Обозрение полуострова

Покрыты тенью бунчуков И долы и хребты сии.

С. Бобров.

Крымский полуостров «по середине перерезывается лесом, и та часть его, которая обращена к Понту,¹ и в которой находится знаменитый город Кафа, ...вся состоит во власти турок... Другою частью... владеют татары», — писал о Крыме в конце XVI века в своих известных «Записках о Московии» Герберштейн.

Турция не доверяла хану морских границ и дозоров Крыма. Не только пустынный Чуфут-Кале, но и плодородные долины Мангупского кадылыка² принадлежали Турции, и ее чиновники собирали здесь налог. В Мангупский кадылык входили не только все деревни «счастливого» (берегового) Крыма, но и великолепная Байдарская долина, долина Бельбека и лесистые Коккозы с их синими водоемами, кишевшими рыбой, медоносные Гавры, Мухульдур, Богатыр и узкая густолесная и влажная долина Узеньбаша.

Стамбулу принадлежали все крепости, начиная с маленьких замков на степных холмах и кончая оплотом Крыма — воротами крепости Ферх-Кермен³ или Ор-Капу, в древности именовавшейся Тафре, а позднее — Перекопом.

«Путешествие будет трудным!» — говорили опытные люди тем, кого любопытство или дела побуждали отправиться на Крымский полуостров. Во времена последних ханов такое путешествие было немногим безопаснее и проще, чем во времена Батыя. Особенно неприятен был путь посуху, по степям, где кочевали ногайцы. Они всегда были готовы напасть, чтобы взять ясыря ⁴ или выкуп.

Небезопасно было и само пребывание на полуострове с его бездорожьем и безначалием.

Кто здесь хозяева: турецкие янычары, татарские конники, чиновники хана или «независимые» кадии?⁵

Европеец, который привык к экипажу и верховой езде по удобным дорогам, чувствует себя беспомощным на полудиких лошадях, на верблюдах, в скрипучих мажарах; он предоставлен воле. проводников, которые видом своим напоминают разбойников.

Обычно путешественник прибывает на полуостров сушей и возвращается морем.

Первые впечатления суровы.

Сова, которая украшает крепостные ворота Ор-Капу, загадочно смотрит на путешественника, вступающего в пределы Крымского ханства. Мост на цепях соединяет Крым с большой землей, а длинный глубокий ров — Перекоп — служит преградой.

Op-Капу осенена турецким знаменем, полторы тысячи янычар зорко сторожат подступы к полуострову, и турецкие пушки выставляют свои жерла со стен крепости.

Сам калга-султан, сын падишаха, является сюда из Кафы в дни войны и слово его важнее ханского.

Сюда, к стенам Op-Капу, гонят пленников на продажу в Кафу и Гезлев. Стоны этих несчастных оглашают окрестности, когда работают они на крепостных стенах под палящими лучами солнца, подгоняемые нагайками.

Торговые и посольские караваны подолгу задерживаются в воротах Op-Капу, прежде чем мост на гремящих цепях опустится и откроет им путь в пределы полуострова.

Караваны (белые двугорбые верблюды с вьюками или впряженные в огромные арбы) направляются по древнему соляному пути на восток, к Кафе.

Путники, прошедшие ворота Op-Капу, надеются сразу же увидеть сказочную красоту Крыма, но их взору открывается голая степь. Такую степь увидел Василий Зуев, которого русская Академия наук послала в Крым. В 1778 году, докладывая о своих наблюдениях, он писал: «беспрестанное пасение множества скота и вождение его весь год по степи с места на место причиняет, что не успеет трава из земли отпрыснуть, как скот ее или сорвет или помнет ногами».

Ногайская орда раскинула по степям Приднепровья и перекопской степи свои табуны, стада овец и верблюдов, стойбища из кибиток (юрт), крытых войлоком или кожей. Ногайские селения похожи на кочевые стойбища и военный лагерь. Сакли, слепленные из самана и глины, не жаль оставить, как оставляют любое укрытие. Весь скарб ногайца умещается в арбе, которую влечет по степи упряжка верблюдов: немного деревянной и глиняной посуды, каменные жернова, кожи, войлоки. Достояние ногайца в его оружии и конском снаряжении: саблях, кинжалах, ножах, уздечках, пиках.

