Балаклавскія достопримѣчательности

Произведенные мною, въ короткое время пребыванія, осмотры севастопольскихъ достопримѣчательностей нѣсколько утомили меня. Вообще до подобныхъ осмотровъ я небольшой охотникъ. Во мнѣ нѣтъ любви не только къ могиламъ, хотя бы онѣ были разисторическія, но и ко всякимъ археологическимъ памятникамъ. Даже къ роскошнымъ видамъ природы я отношусь иной разъ съ какимъ-то враждебнымъ равнодушіемъ, въ особенности, если только приходится ихъ осматривать какъ будто по заказу, единственно лишь для того, чтобы потомъ имѣть право говорить: «Видѣлъ! Прелесть!» Быть въ Римѣ и не видать папы считается чѣмъ-то постыднымъ, но я чувствую себя способнымъ продѣлать такую штуку, а въ особенности подъ вліяніемъ южнаго зноя, располагающаго къ кейфу.

Югъ создалъ кейфъ! Для меня понятенъ турокъ, курящій безмолвно свой кальянъ и думающій свою безконечную ни о чемъ думу. Кейфъ — это блаженное состояніе покоя, когда ничего не хочешь, ничего опредѣленнаго не думаешь, когда не спишь, а спишь.

— А вы знаете, баринъ, почемъ я васъ везу? вдругъ разбудилъ меня этимъ вопросомъ извощикъ, обернувши ко мнѣ свой широкій въ веснушкахъ патретъ чисто русскаго типа.

— Знаю, говорю.

— А за сколько?

— За 25 рублей, въ Симеизъ по южному берегу и заѣхать на часъ въ Балаклаву.

— Анъ, вотъ и не знаете, широко улыбаясь, сказалъ онъ: — не за 25, а только за 20.

— Какъ же такъ?

— А вамъ коляску-то кто нанялъ? Коммисіонеръ въ гостинницѣ?

— Да, коммисіонеръ.

— Вотъ, ему, варвару, я пять рублей и выложилъ за коммисію. Сами судите, на боку лежа — ни дна ему, ни покрышки — заработалъ пять рублей, а у меня коляска, у меня тройка лошадей... Въ Севастополѣ мнѣ вамъ сказать этого нельзя было; за это напредки я въ гостинницѣ лишился бы заработка. А только мы дорогой всѣхъ проѣзжихъ упреждаемъ, чтобы они сами нанимали коляски на биржѣ.

— Извощикъ лишняго не возьметъ, снова заговорилъ ямщикъ. — А коли повезетъ за тѣ же 25 рублей, такъ все же лучше — пусть пятерка ему пойдетъ въ карманъ за евойный трудъ, чѣмъ этимъ варварамъ-коммисіонерамъ. Ужь вы, баринъ, упредите своихъ знакомыхъ, коли случай выйдетъ.

— Хорошо, говорю, коли случай будетъ, упрежу. Но только ты посуди теперь самъ, ладно-ли такъ выйдетъ. Проѣзжій баринъ-то цѣнъ не знаетъ, придетъ къ извощику, а онъ цѣну и заломитъ ужь не 25, а 30 или 40 рублей. А у васъ, какъ одинъ заломилъ, такъ и всѣ ломятъ. Вотъ и придется тогда битыхъ часа два съ вами торговаться, ну и повезете за тѣ же 25 рублей. Коммисіонеръ-то знаетъ вашего брата и цѣны знаетъ, такъ онъ не позволитъ ободрать проѣзжаго, какъ липку.

Извощикъ мнѣ ни слова не отвѣтилъ и почесалъ себѣ затылокъ. — Эй! вы, саврасики! подхватывай въ гору! закричалъ онъ на лошадей, и фаэтонъ сталъ въѣзжать на гору.

Дорога становилась все волнистѣе и волнистѣе; выжженная степь и пустыри начали уступать мѣсто горной растительной природѣ; тутъ уже изрѣдка попадались группы тополей, орѣховыхъ деревьевъ, кое-гдѣ лужайки свѣжей и сочной зеленой травы.

Черезъ часъ ѣзды, наконецъ, показались вдали высокіе, сѣрые, скалистые утесы. Ближе, ближе и фаэтонъ въѣхалъ въ аллею изъ высокихъ пирамидальныхъ тополей.

