Имения знати. Начало курорта

Если первые путешественники открыли эпоху крымского и всероссийского туризма, то, несомненно, начало курортной деятельности в нашей стране было положено с организацией первых постоянных местопребываний русской знати на полуострове и прежде всего на его Южном берегу. Уже после присоединения Крыма Екатерина II щедро раздавала своим сподвижникам или близко стоящим к ней сановникам земли в Крыму, которые отошли к казне, после того как их покинули прежние поселенцы — греки, переселившиеся в 1778 году в Приазовье, или эмигрировавшие после присоединения полуострова татары. Раздача продолжалась до 1797 года включительно, и в течение этого времени в руки частных владельцев перешло 288 тысяч десятин «не считая тех из них, — пишет крупнейший исследователь истории помещичьей колонизации Крыма С. Ширяев, — которые к моменту составления в 1802 году «Камерального описания Крыма» еще не были подвергнуты межеванию»¹. Размер владений колебался от 500 до 2000 гектаров, и только в отдельных случаях площадь владений превышала 2000 тыс. гектаров. Однако одно дело было получить землю в Тавриде и совсем другое — вступить в реальное владение ею. В течение длительного времени новые земли были лишены какой бы то ни было заботы со стороны новых владельцев. Нам станет это вполне понятным, если мы вспомним, что в это время полуостров был чрезвычайно отдален от центров «деловой активности», население его было весьма малочисленным и не привыкшим к современному сельскохозяйственному труду, новые хозяева также весьма слабо представляли себе, как вести хозяйство на бесплодной каменистой почве, так не похожей на землю центральной России. Если добавить к этому отсутствие нормальных путей сообщения, препятствующее сбыту произведенных продуктов, то нет ничего удивительного в том, что и через 20—30 лет после присоединения к России южная часть Крыма представляла собой совершенно дикое и неосвоенное пространство. В начале XIX века Южный берег был покрыт частновладельческими участками, на которые едва ступала нога их хозяев. Проехав в 1820 году по Южному берегу, Муравьев-Апостол сообщает: «Вообще слишком много встречал я в Тавриде таковых вообразительных усадеб, принадлежащих помещикам, которые, заняв место, не заботятся о том, чтобы рука трудолюбия образовала оное к пользе их и общества: это пустоши, еще ожидающие возделания от виноградаря или садовника... пространство, осужденное на бесполезность»². По словам крупного крымского помещика Н.С. Мордвинова, у одного из владельцев Бельбекской долины из 4000 га обработанными считались только 20, и это было скорее правилом, чем исключением³. Нельзя сказать, чтобы новые владельцы вовсе не предпринимали никаких попыток освоить и заселить свои земли. Иные были даже весьма экстравагантными. Например, один из знаменитых южнобережных землевладельцев, принц де-Линь, попросил в 1786 году русское правительство выдать ему разрешение на поселение на его землях английских преступников, «в ссылку и каторгу осужденных, да еще скитающихся по городу арапов» и получил его. Только вмешательство русского посла в Лондоне С.Р. Воронцова положило конец далеко идущей затее этой «новой Австралии». Но и водворение в Крыму русских крепостных также было весьма затруднительно. Это требовало слишком больших, непосильных для большинства помещиков расходов. Не случайно, что первоначально стал осваиваться не Южный берег, а более близкие к губернскому центру районы. Пионером и здесь выступил главный присоединитель Крыма князь Г.А. Потемкин, чьи имения — Кишлав на р. Бурунче около Старого Крыма и на р. Каче — были одними из первых помещичьих хозяйств. Особенную известность получил Судак, считавшийся лучшим местом для выращивания винограда, где уже в конце XVIII в. возникла целая колония русских усадеб, в числе которых были имения академика Палласа, принца Нассау-Зигена и Н.С. Мордвинова⁴. Основной деятельностью их обитателей было виноградарство и виноделие, и их хозяева вряд ли придавали им серьезное значение как местам отдыха, хотя и не пренебрегали этим побочным качеством. Спустя столетие известный писатель С. Елпатьевский рисует красочную картину посещения хозяевами своих южных латифундий: «...господа ехали из Москвы и Петербурга до Судака недели две, в дормезах и бумвояжах, с гувернерами и гувернантками, с приглашенными на целое лето гостями, а перед и за дормезами и тарантасами ехали телеги и рыдваны с крепостными девками, с поварами и поваренками и кухонными мужиками, с музыкантами и песенниками (тогда говорили «капелла»). А потом через Карасубазар и Эльбузлы грузно вваливались в Судакскую долину и устраивались там по российскому — широко и просторно, как привыкли они устраиваться у себя в «подмосковных», в своих стародавних помещичьих усадьбах. Нужны были флигеля для гостей и воспитателей, и кухни, и конюшни, и прачечная, и скотные дворы, помещения для музыкантов и «капеллы» и для многочисленной дворовой челяди»⁵.

Что касается Южного берега, то он оставался практически недоступен для помещичьей колонизации до 20-х годов XIX века⁶. Исключение составляли лишь имение Таврического губернатора А.М. Бороздина Кучук-Ламбат, Гурзуфское имение новороссийского генерал-губернатора дюка А. Ришелье и открытый в 1812 году Императорский ботанический сад в Никите — три европейских оазиса на краю азиатской земли.