Из всех монгольских племен, составлявших ханство, одни ногайцы, или как в древние времена их именовали мангыты, сохраняют еще дух и облик золотоордынцев — их воинственную жестокость и грубую простоту. За плечами ногайца, впрочем, кроме лука с колчаном теперь торчит и ружье.

Вот он мчится по степной целине наперерез каравану, который направляется на юг.

Он — образец охотника, выслеживающего зверя.

Он — олицетворение наездника, лихо гарцующего на коне. Косматая бурка из черных овчин скрывает оружие ногайца. Косматая шапка до бровей мешает рассмотреть его лицо. В руке ногайца плеть с особым наконечником (ногайка).

Таким изобразил ногайца художник, который пересекал перекопскую степь в дни последнего хана.

Караваны, мирно идущие к Старому и Красному озерам за солью, к Альме и Бахчисараю — с посольскими грамотами, драгоценными мехами или любопытствующими европейцами, боятся степи.

Глаз путешественника радует горная гряда, синеющая вдали. У Бахчисарая кончается дикий, вольный, полуязыческий Крым с табунами и всадниками, и начинается Крым «каменистый» — Крым минаретов, гаремов и дервишей.

Здесь, в предгорье, сама природа заботится о посевах, лугах, огородах и садах.

В цветущих долинах можно добыть всё, что нужно человеку: хлеб, плоды, вино, и всё это «в весьма довольном количестве». Но и здесь татары «не рачительнее тех, по степи со стадами пасущихся».

Татарин не хлопочет о произрастаниях — «был бы у него лишь баран жирный и столько хлеба, сколько ему с сим баранам съесть надобно».

Таковы наблюдения ученого Василия Зуева, путешествовавшего по ханскому Крыму.

Дорога от Ак-Мечети (нынешнего Симферополя), резиденции ханского наместника, калги, в столицу ханскую Бахчисарай идет среди прохладных рощ, через Качу. На тенистом берегу этой реки находится монастырь, хранящий волос из бороды пророка; сюда несут правоверные свои молитвы, свои горести, золото и медяки. Здесь, на Каче, летний дворец хана и его лучшая охота.

По этой дороге идут нищие, показывающие свои язвы; они возглашают хвалу аллаху. Идут изнуренные дервиши, муллы и монахи. Простые мажары робко движутся за богатыми, устланными коврами, в которых сидят жирные, важные беглербеи или увенчанные чалмами бородатые старцы. Их перегоняют всадники с оружием, покрытым драгоценной чеканкой, охотники со сворами тонкомордых борзых и свитой пестрых шутов, гремящих бубенцами.

Продвигаясь к морю, один из юртов Золотой Орды осел в предгорье, где привычная степь перемежается глубокими долинами, особенно надежными там, где их осеняют горные хребты. Гребни Албата и древняя Чуфут-Кале могли служить защитой и были удобны для дозора.

Родоначальник одного из четырех знатнейших татарских родов взял приступом Кырк-иер (Чуфут-Кале), а затем, торжествуя победу, спустился в долину, в молодой буковый лес (яш-лов). Так долина и крепость стали бейликом Яшловов, а по каменистым склонам и по дну долины воинственное кочевье рассыпало свой юрт.

Позднее, уже в XV веке, Гиреи сделали крепость и потаенное селение своей резиденцией, покинув старую столицу Солхат, расположенную на открытом месте.

Здесь, среди серо-лиловых глыб, у черной речки Чурук-су, Гиреи возвели Бахчисарайский дворец (начало XVI века).

Ослепительный, со своим благоухающим садом и фонтанами дворец ханов со всех сторон окружен подступающими к нему саклями из глины, щебня и дикого камня. Эти слепые жилища, с нахлобученными крышами, напоминают кибитки кочевья. В столице ханской нет обширных площадей для торжищ и народных гуляний, нет зданий государственных, дворцов и домов вельмож.

Путешественник едва проталкивается по единственной улице, которая ведет к дворцу.

Ларьки с пестрым товаром так и лезут друг на друга.

Бараньи туши касаются золотошвейных «фес», предназначенных для татарских красавиц; дегтем смазанные постолы бедняков наступают на яркие сафьяны, а сверкающие на солнце лезвия ножей и кинжалов словно готовы вспороть мягкие бараньи шкурки, висящие насупротив.

