«К нереидам на Черное море». Творческая интеллигенция на курорте

Образ «благословенной Тавриды», воплощения сказочного Лукоморья, кусочка южной Европы, прилепившегося к русской равнине, «жилища муз», места, где любого поэта и художника ожидает вдохновение, сформировался еще в 20-е годы XIX века. Крымская война, как это ни парадоксально, способствовала не только укреплению, но и разнообразию этого образа, обогатив его, не без помощи Л.Н. Толстого, новыми, на этот раз героическими чертами. Лишь полное отсутствие жизненных удобств, а также необходимой художественной и интеллектуальной среды препятствовало тому, чтобы периодические паломничества сюда творческих людей стали постоянными и переросли в своего рода традицию (вспомним печальный опыт путешествия в Крым, предпринятый в 1825 году поэтом Батюшковым, который сошел с ума в одной из симферопольских гостиниц). С развитием путей сообщения и населенных пунктов после 70-х годов это становится возможным. Более того, развитие туберкулеза — этого типичного для раннекапиталистических обществ заболевания — нередко поражавшего самых одаренных его представителей, все чаще заставляло их избирать в качестве постоянного места для лечения Крым и прежде всего его южную часть. Вслед за больными сюда едут врачи — первые устойчивые носители художественной и интеллектуальной культуры в России XIX века. Постепенно в южных крымских городках складывается «общество», возникает особая культурная атмосфера. Постепенно вслед за аристократией приезжать «на дачу» в Крым или иметь собственное летнее пристанище входит в моду у представителей творческой интеллигенции севера, часть которой сама принадлежала к этой аристократии. Легче перечне-лить тех русских писателей, журналистов и художников второй половины XIX века, которые хотя бы раз не побывали в Крыму, чем тех, кто регулярно приезжал и жил здесь. Для абсолютного большинства представителей высшей творческой интеллигенции Крым превращается в своеобразную Мекку.

Сюда приезжали на отдых и для лечения Л.Н. Толстой, И. Бунин, А. Куприн, поэт С. Надсон, умерший в Ялте, В. Короленко, В. Брюсов, М. Горький, Л. Андреев и многие другие.

Дача А.П. Чехова в Ялте. Фото нач. XX в.

Здесь обзавелись дачами А.П. Чехов, С. Елпатьевский, С. Сергеев-Ценский, В. Вересаев, К. Коровин и т. д.

Новое, более близкое знакомство творческой русской публики с Крымом дает и новые творческие результаты, которые во многом разнились с теми, что давало прежнее «путешественническое» восприятие Тавриды. Эти результаты были связаны не столько с Крымом как таковым, сколько с серьезными изменениями, которые произошли в середине XIX века в русском самосознании, во взгляде образованного русского человека на общество, в котором он живет, и на самого себя. После Крымской войны этот взгляд начинает с особенной обостренностью замечать все отрицательное, что давала тогдашняя только начинавшая реформироваться русская действительность, искать оттенки в изображении общественных изъянов и не без мазохистического наслаждения бичевать их. Русский писатель второй половины XIX века путешествует не столько в поисках впечатлений, как ранее, сколько, с одной стороны, для отыскания «материала», необходимого для безрадостных выводов о состоянии современной ему русской жизни, а с другой — в поисках отдохновения от ее «мерзостей» и, если повезет, для обретения некоего «идеала», который можно будет им противопоставить. В этих поисках Крыму находится свое место. Его чарующая природа и наполовину восточный уклад так сильно отличается от приевшейся и опостылевшей русской действительности, что он становится у некоторых авторов неким новым «Эдемом», чуть ли не противостоящим воображаемому северному «Аиду». Особенно отчетливо такое отношение к Крыму проявилось в знаменитых «Очерках Крыма» писателя Е. Маркова, впервые опубликованных в 1876 году и выдержавших после этого до 1911 года четыре издания. Это сочинение — одно из самых значительных среди посвященных Крыму — соединяет восторженно-романтическое описание крымских достопримечательностей и этнографии с резко критическим взглядом на отношение к нему его новых господ — русских. В отличие от большинства своих предшественников и в особенности от хрестоматийных описаний Палласа и Сумарокова, с которыми автор «Очерков» непрестанно спорит, Марков рисует идиллические картинки быта, уклада и хозяйства туземцев-татар, по его мнению, третируемых и гонимых, но продолжающих жить в согласии с природой, историей и традициями. Напротив, все, что делает русская власть, вызывает у молодого либерала недовольство и осуждение. Марков путешествует по всему Крыму, переходя от восторгов созерцания природы к археологическим изысканиям, а от них — к социально-критическим размышлениям, и сожалеет, что с развитием капитализма «...беспокойный дух торговой эксплуатации закипит среди роскошных, теплых долин, которых главное очарование составляет это безмолвие полудикой пустыни и эта первобытная простота быта». «Кто выиграет от этого, читатель? — вопрошает он. — Станет ли от этого прелестней прелестный уголок Крыма? Станет ли тебе отраднее от этого переодевания азиатца в немецкое платье?»¹. В позднейших добавлениях к «Очеркам», он, правда, уже не столь критичен, он сочувственно отмечает успехи «христианской цивилизации», приветствует распространение комфорта и восклицает «Дай Бог, чтобы... редкие у нас попытки предприимчивых людей находили больше подражания и чтоб с их помощью входила к нам больше и больше... цивилизация Европы !»². За несколько лет задорный либерал превратился в солидного общественного деятеля, чуждого крайностей, но он продолжает печатать те части «Очерков», которые теперь бы не написал, снисходительно извиняя их молодостью, — без них его восторги показались бы слишком приторными.

