Трофей фельдмаршала Румянцева

Судьба побед меня лишила.

Державин.

Один старый солдат рассказывал, что при Румянцеве «хотя и жутко было, но служба веселая, молодец он был, и как он бывало взглянет, то как рублем подарит и оживит нас особым духом храбрости».

Возможно, что солдат был участником достославной Катульской битвы. Тогда турки с татарами шли лавиной, и одна только пестрота одежд и бунчуков могла вызвать страх у неприятеля. Притом русских было вдесятеро меньше, чем турок.

И вот, когда полки смешались, Румянцев, уже довольно грузный, с юношеской легкостью вылетел вперед крича: «Стой, ребята!»

В обычной жизни Румянцев не всегда был велик: не без подозрительности, обидчив, раздражителен. Но все эти черточки стушёвывались, когда Румянцев бывал в деле. Здесь проступал цельный характер полководца даровитого и своеобычного.

Дело, о котором надлежит нам коротко рассказать, — это так называемая первая турецкая война 1768— 1774 годов, которую иногда именуют Румянцевской. Из такого наименования следует, что роль Румянцева в этой войне была велика. И действительно, самое беглое обозрение событий показывает, что Румянцев был не только полководцем, решившим исход войны, но и мудрым дипломатом, действовавшим без промаха:

Что положив чертеж и меры,
Как волхв невидимый, в шатре
Тем кажет он в долу химеры,
Тем в тиграх агнцов на горе.

Эти строки Державина, быть может, лучше передают истинный характер полководца Румянцева, чем многословные воспоминания и биографии. Если не считать тех случаев, когда Румянцев знал, что присутствие его на передовой линии необходимо, деятельность полководца сосредоточивалась в его походной палатке. Там спокойно занимался он планами операций, не покладая рук и держа в них не только вверенную ему армию, но и всё дело войны. Изучение и расчет были главными правилами Румянцева.

Изучение врага состояло у него не только в сборе подробных сведений о численности, материальном состоянии и духе неприятельской армии, но и в глубоком понимании того, что происходит внутри воюющей страны. То, как повел Румянцев мирные переговоры с Турцией в 1774 году, было результатом его изучений. Он знал, чего можно добиться при данных условиях, и потому был неумолим и неуклонен.

Румянцев ведал в мельчайших подробностях состоянием своей армии. Именно от этого происходили «разные неудовольственные замашки», которыми он раздражал императрицу. В периоды самые победоносные Румянцев писал в Петербург мрачные письма по поводу численности армии, подвоза питания, фуража и даже по поводу собственной особы, якобы не имеющей сил для ведения дел. На «высочайшее» повеление в феврале 1773 года — «перешед Дунай атаковать визиря и главную его армию», т. е. идти на Константинополь, — Румянцев ответил исчислением недостатков армии в количестве войск и снабжении, а затем прибавил: «не имев и в лучшем веке¹ больших способностей и искусства, в преклонном ныне чувствую, если не от долговременных трудов, то от частых припадков, всю слабость и оскудение в силах и не могу иметь довольной доверенности к своим средствам и мероположениям». После такого предисловия были взяты Туртукай и другие турецкие крепости, и Румянцевская армия, переправившись через Дунай, двинулась к Силистрии.

Неоднократно Екатерина торопила Румянцева, побуждая его к более решительным и, как ей казалось, энергичным действиям и возмущаясь длительными за минками и отсиживаниями полководца. Меж тем эти заминки (в Подолии в мае 1770 года, на левом берегу Дуная в 1771 году и, наконец, близ Силистрии в 1773 году) были необходимы; они делались для сильнейшего удара и состояли в проверке сил, подкреплениях, перегруппировках частей, на которые был мастер Румянцев, и, наконец, просто в отдыхе, необходимом для армии. Неторопливая осторожность составляла главную черту Румянцева. Эту благоразумную неторопливость в деле, подобную тихому, но непрерывному журчанью ручья, Державин противопоставлял прерывистому буйному «стремлению» водопада. Дела Румянцева сравнивал он с делами Потемкина («Водопад»).

Война, которую вел Румянцев, не была молниеносной. Это были обдуманные удары наповал, верный выигрыш.

