Путешественники: первопроходцы и туристы

Сегодня трудно представить себе, что еще лет 150 назад разговор о Крыме как о месте для отдыха и туризма мог вызвать только недоумение. Курортное освоение полуострова, главным образом его южной части, превращение его в «Мекку» для миллионов жителей России, Советского Союза и теперь стран СНГ — дело, в общем-то, совсем недавнего прошлого. Тем не менее ход этого освоения — одна из самых захватывающих страниц в истории развития отечественной экономики, предпринимательства, и более широко — в летописи развития нашей цивилизации.

Отправной точкой в развитии крымского туризма можно считать грандиозный по затратам вояж, который в 1787 году совершила в новоприобретенный «полуденный Край» императрица Екатерина II, тогда же назвавшая Крым «лучшей жемчужиной» своей короны. Конечно, это был не тур в современном понимании, а отчасти инспекционная поездка по землям, отданным в управление Светлейшего Князя Г.А. Потемкина, отчасти — политическая демонстрация, которая должна была явить величие империи перед ее соседями. Но все же главной побудительной причиной было желание императрицы увидеть новые земли, присоединенные к России в результате кровопролитных войн за четыре года до этого. Подготовка путешествия началась загодя. Был составлен маршрут, отправлены распоряжения о ремонте дорог, приготовлении мест стоянок, строительстве путевых дворцов, организации питания и т. д. Потемкин поручил полковнику Корсакову строительство дороги через Кизикермен и Перекоп в Крым, причем требовал сделать ее «богатою рукою, чтобы не уступала римским»¹. Частично она пролегала по битому тракту, но кое-где в горной части полуострова ее прокладывали заново. Фрагменты этой дороги в некоторых местах видны и сегодня. Всего на организацию вояжа было затрачено 15 млн рублей не считая 3 млн из доходов кн. Потемкина.

Карта путешествия Екатерины II в Крым в 1787 г. Екатерининская миля. 30-е гг. XIX в.

Маршрут путешествия был объявлен почти за год до его начала. Путь пролегал «...через Смоленск, Новгород-Северский, Чернигов, в Киев, оттуда по вскрытии вод на судах по Днепру до Нового Кайдака, где назначено быть губернскому городу Екатеринославлю, от сего же места сухим путем в Херсон, область Таврическую, и возвратно через Черкасск, Бахмут, Изюм, Харьков, Курск, Орел, Тулу и Москву»². Всего 5657 верст. 1 января роскошный императорский поезд из 14 карет, 124 саней с кибитками и 40 саней запасных двинулся в путь. Сама императрица ехала в карете на 12 персон, запряженной 40 лошадьми, где ее сопровождали придворные, представители иностранных дипломатических миссий, которые были приглашены в путешествие, и прислуга. Следом двигался «поливальный возок» императрицы. Всего в императорской свите было до 3000 человек. На каждой станции кортеж встречали от 500 до 600 свежих лошадей. Двигались неспешно, с 9 утра до семи вечера с трехчасовой остановкой на обед. На границе каждой губернии императрицу встречало губернское начальство, сопровождавшее ее до следующей губернии. Прибыв к концу января в Киев, путешественники сделали трехмесячную остановку — ждали, пока Днепр вскроется ото льдов. Когда это произошло, транспорт переменили. Вниз по Днепру императорский кортеж отправился на 80-ти великолепных судах. Императрица плыла на галере «Днепр», судне, специально построенном для этого путешествия и богато разукрашенном. «Стечение народа по берегам было чрезвычайное», — вспоминал французский посланник де Сегюр. Перед днепровскими порогами блестящий кортеж снова вынужден был совершить перемену транспортных средств, на этот раз пересели в кареты, поставленные на колеса, и двинулись в глубь таврических степей. Немногочисленные поселения и даже отдельные дома в этих местах были специально украшены выписанными из Петербурга художниками, а злые языки утверждали, что многие из них представляли собой не что иное, как декорации, заказанные Потемкиным, чтобы продемонстрировать плоды своей деятельности по освоению новых земель («потемкинские деревни»). На Перекопских воротах Екатерину встречал девиз «Предпослала страх и принесла мир». Отсюда в путешествие по Крыму ее сопровождал конвой родовитых татарских мурз, численностью до 2 тыс. всадников. Первая остановка в Крыму была назначена в Бахчисарае — во дворце крымских ханов, который был для этого специально отремонтирован. Вечером все окрестные скалы были иллюминированы. 22 мая путешественники отправились в Инкерман, где во время застолья в специально построенном дворце Потемкин приготовил для императрицы и ее окружения сюрприз. Когда обед был в разгаре, занавеси на окнах были раздвинуты, и взорам путешественников предстал лежащий на противоположном берегу бухты Севастополь, а в самой бухте весь Черноморский флот, приветствовавший императрицу залпами салюта. После обеда путешественники отправились в город на шлюпках. После ночлега в доме командующего флотом Т. Макензи Потемкин повез императрицу в Байдарскую долину. Под Балаклавой кортеж встретила «амазонская рота», составленная из жен и дочерей балаклавских греков, которая привела в восторг императрицу. На Южный берег Екатерина не спускалась, так как в это время от Байдарского перевала туда еще не было проезжей дороги, и императрица вынуждена была удовлетвориться видом, открывшимся ей с Байдарского перевала. Повернув назад, путешественники через Бахчисарай прибыли в Симферополь, где императрица остановилась в специально построенном дворце. В тот же день кортеж выехал в Карасубазар, где императрица сделала смотр расквартированным в Крыму войскам, наградила местных чиновников и мурз и отправилась дальше — в Старый Крым. Последним пунктом пребывания Екатерины в Крыму была Феодосия, где на местном монетном дворе в честь ее и сопровождавшего ее австрийского императора Иосифа II были вычеканены две золотые монеты. После этого весь кортеж отправился в обратный путь.

Путешествие Екатерины создало целую традицию императорских вояжей на юг, и все наследники Великой императрицы за исключением императора Павла I считали своим долгом совершить путешествие в причерноморские земли. Так поступил Александр I, посетивший полуостров в 1818 и 1825 гг., и Николай I, вояжировавший по Крыму в 1837 г. и в последующие годы.

В отличие от августейших особ, путешествия которых организовывались специально, прочих путешественников, вознамерившихся отправиться в Тавриду, ждали немалые трудности. Отдаленность от столиц, отсутствие нормальных путей сообщения делали поездку в Крым в конце XVIII — начале XIX века не увеселительной прогулкой, а довольно утомительным и иногда небезопасным путешествием, которое могло быть предпринято либо с деловыми, либо с познавательными целями, но никак не для отдыха и развлечений в нашем современном понимании этих слов.

Первыми путешественниками, собственно, и были ученые-естествоиспытатели, такие как В. Зуев, К. Габлиц, П.С. Паллас. Их влекла неизведанная природа Крыма и то, что мы называем естественными ресурсами полуострова. Несмотря на то, что подобного рода экспедиции финансировались Академией наук, их участникам приходилось испытывать немалые лишения. «Кто сам путешествовал за делом, а не так, чтобы переезжать только с места на место, тот знает, чего таковые труды стоят», — писал академик Василий Зуев, решительно отделяя себя от путешественников-любителей следующего, XIX столетия³.

Встреча Екатерины II «амазонской ротой» вблизи Балаклавы в 1787 г.

Дороги к этому времени стали не намного лучше, но несколько изменились цели путешествий. Начало нового столетия открыло путь в Крым целой плеяде «пилигримов», которых звало в путь не какое-то определенное «дело», а просто любопытство, поиски новых впечатлений, острые ощущения или же та самая «охота к перемене мест», которая привела на берега Черного моря Евгения Онегина по воле его автора, также посетившего Крым в 1820 году. Путешественники новой эпохи в большинстве своем были уже значительно ближе к туристам, чем поколение почтенных естествоиспытателей эпохи Просвещения, хотя ученые цели не были чужды и им, достаточно сказать хотя бы о вполне научной экспедиции, организованной в 1837 году меценатом и покровителем наук А. Демидовым.

Благодаря тому, что многие из вояжеров были людьми, склонными к литературе, а иные — прямо литературными величинами, как, например, Измайлов, Сумароков, Пушкин, Грибоедов, Мицкевич и др., мы имеем сегодня и впечатляющие описания Тавриды того времени, и необходимые нам сведения об условиях тогдашних путешествий⁴.

Медаль в честь путешествия Екатерины II

К исходу половины XIX столетия не совершить путешествие в Тавриду уже считалось почти неприличным для человека из общества, претендующего на определенный кругозор. Если П.И. Сумароков, странствуя по Крыму в 1799 и 1802 гг., едва встречает путешественников на своем пути, а В. Измайлов почитает себя счастливым, если его записки привлекут сюда хотя бы одного путешественника, то Муравьев-Апостол в 1820 году говорит о том, что последних множество, они то и дело попадаются друг другу навстречу, иногда образуя целые кавалькады. В одной из таковых Муравьев насчитал до 70 лошадей. В. Броневский (1815 г.) связывал увеличение притока туристов с появлением моды на принятие морских ванн, которая весьма поспособствовала тому, что «больные любопытством путешественники отправляются удивляться живописной природе Южного берега. Даже дамы, — недоумевает он, — невзирая, что должны 250 верст ехать верхом и подвергаться необыкновенным для них беспокойствам и опасностям, предпринимают сей трудный путь — конечно, плачут, раскаиваются в продолжении оного, но по окончании с восторгом рассказывают о чудесах, ими виденных»⁵.