— Балаклава, что-ли? окликнулъ я извощика.

— Она самая. Здѣсь все греки живутъ и церковь-то тоже греческая, усмѣхнулся почему-то извощикъ. — Вамъ куда? Въ панцьюнъ?

— Вези, пожалуй, въ панцьюнъ.

Аллея кончилась, мы выѣхали на известковую дорогу и, наконецъ, передъ глазами открылась вся Балаклава.

Высокіе, упирающіеся чуть не въ облака, утесы, сѣрые, полуобнаженные и лишь только мѣстами поросшіе кустарниками и зеленью, нависли гигантскою оградой надъ глубоко врѣзавшеюся въ землю морскою бухтою. Балаклавская бухта соединяется съ моремъ очень узенькимъ проливчикомъ, котораго даже и незамѣтно съ берега бухты, такъ что она болѣе похожа на озеро, чѣмъ на морской рукавъ. Спокойная синева бухты сверкала подъ отраженіемъ красноватыхъ лучей приближавшагося къ закату солнца.

Городъ расположенъ у подножія утесовъ, при взглядѣ съ моря, на правомъ берегу бухты.

Собственно говоря, Балаклава на столько же городъ, на сколько и ракъ рыба.

Всѣхъ домовъ въ городѣ, кажется, никакъ не больше 70 или 80; притомъ, они разбросаны вдоль всего берега отъ одного до другаго конца подножія утесовъ неправильными рядами, промежутки которыхъ образуютъ собою кривые проходы, или, выражаясь высокимъ слогомъ, улицы.

Балаклавскіе дома назвать домами въ томъ смыслѣ, какъ понимается слово городской домъ, будетъ тоже слишкомъ смѣло: это или маленькія крымскія мазанки изъ известковаго камня съ черепичными, а то такъ даже земляными крышами, или деревянные барачки, просто скорлупки. Во всей Балаклавѣ, сколько мнѣ помнится, имѣется только одинъ настоящій домъ — г. Скирмута, который и есть, по выраженію моего извощика, панцьюнъ.

Домъ г. Скирмута расположенъ на песчанномъ уступѣ горы и стоитъ однимъ изъ первыхъ при въѣздѣ въ Балаклаву съ сухаго пути. Впрочемъ, этотъ путь и есть пока единственный путь для заѣзжихъ, потому что пароходы русскаго общества пароходства и торговли въ Балаклаву не заходятъ.

Фаэтонъ остановился внизу въѣзда во дворъ дома г. Скирмута.

Вдали я замѣтилъ бѣгущаго со всѣхъ ногъ ко мнѣ навстрѣчу человѣка. Онъ былъ въ широкой соломенной шляпѣ, бѣломъ коломянковомъ одѣяніи, и на бѣгу махалъ мнѣ обѣими руками.

Я вышелъ изъ коляски и ждалъ его приближенія.

— Вамъ что нужно? обратился я къ нему, когда онъ былъ уже вблизи меня.

— Я балаклавскій коммисіонеръ-съ, отвѣчалъ онъ запыхавшимся голосомъ. — Если желаете квартиру, могу вамъ рекомендовать очень дешевую и хорошую.

— Квартиры мнѣ, говорю: — не надо, а осмотрѣть Балаклаву помогите. Впрочемъ, пожалуй, кстати, покажите и квартиру, чтобы, по крайней мѣрѣ, имѣть понятіе, какъ у васъ здѣсь живется. Сперва вы проведите меня посмотрѣть помѣщеніе въ домѣ Скирмута.

Извощикъ мой, заклятый врагъ коммисіонеровъ, не утерпѣлъ и разсердился.

— И охота вамъ, баринъ, съ нимъ возжаться! Велика-ли и вся-то Балаклава — чего тутъ показывать? Вы осмотрите и одни. Что ему, варвару, деньги бросать зря, вѣдь онъ даромъ не станетъ показывать.

Я посмѣялся, но все-таки отправился за своимъ чичероне въ гору, къ дому г. Скирмута.

