная русская привычка нашего среднего и высшего класса — превращать ночь в день и обратно. Все цивилизованные народы живут иначе. Даже в таких беспутных городах, как Ницца, в 10, много в 11 часов огни в увеселительных заведениях погашены, и весь город спит; у нас же, совестно сказать, с 10 только начинается вечер!»⁷⁰

Цитаделью светской жизни в курортных городах были городские клубы или т. н. курзалы, где организовывались танцевальные вечера и за плату предлагались другие увеселения, как то: карты, игры, бильярд и т. д. Нередко при таковых клубах работали рестораны, но чаще сами рестораны становились сезонными клубами.

В целях привлечения публики некоторые местные деятели мечтали об организации казино. Владелица курорта Суук-Су О.М. Соловьева даже построила для этого специальное здание, однако полиция категорически не давала разрешения на организацию подобного рода «безнравственных» развлечений, и построенное здание использовалось не по своему назначению. Лишь в результате либерализации общественной жизни после революции 1905—07 годов в Ялте появилось казино, которое организовало открывшееся в 1907 году ялтинское общество курортных развлечений. Двухэтажное здание казино соединяло в себе зал для карточной игры, ресторан и театральную сцену.

В курортные города нередко с гастролями приезжали различные театральные труппы. Они выступали, как правило, на временных сценах, поскольку настоящий театр существовал из курортных городов только в Евпатории. Большей частью это были наскоро собранные полулюбительские, нередко малороссийские коллективы, но случались и приезды знаменитостей, таких как труппы МХАТа или Ф.И. Шаляпин. В начале XX века на крымские курорты проникло новое модное развлечение — кинематограф. В короткий срок повсеместно возникло большое количество заведений, где желающие могли приобщиться к новому виду искусства, а после начала Первой мировой войны в Ялте появилось и «ателье» для производства «световых картин».

Кинематограф оказался не единственным новшеством в мире южнобережных развлечений. Опираясь на европейский опыт, городские власти Ялты в начале XX века решили организовать карнавал по типу шествий, устраиваемых в городах средиземноморской Ривьеры. К его организации были привлечены ялтинские предприниматели, оформление возложено на городского архитектора Шаповалова, и в один из весенних дней 1908 года глазам изумленной публики были представлены многочисленные аллегорические картины, яркие флаги, народные оркестры и т. п. местная экзотика, представленная как энтузиастами, так и профессиональными актерами. Карнавал длился несколько дней и включал в себя торжественное шествие, морской праздник и скачки. Необычное зрелище понравилось горожанам и приезжей публике, и, несмотря на то, что Дума так и не смогла покрыть свои расходы на это действо, оно организовывалось вплоть до начала мировой войны⁷¹.

Капризы моды

Курортная мода была важнейшим атрибутом отдыха, настолько важным, что даже названия сезонов, как уже говорилось, давалось по преобладающему типу тканей дамских нарядов: бархатный, шелковый, ситцевый сезоны. Поскольку одежда была важным социальным идентификатором ее владельца, к ней и на курорте первоначально господствовало внимательное и даже придирчивое отношение. В отличие от сегодняшнего обычая оставлять на себе в летний период на курорте как можно меньше вещей, во второй половине XIX — начале XX в. гардероб по характеру одежды не слишком менялся в зависимости от широты, на которой находился человек, и даже от температуры воздуха. Длинные платья у дам, разнообразные шляпки, перчатки, зонтики, чулки в разгар летней жары были столь же обычными, как и шляпы, пиджаки, жилеты и галстуки у мужчин в это же время. Ни о каких майках и тем более шортах не было и речи.

Долгое время для большинства представителей «чистой публики» на курорте единственным отличительным элементом в их одежде, показывавшим, что люди находятся на отдыхе, был ее цвет. В курортной моде почти безраздельно господствовал белый. В конце XIX века многие наблюдатели курортных нравов отмечают почти маниакальную приверженность приезжающих одеваться во все белое вплоть до обуви. Последнее обстоятельство особенно удивляло местных татар, которые называли осенний, наиболее урожайный на богатую публику сезон временем «белых башмаков». Некоторые знатоки уверяли, что не видели в разгар виноградного сезона ни на одном из европейских курортов такого количества людей, носящих белые костюмы и платья, как на набережной Ялты. Газетные зубоскалы специально отмечали это обстоятельство в язвительных описаниях сезонных обитателей курортов. Вот перед нами описание молодого человека, не понравившегося своими манерами очеркисту: он, «вероятно, одетый по последнему слову моды, — в белой шляпе, в белом костюме, в белых туфлях, с исступленным видом перебрасывает мяч, вертится, прыгает, скачет на одной ноге, всей своей особой чрезвычайно напоминая субъекта, убежавшего из дома умалишенных...», а вот «идет дама в чудовищной шляпе, в белом платье и, разумеется, в белых туфлях, — идет по чисто выметенному, сухому тротуару набережной и для чего-то поднимает сбоку платье так высоко, что видны все ее длинные черные чулки...»⁷²