Еще большее число путешественников поехало в Крым в 30-х годах, когда благодаря заботам генерал-губернатора Новороссии светлейшего князя М.С. Воронцова значительно улучшились внутренние пути сообщения и, в частности, была проложена южнобережная дорога, а записки и рассказы вояжеров сделали полуострову неплохую рекламу.

Де Палдо. Алупка. Гравюра из альбома П.И. Сумарокова, нач. XIX в.

Обычно путешествия предпринимались или ранней осенью — в сентябре-октябре, либо поздней весной (апрель-май), во избежание летнего зноя, распутицы и холодов. Прежде чем перейти к описанию основных маршрутов, скажем несколько слов о путях и средствах передвижения.

Дороги были, как известно, второй по значению бедой России после дураков. Пути на юг не представляли исключения. Это были обычные грунтовые тракты (шоссейные дороги, т. е. укрепленные щебеночным слоем, начали устраивать только в 1817 году, и до 1840 г. в среднем ежегодно в империи открывалось не более 34 верст). Как правило, они были весьма неустроенными и во время дождей и таяния снегов превращались в непроходимую кашу. С интервалом 25—30 верст на них были устроены почтовые станции, где путешественники согласно подорожной — своего рода путевому паспорту — имели право менять лошадей. Нравы почтовых станций нашли богатое отражение в русской литературе. Зачастую получение свежей тягловой силы представляло большую проблему и было причиной почти постоянных злоупотреблений станционных смотрителей и многочисленных дорожных скандалов.

Не меньшее значение имели средства передвижения. Для путешествий в России выработался тип закрытой повозки, в которую, как правило, впрягалась пара лошадей, она называлась бричкой. Обычно брички использовались для казенного почтового сообщения. Разновидностью такой повозки был тарантас — длинная четырехколесная телега специальной конструкции для уменьшения тряскости. Состоятельные люди и высокопоставленные чиновники путешествовали в экипажах типа кареты — т. е. в повозках, запряженных различным количеством лошадей и имевших жесткий деревянный кузов со стеклами. Эти экипажи имели разные названия — рыдваны, дормезы и т. д. Для более коротких переездов использовались дрожки — легкие помещичьи экипажи. В Крыму между главными городами существовало с 30-х годов сообщение на дилижансах — больших каретах, вмещавших 10—12 пассажиров. Некоторые путешественники, особенно не слишком свободные в средствах, нанимали для передвижения татарские арбы — мажары. Именно так в 1840 г. поступил археолог И. Бларамберг, следуя из Керчи в Симферополь.

В тряском экипаже по довольно плохой дороге, меняя лошадей на почтовых станциях, путешественник мог добраться из Москвы до Крыма примерно за неделю и почти вдвое дольше из Петербурга. Значительно чаще отправлялись в Крым из Одессы, либо по берегу моря, либо по нему самому непосредственно на торговых кораблях или пароходе.

Де Палдо. Гравюра из альбома П.И. Сумарокова, нач. XIX в.

Как и большинство крупных нововведений на Юге России, пароходство на Черном море было обязано своим развитием новороссийскому генерал-губернатору, князю М.С. Воронцову, при котором оно зародилось в 1828 году. Морские вояжи получили в XIX веке широкое распространение. Первоначально путешественников в Крым из Одессы возил пароход, носивший имя этого славного города, его рейсы совершались нерегулярно. В середине 30-х годов были установлены рейсы парохода «Петр Великий», выходившего по четвергам два раза в месяц и ходившего по линии Одесса — Ялта — Феодосия — Керчь, и меньшего парохода «Наследник» (оба парохода были заграничной постройки), работавшего на маршруте Одесса — Евпатория — Севастополь — Ялта. До Евпатории пароходики шли 25—30 часов плюс 12—15 часов нужно было затратить, чтобы добраться до Ялты. Билеты были довольно дороги: 25—40 рублей ассигнациями, а путешествие, смотря по состоянию моря, далеко не всегда спокойным. Рекламная информация в «Новороссийском календаре» сулила пассажирам обоих пароходов «всегда готовый стол за умеренную цену, опрятные и чистые диваны и постели для отдохновения, равно как и прислугу, без особой платы»⁶.

Пушкин в 1820 г. прибыл с семейством Раевских с Кавказа, переправившись на специальном судне через Керченский пролив. Так же в том же году поступил и Г. Гераков. Как морские, так и сухопутные путешествия были довольно беспокойны и утомительны, а иногда и опасны, но, тем не менее, с каждым годом число людей, желавших своими глазами увидеть Тавриду, увеличивалось.

Ради чего преодолевались эти расстояния и терпелись лишения? Путешественников в Крым влекли три вещи: природа, древности и этнографическая экзотика. Россия в 1783 году присоединила, по сути, кусочек Средиземноморья с теплым морем, живописными горами, водопадами и т. д. — всем тем, что было в диковинку жителям среднерусских равнин. Это к тому же была земля с седой историей, с многочисленными античными и средневековыми памятниками, возбуждавшими интерес в среде образованной публики, наконец, в это время Крым был совершенно «восточной» страной. «Я столько же здесь иностранец, как был бы в Тунисе или между кафров», — пишет Сумароков⁷. Полуостров населяли главным образом представители народов Востока — татары, караимы, крымчаки, греки, быт и поэзия которых также вызывали любопытство русского вестернизированного света.

До 30-х годов ни специальных доступных путешественникам географических карт, ни путеводителей не было. Вояжировать по Крыму отправлялись, вооружившись «Географией» Страбона или обширным трудом П.С. Палласа. Первый путеводитель по Крыму, если не считать книжки, составленной для Императрицы Екатерины II, вышел в 1834 г. в Одессе на французском языке. Его автором был швейцарскоподданный негоциант К. Монтандон. Это было весьма квалифицированно написанное произведение, на многие годы ставшее неразлучным спутником путешественников по Крыму. Еще одну менее удачную попытку предпринял в 1847 году Е. Шевелев, издавший краткий путеводитель. Следующее издание путеводителя было предпринято тоже в Одессе Ф. Домбровским в 1850 г., его книжка называлась «Обозрение Южного берега Крыма. Пособие для путешествующих», но на самом деле описывала маршруты по всему полуострову. Любопытное издание вышло в Москве в 1833, оно называлось «Новое живописное путешествие по Крыму» и содержало несколько литографий художника К. Кюгельхена с пространными описаниями изображенных местностей. Любители древностей в 1836 г. получили также своеобразный путеводитель по историческим памятникам Крыма — сочинение П. Кеппена «Крымский сборник», ценное, между прочим, и тем, что к нему прилагалась весьма подробная карта. Еще более подробная карта была выпущена в 40-х годах — вот, пожалуй, и весь информационный арсенал путешественников первой половины XIX века.

Де Палдо. Гравюра из альбома П.И. Сумарокова, нач. XIX в.

Приезжавших посуху с Севера встречал «уездный город» Перекоп — фактически большая деревня с остатками турецкой крепости и обширными соляными приисками в окрестностях. Затем следовало еще 132 версты степей, бывших настоящим наказанием для путешественников. «Это дань, которую Таврида налагает... за сокрытые свои прелести! Это чудовище, оберегающее райские ея красоты!»⁸ — писал Сумароков. Такое положение сохранялось длительное время. Ф. Вигель в 1827 г. утверждал, что «ничто не может быть отвратительнее дороги из Перекопа в Симферополь»⁹ — зимой из-за грязи по ней практически не было проезда, летом вояжеры так быстро старались ее проехать, что не останавливались на почтовых станциях, которые из-за этого влачили жалкое существование. По всей дороге Вигель в марте лишь на станции Дюрмень смог найти «конурку» для ночлега, «на всех же других зимой нечем топить»¹⁰. С годами положение менялось. В 40-е годы почти на каждой станции к услугам вояжеров был трактир, и на многих комнаты для проезжающих. Накануне Крымской войны сообщение между материком и полуостровом уже настолько расширилось, что параллельно с большим почтовым трактом была открыта т. и. обывательская почтовая дорога от Ишуни до Сарабуза длиной в 139 верст, на которой были «устроены обывательские почтовые станции ведомства Палаты государственных имуществ»¹¹.

Для путешественников собственно Таврида начиналась только с Симферополя. Губернский город Симферополь, действительные ворота Крыма, аттестовался путешественниками первой половины XIX века или критически, или весьма сдержанно («Что вам сказать о Симферополе? — вопрошает один из вояжеров в 1840-м году. — Во-первых, он не красив, а во-вторых, здесь мало пахнет Русью: татары, безвкусие и неопрятность».¹²)

К. Боссоли. Базар в Симферополе. Лит. 30-х гг. XIX в.

Сумароков отмечает «истинно азиатское лицо» города. Последующие путешественники фиксировали постепенный рост его европейской части. Участники экспедиции А. Демидова в 1837 г. увидели в нем «двойной город», а точнее два разных города, «тесно между собою соединенных» — европейский и азиатский, а Олимпиада Шишкина в 1845 г. за несколько дней своего пребывания в Симферополе вообще не встречала татар! Город рос стремительно, и это более всего удивляло путешественников, приезжавших сюда повторно, через несколько лет.