А.П. Чехов и А.М. Горький в Ялте. Фото 1901 г.

В 70-х годах Марков пророчески предвидел то, что скоро «сюда (в Крым — А.М.), к простоте и правде природы, бросится спасаться исковерканная ложь столичной жизни»³. Это действительно произошло и стало еще одним предметом для художественного осмысления. В конце XIX века Крым оказывается как бы местом столкновения раннебуржуазной российской действительности с каким-то идеальным началом красоты, поэтичности и свободы. Южнобережные пейзажи и море становятся своеобразной декорацией драматической борьбы «жизни» и «смерти», как в буквальном, из эпохи туберкулеза, так и в переносном, общественном и личностном смысле этого слова. Наблюдение этого столкновения иногда чрезвычайно мучительно переживается художественной натурой, но иногда оно приводит к удивительным результатам и появлению настоящих литературных шедевров. Особенно ярко мы можем наблюдать это на примере крымского периода творчества А.П. Чехова. Чехов поселился в Крыму в 1894 году. Крымский климат писателю, у которого начинал развиваться туберкулез, рекомендовали врачи. Крым и море произвели на него чарующее впечатление, еще в первый приезд в Крым в 1888 году он написал: «Море чудесное, синее и нежное, как волосы невинной девушки. На берегу его можно прожить 1000 лет и не соскучиться»⁴. Чехов становится «ялтинским гражданином» и строит здесь себе дом — знаменитую Белую дачу. Первоначально он был увлечен обустройством на новом месте, но по мере развития болезни ялтинский уклад и жизнь начинают все больше раздражать и тяготить его. «Мишура! — высказывал он своим близким. — Вы обратите внимание: здесь во всех этих первоклассных магазинах вы можете приобрести все, что вам угодно, все предметы роскоши, всякого рода безделушки, кроме... действительно необходимого... Кроме того, что нужно для человеческого существования... И здесь всем великолепно живется, кроме тех, которым здесь жить необходимо... Это ужасно! Вначале, как только я здесь поселился, все эти умирающие чахоточные на меня производили угнетающее впечатление... Меня возмущали эти контрасты, которые нигде так больно не режут чувство справедливости, как в Ялте. С одной стороны — сытое довольство, жизнь, полная разгула, а с другой стороны — отчаянная и тщетная борьба со смертью...». Тем не менее именно Ялта становится своеобразной сценой для развертывания событий одного из лучших произведений Чехова — рассказа «Дама с собачкой», редкого по теплоте и снисхождению к человеку у писателя, которого съедала болезнь и ощущение разлитой вокруг смертельной тоски. Сюжет рассказа — адюльтер, тайный роман, который возникает между двумя людьми, приехавшими в Ялту на отдых. Оказавшись вдали от серого и пошлого обыденного существования, среди чарующей природы, люди как бы обретают себя, в них пробуждаются чувства, о существовании которых они и не подозревали, они начинают жить какой-то особенной подлинной (или кажущейся им подлинной) жизнью, тепло которой они любовно сохраняют и среди суровой зимы Севера, возвращение куда все же неизбежно. Крым возвращает человека к себе самому, к чему-то простому, подлинному и свободному, и это обстоятельство становится постоянным источником художественного опыта русских писателей.

Романтический образ Крыма рисовал и А.И. Куприн, который длительное время отдыхал в Балаклаве. Героями его описаний стали те самые балаклавские рыбаки-греки, чье нежелание заниматься благоустройством места своего поселения вызывало негодование всех энтузиастов курортного развития этого городка. Куприн, напротив, нашел в них эпические черты гомеровской эпохи и посвятил им замечательный рассказ «Листригоны».