Конечно, общий дух курорта диктовал появление здесь более свободной и легкой одежды, тем более, что это полностью соответствовало тенденциям и в европейской моде. В начале XX века и особенно после революции 1905—07 гг. эти тенденции усиливаются. Путеводитель 1912 года, например, специально обращает внимание на этот аспект. В некогда аристократической Алупке в это время «жизнь вполне дачная, летом дамы ходят без шляп и перчаток, в капотах», лишь в осенний сезон и весной публика в Алупке бывает «немного элегантнее»⁷³. Восточный же Крым в это время вообще переживает подлинную революцию в области одежды, граничащую едва ли не с полным отказом от последней. Застрельщиком здесь выступает столичная творческая интеллигенция, группировавшаяся вокруг поэта М. Волошина. Об этом сообщает С. Елпатьевский в своем очерке о Коктебеле: «...где кавалеры и дамы по утрам надевают на себя только простыни или проблематические бумажные халатики, и ничтоже сумняшеся шествуют купаться в море»⁷⁴.

Еще одной особенностью курортной моды было то, что нередко, особенно в 10-е годы XX века, она становится полем для различных экспериментов. В это время в одежде появляются новые элементы и их сочетания, сегодня ставшие привычными, а тогда, как все новое и революционное, вызывавшие язвительные насмешки. «В саду, — писала одна из газет, — появились какие-то дамы «вроде не поймешь», одевающиеся наполовину по-мужски, наполовину по-дамски, т. е. они ходят в платьях и дамских туалетах, но в то же время свои головы прикрывают мужскими соломенными шляпами и носят пиджаки. ...Их... свободно могут впустить и в мужскую купальню, и в дамскую...»⁷⁵. Без сомнения, перед нами одно из первых проявлений унификаторских тенденций в моде, появление которых в Европе относится к самому началу XX века. Многое из того, что не без скандала апробировалось на набережных курортных городов, впоследствии заняло прочные позиции в общегражданской моде. Как и в ряде других моментов, курортные местности Крыма выступали в вопросах моды как своеобразный полигон.

Курортный роман

Вырываясь на курорт из рамок «обыденного существования», русский человек (в равной степени мужчина или женщина) нередко выбивался и из традиционных семейных отношений, которые и без того уже изрядно подтачивает буржуазная цивилизация. Мечта о «прыжке из царства необходимости в царство свободы», которая именно в это время начинает одолевать общество, оказывается связанной в немалой степени с освобождением от известных сексуальных пут и «условностей». Поездка на юг нет-нет, да и воспринималась как растянутая во времени «ночь на Ивана Купала». В конце XIX — начале XX века свободный «курортный роман» становится таким же неотъемлемым атрибутом южного времяпрепровождения, как купание, лечение виноградом или прогулки верхом. Флиртом крымский воздух оказывался пронизанным не в меньшей степени, чем ароматами южных деревьев и трав. Этот воздух пьянил и дурманил, иногда даже тая в себе опасность для тех, кто дышал им. Как повествует одна из крымских историй, с 1907 года в течение нескольких лет в Ялте царила красавица Лейла Тайганская — дочь командира крымского конного полка полковника Муфти-Заде. Ее постоянно встречали в обществе молодых офицеров, ни одному из которых «татарская принцесса», однако, не спешила отдать руку и сердце (как говорили, она хранила верность погибшему на японской войне мужу), «вызвав тем самым несколько самоубийств». Дабы предотвратить дальнейшие трагедии, ялтинский градоначальник Думбадзе попросил ее покинуть город⁷⁶.

«Курортная любовь» овеяна романтикой высокой литературы и осмеяна в анекдотах и газетных фельетонах. В наиболее романтической форме ее атмосферу выразил Чехов в своем знаменитом рассказе «Дама с собачкой». Два несвободных, одиноких, но хороших человека встречаются в Ялте и обретают короткое, иллюзорное и тайное, но, тем не менее, подлинное счастье. Со временем на этой почве возникло целое направление, которому отдало дань немало русских писателей начала века.

В реальности все было, конечно, несколько по-другому. Наряду с непосредственностью романтической любви на крымских курортах, в особенности в самых дорогих и аристократических, пышным цветом расцветает «необузданная» (конечно, по меркам конца XIX — начала XX века) сексуальная свобода. Именно она становится объектом бичевания местной и столичной прессы, которая не жалела чернил в разоблачении курортной «безнравственности».

Он и она. Открытка нач. XX в.