Среди всех этих «великолепий» важно ходят посетители Мекки, толкаются турецкие солдаты и полуголые татарчата, иностранные дипломаты и путешественники в напудренных париках и кружевных жабо с любопытством заглядывают под навесы.

Единственная улица Бахчисарая — арсенал крымского ханства. Под навесами двадцать оружейных лавок. У лавок — ногайцы, равнодушные к толпе, озабоченные покупками; привычной рукой они пробуют лезвия сабель и кинжалов.

Путешественника оглушает звон меди, лязг оттачиваемого железа, грохот кузниц, кашель верблюдов и пронзительные голоса муэдзинов, возглашающих призыв к молитве с вышек своих минаретов.

За торговыми лачугами, немного отступя, громоздятся дома богачей, похожие на длинные сараи и такие же подслеповатые, как и лачуги бедняков. Немного резьбы у карниза и жиденькие колонки, поддерживающие кровельный скат, — вот и вся роскошь этих «сералей».

В полутемных комнатах прохлада. Шаги заглушены коврами и войлоком — всё располагает к дремоте на мягких, низких диванах вдоль стен.

Слуги бесшумно вносят и ставят перед гостем низкие столики, украшенные резьбой; в посеребренных «санах» и «чанахах» — лучшие яства татарские: мясо молодых жеребят, бараний жир, светлый мед и розовый шербет, к которому тайно примешивается сок винограда (запрещенный кораном).

Хозяин, тучный эмир-заде, с огромной черешневой трубкой в зубах и перстнями на жирных пальцах, показывает гостю свои богатства: мускулы и бедра своих невольников и рабынь, золотошвейные ткани и оружие развешанные по стенам.

Чтобы ближе познакомиться с нравами, путешественник заглядывает в кофейный дом, мечеть, где происходит молебствие дервишей, и в судилище, где премудрый кадии разбирает тяжбы и завещания.

В кофейном доме (а таких множество по обе стороны узкой улицы, средь лавок и мастерских) царит удивительная тишина, так что «дом кофейный может почесться домом молчания». Хозяин у очага передвигает свои ослепительные кофейники.

Татары, те, у которых дела идут не плохо, часами молча сидят на цыновках, поджавши ноги, или возлежат по древнему обыкновению. Перед ними кофе и дымящиеся трубки.

Трудно поверить, что иные из этих молчальников, войдя в свою мечеть, будут совершать неистовый танец, визжать и кричать до полного изнеможения.

Жильбер Ромм,⁶ посетивший молебствие дервишей в 1784 году, описал его со всеми подробностями: «Всё в целом, — пишет Ромм, — производит впечатление воя своры собак, оспаривающих друг у друга кость и своим ворчанием угрожающих той, которая осмелится первой схватить ее зубами. И порой сквозь это ворчание прорывается глухой собачий лай. Тот из этих несчастных, которому наконец удается привести себя в состояние наиболее сильного возбуждения, начинает с величайшей быстротой кружиться на одной ноге посреди круга, сначала скрестив руки на груди, затем, удвоив ревностное усилие, начинает бить по воздуху обеими руками... с него падает головной убор, сваливается более свободная часть одежды, ткань его тюрбана спускается ему на плечи. Этот беспорядок в одежде служит наилучшим выражением его энтузиазма... он продолжает до тех пор, пока не начнет валиться с ног; тогда его поддерживают, кружась вместе с ним, рыдая и раскачиваясь».

В судилище кадия путешественник узнает многие подробности, которые бесстрастный писец вносит в особую книгу, именуемую Кадиаскарский сакк.

В прохладной полутьме на мягких войлоках сидит престарелый, равнодушный кадий. Ищущие правосудия расположились у стен.

Писарь монотонно читает завещание какого-то бея, который есть «образец великих и почтенных, рудник всех добродетелей, аг собственного двора — источника счастья, рассадника могущества премилостивого нынешнего крымского владыки (да увековечит аллах его величие)». Сын бея — Омер — получает в наследство «половину нижнего дома, состоящего в Бахчисарае,⁷ половину виноградника со стороны сада еврея, сорок семь штук овец, одну невинную девушку рабыню 12-ти лет, темносерую кобылицу с жеребенком, пурпурно-красный дульбенд и множество других вещей».

