Устроители и разорители

Во времена Потемкина заводили в Причерноморье города с грандиозными сооружениями, селения среди диких степей и скал сгоняли тысячи людей для осушки болот, прокладки дорог и садовых насаждений. Не щадили ни денег, ни людей. Пренебрегая правами помещиков, приманивали в Новороссию множество крестьян, расселяемых на казенных и помещичьих землях без разбору устанавливали несуществующие в стране льготы торговому люду и щедро раздавали земли, не вникая в их принадлежность. Так удалось добиться необходимого. Прежний оплот турецкой военщины превратился в мирную окраину России, уже кое-как заселенную и хорошо охраняемую. Молодой флот и форт Севастополь успели показать себя миру. Дело было сделано.

Ближайшие преемники Потемкина, призванные продолжить его начинания, явились лишь исполнителями государевых распоряжений, более или менее рачительными.

По смерти Потемкина многое полезное осталось недовершенным, сделанное требовало новых усилий и расходов.

Екатерина назначила генерал-губернатором южного края последнего своего фаворита Платона Александровича Зубова. Любовник дряхлеющей императрицы был мелок, мелочен и недалек умом. Память заменяла Зубову сообразительность, упрямство — волю. Суворов попросту называл его «болваном».

В качестве генерал-губернатора Новороссии и начальника Черноморского флота Зубов получил возможность мстить памяти Потемкина, которого не любил особенно за то, что светлейший не обращал внимания на его интриги и происки. Зубов начал уничтожать всё то, что было сделано. Стремясь найти во всем следы влияния французской революции, Зубов прежде всего отменил все потемкинские «вольности». Он распорядился о возврате беглых, и это нанесло тяжелый удар хозяйству края.

В царствование Павла I, ненавидевшего всё екатерининское, началось полное запустение Новороссийского края и особенно Крыма.

Можно было только удивляться тому, с какой быстротой происходили порубки тутовых и маслиновых рощ, приходили в запустение дороги, иссыхали лавры и растаскивались кирпичи начатых строений.

Упразднили самую Таврическую область. Упоминание о Тавриде вызывало у Павла I прилив желчи. Казалось, императору хотелось, чтобы весь полуостров, подобно памятнику на могиле Потемкина, «засыпали землей и изгладили так, как бы его и не было».

В конце царствования Павла I Таврида представляла печальное зрелище.

Ближайшим сотрудником Павла по разорению края был генерал Михельсон, этот человек со срезанным черепом (каким его изобразил скульптор Шубин). Павел назначил Михельсона «управляющим Новороссией» (генерал-губернаторство было отменено), чтобы навести порядки там, где, по его мнению, Потемкин так долго насаждал беспорядок.

Михельсон подавлял народную революцию, и призрак Пугачева преследовал его до конца дней. В Новороссии и в особенности в Тавриде уничтожал он «вольный дух» и тем самым закрывал вольный путь переселенцам.

Но вопреки желанию монарха и его приспешников, вопреки распоряжениям, мешавшим работе, вопреки отсутствию нужных средств и материалов для строительства, — прорастали посеянные всходы, крепли новые корни, кое-как просачивался к Черному морю поток беглых крепостных, являлись даровитые строители и сохранялся вольный дух, который помещики именовали «буйственным и непокорливым».

Среди людей, создавших в павловское время, вопреки всему, немало ценного, первым должен быть назван адмирал Ушаков. В эту злосчастную эпоху продолжал он строить Севастополь, так что город стал почти вдвое больше. А между тем Павел отнял у Севастополя даже его имя. Приказано было называть его Ахтиаром, по имени ничтожного селения, на месте которого был построен город.

Первые распоряжения Александра, касающиеся Новороссии, характерны своей двойственностью и неясностью.

Сведения о развале и беспорядках в хозяйстве и управлении заставили Александра в первые же дни царствования обратить внимание на южные области. Можно было бы ожидать, что прежде всего будут удалены распорядители. Между тем Михельсон остался на своем посту, а в особый комитет «О устроении Новороссии» был введен другой разоритель края — Платон Зубов. Зато адмирал Ушаков, который помимо своих заслуг начальника Черноморского флота прославился как устроитель и отличный хозяин Севастополя, был удален с Черного моря. Александр отлично знал о заслугах Ушакова, но Ушакова не любили петербургские сановники, вице-президент Адмиралтейств-коллегии Мордвинов, который был теперь приближен и даже назначен министром морских сил (хотя очень скоро смещен). Александр, не считая нужным проверить враждебные сведения, снял Ушакова и поставил на его место Фондезина, хотя Фондезин ни в какой мере не мог заменить Ушакова.

