Рождение славного города

Штурман прапорщичьего ранга Иван Батурин осенью 1783 года был назначен командовать «описной партией», посланной с дозорного корабля «Модон» в Ахтиарскую бухту. Штурман Батурин ц его команда должны были составить подробную карту всего берега от Херсонесского мыса до Бельбека. Батурин избрал для съемок высоты, с которых открывается широкая перспектива рейда, с большим округлым заливом, идущим к подножию Инкермана. От северных холмов он двигался к югу и перед ним развертывался рисунок берега.

Десять бухт¹ причудливым узором изрезали землю. На берегу Большого залива — деревня Ахтиар; восемь маленьких домишек и небольшая казарма. За ними в глубине — долина, поросшая дубняком и можжевельником.

С юго-запада береговую линию замкнул прямоугольный кряж, омытый морем с трех сторон. На севере — изгибы реки Бельбек. В ее излучине — селение, другое — у подножия Инкермана, на реке Черной (Чурук-су), еще именуемой Инкерманкой.²Селения все небольшие, домов по двадцать.

Штурман Батурин произвел съемки и обмеры тщательно и подробно; на карте изображены холмы, пещеры, развалины каменной кладки и те самые крепостные стены и башни, о которых рассказывал Мартин Броневский в своей книге «Описание Крыма в 1579 году». За стеной и валом на карте Батурина значатся пять византийских церквей и две мечети, которых нет ни на других планах, ни в описаниях. Изобразил Иван Батурин на своей карте и остатки великолепного моста через речку Инкерманку, его четыре арки, одна из которых была полуразрушена. Отметил он и остатки рва у стены, указывающие границы херсонесских владений.

Главной задачей команды был промер глубин Большого залива. Батурин прошел его на своей шкуне вдоль и поперек, записывая промеры в футах, а не в саженях, как это делали обычно.

Пятьсот лет находился в забвении знаменитый у древних Ктенус и бухты, где некогда стояли боевые суда с дружиной князя Владимира. Места эти окутала тишина. Несколько рыбачьих лодок составляли портовое богатство Большого залива.

Морской опорой монгольских пришельцев были Кафа на востоке и Гезлев на западе. В подновленной турками в XVI веке Инкерманской крепости стоял небольшой гарнизон.

В 1778 году турецкая эскадра посетила тихий рейд. Это было в последние дни ханских междуусобиц, когда султан, потерявший Крым, делал последние усилия, чтобы уцепиться за его берега.

Турецкие корабли, именовавшиеся торговыми, стояли здесь неспроста. Отсюда, с пустынного этого берега, шли тайные связи с Бахчисараем. Сюда должны были прийти большие морские силы.

На беду турок в Крыму был Суворов, назначенный командовать Крымской армией. В то время не слезал он с маленького, быстрого своего коня, носившего его по всем крымским дорогам. Суворов зорко следил за берегом. Вдруг узнал он об убиении казака в Ахтиарской бухте: турки стояли близ ее берегов. Прилетев к Ахтиару, Суворов действительно увидел турецкие флаги и смятение в маленьком отряде казаков. Он приказал бить камень и носить песок. Под покровом ночи с суворовской быстротой были возведены укрепления, временные батареи, сделанные на славу.

Хотя Суворов и презирал «известь и кирпич», считая фортификацию не своим делом, но строил он, как и всё делал, — хорошо, ладно, крепко. Вслед за тем Суворов велел возвести в Ахтиарской бухте казарму для размещения увеличенного казачьего отряда. Так положено было начало форту.

Осенью 1782 года, когда фрегаты «Осторожный» и «Храбрый» входили в Большой залив, — судьба Ахтиара была решена. Рейд был признан лучшим на побережье. Потемкин просил президента адмиралтейской коллегии Чернышева поторопиться с подробным изучением места для нового города и гавани. Капитан 1-го ранга Иван Максимович Одинцов, фрегаты которого стали на якорь в Ахтиаре, получил распоряжение проделать подробнейшие съемки и промеры на предмет устройства портовых сооружений. Это была первая зимовка, подробных сведений о ней ждали в адмиралтействе.

Команда с фрегатов Одинцова разместилась в опустевшем селении Ахтиар. Кругом не было ни души, и моряки оказались в положении «робинзонов» на тихих берегах. Они ладили сети, ружья для охоты на диких коз, а главное, отстраивались и чинили жилье. Начальник эскадры Одинцов вместе с капитан-лейтенантом Юрасовым готовили карту и донесения в Петербург. Одинцов писал в коллегию: «С начала пребывания моего в Ахтьярской бухте прошлого 1782 года с 17-го ноября по 7 марта 1783 года, порученной мне эскадры фрегаты стоят на одних якорях посредине самой бухты; при перемене якорей канаты всегда бывают целы, потому что грунт — ил мягкий; при всех бываемых крепких ветрах волнения никакого не бывает, кроме вестового, от которого при ветре не малое волнение; а по утешении — зыбь, но безвредна. В разных местах опущены с грузом доски, также и фрегаты осматриваемы при кренговании, однако червь нигде не присмотрен: сему причина — часто бываемая при остовом ветре, по поверхности губы из речки Аккерманки, пресная вода, в губе превеликое множество дельфинов, или касаток; но они безвредны».