М. Волошин с гостями у своего дома в Коктебеле. Фото нач. XX в.

В начале века наряду с писателем-путешественником и литератором-дачником в Крыму появляется новый тип литератора — оседлый житель. Им стал поэт М.А. Волошин, семья которого обосновалась в Коктебеле и в доме которого возник своеобразный литературный салон, получивший всероссийскую известность. В начале XX века здесь возник своеобразный маленький курорт для представителей русской творческой элиты «серебряного века». Ежегодно сюда охотно приезжали И. Бунин, А. Белый, О. Мандельштам, Н. Гумилев, А. Грин, К. Тренев, А. Толстой, И. Эренбург, М. Цветаева и многие другие. Здесь сложилась особенная атмосфера, подарившая русской литературе замечательные поэтические образцы. Чего стоит хотя бы крымский цикл стихов О. Мандельштама. Волошин тем самым открыл Киммерию — полудикую область Восточного Крыма, гористую, почти лишенную растительности и бедную водой мистическую праматерь-землю, таящую в себе загадки давно ушедших цивилизаций и ставшую для русской литературы всего XX века весьма питательной почвой. Киммерия в известной степени заменила собой в отечественной культуре освоенную и потому опошленную «Ривьеру» и восстановила до некоторой степени притягательность Крыма в качестве места, где если не вообще человек, то, по крайней мере, поэт (в широком смысле этого слова) может отряхнуть со своих ног прах обыденного существования и «прикоснуться к вечности».

Возможно, еще более притягательным, чем для поэтов и писателей, Крым был для русских живописцев (Волошин-художник по крайней мере обязан Крыму больше, чем Волошин-поэт). По-видимому, очевидность этого обстоятельства помешала по-настоящему исследовать эту тему, и сегодня «Крым литературный» нам известен значительно лучше «Крыма в русском искусстве», хотя само оно вряд ли возможно без крымской «натуры»⁵. Стать художником в России, как и в Европе, можно было лишь написав известное количество «классических» пейзажей с горами, морем и развалинами, которыми богаты Италия и Франция. Поскольку для Академии художеств посылать студентов слишком часто в эти страны было достаточно накладно, Крым пришелся как нельзя кстати. Чем не Италия? Пожалуй, ни один из отечественных пейзажистов, включая Шишкина и Левитана, не обошел в своем творчестве (хотя бы штрихом) крымскую тему, но были и те, кто сделал свое пребывание в Крыму регулярным и тем способствовал популярности «крымских пленэров». Мы не будем останавливаться на таких явлениях, как Айвазовский или Богаевский, потому, что эти художники жили здесь. В Крыму работали В. Перов, В. Маковский, А. Васнецов, В. Суриков, В. Поленов, Г. Мясоедов, С. Васильковский и многие другие. В 70-е годы XIX века сюда перебрался для лечения от чахотки талантливый, но рано умерший Ф. Васильев, создавший ряд великолепных крымских пейзажей, обогативших русское искусство. А.И. Куинджи лелеял мысль создать в Крыму своеобразную колонию художников, где последние могли не только творить, но и лечиться. В 1886 г. он приобретает участок земли на берегу моря близ Кикинеиза (225 дес.) на паях с группой художников. Его партнеры, впрочем, скоро охладели к идее, и Куинджи стал единоличным владельцем участка, где он ничего не строил, но куда часто приезжал со своими учениками для работы. Впоследствии он обзавелся еще несколькими земельными участками в Крыму. Согласно завещанию, он в 1908 году передал свое алупкинское имение (вместе с миллионным капиталом) обществу, которое организовали его ученики и которое носило после смерти художника его имя. В советское время имение Куинджи перешло к Академии художеств. Сходная судьба ожидала и дачу другого выдающегося художника, К.А. Коровина, в Гурзуфе. Она была построена художником в 1911 г. на участке неподалеку от дачи Чехова (приобретенном по совету последнего) и служила сезонным пристанищем не только своему хозяину, но и его коллегам-живописцам, приезжавшим в Крым. После революции она стала Домом творчества советских художников.

Примечания

1. Марков Е. Очерки Крыма. Симферополь, 1995, с. 351.

2. Там же, с. 513.

3. Там же, с. 350.

4. У литературной карты Крыма. Симферополь, 1965, с. 90.

5. Единственная работа общего характера на эту тему написана в 1968 г. См.: Пальчикова А.П. Южный берег Крыма в живописи // В помощь экскурсоводу. Симферополь, 1968, с. 43—68.