Домъ очень хорошій, съ нѣсколькими флигелями, окруженъ зеленью, преимущественно изъ виноградныхъ лозъ; по уступу горы тянется очень недурный садъ. Комнаты содержатся чисто и, притомъ, онѣ весьма прилично и съ удобствами меблированы. Управляющій пансіономъ любезно показалъ мнѣ нѣсколько свободныхъ комнатъ и объяснилъ условія пансіона. Цѣна помѣщенія со столомъ и прислугой, смотря по удобствамъ и по соглашенію, отъ 2-хъ до 4-хъ рублей въ сутки съ персоны. Въ цѣну двухъ рублей включается обѣдъ и самовары. Высшая цѣна полагается, по желанію, за чай, завтракъ, ужинъ и другія удобства. Срокъ найма не менѣе двухъ недѣль.

Нѣкоторыя, пока еще пустыя, комнаты были уже заняты на имя ожидавшихся курсистовъ на виноградный сезонъ.

На дворѣ оканчивался постройкою новый флигель, тоже съ номерами для пріѣзжихъ.

— Однако, вы пристраиваете еще новый флигель, сказалъ я управляющему: — должно быть, вашъ пансіонъ не пустуетъ во время винограднаго сезона.

— Дѣла у насъ идутъ, вообще, очень недурно, отвѣчалъ онъ. — Правда, у насъ почти всегда можно найти помѣщеніе даже случайнымъ пріѣзжимъ, т. е. незаписавшимся заранѣе, но въ общемъ у насъ простой комнатъ очень незначительный. Два семейства у насъ живутъ вотъ уже третій годъ, и зиму, и лѣто. У насъ здѣсь тихо, спокойно; воздухъ чистый, здоровый; купанья отличныя; виноградъ всѣхъ, какихъ угодно, сортовъ. Цѣны на все дешевыя, и чѣмъ дольше срокъ найма помѣщенія, тѣмъ, конечно, дешевле и выгоднѣе условія.

Мнѣ, по правдѣ сказать, такъ понравился пансіонъ Скирмута, что даже мелькнула было у меня мысль, не пожить-ли здѣсь недѣльку, а потомъ ужь ѣхать въ Симеизъ. Я люблю иногда такую безмятежную тишь жизни и природы. Вѣдь я уѣхалъ-то сюда, чтобы отдохнуть отъ петербургской суетни и дрязготни, а тутъ приходится опять тащиться съ багажомъ въ коляскѣ! Не остаться-ли въ самомъ дѣлѣ? раздумывалъ я, лѣниво спускаясь съ горы вслѣдъ за коммисіонеромъ, который велъ меня показывать другую квартиру.

Онъ привелъ меня въ деревянный домикъ на береговой улицѣ, которая, впрочемъ, поневолѣ считается главною улицею, потому что единственная въ Балаклавѣ.

Приходъ нашъ съ коммисіонеромъ встрепенулъ хозяекъ дома, двухъ молодыхъ гречанокъ съ рѣзкими толстыми чертами лица и съ крупно развитыми всяческими женскими формами. Онѣ наперерывъ выхваляли мнѣ свою квартиру, состоявшую изъ полутора комнаты, съ довольно сносною меблировкою, въ которой меня, между прочимъ, особенно удивила своими широчайшими размѣрами кровать подъ кисейнымъ пологомъ. Цѣну квартиры они объявили, кажется, рублей 45 въ мѣсяцъ, безъ стола, который сами же онѣ рекомендовали получать изъ ресторана насупротивъ ихъ дома. Я посмотрѣлъ насупротивъ дома и никакого ресторана не замѣтилъ, но такъ какъ я квартиру смотрѣлъ собственно изъ любопытства, то и не захотѣлъ напрасно безпокоить хозяекъ разспросами. Вѣроятно, подъ громкимъ именемъ ресторана слыла здѣсь квартира какой-нибудь балаклавской стряпухи.

— А что, у васъ продовольствіе-то хорошее? спросилъ я.

— О! повели многозначительно бровями гречанки: — у насъ столъ здѣсь отличный! флотскій борщъ, антрекотъ, баранина, а изъ рыбы — живая кэфаль.

