На шлюпкѣ среди волнъ

Часовъ около пяти пополудни, я съ тремя сосѣдками и съ однимъ изъ общихъ нашихъ знакомыхъ, бывшимъ кавалерійскимъ офицеромъ удобно размѣстившись въ легкой трехъ-весельной шлюпкѣ на покрытыхъ ковриками скамейкахъ, отправились совершать морскую прогулку. Шлюпка плавно скользила по зыби Ялтинской бухты. Море было спокойно, лишь только изрѣдка гребни волнъ прибоя завертывались пѣною бѣлыхъ зайчиковъ. Погода стояла прелестная — совершенно безвѣтренная; на голубой лазури горизонта тамъ и сямъ висѣли недвижимо кучевыя скопленія бѣлыхъ облаковъ; даль же горизонта была какъ будто прикрыта прозрачнымъ флёромъ. Жгучей жары уже не было, но за то въ воздухѣ томительно парило, какъ обыкновенно бываетъ передъ дождемъ.

Въ веселомъ настроеніи духа и подъ вліяніемъ духоты, усиливавшей жажду, мы ѣли фрукты, пили вино и болтали тѣмъ общеизвѣстнымъ тономъ разговора, который ведется большинствомъ салонныхъ кавалеровъ съ дамами и въ особенности съ дѣвицами. Передать сущность этого разговора очень трудно, несмотря на кажущуюся его легкость. Построенный на соревнованіи въ свѣтскомъ остроуміи, обыкновенно лишь воображаемомъ, и на ловлѣ другъ друга на словахъ, при быстромъ темпѣ болтовни, разговоръ этотъ все-таки требуетъ умственнаго акробатства; раздражаетъ нервы и женщинъ, и мужчинъ своею двухсмысленною пустотой и напрягаетъ до каррикатурной неестественности всегда изящную въ своей простотѣ силу женственности, превращая въ то же время мужчину во взыгравшаго безъ всякой причины теленка. Такой тонъ разговора еще весьма естественъ и понятенъ въ устахъ влюбленныхъ подростковъ, когда самый разговоръ ведется собственно не умомъ, а сердцемъ; но когда этимъ тономъ безсодержательной болтовни принимаются занимать своихъ дамъ кавалеры, уже перевалившіе за тридцать лѣтъ, то это ужь сводится къ жалкому паясничеству. Вѣдь какъ интересенъ и живъ разговоръ съ женщиной, когда онъ простъ, естественъ и когда въ немъ не выражается покровительственный тонъ со стороны мужчины, якобы снисходящаго съ высоты своего умственнаго превосходства! Женственная, изящная легкость взглядовъ, высказываемыхъ всегда мило, скромно и неувѣренно, и притомъ оживляемыхъ прирожденною игривостью воображенія съ придачею неизбѣжнаго маленькаго кокетства, ей-Богу, стоютъ большинства умныхъ до глупости рѣчей нашихъ доморощенныхъ Демосѳеновъ — дѣльцовъ. Но мажорный тонъ свѣтской болтовни былъ уже по привычкѣ взятъ милѣйшимъ кавалеристомъ слишкомъ высоко и сразу понизить его ему было нелегко.

Мы плыли мимо Ливадіи, расположенной на мысу, образующемъ Ялтинскую бухту. Это знаменитое царское имѣніе, по великолѣпію и красотѣ своего внутренняго устройства, сравнивается съ Петергофомъ, но считается лучше его вслѣдствіе своей очаровательной обстановки южной природы, величественныхъ горъ и открытаго моря. Мы не заѣзжали въ Ливадію, такъ какъ осмотръ ея былъ воспрещенъ публикѣ, но мы разсчитывали увидѣть всѣ ливадійскія красоты издали съ моря... и обманулись. Ливадія издали — какъ съ шоссейной дороги, такъ и съ моря — представляется сплошнымъ моремъ зелени, въ непроглядной глубинѣ котораго погружены всѣ чудеса роскошныхъ царственныхъ сооруженій. Единственная видимая съ моря ливадійская постройка — это изящная царская купальня. За Ливадіей слѣдуетъ Оріанда, имѣніе В.Б. Константина Николаевича, съ выдвинувшимися въ море дикими скалами и съ разстилающеюся вверху ихъ зеленью роскошныхъ лѣсовъ, тянущихся вплоть до вершинъ

Крестовой горы, гдѣ на высшей точкѣ ея водруженъ простой деревянный крестъ.

— А въ Ялтѣ-то дождь! проговорилъ, какъ бы въ раздумьи, одинъ изъ нашихъ гребцовъ.