Словом, выяснилось, что зимовка прошла очень хорошо, что в Большом заливе и в бухтах может быть поставлено множество военных и купеческих кораблей, что для строений места удобные, а камень инкерманский годится на всё.

Хотя донесения, касаемые берегов Крыма по ведомству морскому, шли в адмиралтейство к графу Чернышеву и распоряжения и назначения исходили от него, на деле всем этим управлял Потемкин. Любое начинание коллегии он мог отменить, если оно ему не нравилось. Действовал светлейший через императрицу. Он добился того, что все офицеры на вновь заводимый на Черном и Азовском морях флот назначались им самим. Только адмиралы утверждались Чернышевым. Но Потемкин вмешивался и в эти назначения.

Граф Чернышев покровительствовал знатным. Потемкин не видел проку в паркетных шаркунах. На суше и на море они были одинаково плохи. Нет, светлейший предпочитал тех, кто стоял крепко на собственных ногах. И граф Чернышев не мог оспорить назначение, угодное светлейшему. Он подписывал его.

Так, по слову Потемкина, начальником всего южного флота был послан герой Чесмы вице-адмирал Федот Алексеевич Клокачев. Это был живой и деятельный человек, моряк по призванию.

Ранней весной Клокачев уже был на юге. Эскадра под его флотом вошла в Большой залив и приняла салют фрегатов Одинцова. Клокачев потребовал планы и осмотрел берега до самого Херсонеса. Он нашел маленькую Ахтиарскую бухту неудобной для одиннадцати кораблей. Становиться на якорь в Большом заливе, открытом западным ветрам, было небезопасно. Кроме того, следовало подумать об укреплениях, начало которым положил Суворов. Клокачев избрал самую обширную из бухт, впадающих в залив с юга. Отныне она называлась Южной, или Гаванью, и была облюбована для стоянки эскадры. Строения, к устройству которых предполагал приступить немедленно Клокачев, должны были расположиться не к востоку, а к западу — на пространстве между двумя бухтами. Здесь и быть порту. Вскоре пришло распоряжение Потемкина именоваться ему Севастополем, городом славы, знаменитым.

«Без собственного обозрения нельзя поверить, чтоб так сия гавань была хороша!» — восклицал Клокачев, утверждая, что в Европе ничего подобного этому не видывал. Он писал в адмиралтейство, исчисляя все выгоды и достоинства учреждаемого порта: «Здесь сама природа такие устроила лиманы, что сами по себе отделены на разные гавани, то есть военную и купеческую».

Молодой инженерный полковник Корсаков, приглашенный Потемкиным для устройства южных крепостей, предложил проект дока для Севастополя. Остроумие этого проекта заключалось в том, что вода должна была собираться в бассейн для шлюза из горных источников и могла служить водным запасом при осаде города.

Проект Корсакова рассматривался Екатериной и был передан в адмиралтейскую коллегию. Потемкин считал необходимым осуществить его в ближайшее время.

Начальником эскадры, стоящей в Большом заливе, по отбытии вице-адмирала Клокачева оставался контрадмирал Мекензи. Ему были поручены портовые сооружения, хотя план их был уже намечен Клокачевьм, который, начальствуя в Херсоне, неукоснительно следил за Севастополем.

Наступила глубокая осень, и даже в тихой бухте шла зыбь от неспокойного моря, а две тысячи человек команды (всего было 2600) качались на своих судах или мерзли в береговых землянках. Больные лежали вповалку в дощатом сарае, и «гнилая горячка» начала косить людей. Нужен был карантин. Нужен был водопровод для ключевой воды, потому что команда пила воду из мелких колодцев, вырытых близ гавани, и вода эта была плохая. Провиант и снаряжение, выгруженные транспортниками, мокли под дождем и разметывались ветрами. Весной ожидали прихода второй большой эскадры, об устройстве которой, казалось, не стоило и помышлять: не было ни лесу, ни кирпича, ни цемента. Мекензи докладывал в адмиралтейство, что «лесов и материала весьма мало, а других совсем нет — одним словом, во всем при здешнем порте крайний недостаток». Пытаясь обойтись своими средствами, он приказал ломать стены Инкермана и «старого Херсона»,³ и переносить в бухту тесаный камень, изготовленный древними. Надо признать, что Мекензи не был любителем археологии, и среди офицеров его эскадры не нашлось никого, кто, подобно Ивану Батурину, счел бы эти памятники достойными внимания.

Сложилась даже легенда, что Севастополь весь как бы возник из «старого Херсона». Павел Сумароков писал, что «погибший Херсонес предстал с богатым завещанием. Повезли из него каменья, столбы, карнизы, и показались порядочные строения». Между тем матросы, таскавшие эти плиты, столбы и карнизы, убедились вскоре, что выгоднее бить природный инкерманский камень.

