Леди Кревен любопытствует

Танцевать ли этой красавице?
А лаврам неужели завянуть?

Из французского романса Элизы Кревен.

Маркграфу Александру Ансбахскому, Бранденбургскому, Байретскому и князю прусскому было уже около пятидесяти и он страдал маленькой одышкой, когда чересчур кружился с хорошенькими актрисами. Они, впрочем, находили его прелестным, несмотря на возраст. Что за веселое лицо! И эти раздувающиеся ноздри, и рот, который создан, чтобы целовать женщин. Легкостью стана Александр был истинным сыном гор (он ведь был родом из горной Баварии), поступками — настоящий француз, парижанин высшей марки, манерами — британец. Недаром Элиза (его последняя любовь) утверждала, что из чужестранцев ни один в мире так не похож на британца, как ее Александр. Еще бы, он воспитывался при дворе английского короля! Никто не принимал маркграфа за немца, и он этим чрезвычайно гордился. Немецкий язык он употреблял только в разговоре с прислугой, да и то у себя в Ансбахе (в Лондоне, Париже и Вене при нем были английские и французские слуги).

Александр решительно не хотел быть немцем, и единственно, кого он признавал из своих родственников, — это дядюшку Фридриха Великого. Ну, конечно, и покойную тетушку Каролину, ведь она была английской королевой, благодаря чему сам Александр приходился дядюшкой английскому королю Георгу III. Гостить в Англии было гораздо приятнее, чем слушать военные поучения прусского дядюшки Фрица. В Англии можно распоряжаться в королевских конюшнях, а британские лошади не то, что прусские. Лошади и хорошенькие женщины — вот чем имело смысл заниматься! Досадно только, что во всё это вечно въезжала политика (этакая скука!). Прусские войска, которые были поручены Александру, это еще ничего. Лошади, смотры, банкеты — это мило. Но что может быть скучнее вечных недоразумений между странами. Одно и то же: опять Дарданеллы, Турция, Россия, опять происки Франции. Маркграф не всегда точно знал, какой он ориентации: французской, английской или прусской. Сейчас, безусловно, английской. Ведь его любовница, милая леди Элиза Кревен, — англичанка. Да и этот лорд Г., друг Питта, который почему-то всё не хочет продать свою серую кобылу (что за прелесть!). Друг Питта всё твердит о великом союзе, чтобы все европейские страны были как одна и все имели права... На что, бишь, права? Да, почему-то им непременно нужно водрузить свое знамя (слова лорда Г.) в Константинополе. Что за идея! Впрочем лорд Г. прав, когда говорит: «Ваша светлость, — это для вас. Я знаю — вы космополит в высшем смысле, но вы и британец, не правда ли? Так вот, вы должны стать поборником этого союза. Австрия...» Тут маркграф зевает. Всё-таки глубины политики скучноваты. Но одно можно сказать: союз и вообще все европейские идеи интересней, чем ансбахские делишки. Нет, это просто умора (рассказать Элизе!), — «мамаша» (так маркграф именовал свою старую любовницу, знаменитую актрису Клерон), путая немецкие слова, беседует с бюргерами о самостоятельности Ансбаха. И она возмущена равнодушием маркграфа. Нет уж, прошу покорно... лучше поручить себя другу Вильяма Питта лорду Г. Теперь он обрабатывает на этот счет Элизу, вместе с герцогом М. Если бы они видели гримаски, которые Элиза строит за их спинами, когда они начинают развертывать свои проекты. Это исключительная женщина: хороша, принадлежит к английской аристократии, великолепная наездница и какая музыкантша!

В конце мая 1785 года любовники встретились в Лондоне.

Маркграф Александр приехал из Ансбаха в Лондон, конечно, для того, чтобы навестить своих родственников на Полл-Моле,¹ но между прочим и для того, чтобы повидаться с Элизой. Предположено было, что после респектабельного свидания в Лондоне они позволят себе немного отдохнуть в Париже, откуда Александр выедет в Ансбах, а Элиза отправится в большой лечебный вояж по Европе. Юг Франции, Италия... Непонятно только, зачем Швеция, Петербург... и хорошо ли из этих снегов так резко на юг, в эту Скифию, и в Константинополь? Всё советы лорда Г., который помешан на турках. Ну для чего Элизе чалмы и фески и этот ужасный воздух в Стамбуле, который полон нечистот...