Мы повернули головы. Дѣйствительно, линія горизонта со стороны Ялты вся была подернута какъ бы спущеннымъ съ неба сѣрымъ густымъ полосчатымъ занавѣсомъ, сквозь который просвѣчивали клубившія, темныя, дождевыя облака.

— Ну, какъ грянетъ дождь! заговорили невольно всѣ мы и спросили гребцовъ: скоро-ли онъ можетъ дойти сюда?

— Да какъ сказать, отвѣчали тѣ: — думается, что успѣемъ добраться до Ай-Тодора, а тамъ можно будетъ высадиться и обождать.

— Наваливай! крикнулъ на гребцовъ кавалеристъ, управлявшій рулемъ, и лодка заскользила быстрѣе впередъ.

Живописно выдавшійся тремя отдѣльными утесами въ море Ай-Тодорскій мысъ, съ выдолбленными дѣйствіемъ морскихъ прибоевъ дикими, скалистыми пещерами въ подошвахъ его утесовъ, былъ видѣнъ весь, какъ на ладони, сверху до низу. Онъ весь рельефно выступилъ передъ нами съ своимъ маякомъ наверху одного изъ утесовъ, съ своею небольшою бухточкою, усѣянною по берегу гладкими валунами, и съ своею небольшою зеленѣющею полянкою, раскинутою вверхъ по широкому скату крайняго восточнаго утеса.

Близость разстоянія трудно опредѣляется въ морѣ простымъ глазомъ: на глазомѣръ кажется очень близко, а поѣдешь, смотришь потребуется цѣлый часъ времени. Гребцы, видимо озабоченные, чтобы дождь не нагналъ насъ въ пути, усиленно работали веслами и лодка быстро приближалась къ Ай-Тодору. Мы были уже почти въ самой бухтѣ, когда одинъ изъ гребцовъ, бросивъ весла, объявилъ, что теперь дождь уходитъ въ море и что всякая опасность миновала. Мы посмотрѣли въ сторону Ялты. Дѣйствительно, тамъ горизонтъ очищается и темно-сѣрая полосатая завѣса вмѣстѣ съ тучей тихо неслась въ морскую даль. Такъ какъ мы рѣшились выходить въ Ай-Тодорѣ только чтобы укрыться отъ дождя, то теперь въ этомъ не было никакой надобности и мы не медля повернули въ обратный путь.

Съ полчаса времени проѣхали назадъ благополучно, но въ воздухѣ все болѣе и болѣе стала чувствоваться какая-то особая томящая духота; море сдѣлалось покойнѣе и вмѣстѣ съ тѣмъ мрачнѣе, вѣтеръ совершенно стихъ. Гребцы какъ-то тревожнѣе и тревожнѣе посматривали по сторонамъ и спѣшно работали веслами.

Вдругъ легкій вѣтерокъ пронесся надъ нами и обдалъ намъ лица освѣжающею, мимолетною прохладой, а затѣмъ опять настала тишина. Сумракъ становился гуще; я взглянулъ на небо по направленію къ Ялтѣ. Изъ-за вершинъ горной цѣпи выползала волнистая грозная туча, имѣвшая, при вечернемъ освѣщеніи солнца, густой розовый цвѣтъ, какъ пожарное зарево.

Дамы наши совсѣмъ не сознавали той опасности, которая грозила всѣмъ намъ, быть можетъ, смертью среди моря, и весело, съ обычною безпечностью продолжали болтать. Лица гребцовъ приняли суровый видъ, какъ будто предстояло имъ совершить какой-нибудь священный обрядъ или вступить въ грозное святилище!

Упали двѣ-три капли дождя.

Маскотта, смѣясь, прикрыла свою изящную шляпку носовымъ платкомъ; ея примѣру послѣдовали и Лиличка съ Катишей.

Вдругъ блеснула молнія и прокатился отрывистый съ раздирающимъ трескомъ громовой ударъ. Всѣ вздрогнули и какъ-то закоченѣли на своихъ мѣстахъ! Море сразу стало совсѣмъ чернымъ, какъ будто вздулось, дрогнуло и покрылось крупною рябью отъ дождя. Но это былъ уже не дождь. Это былъ страшной силы ливень. Падали не капли, а какіе-то шлепки воды, которыя обливали сразу всего и промачивали платье насквозь.

Рванулся вѣтеръ и ровная поверхность моря превратилась вдругъ въ какую-то изборожденную, изрытую пашню, среди которой быстро стали образовываться гряды грозныхъ валовъ морскихъ волнъ. Засверкала непрерывная молнія, оглушительные раскаты грома въ перебой слѣдовали другъ за другомъ и, казалось, зашатали море въ самомъ его основаніи.