Более всего Мекензи был озабочен лесом. Он послал своего офицера к «татарским начальникам для отыскания в их дачах годных дерев», чтобы татары «своим коштом, за сходную казне цену вырубали и свозили этот лес к Южной бухте». Татары соглашались, но сам Мекензи без соизволения коллегии «приступить не осмеливался». Он ждал решения Петербурга, а там дела обсуждались не слишком поспешно.

Иногда докладывали даже самой императрице, потому что она была любительница входить в мелочи, считая, что тем самым держит всё в своих руках. Мнение «ее величества» бывало самым неожиданным, а решение задерживалось. Но и без высочайшего вмешательства ответ приходил не скоро.

Кроме волокиты петербургской, с осени началась еще и херсонская, по непосредственному начальству.

Вице-адмирал Клокачев заболел «гнилой горячкой», свирепствовавшей в Херсоне, и вскоре умер. На его место назначили контр-адмирала Сухотина. Он был мало осведомлен и очень осторожен — это заставляло его постоянно откладывать дела «для рассмотрения». Мекензи приходил не раз в отчаяние, но сам распорядиться не решался. Казалось, обстоятельства эти способны были сокрушить все замыслы.

Но вопреки всему, при всей волоките и оттяжке, при явной невозможности без строевого лесу закончить работы к весне, было сделано всё и даже больше, чем задумывали, и «юная колония без повеления, без денег, без плану и без материалов составила из себя городок...»

Не только мастеровитые матросы, отобранные плотники, столяры, каменщики, штукатуры, охотно и сами от себя делали свое дело, но и остальные, все, кого не точила болезнь и кто не был на вахте, стремились на береговые работы. Корабли «Азов» и «Хотин», фрегаты «Храбрый», «Перун», «Поспешный», «Скорый», «Стрела», «Вестник», «Легкий», «Крым» и «Победа» с рассвета высылали на берег свои команды. Явились сюда и беглые помещичьи люди и отпущенные солдаты. Среди них были и олонецкие каменотесы, и белорусские землекопы, и галичские плотники со своим нехитрым снаряжением: пилами, топорами, шпунтами и молотками. Все эти пришлые составили с матросами единую семью севастопольцев, да так и остались в созидаемом городе.

Веками безмолвные берега и прилежащие долины теперь гомонили до поздних сумерек, и этой воли к созиданию не могло остановить ни петербургское, ни местное начальство. На рейде стоял тот особый гул портовой стройки, в котором соединились грохот дробимых камней, визг пил, удары топора и над всем этим — всё заполняющий, хотя и негромкий, мерный рокот моря. Матросы ворочали глыбы, мерзли в студеной воде и взрыхляли землю, которая еще не ведала лопаты. Они были изыскателями, грузчиками, ломовой силой, строителями и художниками. Не зная этой земли, они находили всё, что им было нужно: известь, песок, глину, камень и лес. Поднимаясь вверх по незнакомым, путаным тропкам, они попадали в дикую чащу. Исцарапанные, изодранные шипами, колючками, крючковатыми сучьями, они достигали высот, где росли изрядные деревья, годные для плотников и столяров. Ровный лес был драгоценностью, но и корявый, сучковатый, кряжистый годился на кницы, брештуки. Целыми днями люди бродили по берегам бухт в поисках полезных предметов, которые иногда дарило им море. Обрывок веревки, старый крюк, корабельные доски — всё было нужно.

В своих записках адмирал Сенявин, в то время флаг-офицер у Мекензи, рассказывал: «Офицеры и матросы, расходившиеся каждый день по окрестным местам для отыскания дерев на постройку, камня и всего для себя пригодного — по образцу поселенцев на полудиком месте — нашли невдалеке от Херсонеса, на берегу нынешней «Козачьей» бухты, четыре грузовые лодки, испорченные во время возмущения ханскими поверенными у здешних обывателей и покинутые там своими владельцами». Лодки были хороши, должно быть те самые, которые видел в 1783 году штурман Батурин, и они не требовали большой починки. Было доложено в коллегию, что лодки «сделали великую выгоду как для возки воды на фрегаты, так и каменьев из старого Херсона».

Каждый день приносил новое: росли стены зданий, стропила покрывались крышей, из печных труб валил первый дымок. Уже явственны были очертания города. Величину его можно было видеть по охвату земли, от Южной бухты до той, которая ныне именовалась Карантинной. По всему этому пространству уже намечался рисунок улиц, берущих начало от площади у самой гавани. Уже набережная кое-где оделась камнем, и свежеоструганным деревом блистала маленькая пристань на западном мысу.

Это был Севастополь.

Примечания

1. Эти бухты позднее получили название: Северная, или Большой рейд (частью бухты является Киленбухта, которая в ханский период именовалась Ахтиарской), Корабельная, Южная, Артиллерийская, Карантинная, Песочная, Стрелецкая, Круглая, Камышевая и Казачья.

2. Татары именовали эту речку Казыклы-узень, буквально: река кольев или запруд.

3. Т. е. Херсонеса. Город Херсон на Днепре был заложен в 1773 году.