Последствия были крепки и основательны.

Война 1768—1774 годов была объявлена султаном Мустафой III в приладке гнева и раздражения, но ее уже давно готовил крымский хан, и опорой для него были восточные планы Западной Европы: Фридриха II, именуемого Великим, а затем (после того как король заключил русско-прусский договор) короля Людовика XV.

Влияние России двигалось на Запад и устанавливалось на Юго-Востоке. И на Западе, едва ли не сильнее, чем в Стамбуле, были обеспокоены появлением русского флота в Черном море и вмешательством Екатерины в польские дела.

Итак войну объявили, несмотря на все усилия со стороны России предотвратить или по крайней мере отдалить эту войну.

Екатерина писала военному министру И.Г. Чернышеву: «Туркам с французами заблагорассудилось разбудить кота, который спал: я — сей кот, который вам обещает дать себя знать, дабы память не скоро исчезла. Я нахожу, что мы освободились от большой тяжести, давящей воображение, когда развязались с мирным договором, надобно было тысячи задабриваний, сделок и пустых глупостей, чтобы не давать Турции кричать... И вот разбудили спавшего кота и вот вы кой-что увидите, и вот об нас будут говорить, и вот мы зададим звон, какого не ожидали, и вот турки будут побиты».

Действительно, несмотря на то, что Россия была застигнута врасплох, война оказалась не только победоносной, но и завершившей наконец девятисотлетнюю борьбу за естественный выход в Черное море.

План войны был обдуман не только в Стамбуле, но и в Версале. Хан Крым-Гирей готовился к этой войне с юношеских лет (мы не говорим «обдумывал», потому что это не было свойственно дэли-хану).

Но всё обратилось в разбойничий набег, подобный тем, которые предпринимали татары еще во времена Золотой Орды.

Более двух тысяч пленных и разорение края казались разбойничьей армии Крым-Гирея счастливейшим результатом. Урон, причиненный России, был чувствителен. Но на весах войны похода Крым-Гирея словно и не было, и хан, по меткому определению турецкого историка, «пустил на ветер татарскую репутацию».

Если Крым-Гирей воинскую репутацию татар пустил на ветер, то сменивший его Девлет-Гирей оказался таким трусом, что затоптал эту репутацию в грязь. Он был отрешен от ханской власти очень скоро после того, как получил ее. После смерти Крым-Гирея командование перешло к самому великому визирю Магомет-Эмин-паше. Новый хан Каплан-Гирей командовал лишь своими эскадронами.

Характер войны переменился. У татар была отнята самостоятельность военных действий. Турки теперь стремились брать крепости и закреплять позиции.

Первый удар был направлен на Молдавию. Армия двигалась к Днестру.

Русский план кампании был разработан быстро. Он определился на чрезвычайном Военном Совете в Петербурге, хотя цели, преследуемые этим планом, были вековыми. Нужно было добиться свободною плавания в Черном море и освободить христиан из-под власти турок, всюду, где это возможно.

В отношении Крыма действия предполагались наступательные, так как необходимо было овладеть береговыми турецкими укреплениями и прежде всего Азовом и Таганрогом. На заседании Совета в конце 1769 года Екатерина заявила, что, по ее мнению, «главный предмет будущего года на Азовском море, кажется, быть должен для закрытия новозаведенных крепостей, чтоб сделать нападение на Керчь и Тамань и завладеть сими крепостями, дабы зунд Черного моря через то получить в свои руки, и тогда нашим судам свободно будет крейсировать до самого Цареградского канала и до устья Дуная».

Для действий «со стороны Крыма» был назначен Петр Александрович Румянцев. В начале войны Румянцев был поставлен в зависимость от командующего наступательной армией князя Голицына, а затем, после неудач этого генерала, стал руководить всеми операциями первой наступательной армии, а по существу всей кампанией.

Война, объявленная в августе 1768 года, началась лишь в апреле 1769 года. Первая армия перешла Днестр, но отступила от крепости Хотин, так как Голицын проявил нерешительность, которая чрезвычайно подбодрила великого визиря, и в течение лета визирь предпринял атаки, заставившие русскую армию отступить за Днестр. В Стамбуле решили, что «гяур ушел в ад» и близится конец войны.