Одно из тогдашних крымских изданий следующим образом описало это явление, проведя между двумя видами свободных отношений полов на курорте финансово-сезонную границу: «В воздухе уже запахло бархатным сезоном. В ресторанах стали чаще искриться шампанское и крюшон. За городом стали чаще раздаваться автомобильные гудки. В кабинках уже начали целоваться по целым ночам, вплоть до восхода солнца... Дорогу, господа: «бархатная» любовь идет! Опошленная, загаженная, смрадная, автомобильная любовь, продажная. «Ситцевая» любовь еще теплится кое-где в садах, на балконах, в укромных уединенных уголках. «Бархатная» любовь у всех на виду в ресторанах и автомобилях. В «ситцевой» любви нередко можно увидеть теплоту, искренность, красоту. В «бархатной» любви почти всегда вы ничего не увидите, кроме грязи, пошлости, самого неприкрытого разврата»⁷⁷. Нам, пережившим, кажется, уже все стадии «сексуальной революции», эта гневная тирада покажется наивной и преувеличенной, но для русского общества того времени юг становился не абы каким испытанием. «Ялта — это не курорт, а университет развращения» — именно так, не больше не меньше, аттестовало столицу Русской Ривьеры одно из тогдашних изданий. Перечень ялтинских грехов того времени сегодня может вызвать разве что улыбку: мимолетные курортные связи, заканчивающиеся клятвами в вечной любви на ялтинской пристани или севастопольском вокзале при неизбежном и окончательном расставании; романтические побеги жен чиновников откуда-нибудь из Житомира или Сызрани с молодыми офицерами (иногда эти особы водворялись домой при содействии местной полиции); специальные туры почтенных отцов семейств на юг к девицам легкого поведения, которые оформлялись как поездки утомленных непосильным трудом на благо общества деятелей для лечения вкрай ослабшего организма. Все это время от времени становилось достоянием гласности и язвительно бичевалось в прессе, однако, судя по столбцам светской хроники в местных крымских газетах, было отнюдь не редкостью.

Постепенно, повинуясь возрастающему спросу, в Крыму складывается целая индустрия «сексуальных услуг». Уже в 1867 году турецкий посланник Фуад-паша не встретил никакого затруднения познакомиться с «элегантной искательницей приключений, которые, — как писал В. Кондараки, — нарочно приезжали в Ялту для дополнения удобств сезонной жизни»⁷⁸. В дальнейшем эта деятельность приобрела более широкий размах. В летне-осенний сезон сюда слетались со всей России девицы легкого поведения. В середине августа здесь появлялись «разряженные в пух и прах кокотки, пестрою стаею наезжавшие с кавказских минеральных вод»⁷⁹. Иногда они отчаянно конкурировали между собой, вплоть до нанесения друг другу телесных повреждений. Однако, в отличие от крупных и средних российских городов, в Ялте, например, не говоря уже о других местах Южного берега, не получили распространения т. н. дома терпимости с их характерными нравами. Крымская «секс-индустрия» уже в начале XX века была организована на манер, близкий современному. Проститутки работали под руководством сутенеров — т. н. котов (этот термин был в ходу уже в то время) — как правило, гостиничных служащих. В обязанности последних входила организация интимных встреч, преимущественно на частных квартирах или в гостиницах. Историю одного такого сутенера, жившего на 25% от «предоставленных услуг», рассказал крымский писатель начала XX века М. Первухин. Ее герой, некто Ардальошка, в конце концов помимо своей воли вовлек в «бизнес» свою молодую супругу.

Между «работницами» и «хозяевами» устанавливались сезонные отношения, которые заканчивались с отъездом публики с курорта. Свободная деятельность «жриц любви» не поощрялась, в случае появления несанкционированных конкуренток к делу привлекалась местная полиция. Поэтому создавалось впечатление, что проституции на Южном берегу как бы не существует.

Когда во время русско-японской войны государство попыталось установить на территории империи жесткий контроль за проституцией, обязав владельцев публичных домов изымать паспорта у «обслуживающего персонала» этих заведений, а свободных «служительниц Эроса» проходить регулярный медико-полицейский контроль с отметкой в специальных смотровых книжках, эти меры оказались излишними в Ялте, что вызвало восторженную заметку в местной газете. «Ялта, — писал «Крымский курьер», — является поучительным примером полной рациональности принципов аболиционизма: официально проституции и т. п. — нет, роковых обязательных принудительных осмотров проституток-одиночек нет, и город, и земство высказались еще недавно за ненужность введения сложной и совершенно бесполезной машины полицейско-медицинского надзора за проституциею, регламентации проституции как промысла. И результаты такой аболиционистской политики всем ясны: нет общих для местностей с введенною регламентациею буйств и нарушений общественной тишины, нет драм, которыми так богата обычная хроника больших центров, нет безбожной, беспощадной, чудовищной эксплуатации «белых рабынь» их содержательницами. И нет распространенности заболеваний венерическими болезнями, которые служат главным мотивом в требованиях учреждения строгой... регламентации»⁸⁰. Это было, конечно, лишь видимостью благополучия, но местные власти делали все, чтобы сохранять эту видимость.

Однако подлинной «изюминкой» Крыма в отношении организации «секс-индустрии» становится явление, которое, похоже, не имело аналогов в других местах, — это система интимных услуг, создаваемая не для мужчин, как это было распространено повсеместно, а для... женщин. Об этом явлении в крымской печати велись дискуссии, по своей напряженности напоминающие только споры о направлении южнобережной железной дороги, а более оживленно, как известно, тогда не обсуждалось ничто.