Подлинное освоение Южного берега началось в 20-е годы и было связано с именем светлейшего князя генерал-губернатора Новороссии М.С. Воронцова. В 1820 г. Воронцов приобрел имения Мартьян близ Никиты и Ай-Даниль, где тотчас же завел образцовые виноградники, в 1823 году он купил имение Ришелье в Гурзуфе, а спустя год, в 1824-ом, начал обосновываться в Алупке, приобретя первые участки у помещика Ревелиотти. В этом же году был заложен первый «старый» алупкинский дом, а спустя 15 лет Южный берег украсился своей едва ли не главной жемчужиной — алупкинским дворцом Воронцова. Почин Светлейшего князя поначалу робко, а затем все более активно поддержали и другие представители русской знати. Почти одновременно с Алупкой возник Кореиз — имение княгини А.С. Голициной, где строится большой владельческий дом. Около того же времени возникло поместье «Софиевка» Л.А. Нарышкина в Мисхоре. В 1828 году И.А. Мальцов приобрел имение Симеиз и начал там хозяйственную деятельность.

Де Палдо. Дом Л. Качиони в Карасубазаре. Гравюра из альбома П.И. Сумарокова, нач. XIX в.

Еще более активно дело обустройства Южнобережья пошло после строительства насыпной дороги, связавшей отдаленные места с центром губернии и с устройством регулярного пароходного сообщения между Одессой и крымскими прибрежными местами, прежде всего с Ялтой.

Во второй половине 30-х годов возникло поместье «Александрия» обер-прокурора Св. Синода А.Н. Голицына в Гаспре, Ливадия Л.С. Потоцкого, приобретенная им в 1834 году у Ревелиотти⁷, и другие. В 30-е годы начинается настоящий хозяйственно-строительный бум в местах, которые раньше своей первозданной дикостью лишь возбуждали поэтические мечты. На всем пространстве Южного берега разбиваются сады и виноградники, продукция которых благодаря улучшению транспортного сообщения и развитию городов на юге стала находить спрос. Описывая в своем путеводителе сады, которые в короткое время покрыли обширные пространства в окрестностях Алушты, К. Монтандон в 1834 году отмечает: «Невозможно равнодушно наблюдать соперничество, проявившееся в последнее время между помещиками долины, а также присутствие многих работников, занятых вспашкой земель и строительством домов, воздвигнутых среди многочисленных виноградников»⁸. Еще одно место, которое поразила настоящая сельскохозяйственная «лихорадка», был Магарач, где в 1830 году по постановлению Воронцова был организован своеобразный виноградарский «кооператив». Земли Магарача (120 десятин) разделили на небольшие участки и раздали частным лицам для заведения виноградников. В результате, как пишет Монтандон, «Магарач, который немного лет тому представлял собой только невозделанные земли, изрезанные оврагами, с рощами невысоких деревьев, преобразился вследствие этого постановления в радующее глаз плодородное и населенное местечко»⁹.

Как уже было сказано, основными видами хозяйства в южнобережных усадьбах стали садоводство, виноградарство и виноделие. По данным Ширяева, в 1830 г. Южный берег производил до 15 тыс. ведер вина, в 1833 году — 20 тыс., в 1835 — 38,7 тыс. ведер, заняв по размерам производства третье место после Качинско-Бельбекского района (140 тыс. ведер) и Судака (87 тыс. ведер). Общее количество произведенного в Крыму вина в 1835 г. достигло 356 тыс. ведер¹⁰.

Н. Чернецов. Мисхор. Дача Л.А. Нарышкина. Лит. 1834 г.

Возможно, самым главным свидетельством бурного развития Южного берега нужно считать безудержный рост стоимости земли, которая еще недавно безмолвно молила хотя бы о какой-нибудь обработке. Вадим Пассек в небольшой заметке «Ценность земли в Крыму за 35 лет» приводит такие данные: в 1802 году одна десятина орошаемой садовой земли стоила 30 рублей, в то же время за такое же количество леса с удобной перевозкой давали 50 рублей (яркое свидетельство того, в чем состояло первоначальное хозяйственное освоение Крыма), с «трудной перевозкой» — 15 руб., мелкий лес и пахотные земли оценивались всего в 10 рублей, а степные пустоши в 1 рубль за десятину. «Теперь, — пишет В. Пассек в 1837 году, — степи вздорожали до 5 и 10 рублей за десятину. Кроме самых неудобных мест, земли всех сортов вздорожали также впятеро и вдесятеро, а прежние пустые земли на Южном берегу часто продаются под виноградники до 500 р. за десятину и даже дороже»¹¹. Позднейший исследователь С. Ширяев приводит данные, в десять раз превышающие сообщаемые Пассеком. «...уже в 1837 году, — пишет он, — цена земли за десятину на Южном берегу Крыма достигла до 4000—5000 рублей, даже неудобные участки можно было приобретать не менее 600—1000 руб. за десятину»¹². Это не является сильным преувеличением: когда в 40-е годы желавший поселиться в Крыму Ю.Н. Бартенев интересовался ценами на землю, дача на Южном берегу размером в 35 десятин была предложена ему за 30 тыс. рублей, причем эта цена считалась обычной.