Сам кадий — тоже образец «великих и почтенных», он судит сообразно знатности и достоянию подсудимого. Недаром он излюбленный герой татарской народной сказки. Бедняку нечего добиваться правосудия, если хитростью и сметливостью, как рассказывается в сказке «О блудливом кадии», он не надеется пересилить «хранителя корана».

Единственная улица Бахчисарая начинается у входа в теснину и тянется на запад, вглубь, к старому ханскому дворцу Ашлама, уже не существовавшему в XVIII веке.

Дорога к крепостным воротам Чуфут-Кале идет по глубокой лесистой лощине вверх по реке Чурук-су, к «Иософатовой долине» смерти, над которой царствует одинокая каменная глыба. Снизу видны пещеры, зияющие над пропастью, — там ханские пленники. Пернатые хищники вьются здесь, чуя добычу, сухой ветер врывается в отверстия меж каменных завалов.

Двадцать один год с тоской смотрел в такое «окно» знаменитый ханский пленник Василий Борисович Шереметев.

Князь-воевода вместе с соратником своим Ромодановским был ввергнут в узилище Кырк-иер в феврале 1661 года. «Полонное терпение» их было беспредельно. Они вернулись ка родину изувеченными стариками. Когда пленников водили к Газы-яскеру, они имели возможность полюбоваться мавзолеем дочери Тохтамыша с надписью: «Да будет прославлен тот, кто вечно велик и милостив к своим рабам».

Так было во времена могущества ханов, но и теперь, во времена падения, ханы считают скалу Чуфут-Кале надежнейшим убежищем для пленников, за которых можно получить хороший выкуп.

Чуфут-Кале числится турецкой крепостью. Она служит не столько для дозора над неприятелем, сколько для «охраны» строптивого Бахчисарая.

Немецкий купец Клееман был удивлен в Бахчисарае многочисленностью и дерзостью турецких солдат. На базаре они безнаказанно задирали всех и даже с головы почтенного торгового гостя сбили колпак. Да, поистине, хан не был хозяином в своей столице. И был ли Бахчисарай столицей? Клееман этого не думал, он считал столицей турецкую Кафу, о чем и сообщил в своей книге «Клееманово путешествие».

Все дороги ведут в Кафу.

Кафа — береговой оплот полуострова, «рассадник великолепия», «Малый Порог Счастья», Малый Стамбул, дающий понятие о Большом Стамбуле.

Все дороги и тропы ведут в Кафу.

Татарин, залучивший в степи ясыря, грек, желающий продать свои оливки, лук или рыбу, богатый караим, желающий выгодно поместить свои деньги, путешественник, нуждающийся в содействии крымских властей, правоверный, едущий на поклонение в Мекку, все беи, беглербеи, мурзы, все люди, принадлежащие к сонму ханских чиновников, — все устремлены к резиденции наместника падишаха.

Дорога из Бахчисарая в Кафу — самая лучшая из крымских дорог, и хоть ни о каких дилижансах и почтовых лошадях здесь и не слыхивали, по этой дороге может пройти не только арба, но и заезжая карета, запряженная четверкой. Дорога идет на Ак-Мечеть, к белым скалам и Черной реке бойко торгующего Карасу-базара, недалеко от старого Солхата, где еще видны золото и голубая эмаль стены старой мечети, дорога выходит к морю, к розовым стенам, обнимающим Кафийский залив.

Хотя за три века туретчины Крым и приобрел черты мусульманского Востока, но крепостные башни, возведенные на побережье генуэзцами, побеждают магометанские вышки минаретов и царят над архитектурой Кафы. Подобно Стамбулу, основавшему свое величие на памятниках византийского искусства, город Кафа, или Ярым-Стамбул,⁸ великолепием своим обязан побежденным предшественникам. Хотя минареты семидесяти мечетей поднимаются над городом, а старые храмы и дворцы осенены магометанской луной, рисунок города обозначен остатками старой генуэзской стены.