Поездка должна укрепить расстроенное здоровье Элизы. Письма от самых высокопоставленных особ откроют ей доступ ко всем коронованным и некоронованным знаменитостям. Александр привез ей всевозможные прусские поручения. Просто смешно, о чем только не просили узнать Элизу, забывая, что она была просто миленькой и веселой женщиной, правда иногда марающей пальчики чернилами. Но стихи и вся эта скучнейшая проза казались несовместными. Александр, смеясь, передавал Элизе какие-то нелепейшие путеводители по Европе (как будто Элиза собиралась посещать все эти крепости и казармы), и его обожаемая пери бросала их в свои веселые, пестрые баулы, наполненные разными дамскими штучками. При этом шалунья искусно изображала надутых сановников-политиканов, и они оба покатывались со смеху. Однако, лаская ее, он сказал ей на ушко: «Душка, вы сделаете для меня большую услугу, если в письмах между прочим вздором станете упоминать кое-что из того, чем интересуются эти унылые чудаки. Иначе они меня со свету сживут. И так все мои немецкие и лондонские родственники утверждают, что я больше забочусь о лошадях, чем о благе народов».

Мы не стали бы касаться личных дел маркграфа Ансбахского, если бы эти дела не имели связи с тем, о чем написала леди Кревен в своей книге «Путешествие в Крым и Константинополь в 1786 году». Книга эта представляет собой не что иное, как письма к неизвестному «названному брату», т. е. к маркграфу.

Элиза Кревен была встречена при всех дворах и во всех высших кругах столь радушно, с такими почестями, что по-видимому английский «племянник» и прусский «дядюшка» позаботились о ее путешествии, и перед Элизой открылись все двери, как будто она была маркграфиней.

Миледи выехала в Париж 15 июня 1785 года и направилась в Турень, Венецию, Вену, Варшаву, Петербург и Москву. Отсюда 12 марта 1786 года леди Кревен отбыла в Херсон, Карасубазар, Бахчисарай, Севастополь и Стамбул. Возвращалась она через Афины, Смирну и Белград.

Путешествие в Крым и Турцию явилось как бы конечной целью Элизы. Но прежде чем она очутилась в Крыму, маркграф получил от нее тридцать семь писем, наполненных ворохами сплетен, описаний, приключений и, между прочим, сведений более серьезных.

Из письма Элизы, писанного в Петербурге, Александр узнал, что многие русские вельможи очень отговаривали ее от поездки в Крым, утверждая, что там «воздух нездоров», «воды ядовиты», и предвещали Элизе скорую смерть. Но она не устрашилась потому, что хотела увеселить своего милого «географическими описаниями, различными видами и воинскими действиями».

Александр остался доволен письмами. Они давали ему сведения для этих — ну, как их... Словом, они были полезны для военной и другой деятельности маркграфа или вернее могли помочь ему меньше заниматься какой-нибудь деятельностью.

Элиза в Петербурге видалась с Потемкиным и была принята весьма почтительно. Светлейший всегда был почтителен к дамам, особенно к тем, которые были не уроды, а милы собой, подобно леди Кревен. К тому же эта прелестная англичанка имела множество сильных и высоких покровителей. Потемкин сказал ей, что дорога до Херсона очень хороша и гладка и что там и в Крыму всё готовится для приема императрицы, а потому и миледи будет принята как следует и явится как бы первой вестницей шествия, в котором будут принимать участие и ее соотечественники. Элиза нашла светлейшего «очень скромным» — замечание своеобразное, свидетельствующее о том, что она ожидала, должно быть, встретить живого Калигулу и была удивлена, что светлейший не сделал ей немедленно какого-нибудь не совсем скромного предложения.

Потемкин через своего секретаря дал знать Каховскому, чтобы в Карасубазаре леди была принята как подобает знатной даме. Попов, вероятно, снабдил это известие подробностями о внимании к леди двух государств — Англии и Пруссии, чем немало всполошил таврическое начальство.