Однако мы ошибемся, если предположим, что высокая стоимость земли на ЮБК диктовалась ее высокой доходностью. Напротив, постоянные жалобы на невозможность получать приличные доходы с южнобережных земель в 30-е годы сменяют сетования на их недостаточную обработанность. Были, конечно, и процветающие хозяйства, вроде воронцовских Массандры и Ай-Даниля, но в большинстве возникновение помещичьих усадеб на Южном берегу было связано с потребностями отдыха, а не прибыли. В значительной степени хозяйство усадеб развивалось для того, чтобы удешевить их содержание, а не ради самого себя. Об этой особенности южнобережного усадебного «хозяйства» замечательно и со знанием дела говорил симферопольский градоначальник А.И. Казначеев в письме к Ю.Н. Бартеневу в 1842 году. Секретарь обер-прокурора Синода А.Н. Голицына, вознамерившись вслед за своим духовным отцом переместиться на брега Эвксинского Понта, просил своего друга-губернатора описать ему особенности южнобережного хозяйства. В своем ответе градоначальник открывает секрет того, куда уплывала львиная доля не слишком больших южнобережных помещичьих доходов: «...поэтических соблазнов много, например: вы насадили сад и виноградник для дохода, но у вас есть прелестное местечко, оно так заманчиво взывает к вам: построй вот тут воздушный павильончик, вот тут насади лавры, оливы, кипарисы, гранаты, фиги, грецкие орешины, каштаны, камелии, магнолии и другие южные или вечно зеленеющие растения; завей меня павилкою, плющем, вьющимся розаном — я буду еще прекраснее! Как отказать очаровательному голосу? А это баловство стоит дороже полезного...»¹³. В заключение он советует своему адресату: «Итак, если вы хотите к нам переселиться для здоровья и наслаждения природой, лучшего места не найдете. Если для доходов, будьте осторожны: для этого нужен особый капитал на покупку земли и на заведения, да особый для того, чтобы в случае несбыта ваших произведений не быть вам в затруднении»¹⁴.

Хотя Ширяев и говорит о сходстве крымских усадеб с московскими загородными имениями, между ними были существенные различия, которые касались не только разницы их местоположения. Традиционные имения были родовыми гнездами русской знати, крымские — скорее позолоченными клетками. Из российских имений выходили в большую жизнь, в крымские уезжали в поисках уединения и покоя. Российские имения были основаны на хозяйстве, это были прежде всего экономии, крымские — почти исключительно для отдохновения души и глаз. В российских имениях жили, в крымских грезили и умирали. В начале XIX века в них даже почти не развлекались.

Ф. Гросс. Ливадия. Лит. 1846 г.

Атмосфера крымских дворцов первой половины XIX века едва ли может быть названа атмосферой развлечений и увеселений, скорее здесь царил дух блаженного покоя и в известном смысле неотмирности. «Ламбат — Ламбат, приют покоя...» — писал о первом южнобережном имении один из поэтов. Переживший несчастную любовь и искавший покоя, граф Г. Олизар назвал свое имение в Артеке «Кардиотрикон» — от греческого «врачующий сердца». Далекие от столичной суеты и прекрасные места привлекали представителей русского высшего общества прежде всего возможностью уединения. Даже Александр I, увидев Ореанду, высказал вслух свою заветную мечту уйти на покой и поселится здесь «частным человеком». Уехать в Тавриду для большинства представителей знати означало удалиться в страну идиллии и спокойствия. Желания вполне понятные после бурного окончания века Екатерины и начала нового, девятнадцатого столетия. Эти настроения особенно усилились в эпоху Николая I с ее духом официальности и бюрократизма. Богатые русские аристократы частенько искали здесь возможности отдохнуть от бурной светской или государственной жизни столиц, наполненной интригами, поисками чинов и неизбежным пресмыкательством у трона. Таврическая же природа была прекрасной декорацией, на фоне которой русские высокородные отшельники вполне могли чувствовать себя бегущими «в деревню» патрициями эпохи поздней римской империи. Сравнительно немногочисленным обитателям Южного берега это, судя по всему, вполне удавалось. В своем путеводителе М. Сосногорова в 1870 году сетует на то, что новые хозяева дворянских имений стали закрывать их для посетителей, тогда как во времена Воронцова практически все они были открыты для бесплатного осмотра желающими — явное свидетельство того, что уединения было в избытке, новому лицу здесь всегда были рады и проблемы докучливых посетителей не существовало.

Вся жизнь в этих имениях носила отпечаток фантазий и идеализма их хозяев. Даже будучи вполне обустроенными, они продолжали сохранять дух той «вообразительности», о которой писал Муравьев-Апостол, хотя и несколько в другом смысле. Достаточно взглянуть на дворцовую архитектуру того времени — все эти готические замки, римские виллы или мавританские «киоски», чтобы понять, какие настроения господствовали среди их обитателей.