Итальянцы (венецианцы и генуэзцы) вели себя в Крыму как колонисты-завоеватели, и крепостные башни были для них важнее всех других построек. Но всё-таки в Кафе оставались и церкви, и виллы, и торговые площади, и фонтаны в мраморных нишах.

Торговая улица Кафы, впоследствии названная Итальянской, напоминает Болонью или Геную. В глубине аркад виднеются роспись, лепные украшения и гербы. Кое-где сохранившиеся дома генуэзских консулов и купцов теперь служат двору наместника падишаха.

От широких, свободных улиц и площадей паутиной раскинулись проулочки, тупички и улицы, ползущие на Тепе-Оба. Среди бань и мечетей, перестроенных из храмов, стояковые дома турецких богачей.

Ярым-Стамбул хочет походить на резиденцию падишаха. Там — Великая Дверь и Порог Счастья, здесь — Малая Дверь и Малый Порог сына падишаха. Ему поручено наблюдение за страной, именуемой Крымским ханством. Наместника окружает двор, который состоит из почтенных эфенди и военачальников.

Над всем городом царит огромный рынок на старой площади. Там, рядом с пестрым восточным товаром и изделиями европейских мастеров, с табунами горных верховых лошадок и могучими волами в ярме, продаются люди. Молодые девушки и юноши, старики, женщины с детьми сидят здесь среди нечистот и площадной пыли, стоят группами или проходят гуськом, соединенные одной цепью. Слышится русская речь. Работорговцы и рабовладельцы пальцами лезут в пересохшие от жажды рты, щупают груди и мускулы и громко, свирепо торгуются, звеня пиастрами и гершами.

Теперь, во времена, близкие французской революции, так же как и в те дни, когда первый турецкий корабль подошел к пристани Кафы, торг людьми составляет главную статью дохода ханства.

Ни сладкое сурожское вино, ни черноморская рыба не могут сравниться с этим товаром. Никакой труд не может так обогатить татарина, как удачная людская добыча.

Людей грузят в трюмы кораблей и отправляют в Синоп. За них Крым получит и хлеб, и оружие, и драгоценности, и наркотики.

Ярым-Стамбул и ханский порт Гезлев (Евпатория), до последних дней последнего Гирея, — крупнейшие невольничьи рынки.

Татарский Бахчисарай — сокрытое гнездо военного разбоя и резиденция ханов.

Турецкая Кафа — истинная столица вассального крымского ханства.

Из этих двух городов колёсные дороги ведут в торговые порты Гезлев, в Керчь и Ени-Кале, в Ак-Мечеть, Карасубазар и Солхат.

Гезлев соревнуется с Кафой своим «флотом». У пристани стоят во множестве купеческие фелюги, преимущественно турецкие.

Огромные, покрытые свинцом мечети, фонтаны, многочисленные ханы (гостиницы) и бани Гезлева говорят о богатствах города, основанных на торговле.

Но торговля эта, дающая изрядные доходы, свидетельствует о жалком состоянии хозяйства Крымского ханства. Турки везут в Крым тонкие ткани, нитки, мыло, табак, кожу, медь, глиняную посуду, краски, клейстер, доски, жёлуди, яблоки, сушеные груши, орехи, пшено, уксус, масло, горох, не говоря уже о пряностях, кофе и таких плодах, как апельсины, лимоны и финики.

Павел Сумароков, перечисляя в своей книге «Досуги Крымского судьи» эти товары, восклицает: «Нерадивость крымцев вредит целому их обществу; ибо кто поверит, что к ним привозят старые сапоги, деревянные ступы, прядильни, чашки, ложки и тому подобное?»

«Сия нерадивость крымцев» поддерживается Стамбулом, который смотрит на Крым, как на воинский стан, где всегда готовятся к войне и где в свободное время пасут отары овец и стада верблюдов. Что, кроме вечной готовности к войне, можно извлечь из этой страны? Соль, войлоки, грубошерстные бурки, узкая шерстяная домоткань, от которой пахнет верблюжатиной, — вот и вся нехитрая торговля ханства.

Однако береговые земли и земли горного Крыма, которые принадлежат Оттоманской Порте, не благоустроеннее тех, где хозяйничает хан. Турецкие власти не заботятся о дорогах — ведь по этим дорогам сами они почти не ездят, что касается татар, то их считают слишком диким народом. Зачем бы им понадобились удобные дороги?