Нашу несчастную шлюпку подбрасывало вверхъ и внизъ, какъ щепку. Вздымавшіеся валы морскихъ волнъ какъ будто въ перегонку бѣжали, чтобы поглотить ее вмѣстѣ съ нами. Обрушиваясь всею своею массой, они подбрасывали ее вверхъ и обрызгивали насъ, какъ будто въ ярости безсильной злобы, своими пѣнящимися вершинами.

Гребцы ожесточенно налегали на весла и хриплыми голосами постоянно кричали нашему рулевому: къ берегу! къ берегу!

Руль плохо повиновался, шлюпку сильно тянуло въ открытое море. Но вотъ, наконецъ, кое-какъ справились и стали мало-по-малу приближаться къ берегу. Тутъ неожиданно появилась для насъ новая смертельная опасность. Около Оріанды берегъ сплошь усѣянъ подводными камнями и наша шлюпка моментально могла бы разбиться въ мелкія щепки, если бы только мы осмѣлились слишкомъ близко подойти къ берегу. Положеніе было критическое. Даже привыкшіе къ морю гребцы, и тѣ видимо стали терять голову.

Буря еще только начинала разыгрываться и никому неизвѣстно было, до какой степени ярости она достигнетъ. Въ открытомъ морѣ предстояла явная смерть всѣмъ, у берега же хоть маленькая надежда, что морскія волны выбросятъ кого-нибудь изъ насъ, наиболѣе счастливыхъ, живыми на берегъ!..

— Къ берегу! къ беррегу! съ удвоенною силою кричали и работали веслами гребцы.

Дамы, донельзя перепуганныя — нужно отдать имъ справедливость — держали себя замѣчательно сдержанно. Маскотта съ Катишей, блѣдныя какъ полотно, молча и безъ слезъ, усѣлись на корточкахъ на днѣ, Лиличка же осталась сидѣть на скамьѣ, ухватившись обѣими руками за бортъ лодки. Чтобы скрыть отъ глазъ страшную картину отчаяннаго положенія нашей шлюпки среди морскихъ волнъ, я досталъ со дна шлюпки брезентъ и накрылъ имъ дамъ.

Вѣтеръ крѣпчалъ. Сквозь свистъ и вой вѣтра, какимъ-то стономъ отчаянія звучали непрерывные возгласы гребцовъ: къ беррегу! къ беррегу!

Едва я успѣлъ прикрыть барынь брезентомъ, какъ сильный порывъ вѣтра рванулъ брезентъ и онъ, чернымъ клубомъ пронесшись надъ гребнями пѣнящихся волнъ, улетѣлъ въ море... Этимъ же порывомъ вѣтра сорвало шапки съ головъ гребцовъ. Скрытая-было брезентомъ отъ глазъ картина бѣснующихся волнъ, снова появилась передъ нами въ еще болѣе ужасающемъ, отчаянномъ видѣ! Прыгавшія въ какой-то бѣшеной скачкѣ, то черныя, то сѣдыя гряды волнъ, готовыя каждое мгновеніе захлеснуть нашу ничтожную шлюпченку со всѣми нами, блѣдно-синія при яркомъ освѣщеніи молніи лица гребцовъ, безъ шапокъ, съ развѣвающимися волосами, съ широко-раскрытыми ртами, искривленными непрерывнымъ воплемъ отчаянія: къ берегу! къ берегу! — наводили оцѣпеняющій ужасъ!!!..

У Катиши дрогнули щеки, лицо все сморщилось, стало маленькимъ, маленькимъ, по щекамъ, смѣшиваясь съ каплями дождя, покатились тихія слезы. Блѣдное лицо Маскотты сдѣлалось сосредоточеннымъ; она крестилась...

Вверху, въ глубинѣ тучи, непрерывно освѣщенной заревомъ молніи, слышенъ былъ страшный ревъ бури... Этотъ ревъ звучалъ въ нашихъ ушахъ, какъ смертельный приговоръ, произносимый надъ нашею несчастною шлюпченкой разгнѣванными стихіями. Для всѣхъ очевидно было, что какъ только эта верховая буря спустится внизъ къ морской поверхности... тогда все кончено... нашъ слѣдъ простылъ... Какъ будто подслушавъ этотъ приговоръ, черныя съ бѣлыми гребнями гряды волнъ закружились и запрыгали около нашей шлюпки въ еще большемъ остервененіи. Шлюпка, избѣгая ихъ ярости, начала метаться во всѣ стороны; она то взлетала на самый верхъ бѣсновавшихся волнъ, то, накренившись на бокъ и какъ будто вся трепеща, скользила внизъ до самаго дна волны, какъ будто желая погрузиться на дно моря, но вдругъ, на самомъ днѣ волны, перевалившись на другой бокъ, она опять быстро взлетала на вершину новой волны, готовившейся-было уже, какъ казалось, захлеснуть ее своею водяною, пѣнящеюся массой.