Однако, как повествует историк Ресми-Ахмед-эфенди:² «Господь-Истина судил иное».

Уже с конца августа 1769 года положение изменилось! Взят был Хотин, а вслед за крепостью и Яссы. Русские войска приближались к Бухаресту. В Турции во всем винили легкомыслие бывшего кондитера — великий визирь был сменен.

7 июля 1770 года произошло сражение при реке Ларге, где расположился крымский хан. Румянцевская артиллерия сбила укрепления Каплан-Гирея, и хан бежал, оставив свои роскошные палатки и орудия. Новые поражения заставили турок опять сменить визиря.

В Кагульской битве участвовала стопятидесятитысячная армия, которою предводительствовал визирь Халиль-бей. Русских войск было в десять раз меньше, но Румянцеву удалось обратить в бегство и уничтожить эту огромную армию.

Вскоре были взяты Измаил, Аккерман, а затем долго сопротивлявшиеся Браилов, Бухарест и Бендеры.

Кагульский бой означал перелом в войне. Перевес был теперь явно на русской стороне.

Настала пора действовать в отношении Крыма. Некоторые из ногайских орд оказались отрезанными от своих кочевий и потому соглашались на любые условия, лишь бы вернуться в свои степи. Переговоры с этими татарами и завязали узел новых отношений с ханством, весьма важный в дальнейших событиях.

После того как Бендеры и Измаил были взяты, турки опасались наступления русских войск на Стамбул, и им было не до Крыма. Правда хан Каплан-Гирей отправился в Бахчисарай готовить оборону, но от него ничего хорошего не ждали. Он проявил крайнюю нерешительность в сражениях и крайнюю настойчивость по части выманивания из казны денег. Вот и теперь он требовал для обороны тысячу кисетов акчэ и заявлял, что если эти деньги не будут присланы в течение 40 дней, — он не отвечает за полуостров. В Стамбуле решили, что лучше сменить хана, чем рисковать такой большой суммой. Хан Каплан-Гирей был отправлен в Румелию, а новый хан Селим-Гирей III преспокойно поживал себе в свое удовольствие в деревне на берегу Дуная, собираясь совершить набег на русские владения, когда река замерзнет.

В это время русской дипломатии удалось очень многое сделать внутри самого ханства, продолжая переговоры с ногайцами об отпадении Крыма от Турции.

Фельдмаршал Румянцев был командующим первой армией. Вторую, направленную на Крым, возглавлял Панин, а затем, после его отставки, — Долгорукий. Однако сердце и мозг всей войны сосредоточились в армии Румянцева не только потому, что все операции Румянцева были талантливы, но и потому, что исход войны зависел от дел первой армии.

Как только Турция от наступления перешла к обороне — пора было начинать борьбу за Керчь и Ени-Кале.

Тогда-то крымские дела и были поручены человеку, которого считали достаточно исполнительным и смелым. Это был Василий Михайлович Долгорукий.

Свое первое воинское отличие этот полководец получил при штурме Перекопа в 1736 году и, следовательно, хорошо представлял себе условия предстоящей операции.

Ко времени похода, т. е. к лету 1771 года, хан Селим-Гирей прибыл в Бахчисарай, не сделав ничего путного в порученном ему на Дунае деле. Чурук-су была рекой нисколько не хуже Дуная, если рассматривать реки с той точки зрения, что на их берегу можно сорить деньгами и пировать. Бахчисарай в этом смысле был, конечно, удобнее, чем придунайская деревушка Баба-даг, где перед этим развлекался хан.

Что касается сераскира турецких войск Ибрагим-паши, то он, как нарочно, весьма походил на татарского хана: оба они занимались «ничегонеделанием» (как выразился турецкий историк), один — в Бахчисарае, а другой — в Кафе. Селим-Гирей был настоящим слугой Порты и не помышлял о самостоятельности Крыма, подобно некоторым из Гиреев. Он был вполне доволен милостями падишаха. Когда ширинские мурзы передали Селим-Гирею предложение Долгорукого договориться о независимости Крыма, хан искренно возмутился.