Трудно путешествовать по Крыму, если путь не лежит к таким городам, как Бахчисарай, Кафа, Ак-Мечеть, Гезлев, Карасубазар и Солхат.

Если путнику нужно попасть в южнобережные селения и погода не позволяет плыть на попутной фелюге, ему предстоит трудный подъем и опасный спуск. Ему предстоит путешествие верхом или пешему.

Тем, кто из Бахчисарая направляется на южный берег, надо добираться до деревни Черкес-Кермен, а затем лесною чащей, по пути орлиных залетов перебраться через отроги Яйлы, чтобы выйти в Байдарскую долину. От селения Скеля, узким каменистым ущельем надо лезть к головокружительному отвесу Шайтан-Мердвеня (чёртовой лестницы), который ведет к морю. И хорошо, если шайтан, который умудрился в скале проделать эту лестницу, находится в хорошем расположении и не нагонит облаков и туману, чтобы заманить несчастного путника в бездну. Так говорят старые татары и даже улемы⁹ (которые всё знают).

Впрочем, татары редко ходят по всем этим опасным тропам. Береговые селения их не привлекают.

В античные времена, когда Херсонес, с одной стороны, а Боспор — с другой, являлись торговыми и просвещенными центрами, — жизнь побережья била ключом. Предприимчивые колонисты, захватившие северное Причерноморье, были не только торговцами и мореходами, но и земледельцами и рыболовами. Они разводили вокруг своих селений деревья и кустарники Пелопонесского побережья: инжир, виноград, гранаты, — лавры. Береговые рощи орехов и плодоносных маслин давали немалый доход. Леса южного склона Яйлы снабжали колонистов корабельным лесом и смолами, а черноморская рыба составляла богатейший промысел.

Старая Ялита (Ялта) — глава южнобережных селений — славилась корабельными мастерами. Суда, здесь сооружавшиеся, шли груженные оливковым маслом, сладким луком и рыбой. Береговые поселенцы легко передвигались вдоль побережья и были довольны непроходимостью перевальных дорог. Яйла служила естественной крепостью, оберегавшей от воинственных степняков.

Но татарское нашествие разорило древние селения, колонии и богатые города побережья. Разор и смута содействовали пиратским набегам с моря.

Венецианские и генуэзские купцы-хищники пришли на побережье и учредили фактории в Чембало (по-татарски Балаклава), Феодосии, Суроже, Ливадии, Гурзувите, Алустоне. Строительство новых колонистов ограничивалось крепостными стенами, их хозяйство — поборами среди населения. Торговля, которую вели итальянцы, была выгодна лишь для Венеции, Генуи и Золотоордынского юрта, с которым они находились некоторое время в союзе.

Южный берег начал приходить в запустение.

Турки, которые стали хозяевами полуострова в 70-х годах XV века, держались лишь старых береговых укреплений, изредка подновляемых. Пульс торговли стал замирать. Стамбул нуждался лишь в живых людях, в многочисленных пленниках, пригоняемых с севера. Оружие, которое изготовляли татарские мастера, и немного шерсти — вот всё, что требовалось от полуострова, и незачем было Ялте строить суда для береговой торговли и рыболовства.

Со времен ханского владычества Ялта перестала быть городом и представляла собой небольшое селение с остатками крепостной стены и старого византийского монастыря.

Турецкая власть ограничилась в Ялте гарнизоном солдат, кофейней и мечетью.

Но Ялта, Алушта, Гурзуф, Алупка, Мисхор и Массандра всё-таки остались христианскими селениями со множеством церквей, монастырей и часовен разных святых: Петра, Василия, Ивана и Даниила (Ай-Петри, Ай-Василь, Ай-Ян и Ай-Даниль).

В старой Ялте — маленький порт и доки для тех несложных фелюг и рыбачьих лодок, которые мастерят ай-васильские корабельщики.

По всему побережью ловят и вялят рыбу, топят рыбий жир, выращивают лук, маслины, грецкий орех.

Райи (христиане) занимаются виноградарством и виноделием в старой Сурожской долине. Они разводят сады на Альме и Каче и огороды в Марианополе, близ Бахчисарая.