Миледи Элиза Кревен, рожденная графиня Беркли, проехала бесконечные снежные равнины от Москвы до Херсона с быстротой удивительнейшей, в какие-нибудь десять дней. Санная кибитка летела по хорошо утрамбованной дороге, и миледи могла предаваться своим мечтам и расчетам. В Херсоне кибитку поставили на колёса и ехать стало не так покойно. Перебравшись через Днепр лодкой, миледи наконец очутилась в преддверии Крыма.

Была ранняя весна, когда Элиза Кревен направилась из Херсона (осмотрев его внимательно) к Перекопу, тем самым трактом, который вскоре был назван именем Екатерины.

Миледи ехала со всеми возможными по тому времени удобствами. Гостеприимное крымское начальство распорядилось о подставах и казачьем почетном конвое. Пока казаки меняли лошадей, леди выходила на лужок в своем дорожном капоте и пила чай, который лакей приготовлял совершенно так, как будто миледи сидела перед камином Берклийского замка. Глядя на холмистую крымскую степь, вспоминала она луга Англии, зеленые, как самый яркий бархат. Она находила, что за Перекопом степь похожа на те места в Англии, где «песчаные холмики простираются к берегу моря». Такие трогательные мысли и воспоминания обуревали Элизу Кревен.

На рассвете 4 апреля леди прибыла в Карасубазар. «С усталым, утомленным лицом, в спальном чепчике я вошла на крыльцо к хорошо напудренным особам», писала она своему «названному брату». «Губернатор генерал Каховский, брат его и весь почти генералитет уже встали и все были одеты... Тотчас все окружили меня, кавалеры со многими разноцветными лентами, золотыми цепями и другими знаками кавалерских орденов». Элиза писала, что подобную торжественность и великолепие видела она только на королевских приемах. Для миледи были устроены кавалькады, прогулки, русские хоры и даже смотр двух казачьих дивизионов, со скачками и разными лихими упражнениями. Она описала это с подробностями, зная, чем угодить маркграфу.

Генерал Каховский, серьезный и строгий, заваленный делами по военному губернаторству, бомбардируемый письмами и ордерами Потемкина об отпуске солдат, о нарядах солдатам, о солдатских слободах, об офицерах для встречи шествия и т. п., бросив все дела, в парадном мундире, сопровождал миледи в ее верховых прогулках, в ее посещениях дервишей и т. п. Элиза нашла его несколько рассеянным и усталым и постаралась очаровать. И он не забыл ничего, чем полагалось угождать в Крыму. Он показал Элизе даже древний Мангуп, который, впрочем, не произвел на нее особого впечатления.

Миледи развлекали экзотикой старого Карасубазара с его банями, мечетями и лавками, увешанными сафьянами всех цветов радуги. Она побывала в гостях у бея и его важной супруги с лицом, размалеванным подобно карнавальной маске, видела дервишей, совершила горную прогулку, насладилась зрелищами Бахчисарая, башнями Судакской крепости, ну, словом, всем, что показывали в Крыму знатному путешественнику.

Можно себе представить, какое умиление обуяло Элизу Кревен, когда въехала она в крымский лес, весь звенящий бурными горными потоками, благоухающий апрельским цветением. А какой предмет для поэта представляли таинственные улочки старого Карасубазара, или узорчатые стены ханского дворца, или голубые заливы юного Севастополя.

Можно было ожидать от миледи трогательнейших размышлений и поэтических описаний.

Но письма о Крыме носят несколько иной характер.

Казармы, солдаты, глубины заливов, состав флота и т. п., — вот чем была занята прелестная головка Элизы Кревен, если судить по ее письмам из Херсона, Карасубазара и Бахчисарая. 9 марта 1786 года она пишет своему другу из Херсона:

«Город сей, в древности называемый Борисфен, построен на Днепре, реке, впадающей в Черное море; здесь быть верфям не очень хорошо; потому что когда корабль построен и когда надобно спускать его в ту часть канала, которая бы довольно была глубока для корабля, то непременно надобно его тащить верблюдами...