Одной из особенностей крымского туризма с самого его зарождения являлись проводники из местного населения — татар. Первоначально они действительно сопровождали путешественников по совершенно неизвестным им местам, постепенно с установлением регулярных туристических маршрутов их функции изменились. Проводники превратились в один из непременных атрибутов верховых экскурсий, своего рода почетный эскорт для тех лиц, которых они сопровождали. Об этом говорил весь их внешний вид. Проводниками становились как правило высокие, статные мужчины, имевшие хороших лошадей. Они носили короткие, расшитые золоченой нитью куртки на манер гусарских (ялтинские проводники предпочитали светло-синий цвет) и традиционные барашковые шапочки. Костюм, как отмечали газетчики, «ярко обрисовывал контуры тела», нередко проводники украшали свои руки перстнями. К началу XX века функции проводников еще более сузились. Они стали сопровождать на прогулки в горы преимущественно столичных или провинциальных, достаточно богатых русских дам, отдыхавших на юге без супругов. Обычно проводники группами собирались у гостиниц, демонстрировали их постояльцам своих коней и искусство верховой езды и предлагали совершить поездку по ближайшим окрестностям. Скучающие и не стесненные в средствах дамы в конце концов соглашались и вверяли себя какому-нибудь Ахмету или Сулейману. Сначала, как правило, поездка была коллективной, но, осмелев, дамы переходили и к «индивидуальным турам». За две или три поездки между проводником и его спутницей вполне могли возникнуть особенно близкие отношения, что нередко и случалось. Природа, колорит Востока, почти ничем не стесненная свобода делали свое дело — дамы щедро оплачивали услуги проводников, соревнуясь друг с другом не только собственными нарядами и качеством коней, но и статью и нарядами своих «пажей». Часто особенно увлекшиеся особы тратили на проводников целые состояния, разоряя ничего не подозревавших мужей. Путешественник М. Бернов, посетивший Ялту в 1895 году, писал, что здесь возникла своеобразная конкуренция между дамами: «Мне рассказывали, — сообщает он, — как одна генеральша до того втюрилась в ялтинского татарина, что сама шаровары надела и сидит себе с ним на коврах, поджавши ноги. Другая аристократка татарину дом построила. «Мода на крымски татарин», — хвастаются татаре»⁸¹.

Южнобережные проводники. Фотооткрытка нач. XX в.

В среде проводников, естественно, тоже создавался настоящий ажиотаж, заставляя их все настойчивее и откровеннее предлагать свои не вполне невинные услуги. Время от времени проводники буквально осаждали богатые гостиницы, становясь участниками всевозможных скандалов. Газета «Крым» описала, например, следующий случай. Некая молодая дама пожаловалась студенту К., своему приятелю, на приставания одного из проводников, воспылавших к ней внезапной страстью. К. в людном месте влепил пощечину некому г. П., который, как оказалось, не имел к проводникам никакого отношения и был принят за последнего по ошибке. Студент К. был взят в полицию и только это спасло его от расправы настоящих проводников, которые, прослышав, что одного из их сотоварищей бьют, целой толпой пришли в гостиницу... Другую историю поведал севастопольский «Крымский вестник». В одной из ялтинских гостиниц проживали две дамы из общества — мать и дочь, увлекавшиеся верховой ездой. В один прекрасный день их в Ялте не оказалось, а вместе с ними исчез и молодой 18-летний проводник. Оказалось, что дамы его... похитили и, сев на пароход РОПИТа, оказались в Севастополе. Здесь проводник прожил недолго и был отпущен обратно за документами. Но перед отъездом с него было взята расписка о том, что, вернувшись, он женится на дочери и примет православие. Жениться молодой человек не собирался и не отвечал на десяток присланных ему срочных телеграмм. Когда его отсутствие затянулось, мать невесты уже из Одессы снова поехала в Крым и стала просить знакомого торговца фруктами «устроить дело». «Дочь моя или умрет, или сойдет с ума. Ради Бога, спасите нас!» — умоляла она, стоя на коленях⁸².