Если в ханском Крыму и есть кое-какие товары, то производят их райи, которые любят земледелие и промыслы.

Всюду, где требуются труд и мастерство, работают райи. В Кафе они строят мечети, серали, ханы, бани и на всем этом оставляют отпечаток христианского искусства. Искусству райев (византийскому) принадлежат, например, дома с висячими балконами, те самые, что так забавно встречаются друг с другом в узкой улочке, которые почему-то доныне принято называть татарскими. Изображение этих домов можно найти в книге «Константинополь» архитектора Джелала Эссада, там, где говорится о старых, дотурецких кварталах города (глава «Византийское искусство и византийские здания»).

Купец Клееман в своем «Путешествии» по Крыму в 1768 году сообщает о том, как он удивлялся, глядя на татарские мечети, имеющие форму креста. Он пишет об одной из мечетей Кафы: «Главная мечеть среди города на площади украшена многими на крыше сделанными фигурами. Ее большие окошки и прочие монументы ясно доказывают, что сия церковь христианская».

Но и те здания, которые не имеют отпечатка христианского зодчества, могут ли считаться произведениями татарской архитектуры?

Древнейший памятник татарского владычества в Крыму, мечеть старого Солхата (Старого Крыма), построил (в 1287 году) велением египетского султана Эль-мелик-Эль-Мансура египетский зодчий. Из Египта были присланы и каменотесы, и краски, и позолота.

Гордость ханского Крыма — мечеть в Гезлеве (Евпатории) — соорудил турецкий архитектор Коджа Синан, родом грек, тот самый, который построил еще две мечети, три месджиды (часовни), баню и малый дворец Бахчисарая. Все эти строения ничем не отличаются от мечетей, бань и часовен, построенных Синаном в Стамбуле, Адрианополе, Мекке, Дамаске и многих других городах. Это образцы османской архитектуры.

Бахчисарайский дворец подобен многокрасочной палитре. В замысловатости его строения соединились усилия арабского, персидского и османского искусства, но тщетно искать здесь подобия золотоордынским сералям с их округлыми или воронкообразными крышами, тяжелыми полами из мраморных или кирпичных плит с цветной керамикой, в которой преобладали желтые и голубые тона.

Зоркий глаз академика Палласа, побывавшего на полуострове в конце XVIII века, приметил лишь один памятник золотоордынского зодчества. Это были мавзолеи Эски-Юрта в предместье Бахчисарая (близ Азиса), которые Паллас считал местом «старого кочевья». Полуразрушенные, они тем не менее сохранили «куполообразность» и тяжелую мраморную облицовку дверей, которую Паллас сравнивал с мавзолеями приволжской золотоордынской столицы Сарая-Берке.

Однако нужны были пытливость и познания Палласа, чтобы разобраться в причудливой смеси всего, что оставили в Крыму европейцы времен Гомера и те, которые властвовали здесь в дни Юстиниана, рассмотреть остатки монгольского могущества и образны арабского, персидского и турецкого искусства.

Заурядный путешественник, совершив свои дипломатические или торговые дела, спешит оставить эту страну, где политика всегда колеблется, где торговля ничтожна и где, любуясь красотами природы или зодчества, рискуешь поплатиться жизнью.

Свое пребывание в этом сомнительном государстве путешественник стремится скорее завершить. Обычно он возвращается морем. В Кафе или Гезлеве он ждет отплытия какого-нибудь судна, предпочитая волю стихий произволу ханских дорог.

Примечания

1. Понт — Черное море.

2. Кадылык — соответствовал русскому уезду.

3. Так эту крепость назвал построивший ее в конце XV века хан Менглы-Гирей.

4. Ясырь — пленник.

5. Кадий — судья. В кадии посвящали беев, хозяев и начальников бейликов или кадылыков. Ханство делилось на 48 кадылыков, объединяющих 1399 селений.

6. Известный французский педагог, якобинец.

7. Нижними, наиболее ценными домами считались в Бахчисарае те, которые располагались в долине у берегов Чурук-су. Бедняки селились у самых скал, люди среднего достатка — на спуске в долину.

8. Полу-Стамбул, или Малый Стамбул (Кучук-Стамбул), так называли Кафу турки.

9. Улемы — магометанское ученое сословие.