Но, как утверждает турецкий историк, «по простоте характера», т. е. по глупости, хан согласился передать командование татарской армией татарским сераскирам, не оповещая о том турецких, пребывавших в своих кафийских сералях в полной беспечности. Вот почему, утверждают турецкие историки, Крым и был так быстро занят русскими войсками.

Так или иначе, но даже в изложении турецких патриотов дела Блистательной Порты были неважные и трудно было выбрать время более удачное, чем весна 1771 года для того, чтобы освободить Крым от турецкой зависимости. Сераскир Ибрагим-паша «неоднократно посылал к Порогу Счастья и в главную армию доклады, извещения, представления и сообщения о сношениях с гяурами пришедших из Бендер ногайцев и мурз и относительно потребных на 85-й год гиджры (т. е. на 1770—1771 годы) в достаточном количестве денег, провианта, войска, пушкарей, бомбардиров и минеров». Но Стамбул не внял его просьбам.

Ибрагим-паша (по словам его секретаря) «для удовлетворения роптавшего войска продал или заложил все имевшиеся у него драгоценные вещи...» А в это время кафийский дефтердарь Эмин-бей, получив 100 кисетов акчэ, отпущенные из главной армии на крымскую армию, разменял их в Килии и Аккермане и 20 кисетов издержал на покупку для себя невольников и невольниц, которых он отослал к себе в Стамбул... Кроме вышеописанного мотовства казенных денег, этот турецкий казначей еще морил голодом татарских солдат. Утверждая, что дикий народ татарский съест что угодно, он «перемалывал в муку гнилые сухари прежнего заготовления и употреблял их на продовольствие войска».

Секретарь Ибрагима-паши, описывая события весны 1771 года, обвинял в бездельничанье турецких военачальников Абазех-Хасан-пашу и начальника турецкой эскадры Хасан-пашу. В то же время он утверждал, что во всем виноваты татарские мурзы, которые уговорили хана передать им командование, и что не будь этого да еще измены ногайцев, — турецкие сераскиры, несмотря на бездельничанье и казнокрадство, непременно отстояли бы Крым. Вот что рассказывает почтенный турецкий историк Васыф о том, как русские взяли Перекопскую крепость: «Гирей, прибыв в Бахчисарай, предался отдохновению, а прибывший с ним комендант новой крепости Ени-Кале и крепости Рабата Вали-Абазех-Мухамед-паша с двадцатью двумя свитскими расположился гостить в веселом Ярым-Стамбуле. Вместо того, чтобы готовиться к встрече неприятеля, Селим-Гирей занялся благоустройством достойного его сана бахчисарайского дворца». Ибрагиму-паше пришлось действовать одному. Он вывел войска «из зимовки в поле и стал дожидаться движения неприятеля, как вдруг пришло известие о том, что около тридцати тысяч гяуров с шестидесятью тысячами ногайских татар начали осаждать крепость Ор».³ Когда хан узнал об осаде, то он, хотя и поспешил на помощь с находившейся при нем толпою татар и выказал ревность, «но те, кто был с ним, не выносили пушечных выстрелов... Гяуры же, с устранением затруднений, стеснили крепость и сколько находившиеся внутри ее мужественные сорви-головы не показали самоотвержения, чтобы отбить их, но так как средства к отражению истощились, то неприятель наконец-таки овладел крепостью и держа в своих руках твердыню, служившую как бы ключом Крыма, достиг цели, с давних пор таившейся в его сердце».

После того как русские войска взяли Op-Капу, Бахчисарай, Гезлев, Карасубазар и казавшуюся туркам несокрушимой древнюю Кафу, — великому визирю ни чего не оставалось, как положить к ногам падишаха свои соображения о мире.

Блистательная Порта вынуждена была перейти к мирным переговорам. При этом Австрия и Пруссия, в лице Цегелина и Тугута, вызвались играть роль миротворцев. Как повествует Ресми-эфенди, «на приготовления их к отъезду удержано было несколько мешков денег и все они, с суетным великолепием, прибыли в Адрианополь».

Однако Румянцев, видя в прусской дипломатии и «волчий рот и лисий хвост», отклонил участие посредников. По словам того же Ресми-эфенди: «Москвитянин сказал: Наша Дверь самостоятельна и не нуждается в посредничестве никакой другой Двери: дело наше с Высоким Порогом решим мы сами».