До 20-х годов гостиниц в городе не было, и путешественники пользовались преимущественно гостеприимством знакомых или услугами немногих постоялых дворов. Первой гостиницей считается «Афинская», в которой в 1825 году останавливался А.С. Грибоедов. Просуществовала она, очевидно, недолго, и спустя два года гостей Симферополя принимал трактир «Одесса», следующим образом характеризуемый одним из вояжеров: «На самом рубеже предполагаемой Европы и существующей Азии стоял двухэтажный трактир под громким названием «Одессы»; в нем я остановился. Мне отвели в верхнем этаже целую половину его, которая состояла из одной небольшой комнаты и другой пребольшущей. О спокойствии останавливающихся в ней хозяева, видно, мало заботились: замки были все переломаны, двери плохо притворялись, окна тоже, отовсюду дуло, снизу сквозь пол слышны были голоса, и самые половицы под ногами поднимались и опускались, как клавиши. И в этой комнате, как сказали мне, целую зиму провел несчастный Батюшков (русский поэт (1787—1855) жил в Симферополе в 1823 г., откуда увезен был родственниками в Вологду — А.М.), следственно, в ней осаждали его мрачные думы, более расстраивались его нервы, усиливалось его сумасшествие, в ней он посягнул на собственную жизнь (трижды). Через год после него два месяца изнывала в ней баронесса Крюденер (представительница мистицизма в России — А.М.) в добровольной ссылке, не менее того для нее жестокой; из нее с отчаяньем отправилась умирать в Старый Крым...»¹³

Через семь лет Монтандон указывает в своем путеводителе для остановки путешественников русские постоялые дворы, татарский «Желтый хан» и две городские гостиницы — «Таврическую» и «Немецкую». «Мы едва могли найти бедную гостиницу, содержимую каким-то немцем, — сообщают о втором заведении спутники А. Демидова. — Ужин нам подали такой же плохой, как в Николаеве, только мы ждали его еще долее и, попытавшись утолить голод, легли спать на узких деревянных скамьях, прикрытых сеном. Впрочем, — не преминули отметить путешественники, — то же самое повторяется и во всех гостиницах в Крыму...»¹⁴. По крайней мере, по отношению к Симферополю это утверждение имело смысл. Гостеприимством первого заведения воспользовался в 1836 г. Н.С. Всеволожский, оставив нам упоминание о его хозяине — французе Амбале. Амбаль собирался первоначально открыть «ресторацию», но его предложение не нашло спроса, поскольку, по словам хозяина, «татары, истинные варвары, обедать... не ходят, ничего не понимают и даже ни разу не спрашивали свиных ножек с трюфелями». Это охладило пыл предпринимателя, который жаловался Всеволожскому на то, что «эта непросвещенная страна недостойна такого таланта! «Я бесспорно соглашался с ним, — пишет путешественник, — поел водяного супу и жесткого бифштекса и стал собираться в дорогу»¹⁵. Желая завлечь постояльцев, хозяева подобных заведений часто давали им звучные имена. По поводу одной из них ее постоялец замечает: «Ради Бога, держитесь подальше от «Нового Света», в открытии которого не виноват ни Колумб, ни Веспуций»¹⁶. Прогресс гостиничного дела в крымской столице, однако, делал свое дело, и, приехав в Симферополь однажды ночью в 1845-м году, Олимпиада Шишкина и ее спутники в «хорошо освещенной гостинице нашли покойные комнаты, где нам тотчас же подали чай и плоды»¹⁷. Ценой прогресса стало, по-видимому, разорение прежних заведений. Ф Домбровский (1850 г.) рекомендовал в столице Крыма воспользоваться услугами по-прежнему двух гостиниц (не считая постоялых дворов, которых было много), но уже с другими названиями — «Золотой якорь» и снова «Афинская», и содержимых другими хозяевами, уже не представителями Европы, а сынами Эллады — господами Бекариосом и Москопуло¹⁸.

Де Палдо. Гравюра из альбома П.И. Сумарокова, нач. XIX в.

Особых достопримечательностей в городе не отмечалось, разве что городской базар — средоточие восточной экзотики и развалины Неаполя-Скифского, где, впрочем, не производилось серьезных раскопок. Из увеселений Сумароков называет татарские бузни (пивные, где предлагалось просяное пиво — буза), кофейни («благородное сходбище мусульман, где муллы, мурзы убивают время за шашками, кофием и трубками во ртах»¹⁹) и восточные бани. А позднейшие путешественники — новый городской сад — излюбленное место гуляний публики, разбитый на высоком берегу р. Салгир напротив дома губернатора, а также некое подобие ипподрома. Симферополь, таким образом, не представлял большого интереса для путешественников, зато отсюда начинались маршруты всех путешествий по Крыму. Первым делом путешественникам предстояло позаботиться об открытом предписании с указанием маршрута следования для получения лошадей в деревнях, которые выделялись старостами деревень — ом-баши — за отдельную плату. Как писал Ф. Домбровский, «предписание это... на русском и татарском языках... можете без всякого затруднения получить от начальника губернии, обратившись в его канцелярию»²⁰. Вооружившись им, можно было отправляться в любую сторону полуострова на экипажах или верхом.

Из ближайших к Симферополю достопримечательностей путешественников влекла карстовая пещера Кизил-Коба и высившаяся над городом вершина Чатыр-Дага, которую долгое время считали высочайшей вершиной крымских гор. «Я... поставляю пещеру Кизил-Коба за самое любопытное место», — писал Сумароков²¹. Он же заявил: «...быть в Крыму и не сделать посещения Чатырдагу есть дело предосудительного равнодушия...»²². С тех пор они не перестают быть одними из самых посещаемых туристических объектов.

Почтовый тракт на Севастополь проходил западнее современной дороги и упирался в берег Севастопольской бухты к северу от города (были еще дороги через Бахчисарай и Байдары, а также через Инкерман, но их использовали в меньшей степени). Для того чтобы перебраться собственно в Севастополь, путешественники пользовались лодками или ботами, которые причаливали на Корабельной стороне у Графской пристани. «Севастопольская гавань, которая с юго-востока врезается вглубь полуострова, — говорит Монтандон, — является одной из самых красивых нерукотворных гаваней и одной из лучших гаваней в Европе». Севастополь, основанный в 1783 г., представал перед путешественниками прежде всего как военная крепость и база Черноморского флота. Чаще всего его сравнивали с Лиссабоном. Путешественников, поездивших по Крыму, поражал этот совершенно европейский город, расположенный на окраине империи рядом с типично азиатскими поселениями. Все вояжеры отмечали абсолютно военный характер Севастополя, основную часть 40-тысячного населения которого составляли моряку, гарнизон крепости и военные чиновники. «Город большой, — писал один из путешественников буквально накануне Крымской войны, — адмиралтейства, заводы, дома, госпитали, батареи, верфи, эллинги и всякие бесчисленные большие и маленькие постройки разбросаны вокруг шести бухт, по своим качествам глубины и грунта, по редкому соединению в себе всех условий морского дела не имеющим цены. 120-пушечные корабли толпою стоят, касаясь берега, защищенные от всего и отовсюду. Главный город расположен на высокой горе амфитеатром до моря. Здания все каменные белые; и из груды этих домов многие очень красивые, выдаются резко. Особенно прекрасен вид греческой церкви на горе, господствующей над местностью... Люди, здания, постройки, корабли, адмиралтейства — все и на всем имеет печать военного главного морского пункта»²³. Туристическое будущее города было далеко впереди. Большинство памятников и примечательных мест появились в городе только после его беспримерной осады англо-французскими войсками в 1854—55 годах. Путешественники довоенного периода могли осмотреть лишь несколько достопримечательностей, в числе которых — знаменитая графская пристань, построенная в 1846 году, и памятник в честь подвига брига «Меркурий» (во время русско-турецкой войны 1829 года этот корабль Черноморского флота выдержал неравный бой с двумя турецкими линейными кораблями), открытый в 1839-м.

Н. Чернецов. Бахчисарайский дворец. Лит. 1836 г.

Гостиниц в Севастополе не имелось до 40-х годов, постоялые дворы также представляли редкость. Монтандон советовал путешественникам, «которым не удалось заранее заказать комнату, поселиться и питаться у швейцарского кондитера, господина Кабазара»²⁴. По-видимому, к нему (называя его итальянским кондитером) отправились спутники А. Демидова в 1837 г., бесполезно проискав гостиницу, и получили у него две комнаты с разбитыми стеклами и постель — 20 мешков с сеном. В это время какое-то подобие гостиницы имелось лишь на Северной стороне севастопольской бухты. Это заведение содержалось караимом Резо. Путеводитель также отмечает дороговизну продуктов питания (исключая морепродукты), происходившую от трудностей снабжения города. Достать лошадей в Севастополе также стоило «большого труда и денег, будь то верховые или тяглые лошади»²⁵. Зато именно в Севастополе путешественники могли занять себя светскими развлечениями. В самом начале века Сумароков обнаружил в Севастополе великосветский клуб, чему немало удивился. Спустя полвека очевидцы утверждали, что «Благородное Собрание» Севастополя «по прекрасному расположению своих зал, кабинетов, будуаров, уборных для дам и кавалеров, зал для карточной игры, бильярда, по вкусу убранств мебели, расположению богатого освещения может считаться неоспоримо одним из первых в России»²⁶.

Большой интерес путешественников вызывали окрестности города, прежде всего развалины античной и византийской крепости Херсонес, откуда в конце XVIII — начале XIX века брались камни для строительства Севастополя и время от времени производились раскопки. Привлекали внимание также развалины средневековой крепости в Инкермане и обширные остатки пещерных монастырей в Инкерманской долине. Предметом любопытства были также корабельные верфи близ Инкермана, где ремонтировались суда флота. Из окрестностей Севастополя осматривали также село Чоргун с остатками турецкого укрепления.

В. Пассек. Фонтан слез. Лит. 1836 г.

Из Севастополя путешественники отправлялись в Балаклаву и Георгиевский монастырь. Балаклава, определенная в конце XVIII века для поселения архипелагских греков и как место штаб-квартиры батальона пограничной стражи, славилась своей исключительно защищенной от ветров и глубокой бухтой, с которой ассоциировалась бухта листригонов «Одиссеи» Гомера, над которой высились живописные остатки генуэзской крепости. Монтан дон отмечает Балаклаву, чье название переводится как «судок для рыбы», как место исключительной рыбной ловли.