Мнѣ стало смѣшно при этомъ перечнѣ блюдъ. Дѣйствительно, странно, что французское названіе антрекотъ такъ сильно привилось въ Крыму, что рѣшительно всѣ его знаютъ и положительно нѣтъ ни одной трактирной обѣденной карты, гдѣ бы антрекотъ не фигурировалъ обязательно. Также комичны и другія названія блюдъ. Въ Крыму борщъ, такъ ужь непремѣнно борщъ флотскій, а отчего онъ непремѣнно флотскій — Аллахъ вѣдаетъ. Еслибы въ Крыму знали нѣсколько сортовъ борща — малороссійскій, польскій — ну, тогда бы понятно, а то ничуть не бывало, вездѣ борщъ приготовляется по своему вкусу или, лучше сказать, безвкусно, но все-таки называется не просто борщъ, а флотскій борщъ, развѣ именно за свою безвкусность при всякихъ способахъ приготовленія.

Увѣривъ гречанокъ, что мнѣ ихъ квартира очень понравилась и что я скоро думаю пріѣхать въ Балаклаву и тогда непремѣнно возьму у нихъ квартиру, я пошелъ купаться.

Купальня въ Балаклавѣ, по своему устройству, точь-въ-точь севастопольская, только въ миніатюрѣ.

Въ маленькомъ водномъ квадратикѣ купальни, окаймленномъ маленькими купэ для раздѣванія, глубина воды только до плечъ человѣку небольшаго роста, но за то внѣ купальни, въ бухтѣ, глубина сразу въ нѣсколько саженей. Вода чистая и прозрачная, какъ зеленый хрусталь; дно — гравій, не безпокоющій ногъ; температура воды обыкновенная для Чернаго моря на южномъ его берегу, градусовъ около 20 Р. Вообще купанье прелестное.

Купающихся со мною никого не было. Я выплылъ въ открытую бухту. Женская купальня вся, какъ на ладони. Если въ Севастополѣ, какъ говорится, все видно, то ужь въ Балаклавѣ не только все видно, а даже мѣстные Донъ-Жуаны, благодаря необыкновенной прозрачности воды и пользуясь свободнымъ правомъ купальщиковъ, могутъ смѣло изучать въ присутствіи ревнивѣйшихъ изъ мужей всякія мѣстоположенія каждаго изъ родимыхъ пятнышекъ на тѣлѣ ихъ женъ, и потому отчетливое знаніе всѣхъ мельчайшихъ подробностей тѣлосложенія и секретныхъ примѣтъ въ Балаклавѣ никакъ не можетъ быть поводомъ къ обвиненію кого-либо въ адюльтерѣ.

Вода такъ хороша, что просто не вышелъ бы изъ нея! Однако, все-таки пора выходить, подумалъ я, извощикъ мой, навѣрно, уже ворчитъ, что поздно доберемся до Байдаръ.

Возвращаясь къ фаэтону берегомъ, я остановился на минуту, чтобы окинуть Балаклаву послѣднимъ взоромъ.

Бѣлые домики въ живописномъ безпорядкѣ раскинулись амфитеатромъ по скату горы. Ярко освѣщенные лучами заходящаго солнца крутыя, обнаженныя, сѣрыя скалы висѣли надъ бухтой страшною громадою. Хребетъ ближайшаго къ морю утеса красовался на голубомъ фонѣ неба, увѣнчанный полуразрушенными башнями когда-то грозной крѣпости. Тамъ и сямъ неподвижно стоятъ пирамидальные тополи и высоко тянутся вверхъ, какъ будто желая уловить послѣдній лучъ заходящаго солнца. Какая тишь кругомъ! Какой покой въ воздухѣ! Какая ясность неба!