Корсаков и капитан Мордвинов, оба воспитанные в Англии, со временем будут представлять отличных людей в воинских российских летописях. Последний, искусный морской офицер, занимает здесь инспекторское место в гавани при строении кораблей. В верфях теперь есть прекрасные фрегаты... Если правду сказать, то у меня теперь в голове одни только географические карты и разные топографические планы. Всё, касающееся до любопытства, не оставляю без внимания. На укреплениях и полях работают осужденные преступники, которых цепи и зверский вид произвели во мне сожаление и ужас... сих колодников около 4000 человек...»

Письмо 40-е. Карасубазар, апрель 1786 года:

«Вчера я ездила смотреть вершину реки (Кара-су)... Нас было около сорока человек верхами. Разнообразность платья и цветов придавала зеленеющему лугу, испещренному разными цветами, более яркой зелености... Возвращаясь оттуда, я отстала от компании и пошла смотреть здешние казармы. В иные любопытство заставило меня войти. Они построены по прямой линии на стремнине».

Письмо 41-е. Бахчисарай, 8 апреля 1786 года:

«Бахчисарай лежит в такой крутой покатости, что повисшие большие камни кажется готовы упасть на домы и их задавить. За одну милю от города я видела на левой стороне небольшой, но хорошо одетый татарский корпус, под ними было более ста лошадей. Каймакам ехал перед этими солдатами и явился к нам, чтоб нас провожать. Не знавши сего, я спросила губернатора: есть ли здесь русские войска? На что он мне сказал, что повыше города есть 1000 человек...»

Письмо 42-е. Севастополь, 12 апреля 1786 года:

«Последнее мое письмо я послала к вам из Бахчисарая. С того времени я была еще на другом российском посте, находящемся на том самом месте, где был древний город Крым... Генерал Шитц там стоит с прекрасным русским конным полком».

Письмо 43-е. Севастополь.

«Любезный князь! Я весьма желала бы, чтобы вы могли видеть это место. Пристань вдоль по берегу моря между двумя такими высочайшими горами простирается, что «Слава Екатерины», самый большой корабль в Российском флоте, который стоит здесь на якоре, за нею не виден; потому что берег выше флюгера, привязанного на конце главной мачты. Место это так глубоко, что корабль едва достает до дна. Все европейские флоты могут быть в безопасности от бурь и неприятеля в гаванях и в таких натуральных пристанях, которых здесь очень много. Довольно бы было двух батарей, которыми можно укрепить устье с одной стороны, чтоб потопить те корабли, которые осмелились бы в них пройти; а если бы они находились со стороны моря, то воспрепятствовали бы войти флоту...

Хотя я и не весь объехала полуостров, но верно надеюсь, что совершенно его знаю, и хотя это сведение для меня новое, но весьма б желала, чтобы такие искусные и трудолюбивые жители его населяли... Признаюсь, весьма бы я желала, чтоб английское селение завело здесь фабрики моего отечества. Оно обогатило бы эту страну, основало бы на этих берегах безопасную и знатную торговлю... и подало бы способ счастливым своим кораблям, проходя через Архипелаг и Средиземное море, благополучно приставать к английским гаваням, находящимся на опасных для них, а для нас благополучных берегах нашего острова. Это желание ее мечта и не пылкое поэтическое воображение; но это основательное и искреннее прошение женщины, почитающий род человеческий единым семейством... У меня много планов с этой земли, сделанных в точности и хорошо растушованных, и надеюсь иметь честь их показать вам при первом нашем свидании».

Но были люди, которым миледи должна была показать все эти планы еще до того, как карты и записи будут переданы Александру Ансбахскому. В числе этих людей был, например, император Иосиф австрийский.

Император ждал приезда миледи в Гермштадте и поспешил сам нанести ей визит. Он был безмерно любезен, и, чтобы у Элизы не оставалось сомнений относительно его добрых намерений в отношении Англии и английского проекта, сказал ей прекрасный комплимент: «Сударыня, я считаю, что Англия — это страна, где люди, звери, деревья, одним словом всё совершеннее того, что родится в других странах». Каково? После этого они с генералом Броуном «целые два часа с половиной» сидели над материалами, которые привезла Элиза. Император сказал, что «карты ему очень полюбились». Надо думать, что они с генералом Броуном рассматривали эти чертежи не так, как вежливые люди перелистывают альбомы с изображениями членов семьи хозяина. Ведь император готовился к поездке в Тавриду и ему полезно было знать кое-что заранее.