Большей частью, однако, обсуждались не такие «шекспировские» истории, а многочисленные факты своего рода «мужской проституции», т. е. оказания сексуальных услуг дамам за определенную плату. Через пару лет после описанной истории достоянием курортного «общественного мнения» стали факты едва ли не продажи «молодых татарчат для услуг пожилым, но пылким дамам», прибывшим на отдых с севера. А однажды упоминавшаяся уже газета «Крым» сообщила, что некие «вдовствующие московские купчихи не довольствуясь летними флиртами с проводниками, решили иметь их постоянно под рукой и для этого выписали из Ялты настоящих проводников себе в Москву»⁸³. По словам газеты, в Москве якобы образовалась «специальная контора, занимающаяся поставками проводников», причем последним предлагался оклад в 6000 руб. годовых и полный пансион... Анекдот ли это, или действительный факт, нам опять же неизвестно, но тема ялтинских проводников тогда же попала на страницы не только местной, но и столичной прессы. Здесь ей был сразу же придан характер полемики о нравах, господствующих в русском обществе. В обширной статье «Крымского курьера», перепечатанной московскими газетами, проводники были названы «кокотками мужского пола». В защиту проводников выступила некая особа, пожелавшая остаться неизвестной: «Это вовсе не «кокотки мужского пола», — писала она, — ...а мущины (sic.) с душою и... темпераментом, о каком наши русские мущины и представления не имеют». «Дальше, — сообщает газета, — неизвестная корреспондентка передает в своем письме сообщенные ей за 25 р. татарином-проводником такие интимные и пикантные подробности, что мы, щадя нравственное чувство наших читательниц, не решаемся привести»⁸⁴. Мнение мужчин и женщин на проблему времяпрепровождения с проводниками существенно разошлись. «Нас, мужчин, — писал один из полемистов в том же «Крымском курьере», — упрекают в разврате, но никто из нас не пойдет трезвым в публичный дом и не станет наслаждаться беседой с милыми девицами. Здесь же можно видеть, как трезвые дамы и даже девушки не стесняясь ведут пошлые беседы с татарами»⁸⁵. Именно дамы, причем дамы «из общества», делал вывод корреспондент, создают атмосферу курортного «разврата», своим безнравственным поведением заставляя «видеть в каждой женщине, желающей кататься верхом вдвоем с проводником... покупательницу на их грязные и животные ласки» (там же). Справедливости ради нужно сказать, что не все мужчины были столь категоричными. Упоминавшийся М. Бернов отнесся к проблеме более снисходительно, хотя и иронически. «Я до известной степени понимаю, — писал он, — что после геморроидальных мужей и дохленьких любовников русская барынька, обыкновенно много кушающая и мало чем занятая, особенно умственно, видит в подобном субъекте мужчину таким, каким она его желала и не нашла в своем кругу. Одна обзаводится секретарем из иностранцев, мещан или евреев, другая едет на Южный берег...»⁸⁶.

Прекрасная половина общества видела проблему несколько в ином свете и по-другому интерпретировала отмеченное Берновым несоответствие во взаимоотношениях полов. Московская газета «Новое время» напечатала страстное письмо одной особы. «Я буду откровенна, — писала она. — Состояние мое значительно. Я второй раз замужем. Супруг мой — сановная особа, но очень ветх и древен... Я искала утешения в окружающем меня обществе, но каждый раз убеждалась, что любят меня не как женщину, а как источник доходов, и что в окружающем меня обществе найти человека, который не оскорблял бы во мне женщину, невозможно. Счастливая случайность привела меня в Ялту, и проводник Ахметка невольно меня убедил в том, что утешители юга — люди сердца, а утешители севера — люди грубого расчета... Правда, я им платила деньги, но платила ничтожную часть того, что приходилось платить северным утешителям. Северные требовали денег, а Магометы и Сулейманы каждый раз от таковых отказывались, и мне приходилось упрашивать их взять... Верить им, конечно, было бы наивно, но это говорили они всегда так нежно, что невольно хотелось верить их словам...». Стремиться в Крым в объятия проводников большинство дам заставляло, по мнению корреспондентки, «не развращенность наша, а желание избегнуть «фрачных кокоток мужского пола», которыми, увы, изобиловала Россия⁸⁷.

«Наконец свободны». Открытка нач. XX в.

Еще один наблюдатель за южнобережными нравами, некто И.Г. Доронин, попробовал взглянуть на проблему проводников не с сексуальной, а с социальной точки зрения. Он оправдывал продавцов экзотических услуг, замечая, что многие из них приезжали на курорт «торговать своею молодостью» не из-за развращенности, а просто поскольку не имели средств для жизни в своих горных деревнях и, в частности, для выплаты калыма за своих невест⁸⁸.

Не дожидаясь окончания газетной полемики, ялтинская, алупкинская и прочая южнобережная полиция предпринимала меры по ограничению активности проводников. Так, им не разрешили зарегистрировать свою гильдию, а также время от времени их выпроваживали с центральных улиц городов, где они обосновывались, к своим конюшням. Тем не менее каждый из дореволюционных сезонов продолжал давать пищу толкам о «похождениях проводников» и их заезжих спутниц.

Развитие интереса к курортному времяпрепровождению в России во второй половине XIX — начале XX века было частью крупных трансформаций в психологии, системе ценностей и отношениях, которые господствовали в русском обществе. Так получилось, что «курорт» стал не только символом идеи свободного времени и выражением оформившейся ценности «ничегонеделания» и беззаботности, но и своеобразным символом свободы в сексуальных отношениях. Первая Сексуальная Революция в России в начале XX века самим своим существом связана с югом. Она зарождается под лучами южного солнца или, вернее, обнажается под ними. Грехопадение русской буржуазной цивилизации совершается именно в «райских садах» Южного берега Крыма, а местные кипарисы становятся таким же выражением вызова семейному традиционализму, как броненосец Черноморского флота «Князь Потемкин Таврический» — традиционализму политическому.