Архитектура усадеб Южного берега может быть лучше, чем что-либо другое, иллюстрирует то, зачем богатые землевладельцы стремились обзавестись недвижимостью на берегу Черного моря. Южнобережные дворцы и виллы только с определенной долей условности можно назвать «жилищем», и с еще меньшими основаниями жилищем русского человека. Все они воплощают в себе своеобразный порыв от обыденности, благодаря чему их обитатели иногда страдали от зимнего холода, поскольку великолепные творения заграничных зодчих зачастую не отапливались, но зато могли наслаждаться совершенством и причудливостью архитектурных форм.

К. Кюгельхен. Партенит. Лит. 1806 г.

Дошедшие до наших дней сооружения того времени и сохранившиеся изображения исчезнувших построек свидетельствуют о безраздельном господстве трех архитектурных направлений во вкусах знатных заказчиков 20—40 годов XIX века¹⁵. Это: «азиатский (тюрко-мавританский) стиль», в нем было построено, например, имение «Кореиз» княгини А.С. Голицыной (1824—38 гг.), ранний особняк имения «Софиевка» в Мисхоре кн. Л.А. Нарышкина, ранние постройки воронцовской Алупки; «готический стиль» — церковь в имении А.С. Голицыной в Кореизе (арх. К. Эшлиман), замок в имении А.Н. Голицына в Гаспре (арх. Ф. Эльсон), дворец и капелла в имении Л.А. Нарышкина (арх. К. Эшлиман) и другие. Впечатляющим соединением «азиатики» и «готики» стал дворец князя Воронцова в Алупке.

Несколько позже распространяется «эллинистическое» направление, как нельзя более сродное эпохе заката николаевской России. Именно в этом стиле был выстроен в 1842—52 гг. императорский дворец в Ореанде.

Под стать дворцам разбиваются роскошные парки — земное воплощение райских садов, они соседствуют с естественной южнобережной растительностью, и их составной частью являются великолепные пейзажи крымских гор, которые как стеной защищают Южный берег от холодных северных ветров. Так же, как и обиталища аристократии, они связаны с Европой, Средиземноморьем и Востоком в гораздо большей степени, чем с родиной их хозяев. Напротив, в них ничто не должно было напоминать о холодной северной зиме и суровой природе русских равнин. Для садов и парков Южного берега привозится роскошная средиземноморская флора, питомником для которой становится императорский Никитский ботанический сад, основанный в год нашествия Наполеона на Россию. Ничто, никакие политические неурядицы, казалось, не достигали брегов мира и покоя. Так же, как и архитекторы для строительства дворцов, для устройства парков выписывались лучшие европейские садовники, чьим трудом можно любоваться даже и сегодня.

Ф. Гросс. Кучук-Ламбат

Атмосфера Южного берега способствовала не только строительству причудливых замков на земле, но и своеобразных «воздушных замков» — разнообразных проектов обустройства крымского Южнобережья. Один из самых известных принадлежал графине С. Потоцкой, которая в начале 20-х годов замыслила построить в районе Магарача город, назвав его не более не менее — Софиополем — Градом Мудрости. К сожалению, у нас нет возможности подробно остановиться на всех характерных особенностях усадебной культуры крымского Южнобережья, которая по праву может считаться основой последующих курортных мест, но с некоторыми явлениями этой культуры все же имеет смысл познакомиться более подробно.

Как уже говорилось, одним из самых первых обустроенных имений на Южном берегу было имение Кучук-Ламбат генерала А.М. Бороздина, таврического губернатора. Его начали строить еще в 1807 году завезенные из Курской губернии крепостные как летнюю прибрежную резиденцию губернского начальника. В 1814 году выписанный из Франции садовник Либ Э.П. устроил в имении парк — также один из первых на Южном берегу. В парке было собрано более 200 видов экзотических растений из Европы, Америки и даже Японии. Здесь были «тенистые лимонные, апельсиновые рощи, лавры, пионное дерево, магнолия» и т. д. Парк украшали «высоко бьющие водометы» и тому подобные невиданные в Крыму атрибуты усадебной роскоши. В 20-х годах хозяин построил новый дом, в котором расположился с еще большим комфортом. В имении была весьма приличная библиотека, давались приемы и даже балы, к услугам приезжающих был отличный повар и погреб, полный французских вин.

Поскольку в течение длительного времени имение Кучук-Ламбат было одной из главных достопримечательностей Крыма, его не объехал стороной практически ни один путешественник. Тем более, как отмечал один из посетителей этого имения, «много путешествовавший, хорошо образованный Андрей Михайлович отличался широким гостеприимством, его дома в Саблах и Кучук-Ламбате кишели постоянно приезжими русскими и иностранцами». Кучук-Ламбат посетили и отдали ему дань восхищения А.С. Грибоедов, В.А. Жуковский, В.В. Броневский, некоторые из будущих декабристов (дочь А.М. Бороздина была замужем за декабристом Поджио) и другие. Поэт А.Н. Муравьев в 1827 году посвятил ему следующие строки:

«Ламбат! Ламбат! Приют покоя,
Для сердца милый уголок!
Где легкокрылое, златое
Летает счастье и далек
Унылый мир с его страстями,
И смертных жизнь не тяготит,
Кто равнодушными очами
Тебя мог видеть и забыть?»