Редко кто из посетителей Севастополя не совершал путешествия в Георгиевский монастырь и на мыс Фиолент. Первый привлекал внимание как одна из древнейших христианских святынь, второй, напротив, как легендарное языческое святилище. Путешественники, толкуя Страбона, были уверены, что именно здесь находился знаменитый храм Дианы — Девы, воспетый некогда Эсхилом.

О. Раффе. Вид на Чуфут-Кале. Лит. 1837 г.

Свернув по пути из Симферополя с Севастопольской дороги на юго-восток, попадали в безуездный город Бахчисарай — бывшую столицу Крымского ханства, оплот восточной экзотики, городок, населенный исключительно татарами, караимами, цыганами и небольшим количеством греков. Из 14 тысяч его населения в середине 30-х годов 12 тысяч составляли татары-магометане. В городке было 32 мечети, три религиозные школы-медресе, множество фонтанов, большое число кофеен и десяток караван-сараев. Здесь находился и ханский дворец — едва ли не первый в России специально охраняемый экскурсионный объект, т. е. специально предназначавшийся для осмотра туристами. Несмотря на свой безусловно восточный колорит, своим внешним видом дворец сильно отличался от ханских времен. Построенный в XVI—XVII вв., он был сожжен в 1736 г. во время штурма города русскими войсками. Вскоре дворец отстроили заново, но после присоединения Крыма к России он пришел в запустение.

По приказу Г.А. Потемкина к приезду в Крым императрицы Екатерины II дворец отремонтировали, но многие комнаты переделали в «европейском духе». Пушкин в 1820 году снова застал дворец в запустении, но спустя два года в нем начались реставрационные работы. Они, по мнению специалистов, нанесли наибольший ущерб первоначальному виду дворца, поскольку руководитель их, архитектор Колодин, беззастенчиво ломал многие старые постройки для использования их элементов в ремонте других частей. Распоряжением М.С. Воронцова работы по восстановлению дворца были перепоручены архитектору Эльсону, который, по словам Монтандона, «сумел восстановить все в прежнем виде: ни первоначальный характер, ни оригинальность дворца не были искажены»²⁷.

В. Пассек. Вид на Мангуп-Кале. Лит. 1836 г.

Здесь же в специальном флигеле содержались и меблированные комнаты для путешественников, где «каждый день готово для проезжающих гостеприимство, достойное древних времен»²⁸. Участникам демидовской экспедиции отвели «две комнаты, весьма опрятные, снабженные сафьянными диванами»²⁹. Во дворце можно было остановиться при наличии специального билета, в противном случае путеводитель Мондандона советовал ночевать в одном из караван-сараев или у грека Христопонти, который предоставлял, впрочем, «довольно жалкие комнаты»³⁰. Путешественники осматривали прежде всего обширный дворцовый комплекс, не проходя мимо воспетого Пушкиным бахчисарайского фонтана и знаменитого ханского некрополя. Инспектор дворца (в 30-х годах — Е. Булатов) любезно давал путешественникам «все справки, в которых они могут нуждаться».

Как правило, в «программу посещения» Бахчисарая входило также присутствие на молебствовании «крутящихся дервишей» — радении местных суфиев, со временем превратившемся из религиозного обряда в спектакль, разыгрываемый для туристов. В окрестностях посещали прежде всего Успенский монастырь и Чуфут-Кале. Для этого проезжали через Салачик — предместье Бахчисарая, населенное цыганами, которые жили в пещерах и представляли собой совершенно дикое зрелище. Тем не менее именно эти бахчисарайские цыгане были едва ли не первыми, кто стал в Крыму кормиться исключительно за счет туристов: они выклянчивали подаяние или сопровождали посетителей Успенского монастыря и Чуфут-Кале игрой на музыкальных инструментах, приводившей иных путешественников в отчаяние. Успенский монастырь — некогда главная православная святыня Крыма — находился до 50-х годов в упадке, хотя и не забывался верующими. Здесь жил старик-священник, а на день успения Богородицы сюда собиралась толпа паломников. Монтандон называет его «будто подвешенным в воздухе». Чуфут-Кале, как и сегодня, был одной из главных бахчисарайских достопримечательностей, за тем исключением, что до Крымской войны это было населенное местечко, где насчитывалось до трехсот домов караимов, которых большинство путешественников называли евреями. Роль гида по крепости выполнял настоятель местного молитвенного дома. Из Бахчисарая ездили осматривать другие пещерные города и заброшенные скальные монастыри — Тепе-Кермен, Качи-Кальон, Мангуп, Эски-Кермен и т. д. Если поездка была верховой, в 30—40 годы за каждую нанятую лошадь платили но 8 копеек за версту. Путешественник также платил и за лошадь проводника, но если тот был пеший, поверстной платы не предполагалось — только небольшой «гонорар» («Ничтожная плата всегда удовлетворяла татарина»³¹, — писал В. Пассек). Для путешествия по «пещерным городам» путеводитель рекомендовал вояжерам запастись провизией и взять с собой подзорную трубу, «случай воспользоваться которой представится не раз». Неподалеку от Чуфут-Кале осматривали недоступный для проезда экипажей и труднодостижимый для верховых Тепе-Кермен, после чего обычно спускались в Качинскую долину и любовались Качи-Кальоном — средневековым монастырским комплексом. Затем путеводитель советовал отправиться в Бельбекскую долину, откуда следовали в долину Каралез для осмотра самых значительных из «пещерных городов» — Черкез-Кермена и особенно Мангуп-Кале, развалины которых производили неизгладимое впечатление на всех, кто их видел, и пробуждали самые необычные фантазии. Грунтовые дороги по долинам были доступны для экипажей, и лишь подъем к самим объектам требовал известных усилий и сноровки. Для остановки и ночлега, как правило, туристы пользовались гостеприимством крупного каралезского помещика Адильбея Балатукова — ветерана войны 1812 года, сносно знавшего русский, чей «хороший почти европейский дом» выгодно отличался от губернских гостиниц. «...Нам отвели просторную гостиную, — пишет в 1840 году об этом доме В. Пассек, — на мягких диванах постлали прекрасные одеяла и мягкие подушки. Подали соты белые и прозрачные, какие можно найти только в Крыму, подали масло, сыр, сливки и в заключение всего трубки и даже чай»³².

В. Пассек. Мердвень. Лит. 1836 г.

Какими бы привлекательными ни были окрестности Бахчисарая, все же основной целью путешественников всегда был Южный берег.

На узкую кромку суши между морем и горами от Фороса до Судака по крайней мере до середины 20-х годов XIX века обычно попадали двумя путями (не считая морского) — либо по дороге через Байдарский перевал (из Симферополя, Севастополя и Бахчисарая), либо через Кебит-Богазский перевал на Алушту (было еще несколько проходов через главную гряду Крымских гор, но они были труднопроходимы). Через Феодосию и Судак на Южный берег также проникали редко из-за отсутствия приличных дорог. Во времена Сумарокова нормальная проезжая дорога проходила лишь до селения Байдары. Это был тот самый тракт, который построили для Екатерины II накануне ее путешествия в 1787 году. В Байдарах — селе, принадлежавшем графу Мордвинову, к услугам путешественников был господский дом, где можно было заночевать во времена Сумарокова на огромных связках соломы³³, а позднее с несколько большим комфортом.

Н. Чернецов. Вид окрестностей Гурзуфа. Лит. 1834 г.

До середины 30-х годов дорога для экипажей кончалась на самом перевале, и далее путешественники вояжировали обычно исключительно верхом. Это была самая трудная и вместе с тем захватывающая часть крымского маршрута, ее можно было проделать, обладая недюжинным здоровьем, хорошими татарскими лошадьми и опытным проводником из татар или греков. Именно она вызывала наибольшие эмоции и именно ей посвящены самые яркие и поэтические строки в воспоминаниях, дневниках, письмах и стихах путешественников.

По Южному берегу шли лишь труднодоступные тропы, иногда между поселениями не было даже и их, и путешественникам приходилось пробираться по кромке берега. Сумароков отмечает, что от Байдар до Искута (ныне с. Приветное) ему не встретилось ни одной татарской повозки мажары, «ибо жители по неприступности гор их у себя не имеют и перевозят все свои вещи не иначе как на вьючных лошадях»³⁴. Неудивительно, что самостоятельно путешествовать по этим глухим местам отваживались очень немногие. Как указывает Муравьев-Апостол, «страннику в Тавриде необходимо иметь при себе проводника-татарина, без коего и шагу нельзя сделать, отдалившись от почтовой дороги»³⁵. Проводник не только указывал путь, но и обеспечивал контакт с местным населением, в подавляющем большинстве не знавшим русского языка. Еще одним непременным условием путешествия по Южнобережью были татарские лошади, восторженные описания которых мы найдем в записках любого путешественника. Дело в том, что эти небольшие животные были исключительно приспособлены для езды в горах, они не пугались любой высоты, могли преодолевать крутые подъемы и спуски и зачастую сами выбирали наилучший путь среди камней и круч, даже когда путешественники, испугавшись высоты, бросали поводья. Особенно славились так называемые аяны — лошади с особенной иноходью.

Ф. Гросс. Ореанда. Лит. 1846 г.

Попасть из Байдарской долины на Южный берег можно было лишь несколькими узкими тропами. Большинство выбирало самый экзотический маршрут через перевал Шайтан-Мердвен, или Ущелье лестницы, не оставлявший никого из путешественников равнодушным. «По горной лестнице взобрались мы пешком, держа за хвост татарских лошадей наших, — писал Пушкин Дельвигу, — это забавляло меня чрезвычайно и казалось каким — то таинственным восточным обрядом»³⁶.