Дело шло о Крыме и его портах, и с Высоким Порогом было не так уж просто сговориться, переговоры требовали терпения и искусства. Со стороны Порты выступал Осман-эфенди, по мнению Ресми-эфенди, «лицо зловещее, тщеславившееся быстроподвижностью своих челюстей». Он заявил, что имеет приказание падишаха «кончить это дело деньгами», и «питал надежду, что повторяя — "денег не берет... дело не пойдет!" — этого рода прибаутками Москвитянина утомит и переуверит».

Русский уполномоченный решительно настаивал на освобождении татар от турецкой зависимости.

Осман-эфенди считал «эту речь непристойной» и противной магометанским законам. Он кричал: «За аллахов завет вся Анатолия поднимется!.. Вселенная будет вывернута вверх ногами» и т. п. Наконец, никого не запугав, он удалился к Порогу Счастья.

Визирь поверг крымское дело к ногам падишаха. Находившийся там же Осман-эфенди начал «врать и хвастать... и своим цветистым языком и несколькими раззолоченными фразами лести... смутил светлый разум убежища мира... В заключение у Порога все кричали: „Нельзя, нельзя! В народе непременно вспыхнет усердие за веру! Гяура мы еще на славу отделаем саблей и тогда заключим мир, какой нам самим будет угоден!.." Один только великий муфтий хранил молчание: он был убежден, что мы не выторгуем у судьбы ничего лучшего».

Румянцев думал о судьбах так же, как премудрый муфтий. Он был уверен в хорошем для России исходе, но, несмотря на ядовитые стрелы из Петербурга (из сфер военной коллегии), не торопился, размеряя силы.

Он вернулся к войне не раньше, чем убедился в бесполезности дальнейших переговоров. Новый уполномоченный, назначенный Портой, был сговорчивее, однако в главном держался старого.

В 1773 году возобновились бои. «Подкусывая» врага Румянцев готовил переправу через Дунай. По своему обыкновению, он не только не хвалился скорой победой но в письмах к Екатерине преувеличивал бедственное положение армии, бескормицу, плохую погоду и свою беспомощность по причине лихорадки, приковавшей его к постели. Он выражал надежду, что ему разрешат по крайней мере отлучиться «куда-нибудь под кров ради спасения последних его жизненных сил».

Между тем, подготовившись, в апреле 1774 года Румянцев двинул дивизии на переправы. За Дунаем русские войска отрезали вражеские коммуникации и сообщение армии с сердцем страны. Генерал Каменский осадил Шумлу и запер неприятеля в этой крепости, где находились «священное знамя и все столбы и подпоры государства».

В последних боях, решивших исход войны, а следовательно и судьбы Крыма, отличился Суворов, который до этого два года подряд тщетно добивался назначения к Румянцеву и, наконец, прибыл в его распоряжение в конце 1773 года.

Не взирая на интриги завистников, фельдмаршал сразу же стал поручать Суворову ответственнейшие операции.

Главным делом была переправа через Дунай, открывавшая путь к Стамбулу, и Румянцев поручил именно Суворову поиск переправы у Туртукая.

Туртукайский поиск Суворов именовал своей «первоучинкой».

Русские войска были уже на Балканском предгорье, когда визирь счел необходимым снова просить о перемирии. Фельдмаршал ему отказал: теперь речь могла идти лишь о мире с безоговорочным принятием всех требований России.

«Какие условия ни предписал бы нам тогда маршал, с нашей стороны не было никакой возможности сопротивляться его воле», — признается турецкий историк Ресми-эфенди.

Уполномоченные Порты явились в Кучук-Кайнарджи, где 10 июля 1774 года был подписан мирный договор. Мирный договор был подписан уже не Мустафой III, который умер раньше окончания войны, а его преемником Абдул-Гамидом I.

Условия касались Крыма (т. е. всего ханства с кубанскими землями и Таманью) и сводились к его полной отныне независимости от Порты. Россия наконец получила естественный выход к Черному морю (Керчь, Ени-Кале, крепость Кинбурн с землями между Днепром и Бугом).