А.М. Бороздин большую часть своего времени, сил и денег отдавал своему южнобережному гнезду. Здесь время от времени кипела бурная светская жизнь. Посетивший его в году путешественник, писатель и издатель П.П. Свиньин назвал имение «будуаром всего Крыма». Хотя в историю Крыма Бороздин вошел как не слишком удачливый администратор, явно тяготившийся управлением обширной губернией, за ним осталась слава создателя первого устроенного имения на Южном берегу. Тот же П.П. Свиньин, наблюдая постепенный расцвет южнобережных поместий, писал: «...с тех пор как на брега Тавриды, словно очарованием, перенесены с брегов Тибра, Рейна, Темзы, Сены, Гвадалквивира их богатые виллы, их готические замки, их прелестные коттеджи, их бесчисленные виноградники, с тех пор, как искусство, вкус и великолепие воцарились в Алупке, Мазандре, Орианде, Партените, Мартеме, Хореисе, Мусьхоре, Кучук-Ламбат и бывшие тогда единственными английские его сады должны уступить последним. По крайней мере, за ним остается навсегда право старейшинства: хозяин Кучук-Ламбата первый указал, как на краю Скифии, за стеною Чатырдага можно быть гражданином Вселенной, можно следить ход политики и просвещения в целом мире, наслаждаться всеми утонченными удовольствиями столиц»¹⁶.

Другая страница первоначального освоения Тавриды связана с деятельностью южнобережной колонии мистиков александровской эпохи. В 20-е годы XIX века в России получило значительное распространение умственное течение, известное под названием мистицизма. Дух религиозной экзальтации, углубленных духовных поисков как никогда был созвучен только что пережившему эпоху войн и революций европейскому обществу. Русский свет не остался в стороне от этого увлечения. Составной частью мистического умонастроения было стремление к уединению, непосредственному общению с природой и уход от погрязшей в суете и безбожии современной цивилизации больших городов. Однако ландшафты центральной России не могли удовлетворить взыскующих всего возвышенного людей, к тому же суровый климат был, по-видимому, малоподходящим для углубленных духовных занятий. Поэтому в поисках приличных для «пустынножительства» мест их взоры обращались к югу — земле малоизвестной, но будоражившей воображение.

Н. Чернецов. Кореиз. Лит. 1834 г.

В 1824 году в Крым отправилась целая духовная экспедиция с целью основания религиозной колонии. Это были около сотни духовидцев, ясновидцев, прорицателей и толкователей Апокалипсиса, в основном немцев и швейцарцев. Ее возглавили оригинальные особы, женщины-проповедницы, принадлежавшие к кругу высшего петербургско-московского света. Это были бывшая фаворитка императора Александра I Варвара-Юлия Крюденер, имевшая всевропейскую известность, но удаленная императором от двора, ее дочь София-Юлия Беркгейм и княгиня А.С. Голицына, руководительница московского религиозного кружка, которая являлась финансистом всего предприятия. К этой группе принадлежала также баронесса де-Гаше, под именем которой, по мнению позднейших писателей, скрывалась не кто нибудь, а знаменитая французская авантюристка Жанна де ла Мотт, осужденная за похищение бриллиантового ожерелья французской королевы Марии-Антуанетты накануне Великой французской революции и вдохновившая много позже знаменитого Александра Дюма на создание образа Миледи в его прославленном романе. Каким образом эта женщина попала в Крым, была ли это именно она, ее позднейшая судьба стали предметом многочисленных архивных и литературных изысканий.

«По рекам и каналам эта оригинальная коммуна 4 или 5 месяцев добиралась до Таганрога. Оттуда на парусном судне они переехали в Феодосию»¹⁷. Прибыв в Крым, мистическое общество распалось. Большая часть его участников осталась в немецкой колонии в Судаке, а экзальтированные дамы-проповедницы отправились дальше на Южный берег. Крюденер с дочерью достигли Карасубазара. Здесь заболевшая путешественница осталась ожидать, как пишет исследователь П. Коньков, «или улучшения, или конца»¹⁸... Судьба судила ей второе, и 25 декабря 1824 года она умерла. Княгиня Голицына приобрела участок земли в Кореизе неподалеку от Ялты и приступила к строительству дома и церкви. Павел Свиньин, путешествовавший по Крыму в 1825 году, сообщал, что Голицына «строила огромный дом в самом диком месте скалы, висящей над пропастью»¹⁹. Несколькими годами позже началось строительство церкви. Считается, что именно Голицына была первой русской аристократкой, перебравшейся на постоянное жительство на Южный берег. С немногими оставшимися при ней пиэтистами она проводила свои дни в трудах по благоустройству своего гнезда, изучении священных текстов и в попытках обратить местных татар в христианство. Умерла Голицына в Симферополе в 1838 году, но похоронена была в своей кореизской церкви.