Сведения, которые Элиза послала маркграфу, были лишь маленьким художественным резюме из того, что она вывезла из Крыма. Маркграф был просто поражен деятельностью Элизы. Удивительно, как женщины любят политику. Маленькая леди возится с какими-то купцами точно так же, как его старая Клерон с ансбахскими бюргерами. Зачем ей эти купцы, о которых она так мило пишет? Ах, да, ведь это всё скучнейшие дела Вильяма Питта (пренеприятный господин, педант и деревяшка!) и его сторонника лорда Г. Всё дело в английской торговле и в английской промышленности. Вот и дядюшка Фридрих утверждал, что всё дело в торговле и армии, и на этом строил свои планы.

Умилительно, что малютка делает все дела за маркграфа. Когда речь идет о союзе Пруссии и Англии — все начинают заниматься его особой, ведь он как бы олицетворяет этот союз. Но чего, собственно, надо добиться от России? Уступок туркам или Австрии? Ах, какая путаница в политике. Александру не хочется больше думать об этой канители, но он доволен Элизой. Что ни говори, всё что она делала пойдет ему на пользу и без малейших усилий с его стороны. Она ведь сказала, уезжая: «Я буду служить вам как усердная служанка, граф, вы получите целые вороха новостей, с которыми можете делать что хотите». О, он не знал своей Элизы. Он мог теперь, бывая в Берлине, с видом знатока говорить (конечно, там, где это было уместно) о русских кораблях, стоящих в Севастополе, о херсонских укреплениях, о количестве войск, стоящих в Крыму: «Самый большой русский фрегат? Вы не знаете? Да, «Слава Екатерины», — это флагманский, и, представьте, он стоит так, что берег выше флюгера, привязанного на конце главной мачты, и место это так глубоко, что корабль едва достает до дна. Уверяю вас, что все европейские флоты могут быть в безопасности от бурь и неприятеля в севастопольских гаванях. Прелестные газани!» Положительно эта душка миледи Кревен втянулась в проекты лорда Г. Как она рассуждает! Вот она пишет из Севастополя, отправляясь в Стамбул: «Я намерена ехать в город, на развалинах которого надлежало бы основаться столице всего света». А из Стамбула: «Мне весьма весело в мыслях иногда располагать на пленительных этих берегах все прекраснейшие города... Лондон, Париж, Амстердам, Петербург, Москву. Я отделяю их один от другого и для каждого из них нахожу довольно места». (То есть это лорд Г. находит довольно места!) Но эту идиллию сама Элиза называет мечтой. В политике, как на медалях, есть лицевая и оборотная сторона. Элиза (т. е. лорд Г.) против Греческого проекта Екатерины (который, как слышал маркграф, сочинил Потемкин). Элиза называет этот проект «неосновательным». Еще бы, моя прелесть... Что же тогда достанется Англии! Элиза беспощадна к туркам, которые ее так вежливо принимали. Они «так глупы и ленивы», пишет она. Она хочет (по-видимому лорд Г. тоже этого хочет, или сам Вильям Питт), чтобы Турция оставалась в своих владениях. Она считает (т. е. лорд Г. и Питт), что «следует поощрять азийскую пышность, леность, суеверие и беспечность сих чалмами украшенных голов», потому что... Нет, здесь уж просто запутаешься, что следует поощрять и кто будет поощрять. Вот лорд Фицгерберт, как слышно, будет сопровождать русскую императрицу в ее путешествии на юг. Он поедет по следам Элизы, и уж этот осторожнейший и умнейший человек знает, кого надо будет поощрять. Что касается маркграфа Ансбахского, то не пойти ли ему лучше немного развлечься. Ведь они с Элизой уже принесли дань политике.

Примечания

1. На Полл-Моле в Лондоне находится Сент-Джемский дворец — резиденция королей до Георга IV.