Все болѣе и болѣе съ каждою минутой, съ каждою секундой приближался ужасный моментъ, когда наша погибель казалась неизбѣжною. Отчаяніе безнадежнаго, безпомощнаго положенія уже охватывало насъ... Но вдругъ оглушительные громовые удары какъ-то сразу заглохли и послышались уже въ другой сторонѣ, гдѣ-то далеко... Море и небо, свѣтившіяся только-что сплошнымъ огнемъ молній, вдругъ потемнѣли. Вѣтеръ куда-то умчался. Стало тихо... Ни грома, ни молніи. Дождевой ливень моментально исчезъ и замѣнился обыкновеннымъ дождемъ, который тоже скоро прекратился. Бѣшеный перебой волнъ сразу улегся и по успокоившейся поверхности моря побѣжали веселые барашки, которые съ убаюкивающимъ плескомъ и журчаніемъ начали покачивать нашу шлюпку, какъ дѣтскую колыбель... Въ душѣ засіяло солнце жизни и зазвучала радостная пѣснь избавленія.

Мы всѣ начали усердно креститься. Не даромъ говорятъ, что кто въ морѣ не бывалъ, тотъ всласть Богу не маливался...

Да, я вамъ скажу, смотрѣть съ берега на бурное море и любоваться его страшною картиной, дѣйствительно, высокая поэзія, но, сохрани Богъ каждаго сдѣлаться дѣйствующимъ лицомъ на зыбкой сценѣ этого поэтическаго представленія, въ особенности же находясь во время этого представленія на утлой лодкѣ или мизерной шлюпкѣ...

Мы всѣ сразу вздохнули свободно, весело заговорили и стали радостно глядѣть на Божій свѣтъ, хотя на насъ буквально не было ни одной нитки сухой. До Ялты оставалось еще по крайней мѣрѣ съ часъ ходу, если только не больше. Какъ ни утомлены были наши гребцы, но сознаніе, что страшная опасность миновала, придало имъ новыя силы и они неутомимо и быстро работали веслами.

— Однако вы, ребята, замѣтилъ я гребцамъ: — и сами-то шибко перепугались.

— А то какже! заговорилъ сурово одинъ изъ нихъ. — Съ моремъ шутить нельзя... Плохія шутки... Въ прошломъ году меня въ этомъ же самомъ мѣстѣ захватила буря, да я былъ тогда не на такой скорлупѣ, а на большомъ парусномъ баркасѣ. Какъ ни старались всѣ мы — насъ было много — а и то не справились. И занесла насъ тогда буря въ открытое море, такъ мы двое сутокъ, и день, и ночь, носились по морю, ужь какъ только Богъ спасъ... за чьи молитвы — не знаю, а то быть бы всѣмъ намъ на днѣ...

— А мнѣ, заговорилъ другой: — пришлось вотъ здѣсь же, лѣтъ съ пятокъ тому назадъ, когда еще была война, ѣхать съ тремя господами, два штатскихъ и одинъ офицеръ; на насъ вотъ также, какъ теперь, налетѣлъ шквалъ, да только немножко покрѣпче. Мы бросились спасаться къ берегу... И вонъ тамъ у мыска... насъ опрокинуло, такъ одинъ баринъ утонулъ, а то, милостивъ Господь!.. всѣхъ насъ выбросило на берегъ...

Отъ этихъ разсказовъ и еще болѣе отъ промокшаго насквозь платья пронимала дрожь, очевидно, простудиться было легко и, слѣдовательно, легко потерять всѣ результаты цѣлаго курса леченья. Наконецъ-то дотащились мы кое-какъ до Ялты, взяли поскорѣе у пристани извощиковъ и вскачь понеслись къ гостинницѣ. Всѣ мы были похожи на мокрыхъ курицъ! Оставивъ въ сторонѣ всякую заботу о соблюденіи свѣтскихъ цирлихъ-манирлихъ, бѣжали мы бѣгомъ мимо бесѣдовавшихъ, по обыкновенію, на широкой открытой площадкѣ лѣстницы гостинницы, курсистовъ, которые съ удивленіемъ провожали своими глазами нашу бѣгущую компанію.

Прибѣжавши къ себѣ въ нумеръ, я потребовалъ водки, коньяку и сталъ скорѣе ими натираться, а потомъ завалился сейчасъ же въ постель и, выпивъ стаканъ пунша, заснулъ крѣпкимъ, но все-таки тревожнымъ сномъ, не разъ прерывавшимся въ теченіи ночи отъ страшныхъ грезъ глубоко потрясеннаго воображенія.