Далее тропа вилась между скал, то поднимаясь под самые обрывы гор, то спускаясь к морю. Местами там, где она пересекала балки, ее подмащивали бревнами и связками хвороста. Обвалы и осыпи были обычным делом. Некоторые участки были особенно труднопроходимы. Почти все вояжеры отмечают местность в районе Кучук-Коя и Кикинеиза, где многочисленные оползни превратили дорогу в настоящий хаос, который «одним помышлением о нем, — как писал И. Муравьев-Апостол, — наводит трепет»³⁷ (оползнем 1786 г. здесь была уничтожена целая татарская деревня). Проезжавший это место за пять лет до Муравьева В. Броневский позже вспоминал: «Едва въехал я на гору и лошадь ступила по дороге несколько шагов, в глазах у меня потемнело, я мог считать биение пульса... ни сойти с лошади, чтобы идти пешком, ни повернуть ее назад не было места и возможности... Если бы дождик застал нас на сем месте, то погибель наша была бы неизбежна. Не постигаю, — удивляется Броневский, — как некоторые дамы отваживаются здесь ездить»³⁸. Еще один трудный участок находился на подходе к Гурзуфу, где тропа «пролегала вдоль морского берега через крутые хребты гор... груды каменьев или далеко вдававшийся в море мыс принуждали нас объезжать их вброд... Волны... разбиваясь о каменья, поднимались довольно высоко... сими всплесками не оставили на нас сухой нитки»,³⁹ — писал тот же Броневский. Не меньшие трудности ожидали путешественников на пространстве перед Алуштой (со стороны Партенита), которое В. Измайлов назвал «театром ужаса»: «за Парфенитским селением... была мертвая природа, каменные горы... стояли в пустынном безмолвии... и груды камней засыпали берег. Между сими безобразными пропастьми... между моря и скал течет по горе слабая тропинка, которая колеблется под ногами...»⁴⁰. «Несколько раз, — вторит Измайлову Сумароков, — я как исступленный останавливался, волосы поднимались дыбом и устремленный с высоты взгляд с трепетом отвращался к висящим над головой громадам»⁴¹. Столь же красноречивые описания мы встретим в записках абсолютного большинства крымских пилигримов начала века. Местность к востоку от Алушты до самого Судака, несмотря на то, что тоже была совершенно дикой и живописной, все же не оставляла в сознании путешественников столь неизгладимых впечатлений, может быть, потому, что путешествовать по этим местам отваживались буквально единицы.

Ф. Гросс. Ялта. Лит. 1846 г.

Не раз, преодолевая немыслимые сегодня трудности, путешественники мечтали о более или менее сносной дороге для продвижения по Южнобережью. К середине 20-х годов некое подобие проезжего пути было пробито, однако он далеко не был удовлетворительным, и путешественники по-прежнему могли пользоваться на нем главным образом верховыми лошадьми. Мысль о необходимости приступить к постройке дороги высказал император Александр I, сполна испытавший прелести путешествия по Южному берегу в 1818 году. В 1821 г. таврический губернатор А. Бороздин подал правительству докладную записку «Проект об устройстве путевого сообщения на Южный берег Крыма и нагорной части Таврического полуострова». Вскоре в Крым для практического решения этого вопроса был направлен А. Бетанкур — известный инженер, на которого было возложено управление путями сообщения в России. Бетанкур разработал проекты шести дорог, но понадобилось появление в качестве новороссийского генерал-губернатора М.С. Воронцова, чтобы они (точнее один из них) стали претворяться в жизнь. М.С. Воронцов, на которого Южный берег произвел чарующее впечатление, приобрел здесь в 1823 г. землю для строительства имений. Это обстоятельство сыграло немаловажную роль в принятии решения о соединении Южного берега с губернским центром правильным дорожным сообщением. Сегодня в литературе можно найти лишь скупые сведения о строительстве этого шоссе, никак не соответствующие его значению для Крыма⁴². Достаточно сказать, что это был первый в южной и центральной России насыпной искусственный путь, проложенный не по старым трактам, а по совершенному бездорожью. Строилась дорога в течение более десятка лет в несколько приемов. Участок от Симферополя до Алушты («первый опыт инженерного искусства подполковника Шипилова», — как явствует из одного из описаний маршрута) был закончен первым — в 1826 году. Затем был сооружен участок, соединивший Алупку и Ялту. Известный путеводитель М. Сосногоровой (70-е гг. XIX века) сообщает, что устройство участка от Алушты до Ялты началось по распоряжению Воронцова в 1832 г. На Байдарский перевал дорога прошла через пять лет⁴³. Строилась она главным образом силами войск, о чем напоминает надпись на обелиске у Таушан-Базара близ Ангарского перевала. На одной из чугунных досок его и сегодня можно прочитать: «Повелением императора Александра I дорога сия от Симферополя до Алушты через хребет Эйлы начата в 1824 году, устроена в царствование императора Николая I при Новороссийском и Бессарабском Генерал-Губернаторе Графе Воронцове, гражданском Губернаторе Нарышкине подполковником Шипиловым», на другой: «Дорогу сию работали 2-рые баталионы Козловского и Нашембургского пехотных полков». Еще один памятник — фонтан «в память 2-го батальона 40-го егерского полка, работавшего сию дорогу» — был поставлен у станции Мисхор (всего было устроено три таких фонтана-памятника). На последнем этапе к ее строительству начали привлекать вольнонаемных рабочих и даже каторжников. Сооружение дороги было сопряжено с огромными трудностями и жертвами. Так, в 1834 году четверо солдат погибли во время обвала на Байдарском перевале. Среди строителей нередко возникали болезни, особенно помешали строительству эпидемии чумы и холеры в 1830-м и 31-м годах.

Строителями были расчищены десятки каменных завалов, сооружено множество мостов и подпорных стен. Авторы «Очерка Южного берега» без преувеличения называют деятельность руководителей строительства дороги офицеров майора Славича и капитанов Фремптера и Альбрандта — подвигом⁴⁴ (Майор Славич возглавил строительство после смерти Шипилова в 1834 г.⁴⁵), каковым оно несомненно было и для рядовых строителей. В целом строительство дороги было закончено в 1837 году (хотя работы продолжались до середины 40-х годов). Еще позже были открыты для движения участки к востоку от Алушты. Участники экспедиции А. Демидова в 1837 году между Кучук-Узенем и Алуштой вынуждены были пробираться по «зыбкому берегу, усеянному круглыми камнями, которые скользили из-под лошадиных копыт»⁴⁶, так как дороги на этом участке еще не было. Зато действующая часть в том же 1837 году получила высокую оценку и не от кого-нибудь, а от самого государя императора Николая Павловича. Суровый человек, не очень щедрый на похвалы, во время своего вояжа по Крыму «был очень доволен дорогою и беспрестанно изъявлял признательность начальнику оной майору Славичу. «Экипажи, — сообщает участник императорского тура, запряженные четверкой с форейтором, ехали все время большой рысью и нигде ни разу не тормозили колес...»⁴⁷. Автор «Взгляда на Южный берег Крыма с большой дороги», опубликованного в «Отечественных записках» в 1844 г., также отмечает эту возможность двигаться по извилистому пути в тяжелой карете, запряженной четверкой лошадей «так же покойно, как от Москвы до Петербурга»⁴⁸. Впрочем, иногда это движение было вовсе не «покойным». Скорость езды крымских ямщиков иной раз приводила в ужас путешественников, заставляя искать их специальных объяснений такому «безрассудству»: «Мне кажется, — писал А. Кошляков, — что ямщики по горным дорогам в Крыму мчатся всегда не совсем без расчета, вероятно, имея в виду опасности, наводящие страх от быстрой езды по беспрестанным извилинам, и желая сорвать с пассажиров своих отступное»⁴⁹.

Де Палдо. Гравюры из альбома П.И. Сумарокова нач. XIX в.

Лихачество в специфических условиях движения заставляло представителей власти принимать жесткие условия безопасности. Участники путешествия А. Демидова столкнулись с этим, повстречав на своем пути лично князя М.С. Воронцова. Князь «...чрезвычайно прогневался на ямщика, (который — А.М.) вопреки строжайшим предписаниям... запряг в телегу три лошади, тогда как по причине тесноты дороги, окаймленной стремнинами, в том месте нельзя было ехать иначе как на двух лошадях»⁵⁰.

Через каждые 12—16 верст на дороге были устроены почтовые станции, а через каждые 6—8 верст — небольшие домики, где жили караульные, большей частью отставные солдаты, в обязанность которых входило поддержание шоссе в надлежащем виде⁵¹. Новая дорога прошла значительно выше прежнего «торного пути», который стали называть после этого «нижней дорогой».