Ресми-эфенди по этому поводу пишет: «Все споры кончены, все беды устранены (после заключения мира). Но по воле всевышнего аллаха, находившийся в то время в Крыму прежний хан, злокачественный Девлет-Гирей, чтобы отнять у Сахыб-Гирея ханство, собрал около себя нескольких татар и послал двести татарских мурз с прошениями и представлениями к Порогу Счастья, просить и умолять, говоря: мы не приемлем под видом правды срама независимости! Мы будем сражаться хоть до светопреставления, пока Ени-Кале и Кин-Бурун не будут опять отобраны у московов!..» Не умеющие сообразить в деле начало с концом болтуны и тщеславные своим правоверием государственники заговорили: «Это что такое? Татары — мусульмане! Им непременно надо оказать помощь!».

Помощь эту «государственники» оказали татарам, отправив к берегам Крыма флотилию сераскира Гаджи-Али-бея. 22 июля 1774 года в Алуште высадился турецкий десант. Турки расположили в Алуште свой лагерь и заняли «весьма твердую позицию» в четырех верстах от моря под деревнею Шумою, на весьма выгодном месте, с обеих сторон которого были «крутые каменистые стремнины и скалы Демерджи». Так докладывал Долгорукий к своей реляции Екатерине. Турок было значительно больше, чем русских. Два отряда двигались «непроходимыми стезями», добывая каждый шаг кровью.

Подполковник Тульского пехотного полка Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов командовал «гренадерским батальоном, состоящим из новых молодых людей, которых командир довел до такого совершенства, что в деле с неприятелем превосходил оный старых солдат».

В этом сражении Кутузов «начал понимать войну» (собственное его выражение).

Долгорукий сообщал в Петербург о Кутузове: «Сей штаб-офицер получил рану пулею, которая ударивши его между глаза и виска вышла напролет в том же месте на другой стороне лица».

Смерть сквозь главу его промчалась.⁴

Алуштинский десант был свидетельством непрочности мирного договора. Алуштинская победа была свидетельством непреклонности русских. Наступило затишье.

В рескрипте Екатерина писала Румянцеву: «Этот мир — знаменитейшая услуга ваша перед нами и отечеством... Вам одолжена Россия за мир славный и выгодный, какого по известному упорству Оттоманской Порты конечно никто не ожидал...»

Празднование победы состоялось ровно через год т. е. 10 июля 1775 года в Москве.

Знаменательно, что в день прибытия Румянцева дежурным генералом был Потемкин. Именно он встретил триумфатора у Пречистенского дворца и ввел его к императрице.

Десятого утром московичи услышали колокольный звон со всех колоколен и пальбу из сорока одной пушки, что стояли на Красной площади. Императрица входила в Кремль, а впереди нее в фельдмаршальском мундире и орденах шествовал Румянцев. После торжественной литургии в Успенском соборе, в Грановитой палате раздавались награды. Румянцев получил титул Задунайского, алмазами усыпанный жезл, лавровый венок за победы и ветвь маслины за мирный договор с Портой.

Несколько дней продолжались празднества, народные гулянья, иллюминации, фейерверки, балы и обеды.

Но не одного Румянцева наградила Екатерина. Генерал-майор Потемкин получил княжеское достоинство и другие награды за «споспешествование миру с Турцией добрыми советами», которые были известны пока одной императрице.

Причерноморские степи и Черное море вызывали особый интерес Потемкина, но пока он только вникал в эти дела.

Румянцев был назначен главнокомандующим над всеми войсками, расположившимися в местах, отошедших к России по договору. На его обязанности лежали не только дела военные, но и дипломатические.

Порта и ее европейские доброжелатели продолжали свои интриги в Крыму. Темные силы магометанского фанатизма будоражили татар. Положение осложнялось, и на полуострове было неспокойно.

Тогда-то за спиной фельдмаршала Румянцева выросла фигура Потемкина, подсказавшего Екатерине большую решительность и смелость в черноморских делах. Потемкин довершил то, что было начато Румянцевым.

Примечания

1. То есть в молодости.

2. Записки турецкого историка и министра иностранных дел Ресми-Ахмед-эфенди: — «Сок достопримечательного».

3. Op-Капу, т. е. Перекопскую крепость.

4. Г.Р. Державин. На парение орла.