Безопасность и преступность

В начале XIX века путешественники, отправляясь в Крым, вполне могли быть уверены в своей безопасности. Традиционное общество местных жителей-татар с его уважением ко всякому гостю плюс стабильная административная русская власть гарантировали относительное спокойствие путешественника, по крайней мере, в том, что касалось его личности и имущества. В записках путешественников первой половины XIX века мы встречаем очень мало описаний криминальных эксцессов, жертвами которых бы становились туристы. Положение меняется после Крымской войны, когда разрушение традиционного уклада жизни значительной части населения империи в ходе реформ приводит к его массовой пауперизации и, как следствие, к росту преступности. Быстрое освоение Юга России привлекает не только массы людей, ищущих работы, но и выталкивает сюда криминальный элемент, ищущий поживы в слишком подвижной атмосфере новоосваиваемых территорий. Романы Г.П. Данилевского о Новороссии второй половины XIX века изобилуют рассказами о ватагах «лихих людей», наводивших страх на местных обывателей. Некоторые из этих ватаг, как и одиночки-разбойники типа татарина Алима, выбирали местом своей дислокации труднодоступные места Крымских гор.

Развитие курортов на полуострове и сопровождавшая это развитие концентрация в одном месте людей со значительными средствами, конечно, так же не могла не привлекать пристального внимания разного рода криминального элемента. Правда, следует сказать, что государство довольно успешно боролось с проявлениями бандитизма и других тяжких преступлений, и в курортных местах было в целом довольно спокойно. Как свидетельствовал один из ялтинских старожилов в начале XX века, «начиная с 70-х годов, когда я впервые посетил Ялту, и до конца 90-х годов статистика преступлений крайне бедна эпизодами с кровавым колоритом... Убийств, грабежей, насилий в Ялте... было поразительно мало»⁸⁹. На курортах получили распространение совершенно другие виды преступности, преимущественно воровство и разные виды мошенничества, которые расцветали в разгар курортного бума. Этому расцвету способствовала атмосфера беззаботности, которая царила на Русской Ривьере.

«Осенний сезон, — как писала одна из крымских газет, — время наибольшего съезда приезжих в Ялту — служит вместе с тем излюбленным гастрольным временем для разных аферистов, проходимцев, кокоток, шулеров и вообще публики, привыкшей не сеять и не жать, а кормиться за чужой счет»⁹⁰. Газеты конца XIX — начала XX века частенько повествовали о злоключениях приезжих, ставших жертвами «курортных» преступников.

Симферополь, городской бульвар. Фотооткрытка нач. XX в.

Проблемы, собственно, начинались у некоторых еще в поездах, следовавших на юг, где промышляли мошенники. Иногда они образовывали целые шайки, которые орудовали на крупных станциях. Традиционно особо опасным местом считалось пространство пути от Харькова до станции Лозовая. Здесь туристы нередко лишались багажа и карманных денег, причем их могли обворовать как на станции, так и в поезде. Мошенники разными способами втирались в доверие к пассажирам и затем, подсыпав в их чай или вино снотворное, исчезали с их вещами.

Одна из крымских газет преподносила своим читателям историю группы мошенников, которая под видом почтенного семейства прибыла в Ялту и промышляла тем, что занимала под различные фиктивные бумаги, телеграммы о высланных денежных переводах и т. д. крупные суммы у богатых ялтинских сезонных обитателей. Наделав «сумасшедшие» долги, «семейство» в один прекрасный день растворилось в пространстве. Нередки были случаи хулиганства, причем иногда их жертвами становились вовсе не беззащитные приезжие, а местные жители, а в роли преступников выступали туристы. Так, достоянием прессы стала жалоба сторожа Чатырдагского горного приюта Крымского горного клуба, который подвергся нападению... «экскурсии», или вернее разбойничьей банды, руководитель которой «явился туда со своими клевретами, ел и пил, пещеры осматривал, а когда дело дошло до расплаты, то вытащил пистолет, коим заблаговременно запасся для защиты «от нападения сталактитов» (как изложил причину появления у него оружия полицейский протокол — А.М.) и стал угрожать им несчастному сторожу⁹¹.