До строительства дороги путешественники на Южном берегу должны были довольствоваться либо гостеприимством жителей в бедных татарских деревнях, где можно было за сходную плату найти ночлег и нехитрую пищу, либо искать пристанища в немногочисленных господских имениях. Со временем начинается развитие «гостиничной инфраструктуры», причем главная заслуга здесь, как и в деле дорожного строительства, принадлежала губернской администрации, которая побуждалась к этому лично М.С. Воронцовым. Монтандон (1834 г.) сообщает о недавно открытой в Алуште «почтовой станции», «предназначенной властями для поселения путешественников и их благополучного приема». Это был просторный дом «в азиатском стиле», «построенный на средства правительства для удобства путешественников, которые находят в нем меблированные комнаты и ресторан с постоянными ценами»⁵². Правда, в 1846 году этот дом был «истреблен пожаром», чему немало сокрушался автор следующего после Монтандона путеводителя — Ф. Домбровский, советовавший вояжерам искать пристанища у смотрителя пограничной заставы, станового пристава или настоятеля местной церкви. Следующая гостиница находилась в имении Воронцова Ай-Даниль, она называлась «Аю-Даг», и здесь, согласно Монтандону, путешественники могли найти «комнаты, прекрасный стол и отличное вино по установленным ценам». Цены на основные услуги были следующие: обед с белым хлебом — 2 р. 50 коп., порция белого хлеба — 10 коп. Плотный завтрак — 1 руб., холодный завтрак без горячих добавок — 50 коп., рюмка водки сладкой или французской — 25 коп., столько же обычной — 10 коп., бутылка вина — 1 руб., стакан вина — 30 коп., бутылка старого вина — 1 р. 50 коп., чашечка кофе — 50 коп., чая — 40 коп., яйцо всмятку — 5 коп., трубка табака или сигара — 10 коп., спальня с одной кроватью — 50 коп., свеча — 60 коп.⁵³.

Проехав через Массандру, название которой тогда произносилось как «Марсанда», путешественники оказывались в Ялте. В начале XIX века еще ничто не предвещало ее славы как курортной столицы Крыма, это была небольшая рыбацкая деревушка, населенная несколькими греческими семьями. Именно на нее пал выбор Воронцова для устройства главной гавани на Южном берегу, ради чего здесь вскоре был сооружен каменный мол. Со строительством дороги и развитием судоходства Ялта приобретает значение главной южнобережной пристани, которая, впрочем, заслуживала полярные оценки. А. Кошляков в 1848 году говорит о том, что город «с пустым своим портом имеет весьма жалкую физиономию»⁵⁴, а за год до этого Н. Сементовский восхищается оживленным городком с весьма удобной пристанью, которая «почти всегда наполнена судами»⁵⁵. Население Ялты растет, в 1837 году она получает статус уездного города и обзаводится кое-какими удобствами. «В Ялте, — не без сожаления в 1834 году сообщает Монтандон, — не найдешь гостиницу, остановиться можно на почтовой станции вверху деревни»⁵⁶, но проходит совсем немного времени, и здесь к услугам туристов появляется не просто гостиница, а самое фешенебельное заведение Южного берега и всего Крыма. Оно было открыто в двухэтажном доме на набережной, принадлежавшем княгине Е.К. Воронцовой и построенном «по плану и фасаду дома в Винченце архитектора Палладия». Гостиница называлась «Hotel d'Odessa» (по другим данным «La citta di Odessa» — А.М.)⁵⁷. По общему мнению, она была устроена «со всеми удобствами, необходимыми для путешественников и составляющими в здешнем краю не последнюю редкость»⁵⁸. Руководил заведением бывший лучший бас Одесской оперы — Бертолуччи (Sic transit gloria mundi — «так проходит слава мира», — замечали по этому поводу многие путешественники, давая нам понять, как в действительности они ценили усилия, направленные на достижение жизненных удобств). Подлинная оценка гостеприимства бывшего оперного певца, как это часто случается, была дана лишь после его смерти. В 1845 году князь Н. Голицын отмечал упадок ялтинского комфорта: «Прежде содержал здесь гостиницу... веселый и добрый старичок; было опрятно и не слишком дорого. Теперь содержит ее какой-то полуеврей, который без заказу никого не накормит, да и порядком обдерет; а уж белого хлеба не проси: во всем городе ни за какие деньги не добудешь!»⁵⁹. Вообще жалобы на рост цен в южнобережных гостиницах становятся с конца 40-х годов общим местом — верный признак того, что дело гостеприимства становится на широкую коммерческую основу. До нас дошел отзыв о хозяине гостиницы «Два кипариса» в Алупке: «Несмотря на все расточаемые им любезности и приятные глазки, — замечает А. Кошляков, — мы по многому увидели, что мы здесь в роли мух, попавшихся в паутину жадного паука... При расчете он слишком дорого оценил и глазки, и комплименты, и фрак свой»⁶⁰. В целом же параллельно с ценами росло и благоустройство Южнобережья. Об удобствах путешественников заботились не только губернские власти и генерал-губернатор Воронцов, но и некоторые обосновавшиеся здесь помещики. Например, владелец части Ореанды г-н Ашер устроил в своем имении лавку «с довольно хорошим выбором», где путешественники могли пополнить запас провизии и даже найти зарезервированную для них комнату для ночлега. Такая же, как в Алупке и Ай-Даниле, гостиница в середине 30-х годов открылась в Кореизе. А в конце 40-х и Ялта обзавелась вторым заведением для приема путешественников, так как гостиница «Одесса» уже не могла вместить всех желающих⁶¹.

Де Палдо. Феодосия. Гравюра аз альбома П.И. Сумарокова, нач. XIX в.

Строительство южнобережного шоссе и развитие судоходства произвели истинную революцию в судьбе Южного берега. Еще недавно совершенно дикие места стали активно осваиваться русскими помещиками, и вскоре побережье превратилось в «пространство обширного сада», по которому путешественник ехал «как по какому-нибудь английскому парку»⁶². Истинным центром и жемчужиной его но праву считалась Алупка — летняя резиденция Воронцова, славная замечательным дворцом, построенным в 1830—37 гг. Правда, это можно было сказать лишь о сравнительно небольшом участке ЮБК — от Алупки до Алушты, к западу и особенно к востоку от этой «зоны цивилизованного благополучия» тянулись почти девственно дикие пространства.

Известным вниманием путешественников пользовалась также Евпатория, за которой вплоть до середины XIX века сохранялось ее прежнее татарское название, звучавшее в русском переложении как «Козлов» (от тюркского Гезлев). Евпаторию и Симферополь соединял почтовый тракт, проходивший мимо селения Саки или Сах, славившегося своими лечебными грязями. Целебные свойства сакских грязей были известны со времен Крымского ханства. Сумароков один из первых описывает процесс лечения, который состоял в закапывании больного по шею в зловонную черную массу. В 1828 году сакские грязи были исследованы доктором Оже, и через год князь Воронцов издал распоряжение, «чтобы устроены были здесь здания для больных с различными удобствами»⁶³. Вследствие этого распоряжения в 1832 году появился павильон для больных, прозванный местными жителями «дворцом», который благополучно просуществовал до самой Крымской войны, а также открыт пансион с 20 номерами от 30 коп. до 1 р. 20 коп. серебром в сутки. В 1837 году состоялось открытие «военного лечебного заведения», которое было призвано обслуживать военных чинов и состояло отделением симферопольского военного госпиталя. Оба заведения обслуживали накануне войны до 250 больных. Путешественники отмечали большой недостаток приличного жилья и его дороговизну: «...съезд больных в некоторые годы бывает очень большой, и многие принуждены тесниться в татарских лачужках и платить за комнату по 1 р. 50к., и даже по 2 р. сер. Случалось иногда, что некоторые должны были платить за наемы простого крестьянского дома о трех комнатах по 5 р. сер. в сутки, между тем самый дом стоит не более 100 р. сер. ...При большом съезде больных, — замечает путешественник, — нередко также ощущается в Саках недостаток в съестных припасах»⁶⁴.

Керчь. Гравюра, в.п. XIX в.

Евпатория в прошлом являлась довольно значительным портом (главной гаванью Крымского ханства), но в первой половине XIX века это был маленький городок, типично восточного вида, населенный татарами, турками и греками, где наибольший интерес представляли остатки прежнего татарского владычества, прежде всего мечеть Джума-Джами, построенная в XVI веке турецким архитектором Синаном.

В 30-х годах в Евпаторию заходил идущий из Одессы в Ялту пароход, а из Симферополя от гостиницы «Таврида» один раз в неделю отправлялся дилижанс. В это время в городе существовала единственная гостиница, на вывеске которой французскими буквами было написано ее название — «Евпатория». В ней в 1837 году остановились участники путешествия А. Демидова, которые, за неимением свободных мест, вынуждены были спать на бильярдном столе. Они же сообщали, что жить в Козлове можно вполне дешево.

Ф. Гросс. Пещера Кизил-Коба. Лит. 1846 г.

Неослабевающим вниманием путешественников пользовался также Восточный Крым. С центром губернии восток соединял почтовый тракт, проходивший через первое русское сельское поселение на полуострове — Зую, затем через Карасубазар и шедший далее до Судака, Феодосии и Керченского полуострова. «Дорога к Симферополю, — писал в 1820 г. Г. Гераков, ехавший в обратном направлении, — большею частью гориста и не всегда хороша...»⁶⁵. Спустя семнадцать лет участники демидовского вояжа рисуют уже другую картину: «Дорога в Карасубазар, — писали они, — очень ровная, идет по бесплодным возвышенностям, изсохшим от зноя... Дорога повсюду очень широка, по сторонам ея идут рвы, хорошо содержимые»⁶⁶. Путешественники отмечают оживленное движение: «Кроме нас, было очень много проезжих»⁶⁷.

Как и Евпаторию, эту часть Крыма соединяло с губернской столицей с 30-х годов регулярное сообщение. Еженедельно от «Таврической» гостиницы в Симферополе в Керчь отправлялся дилижанс. Первым крупным поселением на этом пути был Карасубазар — в прошлом один из значительных пунктов Крымского ханства. В первой половине XIX века в нем сохранялся хан, или караван-сарай — большой обнесенный стеной и укрепленный базар, где можно было остановиться на ночлег. Не доходя нескольких верст до Старого Крыма, от главного тракта на юг отходила дорога к Судаку, привлекавшему путешественников живописным расположением, качеством местного вина, считавшегося лучшим из крымских, и развалинами генуэзской крепости (Измайлов называет их «безобразными»). Судак был одним из первых пунктов в Крыму, где после присоединения стало водворяться новое население. Близ генуэзской крепости находилась обширная немецкая колония, а в устье долины русское помещичье поселение с большими усадьбами. Здесь же была и одна из первых крымских гостиниц — «лоренцовская», откуда, собственно, и берет свое начало Судак. Столицей Восточного Крыма считалась Феодосия — генуэзская Каффа, богатая своей драматической историей.