Копошится и здѣсь все та же жизнь въ каждомъ домишкѣ! Течетъ она и здѣсь, какъ и въ большихъ городахъ, съ тѣми же горями и радостями, любовью и ненавистью, честолюбіемъ и корыстью. Людскія поселенія поневолѣ сравнишь съ излюбленными здѣсь, надо думать, поселеніями клоповъ! Попадетъ клопъ въ благодатную кровать и клоповникъ разовьется, расплодится, разжирѣетъ, возмнитъ о своей силѣ и власти и станетъ расползаться чванливо кругомъ повсюду, и по стѣнамъ, и по полу, по карнизамъ и мебели, и даже начнетъ посылать цѣлыя колоніи въ сосѣдніе дома. Попадутъ клопы въ неподходящую для нихъ кровать, и выходитъ совсѣмъ не то. Если даже они, такъ или иначе, и ухитрятся расплодиться и размножиться, то все-таки ведутъ себя какъ-то скромнѣе, тише. Вѣдь въ сущности и люди также, на доброй почвѣ, изъ горсти людей разростается какой-нибудь Курскъ, Москва, Одесса; на голой же скалѣ — Балаклава. И тутъ, и тамъ борятся всѣ равно за свое существованіе, и чванятся всѣ равно своимъ первенствомъ въ животномъ царствѣ, и гордятся одинаково всѣ своимъ насиженнымъ клоповникомъ, и даже, пожалуй, чѣмъ онъ меньше размѣромъ, тѣмъ дороже онъ ихъ сердцу... И гдѣ, гдѣ и когда не встрѣтишь божьяго люда. Мчишься-ли по желѣзной дорогѣ раннимъ утромъ, когда еще сама природа спитъ, а кругомъ мертвый пустырь и безмолвные холмы, вглядишься вдаль черезъ окно вагона, и ужь навѣрное увидишь, что гдѣ-нибудь да ползетъ по спуску горки баба-блоха съ ведрами на коромыслѣ черезъ плечо...

— За послѣдніе годы Балаклава сильно начала обстраиваться, замѣтилъ мнѣ коммисіонеръ.

— Да гдѣ же она обстраивается? поглядѣлъ я на него.

— А вонъ, видите?.. домъ-то строится, указалъ онъ на строящуюся хижинку на курьихъ ножкахъ. — Это домъ генерала — уроженца Балаклавы, съ важностью проговорилъ онъ и съ гордостью взглянулъ на меня.

Я невольно расхохотался, но сейчасъ же искренно пожалѣлъ о своемъ невольномъ смѣхѣ. Важность и гордость исчезли съ лица коммисіонера, а отвѣтная изъ вѣжливости на мой смѣхъ усмѣшка его выразила какую то печаль безсилія. Въ самомъ дѣлѣ, Балаклавѣ, наконецъ, какъ-то удалось произвести на бѣлый свѣтъ, легко сказать, цѣлаго генерала можетъ быть, единственнаго на всемъ вѣку ея существованія, а тутъ хохочутъ!.. Домъ-то, правда, на курьихъ ножкахъ, но за то вѣдь въ немъ кто будетъ жить-то?! И вѣдь не генералъ какой-нибудь — со стороны, какихъ каждый годъ сюда наѣзжаетъ пропасть, а настоящій балаклавскій генералъ!..

Въ отплату за невольную обиду, я пощедрѣе обыкновеннаго вознаградилъ милѣйшаго коммисіонера за его услуги и, распростившись съ нимъ, сталъ садиться въ коляску.

Пока я усаживался, ко мнѣ подошелъ маленькій худосочнаго вида старичокъ.

— Куда изволите ѣхать? спросилъ онъ меня.

— Въ Симеизъ, говорю.

— Вы знакомы съ Симеизомъ?

— Нѣтъ, я первый разъ туда ѣду.

— Не будете-ли такъ любезны написать мнѣ изъ Симеиза, хороша-ли тамъ жизнь и много-ли зелени? Мнѣ, изволите-ли видѣть, докторъ одинъ изъ Одессы посовѣтовалъ пріѣхать купаться въ Балаклаву. А я здѣсь очень недоволенъ. Растительности здѣсь очень мало, да и питаніе ужь слишкомъ плохое. Положимъ, у Скирмута вонъ есть садъ и много зелени, да вѣдь если бы я былъ молодой человѣкъ, такъ тогда бы я жилъ у него, а я человѣкъ старый и дѣйствительный статскій совѣтникъ.

Ужь почему старый человѣкъ и дѣйствительный статскій совѣтникъ не можетъ жить у Скирмута — я рѣшительно не могъ взять въ толкъ, но такъ какъ разговаривать было некогда, то я, поскорѣе записавши фамилію старика въ свою памятную книжку, обѣщалъ извѣстить его изъ Симеиза. Лошади тронулись и я отправился дальше въ путь-дорогу.