Существенное обострение «криминогенной обстановки», как бы мы сейчас выразились, принесла русско-японская война. Вызванные ею проблемы подняли на поверхность жизни обездоленные слои населения и привели к большим передвижениям этих людей по территории империи. Немалое их количество оказалось в теплом Крыму, где они пополнили толпы местной бедноты. «Общий голос, — писал «Крымский курьер», подводя итоги 1904 года, — никогда, кажется, в Крыму не было такого наплыва безработных, такого огромного количества бесприютных, сирых и убогих, у которых нет ни крова, ни куска хлеба. Естественно, это не могло не отозваться на общественной безопасности в дурную сторону, и криминальная хроника истекшего года значительно богаче обыкновенного»⁹². Имелись в виду многочисленные кражи, разбойные нападения и даже убийства, количество которых резко возросло. События следующего, 1905 года заставили, однако, померкнуть и эти безрадостные впечатления. Весенний сезон 1905 года в Ялте начался 13 марта хулиганским погромом магазинов и лавок в центре города. Были подожжены дома графа Мордвинова и богача Бекирова, городское хозяйство потерпело убыток почти на миллион рублей. К счастью, обошлось без человеческих жертв, однако пасхальный сезон оказался сорван. Гостиницы опустели, обитатели дач стали разъезжаться из Ялты. Несмотря на рано установившуюся хорошую погоду, публика в 1905 году в Крым ехала неохотно, поскольку газеты приносили все новые и новые сообщения о беспорядках на юге. Погромы произошли также в Симферополе и несколько раньше в Феодосии. В конце июня вспыхнуло восстание на броненосце Черноморского флота «Князь Потемкин Таврический». В своих скитаниях по Черному морю мятежный корабль зашел в июле в феодосийский порт. Команда потребовала у городских властей выдать уголь, воду и продовольствие, угрожая в противном случае бомбардировать город. Феодосию охватила паника, жители и приезжие стали спешно покидать город, бросая имущество. По свидетельствам очевидцев, к моменту истечения срока ультиматума в городе оставалось не более трехсот человек. Когда, не получив требуемое, матросы броненосца спустили на воду катер для захвата стоявшего в порту корабля с углем, местный гарнизон открыл по нему ружейную стрельбу. Сделав несколько угрожающих действий, броненосец отправился восвояси... Но наиболее драматические события развернулись в ноябре в Севастополе, где вспыхнуло вооруженное восстание на нескольких кораблях Черноморского флота. Все эти события самым плачевным образом отразились на крымских курортах, многие владельцы гостиниц и дач оказались совершенно разорены, строительство и земельные сделки прекратились. Понадобилось не менее двух лет, чтобы ситуация выправилась, но и в дальнейшем вплоть до революционных событий 1917 года полного и окончательного успокоения в Крыму, как и по всей остальной России, так и не наступило.

Примечания

1. Филиппов С. По Крыму. Отражения. М., 1889 с. 327.

2. Безчинский А. Путеводитель по Крыму. М., 1902, с. 243.

3. Засодимский П. В Крыму. М., 1902, с. 30.

4. Кондараки В.Х. Новый обстоятельный путеводитель по Крыму. М., 1885, с. 5.

5. Безчинский А. Указ. соч., с. 242.

6. Иорданов П.Ф. Заметки о мероприятиях по лечебной и бытовой частям в отечественных курортах // Труды съезда... по улучшению отечественных лечебных местностей. 1915, вып. 1. С. 11.

7. Крым, № 54, 8 марта, 1903.

8. Филодумов А. Путевые рассказы и заметки. Одесса, 1893, с. 2.

9. Старьян. Ялта. Пути и нравы. Одесса, 1913, с. 156.

10. Иванов Е. Ривьера и Южный берег Крыма, их лечебные места и средства. СПб., 1897, с. 76.

11. Путеводитель РОПИТ, с. 104.

12. Соловьева О.М. О курорте Суук-Су и прибрежном участке в г. Алуште // Труды съезда... по улучшению отечественных лечебных местностей. 1915, вып. 2, с. 41.

13. Иванов Е. Указ. соч., с. 77.

14. Ященко Н. Уголок Крыма. Очерк. Ростов-на-Дону, 1883, 107 с.

15. Иванов Е. Там же, с. 78.

16. Окс А. Южный берег Крыма. Справочная книжка для туристов. СПб., 1912, с. 21.

17. Старьян. Указ. соч., с. 159.

18. Окс. А., Там же.

19. Старьян. Там же, с. 164.

20. Русская Ривьера, 3 мая 1916.

21. Русская Ривьера, № 188, 23 августа 1913.

22. Записки Крымского горного клуба, № 2, 1896, с. 31.

23. Русская Ривьера, № 188, 23 августа 1913.

24. Нилидин А. Силуэты Крыма. Из путевой книжки. СПб., 1884, с. 39.

25. Сведения о санитарно-медицинской организации г. Ялты за 1911 г. Ялта, 1912, с. 74.

26. Добржицкий И.И. О необходимости санитарных законоположений для наших курортов // Труды 1-го всероссийского съезда деятелей по климатологии, гидрологии и бальнеологии. СПб., 1899—1900, т. 1, с. 596.

27. Там же.

28. Записки Крымского горного клуба, № 2, 1896, с. 21.

29. Добржицкий И.И. Указ. соч., с. 610.

30. Ялта и ее ближайшие окрестности. Справочная книжка. Ялта: изд. Н.Р. Лупандиной, 1897, с. 177—179.