Ф. Гросс. Монастырь Ай-Андрит. Лит. XIX в.

В начале XIX века весь регион Восточного Крыма переживал период упадка, что особенно бросалось в глаза путешественникам на фоне грандиозных остатков периода расцвета, пришедшегося на эпоху средневековья, когда Феодосия и Судак были крупными итальянскими (генуэзскими) торговыми факториями, в которых кипела экономическая жизнь, способствовавшая также развитию и близлежащих татарских поселений — Карасубазара и Старого Крыма — первой столицы Крымского ханства. Значение Востока сохранялось и в период зависимости ханства от Турции, главным оплотом владычества которой на Крымском полуострове стала генуэзская Каффа, часто называемая Кучук-Стамбулом, т. е. Малым Константинополем. С изгнанием турок силой русского оружия Каффа, которой было вновь присвоено ее античное наименование, пришла в упадок, ее торговлю перебили новые порты Одесса и Таганрог. Серьезную конкуренцию ей составила также Керчь, которая возвысилась как транзитный пункт между Черным и Азовским морями.

В 1798 году Феодосии было даровано право порто-франко, но уже через год отменено, и в первой половине XIX века она «существовала одним своим именем». Впрочем, путешественникам было что посмотреть в этом городе, еще сохранявшем остатки былого величия. Почти все путешественники отмечают европейско-средиземноморский характер города, отличавший его как от татарских поселений, так и от городов русской постройки. «В этом городе, — отмечают спутники Демидова, — есть целая улица, идущая параллельно с морским берегом и имеющая физиономию совершенно итальянскую: все домы в ней снабжены аркадами, точно такими же, как в Болонье... собственно город и теперь еще такой же, каким был при генуэзцах». Монтандон сообщает, что «широкие и прочные крепостные стены, построенные из тесаного камня генуэзцами, а также башни и батареи, защищавшие город, очень повреждены; во многих местах они вовсе исчезли, и из всех древних памятников, которые заполняли середину города еще лет 20 тому назад, осталась только одна башня, довольно хорошо сохранившаяся»⁶⁸. В Феодосии был открыт первый в Крыму и второй на юге России музей, это произошло еще в 1811 году. Его собрание пользовалась успехом у туристов. В середине 30-х годов из Феодосии в Керчь, Судак и Симферополь дважды в неделю отправлялись почтовые кареты и дилижансы. Монтандон называет три городских «отеля»: «Константинополь», «Париж» и «Триест».

Если путешественники прибывали в Крым не через Перекоп или из Одессы морем, то они обязательно следовали через Керчь. Древняя столица Боспорского царства была интересна туристам развалинами Пантикапея, которые периодически раскапывали энтузиасты, основанным в 20-х годах археологическим музеем и средневековой церковью Иоанна Предтечи, сохранившейся до наших дней. В окрестностях обычно осматривали турецкую крепость Ени-Кале и многочисленные древние курганы. Долгое время Керчь не играла какой-либо существенной роли в мореплавании и торговле. «Изредко заходили в него купцы, торгующие солью, но и то не останавливались для размена товаров, потому что здесь не было ни таможни, ни карантина»⁶⁹. В 1822 году был открыт «настоящий» порт, и с этого времени началось быстрое развитие Керчи, которая пользовалась не только льготами, но и покровительством новороссийского генерал-губернатора М.С. Воронцова. Тем не менее из-за своей отдаленности от губернского города Керчь так и не стала более или менее заметным туристическим центром, хотя по количеству памятников и замечательных мест могла поспорить с любым другим городом Крыма. Как и Перекоп, Керчь была и осталась, по существу, всего лишь перевалочным пунктом с плохо развитой инфраструктурой. Монтандон советовал путешественникам останавливаться в «Босфорской» гостинице⁷⁰.

Итак, проехав с путешественниками первой половины XIX века по Крыму, мы вправе спросить о результатах этих вояжей. Что получали туристы в итоге весьма длительных, хлопотных и сопряженных с немалыми расходами путешествий? Поскольку отправлялись в Тавриду тогда главным образом за впечатлениями, наш экскурс в первоначальную историю крымского туризма был бы незавершенным, если бы мы не обратились к тем следам, которые оставляла Таврида в умах и душах наших предков.

Следует иметь в виду, что, знакомясь с описаниями крымских вояжей конца XVIII — первой половины XIX века, мы имеем дело не только с произведениями разных по темпераменту людей, но и принадлежавших к разным эпохам развития литературных изобразительных средств. В. Измайлов и П. Сумароков являлись ярчайшими представителями литературы эпохи сентементализма, авторы пушкинской эпохи — романтики (Гераков, Муравьев-Апостол), писатели 30—40-х годов (Белинский, Свиньин, Пассек) — реалисты. «Господствующее литературное направление», таким образом, оказывало серьезное влияние если не на непосредственное восприятие, то на его последующую литературную обработку. Но хотя восторженность в писательском взгляде постепенно уступает место скептицизму, общее впечатление от путешествий в Крым было неизменно ярким и сильным.

Мы уже писали о том, что путешественников влекла на полуостров необычайные природные красоты, древние и средневековые памятники и восточная экзотика. Как правило, увиденная действительность оправдывала и даже превосходила ожидания. Даже самые спокойные из известных нам описаний нет-нет да и прерывались восторженным гимном Тавриде. «Прийдите сюда, — восклицает Сумароков, — изступленные от величественных пределов Пиренейских и Швейцарских! Вы встретите по конец России пищу пылкому воображению и каждой шаг заденет вас неведомыми... Путешественник не пожалеет о своих трудах, претерпенных опасностях, беспокойстве и иждивении. Он увидит совокупленную Италию с Швейцариею, то, чем живопись, описание и самое воображение слабые подают понятия, он увидит рай на земле и истинное сокровище России»⁷¹. Прошло почти полвека от путешествия Сумарокова, а впечатления не ослабевали: «Кто не бывал в Крыму, не знает, как хорош мир!» — говорит в 1840 году О. Шишкина, немало поездившая по свету. Понадобилось бы слишком много места и времени, чтобы привести все подобного рода высказывания других путешественников, как в прозе, так, в особенности, в стихах. Наряду с общими восторгами в произведениях некоторых путешественников мы встречаем и более конкретные указания относительно действия крымских вояжей на здоровье людей. «Не смею советовать, — пишет Измайлов, — медицинскому факультету, чтобы он предписал городской ипохондрии и светской истерике прогуляться по горам крымским, но смею верить, что такая прогулка... была бы лекарством для тех недугов, которые огорчают праздное великолепие»⁷².

С живостью описаний природы и экзотов Тавриды могли соперничать только описания ужасающего уровня жизненных удобств, которые предлагались в то время путешественникам. «Да, Крым — это частица рая, — пишет Сумароков, — но по изгнании из него Адама». Жалкие гостиницы и трактиры, «беспокойные», т. е. кишащие насекомыми, постели из соломы, скудная или плохо приготовленная пища — все это общие места в воспоминаниях путешественников, по крайней мере, до середины 40-х годов, а зачастую и позже. «Натура здесь более чем прекрасна, — писал в 1842 году Ю.Н. Бартенев, — но практическая жизнь в младенчестве»⁷³.Сегодня трудно себе представить великосветских господ, расположившихся для ночлега на бильярде, поедающих жесткие бифштексы из баранины и запивающих их кумысом, дам, привыкших к кринолинам, взбирающихся на татарских лошадей и т. д. и т. п., но именно в таких условиях путешествовали туристы первой половины XIX века. Еще одной отмечаемой особенностью крымских вояжей была относительная скудость продуктов питания (исключая рыбу и фрукты) и их дороговизна, особенно на Южном берегу. «Ограниченность земли для хлебопашества и какая-то религиозная лень здешних носелян-татар, — пишет один из путешественников А. Кошляков, — ставит живущих здесь... в затруднительное положение доставлять первые и необходимые жизненные припасы. Дороговизна провизии здесь чрезвычайная, при совершенной безценности фруктов и винограду, противоречие странное и своими крайностями совершенно противоположное у нас»⁷⁴. «Все втридорога против Петербурга, — вторит ему другой путешественник — тот же Бартенев, — девять же десятых неизбежных вещей сыскать невозможно»⁷⁵. Удивительнее всего то, что все это вызывало в большинстве случаев у туристов какие угодно чувства, кроме раздражения, и не ухудшало общих впечатлений, и, может быть, вот почему. Почти все путешественники наряду с великолепием природы и недостатками сервиса отмечают радушие и гостеприимство местных жителей. «Чем менее бывает гостей в какой земле, тем более в ней гостеприимства, — замечает Муравьев-Апостол, — Таврида служит сему правилу исключением. Множество путешественников посещают ее в каждую осень, и я нигде не находил такого доброго гостеприимства, как здесь»⁷⁶. Любопытно, что гостеприимство отмечается как общая черта всех полуостровных жителей, будь то русских, татар или греков, и в равной степени у простолюдинов, людей знатных и представителей власти. К. Качковский — польский путешественник — говорит о том, что южнобережные татары с готовностью давали ему лошадей, не заикаясь об оплате, а спутники А. Демидова удивлялись любезности севастопольцев.