Таким образом первые распоряжения Александра не только не улучшили, но ухудшили положение. Надежда была на комитет «О устроении».

Есть основание думать, что учреждение комитета было подсказано Александру двумя людьми, которые и вошли в комитет: Кочубеем и Мордвиновым.

Кочубей и Мордвинов в некотором смысле олицетворяли внутреннюю политику времени «прекрасного начала» царствования Александра. Виктор Павлович Кочубей знаменовал собой уклончивость и любезность, Николай Семенович Мордвинов — англизированное свободомыслие на подкладке русского крепостничества. Оба они имели решающее влияние на дела Тавриды.

Комитет «О устроении Новороссии», как и другие комитеты, учрежденное Александром, был громоздкой, медленно двигающейся машиной.

Комитет, в свою очередь, создал комиссию под председательством сенатора И.В. Лопухина. Комиссия «для разбора споров по землям и для определения повинностей на Крымском полуострове» отправилась в Симферополь в 1802 году и пробыла там три года. Нельзя сказать, чтобы комиссия обременяла себя трудами. У членов комиссии явно была большая склонность к досугам, чем к занятиям. Председатель суда Павел Иванович Сумароков даже посвятил этим досугам целую книгу с названием: «Досуги Крымского судьи». В записках таврического губернатора Мертваго мы читаем весьма нелестные отзывы о деятельности комиссии. «В течение трех лет не было решено ни одного дела. Члены комиссии, обеспеченные хорошим содержанием, старались оттягивать дела».

Несомненно, что если бы комитет и комиссия больше действовали, чем изучали и совещались, в таврическом архиве не осталось бы многочисленных дел о злоупотреблениях и взятках в губернских учреждениях, возглавляемых губернатором Бороздиным, который больше сибаритствовал в Саблах и Карасане, чем заботился «о устроении».

Главным предметом изучения комитета было население. Его не хватало для того, чтобы обработать пространства. Способы заселения, которые применял Потемкин, были страшны. Шлюз, открытый Потемкиным, следовало прикрыть как можно плотнее. Никаких беглых. Никакого потворства беззаконию.

Но, охраняя права помещика, «устроители» становились в тупик.

Был найден выход, который, однако, противоречил естественному ходу событий. «Устроители» решили колонизовать южные земли иностранцами. Члены комитета были связаны с французской аристократией, которая бежала от гильотины. Все они потеряли свое имущество во Франции. Они казались хорошо осведомленными в тех областях хозяйства, которые следовало насаждать на юге. Комитет рассматривал различные проекты этих эмигрантов которые клонились к тому, чтобы Новороссия и особенно соблазнительная Таврида превратились в своеобразную эмигрантскую колонию. Почин комитета получил одобрение царя.

С 1805 по 1822 год, когда на южное губернаторство были поставлены герцог Ришелье и сменивший его граф Ланжерон идея французской колонизации начала осуществляться. Если бы не события Отечественной войны, с одной стороны, и реставрация Бурбонов — с другой, огромные хозяйства Рошешуаров, Рувье, графа Мэзона, Ревелльо и самого Ришелье вероятно ширились бы и заполняли собой пространства низовий Буга и Днепра, степи Тавриды и, наконец, ее горные и приморские земли.

Но опыт искусственной колонизации не удался, хотя нельзя было отказать многим из перечисленных эмигрантов в хозяйственных дарованиях и подлинной изобретательности, полезной для края (стада мериносов Рувье и Мэзона, суконные фабрики Памо, виноградники Ришелье и т. д.).

Жизнь края продолжала развиваться вопреки неосуществимым проектам и мнимым «устроениям».

Потемкинские деревни оказывались жизнеспособными. Сменялись поколения и гнёзда упрочились. Земля переставала быть чужой и незнаемой.