31. Крымский курьер, № 178, 30 июля 1905.

32. Штангеев Ф.Т. Лечение легочной чахотки в Ялте. Ялта, 1885, с. 24.

33. Записки Крымского горного клуба, 1898, №№ 9, 10, с. 17.

34. Салгир, № 80, 11 апреля 1901.

35. Русская Ривьера, № 188, 23 августа 1913.

36. Фоменко И.Ф. Ялтинские рестораны, кафе-шантаны и прочее... // I Дмитриевские чтения. Сборник научных трудов. Ялта, 1996 с. 31—35.

37. Салгир, № 78, 1901.

38. Записки Крымского горного клуба, 1898, №№ 9, 10, с. 17.

39. Л.Н. Путешествие в Феодосию // Крымский альбом, 1996, с. 88.

40. Записки Крымского горного клуба, 1892, № 2, с. 53.

41. Гюбнер Ю. Древняя и новая Феодосия в санитарном отношении. Извлечение из отчета. Б.м., 1875, с. 74.

42. Елпатьевский С., Крымские очерки. М., 1913, с. 62.

43. Саки близ Евпатории в Крыму. Земская грязелечебница. Симферополь, 1897, с. 20.

44. Сведения о санитарно-медицинской организации г. Ялты за 1910 г. Ялта, 1911, с. 74.

45. Там же, с. 75.

46. Там же, с. 76.

47. Там же.

48. Там же, с. 77.

49. Княжевич А. О состоянии виноградарства и виноделия на Южном берегу Крыма // История виноделия Крыма. В. 2. Массандра, 2001, с. 151.

50. Трахтенберг А.И. О значении приморского города Евпатории как лечебного пункта. Одесса, 1873, с. 9.

51. Горчакова Е. Воспоминания о Крыме. М., 1881, ч. 1, с. 36.

52. Соколов Д. Указ. соч., с. 118.

53. Безчинский А. Ялта и ближайшие окрестности. Ялта, 1902, с. 9.

54. Крым, № 173, 8 августа 1903.

55. Жуков К. Заметки в пути на Южный берег Крыма. СПб., 1865, с. 57.

56. Н-н (Нилидин) А.Н. Крымские целебные минеральные грязи в деревне Саки и морские купания в городе Евпатории. Очерки. СПб., 1883.

57. Безчинский, Указ. соч., с. 9.

58. Иванов Е. Указ. соч., с. 61.

59. Стахеев Д. Крымские акварели, б.м., б.г., С-785, С.З.

60. Русская Ривьера, № 129, 11 июня 1915.

61. Там же.

62. Н-н (Нилидин) А.Н., Указ. соч., с. 46.

63. Кондараки В. Универсальное описание Крыма. СПб., 1873, т. 1, с. 212.

64. Филиппов С. Указ. соч., с. 351.

65. Москвич Г. Иллюстрированный практический путеводитель по Крыму. Одесса, 1914.

66. Москвич Г. Иллюстрированный практический путеводитель по Крыму. Одесса, 1912.

67. Русская Ривьера, № 143, 28 июля 1911.

68. Ялта и ея ближайшие окрестности... Ялта, 1897, с. 113—115.

69. Ковалевский П. Указ. соч.

70. Безчинский А. Путеводитель по Крыму, 1902, с. 153.

71. Фоменко И.Ф. Карнавалы в Ялте. Начало XX века // II Дмитриевские чтения. Сборник научных трудов, Ялта, 1998 с. 145—151.

72. Засодимский П. Указ. соч., с. 25.

73. Окс А. Указ. соч., с. 30.

74. Елпатьевский С. Указ. соч., с. 99.

75. Русская Ривьера, № 163, 23 июля 1913.

76. Соловьев Г.Н. Указ. соч., с. 98.

77. Русская Ривьера, № 174, 4 августа 1913.

78. Кондораки В. Жизнь императора Александра II... с. 272.

79. Крымский курьер, № 257, 2 декабря 1906.

80. Крымский курьер, № 65, 17 марта 1905.

81. Бернов М. Из Одессы пешком по Крыму. Письма русского пешехода. СПб., 1896, с. 185.

82. Крымский вестник, № 153, 18 июля 1902.

83. Крым, № 67, 23 марта 1903.

84. Крымский курьер, № 123, 3 июня 1901.

85. Крымский курьер, № 184, 20 августа 1904.

86. Бернов М. Указ. соч., с. 185.

87. Розанов В.В. Семейный вопрос в России. СПб., 1903, т. 2, с. 253.

88. Доронин И.Г. Под небом Ялты. Рассказы. Дисна, 1912, с. 17—21.

89. Крымский курьер, № 257, 2 декабря 1906.

90. Крымский курьер, № 205, 8 сентября 1904.

91. Записки Крымского горного клуба, 1899, № 12, с. 7.

92. Крымский курьер, № 36, 12 февраля 1905.