Крымские помещики считали честью принять у себя путешественника, а Всеволожский отмечает, что в Тавриде (как, впрочем, и во всей России) «начальники губернии вежливы и благосклонно принимают всех путешествующих, и всегда готовы доставить им все зависящие от них пособия»⁷⁷. По-видимому, именно это радушие и принуждало путешественников легче переживать тяготы «ненавязчивого» крымского сервиса позапрошлого столетия. Встречая повсюду хорошее к себе отношение, туристы с легкостью объясняли для себя необходимость мириться с неудобствами объективными причинами: «Чего же недостает Крыму, — вопрошает Всеволожский, и сам же отвечает себе: — людей... общества! Крым слишком отдален от столиц, ничто не привлекает туда селиться богатых. Следовательно, капиталы не проникают на полуостров и не дают способа развиваться промышленности, земледелию, наукам, художествам, этим источникам внутреннего изобилия, богатства и просвещения»⁷⁸. Действительно, отдаленная и новоприобретенная окраина обширнейшей империи развивалась в первые полвека своей новой истории не слишком стремительно, и, возможно, это развитие было бы еще более замедленным, если бы Таврида не стала местом настоящего паломничества первых отечественных туристов. Именно туристам во многом обязан Крым успехами в своем постепенном обустройстве. Путешественники привлекали к полуострову общественное внимание, местная администрация для удобства путешественников устраивало пути сообщения. Привлеченные известиями о чарующей природе Тавриды богатые помещики начали постепенно скупать здесь землю, строить усадьбы, дворцы, основывать правильное сельское хозяйство, разводить сады, виноградники и т. д.

Но нельзя не отметить и обратного влияния. Вояжи представителей просвещенной публики в Тавриду сыграли неоценимую роль в эмоциональном развитии не одного поколения наших предков и в целом в развитии отечественной культуры. Цивилизация нового времени вообще во многом обязана своим развитием «охоте к перемене мест», безудержному стремлению к путешествиям. Русский же человек начинает путешествовать именно в начале XIX века, и Крым оказывается для него едва ли не первым объектом притяжения. Он становится в известной степени символом расширения кругозора, местом переживания эмоционального потрясения, обретения каких-то совершенно новых впечатлений, без которых немыслимо творчество. «Здесь колыбель моего Онегина», — говорил Пушкин, а позднейшие литературоведы согласны в том, что Пушкин как поэт состоялся именно в Крыму. Тавриде отдали дань в своем творчестве практически все позднейшие писатели и поэты. То же — и в живописи. Вряд ли сегодня мы сможем представить себе русскую пейзажную школу без крымского опыта. В первой половине XIX века Россию буквально наводнили многочисленные литографии и гравюры с крымскими видами многих известных авторов, которые немало повлияли на развитие эстетического вкуса русской публики. Сюда «на пленэр» устремлялись многие мастера, в дальнейшем прославившие отечественное искусство. Таким образом «благословенная Таврида» достойно ответила на проявленное к ней восхищенное внимание путешественников.

Примечания

1. Широков В. Самое дорогое путешествие // Крымские известия, 1997, 21 мая, 9 июля, 14 августа.

2. Кимайкина Н. Самый роскошный тур в истории Тавриды // Новый Крым, № 1, 1997 с. 32—34.

3. Ена В.Г. и др. Академик Василий Зуев — первый отечественный землепроходец Крыма // Природа Крыма, 1998, с. 73.

4. Обзор записок путешественников. См.: Непомнящий А. Записки путешественников и путеводители в развитии исторического краеведения Крыма (последняя треть XVIII — начало XX века). Киев, 1999.

5. Броневский В. Обозрение Южного берега Тавриды в 1815 году. Тула, 1822, С.З.

6. Новороссийский календарь на 1839 г. Одесса, 1838, с. 78.

7. Сумароков П. Досуги крымского судьи, или Второе путешествие в Тавриду. СПб., 1803, т. 1, с. 116.

8. Там же, с. 104.

9. Вигель Ф. Записки. М., Издание «Русского архива». 1891, ч. 6, с. 146.

10. Там же.

11. Домбровский Ф. Обозрение Южного берега Крыма. Пособие для путешествующих. Одесса, 1850, с. 5.

12. Несколько слов о Крыме (из путешествия офицера) // Сын Отечества, 1840. VI. С. 442.

13. Вигель Ф. Указ. соч., ч. 7, с. 79—80.

14. Демидов А. Путешествие в Южную Россию и Крым, через Венгрию, Валахию и Молдавию, совершенное в 1837 году. М., 1853, с. 421.

15. Всеволожский Н. Путешествие через Южную Россию, Крым и Одессу в Константинополь, Малую Азию, Северную Африку, Южную Францию и Париж в 1836 и 1837 годах. М., 1839, т. 1, с. 33.

16. Несколько слов о Крыме... Там же.

17. Шишкина О. Заметки и воспоминания русской путешественницы по России в 1845 г. СПб., 1848, с. 76.

18. Домбровский Ф. Указ. соч., с. 7.

19. Сумароков П. Указ. соч., т. 1, с. 183.

20. Домбровский Ф. Указ. соч., с. 8.

21. Сумароков П. Указ. соч., т. 1, с. 191.

22. Сумароков П. Там же, т. 2, с. 52.

23. Кошляков А. Десятидневная поездка на Южный берег Крыма. Одесса, 1848, с. 12.

24. Монтандон К. Путеводитель путешественника по Крыму, Пер. с фр. изд. 1834 г. Симферополь, 1997, с. 61.

25. Там же.

26. Кошляков А. Указ. соч., с. 63.

27. Монтандон К. Указ. соч., с. 74.

28. Демидов. А. Указ. соч., с. 328.

29. Там же, с. 329.

30. Монтандон К. Указ. соч., с. 78.

31. Пассек В. Очерки России. М., 1840, к. 4, с. 97.

32. Там же, с. 105.

33. Сумароков П. Указ. соч., т. 2, с. 19.

34. Сумароков П. Там же, с. 216.

35. Муравьев-Апостол И. Путешествие по Тавриде в 1820 г. СПб., 1823, с. 124.

36. Бартенев П. Пушкин в Южной России // Пушкин в Тавриде. Симферополь, 1995, с. 21—22.

37. Муравьев-Апостол И. Указ. соч., с. 165.

38. Броневский В. Указ. соч., сс. 51—52.

39. Там же, с. 81.

40. Измайлов В. Путешествие в Полуденную Россию в письмах. М., 1805, т. 2, с. 135—136.

41. Сумароков П. Указ. соч., т. 1, с. 210.

42. Единственная работа на эту тему опубликована совсем недавно. См: Пальчикова А.П. Из истории строительства южнобережной дороги // VI Дмитриевские чтения. Сборник научных трудов, Симферополь, 2002. См. также: Царин А. Развитие экономики в крымских имениях графа М.С. Воронцова в п.п. XIX в. // В помощь экскурсоводу. Сборник статей о Южном береге Крыма. Симферополь, 1968, с. 3—14.

43. Строительство дороги финансировалось за счет специального сбора, введенного Высочайшим указом 6 февраля 1829 г., с населения Таврической губернии. Из этого сбора (1,50 р. с души) выплачивались также средства на устройство пароходного сообщения, общественное строительство на Южном берегу, содержание Никитского ботанического сада и т. д.

44. (А+В) К. Очерк Южного берега Крыма // Одесский альманах. Одесса, 1839, с. 266.

45. Пальчикова А.П. Указ. соч., с. 44.

46. Демидов А. Указ. соч., с. 502.

47. Сафонов С. Описание пребывания императорской фамилии в Крыму в сентябре 1837 г. Одесса, 1838, с. 32.

48. Взгляд на Южный берег Крыма с большой дороги // Отечественные записки, т. XXII, отд. VII, 1844, с. 61.

49. Кошляков А. Указ. соч., с. 37.

50. Демидов А. Указ. соч., с. 508.

51. Сосногорова М. Путеводитель по Крыму для путешественников. Одесса, 1870, с. 57.

52. Монтандон К. Указ. соч., с. 24.

53. Там же, с. 34.

54. Кошляков А. Там же, с. 15.

55. Сементовский Н. Путешественник (Южный берег Крыма). СПб., 1847, с. 52.

56. Монтандон К. Там же, с. 41.

57. Сафонов С. Указ. соч., с. 43.

58. Демидов А., Указ. соч., с. 286.

59. Голицын Н. Поездка из Южной России по берегам Крыма // Библиотека для чтения, 1875, № 6, с. 17.

60. Кошляков А. Указ. соч., с. 21.

61. Сементовский Н. Указ. соч., с. 52.

62. Демидов А. Указ. соч., с. 287.

63. Сосногорова М. Указ. соч., с. 272.

64. Деревня Саки. Отрывок из дорожных заметок // Северная пчела, 22 января, 1847, № 17 Цит по: Налбандов С. Исторические данные о сакской грязелечебнице. Химические исследования.

65. Гераков Г. Путевые записки по многим российским губерниям 1820 г. СПб., 1828, с. 125.

66. Демидов А. Указ. соч., с. 440.

67. Там же.

68. Монтандон К. Указ. соч., с. 95.

69. Керчь, с. 9.

70. Монтандон К. Там же, с. 98.

71. Сумароков П. Указ. соч., т. 2, с. 243.

72. Измайлов В. Указ. соч., с. 155.

73. Бартенев Ю. Жизнь в Крыму // Русский архив, 1898, № 5, с. 70.

74. Кошляков А. Указ. соч., с. 16.

75. Бартенев Ю., Там же, с. 74.

76. Муравьев-Апостол И. Указ. соч., с. 100.

77. Всеволожский Н. Указ. соч., с. 32.

78. Там же, с. 81.