О. Раффе. Алупкинский дворец М.С. Воронцова. Лит. 1837 г.

Интересно, что история «мистического освоения» Крыма на этом не закончилась, более того, в 40-х годах она вновь оказалась связанной со знаменитой фамилией Голицыных. Анна Сергеевна Голицына состояла по мужу в отдаленном родстве с Александром Николаевичем Голицыным, который был весьма заметной фигурой александровской эпохи в России. В то время он занимал пост Обер-прокурора Св. Синода Русской Православной Церкви, т. е. был «главным куратором» духовного ведомства. А.Н. Голицын являлся крупнейшим деятелем Библейского движения, инициатором перевода Священного писания на современный русский язык. Без преувеличения, он в течение многих лет определял духовную атмосферу в империи. В 1842 году Голицын вышел в отставку и решил поселиться в своем южнобережном имении, находившемся в Гаспре неподалеку от Ялты, где для него арх. Эльсоном был выстроен небольшой дворец в духе готического замка. Вокруг А.Н. Голицына также сложился кружок его почитателей и сподвижников, о жизни которого мы имеем представление благодаря письмам чиновника по особым поручениям при Голицыне Ю.Н. Бартенева. Вслед за своим патроном и покровителем Бартенев отправился в Крым в 1842 году. Немалую роль в желании переселиться в Тавриду сыграли письма к нему симферопольского градоначальника А.И. Казначеева, умело игравшего на чувствительных струнах души своего адресата. Он хорошо знал, что влекло людей подобного рода, и следующим образом рекламировал места, в которые намерен был переселиться бывший чиновник духовного ведомства: «Предо мною безбрежное небо, как зеркало Вселенной! Окруженный горами и высокою природой, чувствую свое ничтожество и возвышаюсь душею. Восхищаясь прелестями неба и земли, делаюсь лучше и добрее. Не так в столице: там все в человеке возбуждает гордость и самолюбие... Нет, здесь все истинно, высоко и нерукотворенно. Мне часто в голову приходит мысль: не обетованная ли это земля? Не отрывок ли древнего рая или его преддверие? Рубеж земного жития! По крайней мере, тут удобно отдохнуть от мирской жизни и приготовиться к лучшей. Здесь, за горами, так безмятежно, от большого света далеко, от неба так близко!»²⁰. Прибыв на Южный берег, Бартенев недолго наслаждался покоем, неотмирностью и возможностью предаваться духовным упражнениям. Очень быстро (с наступлением зимы) он столкнулся с крымской неустроенностью, которая была многократно усугублена открывшейся у него болезнью. Роптание на трудности становится постоянным мотивом его писем: «...Дороговизна невыносимая, спорящая с петербургской и часто ее превосходящая, но кроме дороговизны, неимение удобств для практической жизни очень преогорчевает нас»²¹, «...такой нужды, какую я здесь... переношу, я не имел даже во время незабвенной кампании 1812 года»²². Духовное состояние пиэтиста также оставляло желать лучшего: «Вечером и ночью, — пишет он, — были слабые Вопрошания к Истоку помилования и утешения. Все грустно, все болен, из воли Господа (повелевшей ему отправиться в Крым) все хочу выйти... настоящий кавардак в жизни и делах»²³. С наступлением весны положение меняется, и надежды возвращаются к Бартеневу, тем более, что его духовный наставник не падал духом — «беспрестанное чтение, как негаснущая лампада, поддерживает теплоту в мышлениях старца», — писал Бартенев. Голицын оставался центром небольшого мистического кружка, и к нему даже приезжали гости из России. Так его уединение однажды нарушила «известная своим магнетическим лечением, производившим якобы чудеса» А.А. Турчанинова, которая произвела на Бартенева сильное впечатление своими манерами и взглядами. Голицын, будучи пожилым человеком, отошедшим от дел, тем не менее имел большое влияние на местных христиан. «Его присутствие в крае нашем, — писал А.И. Казначеев, — навевает на нас благодать Божию»²⁴. Голицын скончался в 1844 году в своем гаспринском имении и был похоронен в Георгиевском Балаклавском монастыре. В дальнейшем Крым как магнит притягивал к себе людей, желавших уединения для общения с высшими силами, что стало много позже основой для развития здесь целого «туристического направления».

