§ 2. Ясская конференция и предыстория французской интервенции в Одессе

Вся Украина теперь была охвачена анархией. Лишь в Одессе можно было рассчитывать на относительную безопасность. Одесса стала еще одним центром сосредоточения русской общественности. Также, как и вся Украина, она пережила две революции — февральскую и октябрьскую — «пережила украинизацию, а теперь [в 1918 году. — А.П.] переживала германизацию и австро-германскую оккупацию», как написал в своих воспоминаниях доброволец Е.Э. Месснер. Он оставил яркую картину положения дел в Одессе: «В городе к власти пришли новые люди, подобранные по единственному признаку — умение хотя бы на ломаном украинском языке твердить "мы щирые украинцы". Если Одессу всегда считали, вследствие пестроты ее населения, интернациональным городом, то теперь она выказала себя городом российским, ставши в совершенно явную оппозицию к украинизации. Население города увеличилось десятками тысяч помещиков с их семьями, бежавшими из деревень; десятками тысяч администраторов с женами и детьми, изгнанными из губерний и уездов по причине революций и переворотов; десятками тысяч беженцев с севера России, где зверствовал большевизм. Десятки тысяч демобилизованных офицеров нервничали в вынужденной бездеятельности. Среди них было много молодежи, не имевшей возможности продолжать прерванное призывом в войска учение; было много людей, оторванных войной от своих профессий и не имевших возможности возвратиться к ним; были и кадровые офицеры, уцелевшие в боях и теперь погибавшие от безработицы»¹. Одесса напоминала все другие крупные города южной России, выделяясь разве что большим, чем где-либо уровнем преступности². Именно тогда в Одессе было время воспетого Бабелем Мишки-Япончика. Исключительно колоритное изображение жизни города в 1918 году содержится в письме старшему лейтенанту С.В. Сантанееву как раз такого типичного, примерно соответствующего рассказу Месснера, полуголодного офицера-моряка, жалующегося, помимо всего прочего, на «пустой карман, трепак, сифон... вошки и другие чины и ордена»: «Вся Одесса полна спекулянтов. Из разговора отдельных лиц можно услышать только слова: рубль, тысяча, аршин, пуд, оружие — сколько нужно, что покупаете, что есть и т. д. Жизнь в Одессе веселая, театр, рестораны, кафе, вино, водка, женщины и всяческая тому подобная дрянь...»³.

К концу 1918 г. в Одессе после множества коллизий утвердилась наконец добровольческая власть. Диктатором Одессы стал генерал-майор Алексей Николаевич Гришин-Алмазов.

Установление в Одессе диктатуры Гришина-Алмазова имело некоторую предысторию, о которой требуется рассказать.

Начиналось все еще в марте (н. ст.) 1918 г., в Киеве.

В день опубликования статьи в «Последнем номере "Киевлянина"» к Шульгину явился капитан французской контрразведки Э. Энно (выдававший себя, впрочем, за инженера), с истинно галльским темпераментом восклицавший: «Этого Франция не забудет, этого Франция не смеет забыть»⁴. Немного успокоившись, Энно пообещал всемерную поддержку в организации интервенции в Россию.

Через несколько дней после этого Энно уехал в Румынию. Шульгин вспоминал: «Поддерживая из Румынии постоянную связь с Киевом и будучи хорошо осведомленным о Киевских делах, Энно, энергичный и талантливый офицер, которому первоначально поручена была собственно только военная разведка, невольно втянулся в сферу «большой политики». Ясно чувствуя, как французский патриот, что для прочного покоя Франции ей нужна держава, которая стояла бы «в тылу» Германии, он мало рассчитывал на Польшу, а все свои надежды возлагал на быстрое восстановление России. Пример Германии, шутя выгнавшей большевиков из 8 южных губерний России и оставившей их на Севере только потому, что расчленение России было одной из задач Берлина, как бы подсказывало путь для Франции. Франция, заинтересованная в могуществе России, должна выгнать большевиков именно из Москвы и притом сделать это, опираясь на Киев. Тогда, вместо решенного немцами «расчленения», восстановится Единая, Великая Россия и при том обязанная Франции своим воскрешением. Союз, заключенный императором Александром III, будет закреплен новыми, еще более тесными узами. Опасение «реванша», т.е. нового нападения Германии на Францию, на этот раз уже в союзе с Россией, падет само собой. Это была смелая мысль, но это была мысль. В то время, когда она родилась, силы большевиков были ничтожны, и французские дивизии, двинутые из Киева на Москву, взяли бы последнюю даже без Бородинского боя во всяком случае и даже под восторженный благовест сорока сороков Златоглавой»⁵.

Яркую характеристику Энно оставил Деникин: «Энно был знаком по Киеву с В. Шульгиным и воспринял его точку зрения в русском вопросе. В этом направлении он и действовал — с большой энергией и увлечением, превышая не раз свои полномочия, преломляя колеблющиеся и неясные настроения союзных правительств сквозь призму своих личных чувств и пожеланий»⁶.