Трудно сказать, как долго бы тянулось нелегкое дело освоения диких пространств Южного берега Крыма, завись оно и дальше от энергии местных чиновников и экзальтированных религиозных деятелей. Но в 1823 году произошло событие, которое сыграло в дальнейшем решающую роль в судьбе курортного развития полуострова. В этом году генерал-губернатором новороссийского края стал М.С. Воронцов, ассоциирующийся сегодня прежде всего с псевдопушкинской эпиграммой «Полукупец...». Возможно, в те далекие времена у кого-то и был повод жестоко иронизировать над личностью генерал-губернатора, нам же сегодня остается только удивляться тому, что бы смог он сделать, не будучи этим самым «полу...», если даже в таком качестве размах и результаты его деятельности (только для Крыма) просто поражают воображение. Воронцову принадлежит заслуга создания пароходства на Черном море, прокладка южнобережной шоссейной дороги, развития местного виноделия, наконец, именно он основал на Южном берегу имение, на долгие годы определившее не только архитектурный стиль, но и стиль жизни на Южнобережье. И может быть, самая главная заслуга Воронцова состоит именно в том, что благодаря его усилиям Крым сам стал неотъемлемой частью стиля жизни русской аристократии. В 1823 году Воронцов приобретает поместья в Крыму — на Мартьяне, в Ай-Даниле, Гурзуфе... В 1824 году он приобрел также Алупку — местность близ татарской деревни, дворов на 35, втиснутую между «чудовищно великих каменьев», в надежде основать здесь свою летнюю резиденцию. Вскоре здесь были воздвигнуты первые постройки — владельческий дом, церковь, мечеть для местных поселян, гостиница — и заложен огромный роскошный парк в английском стиле, приверженцем которого был воспитанный в Англии Воронцов. Это было только начало. В марте 1830 года был заложен фундамент под дворец генерал-губернатора. Проект его разработал модный тогда британский архитектор, друг Вальтера Скотта Эдвард Блор. Он ни разу не был в Алупке и создал свой проект по акварелям, специально привезенным в Англию. Наблюдал же за строительством ученик Блора — В. Гунт, получавший от Воронцова особую пенсию. Архитектура дворца должна была выражать идею соединения западных и восточных элементов, как и подобает постройке, возведенной на перекрестке цивилизаций, на краю земли и моря. Дворец строился до 1846 года и обошелся в 9 млн рублей серебром — сказочно большую сумму. Его строили от 100 до 1000 человек ежегодно — лучшие каменотесы и краснодеревщики из России, а также выписанные английские мастера. В итоге Крым приобрел настоящий архитектурный шедевр, с которым, по словам В. Гунта, «даже в Англии» ничто не может сравниться. Дворец, облицованный крымским диабазом, напоминающий со стороны гор европейский средневековый замок, а со стороны моря — мавританский или индийский мавзолей, утопал в роскошном парке, созданном с большим искусством садовником Кебахом. Внешнему облику соответствовала и внутренняя отделка. Помещения дворца украшали замечательные картины и скульптуры. Хозяева имения гордились обширной библиотекой. Будучи летней резиденцией новороссийского генерал-губернатора, а затем с 1844 года наместника на Кавказе М.С. Воронцова, он привлекал многочисленных путешественников, а также публику, приезжавшую сюда летом для веселого и интересного времяпрепровождения. Хозяева, М.С. Воронцов и его супруга Е.К. Воронцова, были необычайно гостеприимны. Даже в отсутствие хозяев дворец и парк всегда были открыты для посетителей (разумеется, принадлежавших к «обществу»), и за их посещение никогда не бралась плата. Гостеприимство Воронцова вошло даже в местную татарскую легенду, которая повествует о некоем хаджи — паломнике в Мекку, который отправился из родной Алупки и несколько лет путешествовал за морем, моля Бога дать ему возможность, прежде чем умереть, увидеть родные места. Сойдя с корабля на берег в родной Алупке, хаджи чуть не лишился чувств, увидев перед собой роскошный дворец, выросший близ его деревни за время его скитаний. Хаджи подумал, что его душа уже отлетела на небеса, и он видит перед собой райские кущи и небесные чертоги. Из забытья его вывел стричок-генерал, который любезно проводил паломника по поразившему его дворцу и показал чудесный парк с озерами и водопадами. Старичок был не кем иным, как хозяином Алупки, к которому местные татары всегда питали искреннее почтение.

О. Раффе. Кн. М.С. Воронцов. Лит. 1837 г.

Но и кроме Воронцова были энтузиасты хозяйственного освоения прекрасных южнобережных «пустынь». Одним из них нужно считать адмирала графа Н.С. Мордвинова. Он относился к числу первых крымских помещиков как по количеству земли, так и по времени ее использования. Правда, здесь его интересовал прежде всего лес, а не живописные места, тем не менее он также способствовал заведению здесь жизненных удобств, в частности построил дорогу к перевалу Шайтан-Мердвен и дом для путешественников на Байдарском перевале.

Другим активным деятелем на ниве освоения Южного берега Крыма был С.И. Мальцов, владелец обширного имения «Симеиз», крупный заводчик и организатор отечественного машиностроения. Легенда повествует о том, что, путешествуя в 1825 году с А.С. Грибоедовым, его отец секунд-майор И.А. Мальцов потерял во время купания в дивной симеизской бухте свой обручальный перстень, которым очень дорожил. Поэт в шутку посоветовал другу купить участок берега, и тогда дорогая вещь все равно останется у него. Спустя несколько лет И.А. Мальцов так и поступил. Он, а впоследствии его сын Сергей Иванович, известный русский промышленник, основатель так называемого Мальцовского промышленного округа скупили у прежних владельцев и у местных татар около 600 десятин земли, положив начало большому имению. Все необходимое для его развития было доставлено из владений Мальцова в России. Даже большой деревянный дом был целиком срублен на Орловщине, привезен в Крым в разобранном состоянии и вновь здесь собран. Дом был окружен широкой стеклянной галереей, для выполнения которой также было использовано стекло мальцовских заводов. После Крымской войны этот дом стал использоваться в качестве пансиона для проезжих путешественников. Видя, насколько велика нужда крымских помещиков в самом необходимом инвентаре для хозяйственной деятельности, Мальцов завел у себя в Симеизе специальный магазин товаров и строительных материалов.

Э. Берндт. Замок в Орианде. Гравюра. 60-е гг. XIX в.

Благодаря всей этой деятельности к середине XIX века Южный берег Крыма существенно преобразился, и по нему можно было передвигаться, как писали спутники А. Демидова в 1837 г., как по какому-нибудь английскому парку. Лучшей оценкой сделанных на ниве благоустройства Южного берега успехов, безусловно, можно считать то обстоятельство, что здесь все-таки решила обосноваться и царская семья. Имение на Южном берегу в Ореанде было приобретено еще Александром I незадолго до смерти, в 1825 году, но только к приезду нового императора Николая I в 1837 здесь появился «домик с башней» для гостей. Во время посещения своего южнобережного имения император подарил его своей супруге Александре Федоровне, которая с энтузиазмом взялась за дело строительства здесь приличествующего ей дворца. Первоначально проект был заказан немецкому архитектору К. Шинкелю, который предложил, не видя самой местности, а на основании акварелей Н. Чернецова возвести роскошный дворец в стиле «неогрек». Царской семье проект понравился. Но от воплощения замысла пришлось отказаться ввиду его чрезвычайно высокой стоимости. Проект был переработан архитектором Штакеншнейдером, и в 1842 г. новые чертежи и эскизы утверждены. Это был также дворец в античном стиле, более скромный по размерам, но не менее изящный, чем первоначальный. Дворец строился достаточно долго — 10 лет — с 1842 по 1852 г. Строительство прерывалось из-за недостатка средств, но наконец он был открыт и вызвал восторженные отклики современников. Правда, его владельцы смогли воспользоваться новой постройкой лишь однажды. Вскоре началась Крымская война, в конце которой в 1855 году император Николай I умер. После его смерти здоровье императрицы также пошатнулось, и в свое имение на Южном берегу она более не приезжала. После ее смерти в 1860-м году, согласно завещанию, Ореанда перешла во владение Великого Князя Константина Николаевича²⁵.

Крымская война всколыхнула уединенный и романтический быт крымских дворянских усадеб, которым чрезвычайно дорожили их обитатели. Герой повести К. Леонтьева «Ай-Бурун», проживавший на Южном берегу по время осады Севастополя англо-французами, с ужасом ждал, что Крым будет отторгнут от России победителями, которые настроят здесь железных дорог, заведут модные «удобства» и тем разрушат неповторимый мир. Но хотя Крым остался русским, избежать суеты буржуазного развития ему все же не удалось. Последующие десятилетия существенно изменили жизнь и быт южнобережных усадеб. Многие из них стали основой для создания модных курортов, но другие на долгое время сохранились как «заповедные» уголки, однако это тема уже другого рассказа.

Примечания

1. Ширяев С. Помещичья колонизация и русские усадьбы в Крыму в конце XVIII и п.п. XIX в. // Крым, № 2 (4), 1927. С. 170.

2. Муравьев-Апостол И. Указ. соч., с. 162.

3. Ширяев С. Указ. соч., с. 176.

4. Там же, с. 171.

5. С. Елпатьевский, с. 91.

6. Ширяев С. Там же, с. 172.

7. Там же, с. 178.

8. Монтандон К. Указ. соч., с. 25.

9. Там же, с. 39—39.

10. Ширяев С. Там же, с. 181.

11. Пассек В. Указ. соч., кн. 3, Смесь, с. 10—11.

12. Ширяев С. Там же, с. 178.

13. Бартенев Ю. Указ. соч. // Русский архив, 1898, № 5, с. 122.

14. Там же.

15. Истинными пионерами южнобережной архитектуры следует считать двух первых официальных архитекторов Южного берега: Ф. Эльсона и К. Эшлимана (1808—1893). Об их деятельности см.: Пальчикова А. Архитектура Южного берега Крыма п.п. XIX в. // В помощь экскурсоводу. Симферополь, 1968, сс. 15—42.

16. Свиньин П.П. Картины России и быт ее разноплеменных народов. СПб., 1839, ч. 1, с. 340.

17. Коньков П.В. Вехи мистического путешествия // Пилигримы Крыма — Осень-99, IV Крымская международная научно-практическая конференция, 1999. Материалы т. 1, с. 129.

18. Там же.

19. Цит. по: Коньков II. Указ. соч., с. 130.

20. Бартенев Ю. Указ. соч. // Русский архив, 1898, № 1, с. 111.

21. Бартенев, Там же // Русский архив, 1898, № 5, с. 68.

22. Там же, с. 73.

23. Там же // Русский архив, 1898, № 12, с. 523.

24. Там же // Русский архив, 1898, № 5, с. 78.

25. Калинин Н., Земляниченко М. Романовы и Крым. Симферополь, 2002, с. 11 24.