При посредничестве Энно статья Шульгина была по телеграфу передана в Париж, где с ней ознакомился Ж. Клемансо. Эмиль Энно находился в подчинении у графа А.-Ф. де Сент-Олера, французского посланника в Румынии, параллельно курировавшего всю Восточную Европу, включая бывшую Российскую Империю. По словам Сент-Олера, Украина была под «наблюдением» Франции⁷, воспринимавшей юное государство в качестве зоны своей сферы влияния на территории бывшей Российской империи. А.-Ф. де Сент-Олер «изъял» Э. Энно из подчинения его непосредственного военного начальства. При его посредничестве Э. Энно был назначен французским вице-консулом в Киеве «с особыми полномочиями». Именно Энно вместе с Шульгиным стали главными проводниками идеи союзной интервенции на Юге России. Естественно, что за Энно стоял его патрон, Сент-Олер, убеждавший официальный Париж в необходимости высадки десанта на территорию Украины. В телеграмме, направленной 19 ноября 1918 г. в Париж, Сент-Олер утверждал, что «военное вторжение было бы лучшим средством предотвратить анархию, даже если его эффект будет небольшим»⁸. В противном случае, сообщал дипломат, волна большевизма грозит перекинуться в Европу⁹.

Киев, а не Одесса задумывался как база Франции в Южной России и «люлька» интервенции. Оттуда было ближе до Москвы, кроме того, Шульгину виделась некая историческая преемственность в начале возрождения России именно из Киева, колыбели русской цивилизации. Помимо всего прочего, несомненным преимуществом Киева, скажем, перед Екатеринодаром, было то, что он, во-первых, был большой город, а во-вторых, расположен намного ближе последнего к Москве¹⁰.

Энно был убежден, что именно из Киева начнется восстановление «Единой и Неделимой России» и монархии. Впоследствии Шульгин так охарактеризовал Э. Энно: «Он всецело стоял на платформе "Единой, Неделимой"... Имея на то полномочия или нет, но Энно говорил от имени своей родины... За его энергичными заявлениями и в его темпераментной поддержке Добрармии нам чудилась та Франция, которую мы столько раз называли благородной, та Франция, которой мы восторгались, как победительницей, та Франция, который мы верили, как боевому товарищу... "Верность союзникам" был девиз всех нас — тех русских, монархистов, которые твердо исполняли последнюю волю отрекшегося императора. В лице Энно мы видели и Францию, понявшую нас...»¹¹.

29 сентября 1918 г. Э. Энно по поручению А.-Ф. де Сент-Олера составил телеграмму в Париж, в которой говорилось: «Киев становится центром, откуда пойдет восстановление России и монархии... По моему [Э. Энно. — А.П.] мнению, Союзникам придется установить на Украйне режим с характером диктатуры, преследуя при этом двойную цель: восстановить порядок и широко влиять на административную и экономическую жизнь страны. Необходимо будет, чтобы союзники высказались в пользу справедливой аграрной реформы и за проведение социального и рабочего законодательства, нужного на Украйне... всякая программа восстановления империи (с неизбежными ампутациями, конечно) будет хорошо принята массами и интеллигенцией. Монархическая идея преобладает на Украйне»¹². Париж эту идею одобрил.

Находившийся в Екатеринодаре Шульгин получил через курьера-офицера пространное письмо от Энно, датированное 6 октября. Э. Энно писал: «Со времени моего отъезда из Киева я следил шаг за шагом за политическим движением, волновавшим Россию и Малороссию. Будучи с самого начала глубоко убежденным в бессмысленности украинского вопроса (ввиду того, что украинская национальная идея совершенно отсутствует во всех классах малорусского населения), будучи заклятым врагом "балканизации" России, процесса, в котором Украйна была бы самым больным и самым мучительным этапом, будучи убежденным и искренним сторонником восстановления Великой Русской Империи, я, с неослабевающим упорством поддерживал эту идею перед посланником Франции в Яссах, а также в Париже. Мне кажется я могу с удовлетворением сказать, что мой голос был услышан... Теперь пробил час действовать... Германия близка к концу [письмо писалось еще до капитуляции Германии в мировой войне. — А.П.]. Ее политика расчленения России, ее желание сохранить силу Брестского мира, мира, при помощи которого разорванная на части Россия попала бы в экономическом отношении на бесчисленное число лет в немецкие руки, ее преступной теории — поддерживать в России террор большевиков, ею же созданный, союзники хотят противопоставить политику воссоздания России. Союзники отказываются признать Брест-Литовский мир и по прежнему продолжают считать Россию своей союзницей. В их программу входит освобождение провинций, занятых немцами и восстановление Великой России, совершенно необходимых для политического равновесия, ибо только она может создать партию против возможности новой войны в ближайшем будущем, примеры сепаратных государств, выделившихся из прежней России и заключивших союз с Германией, только укрепляет Согласие в этих мыслях. Экономические интересы, которые имеют союзники в России, заставляют их, во всяком случае, заняться ею. Итак, в Россию придут армии, чтобы предложить ей могучую и дружественную помощь, материальную и экономическую. Естественная программа Согласия сводится к нижеследующему: воссоздать Единую и Неделимую Россию и помочь восстановлению в России монархии, соответствующей желанию большинства русского народа, таковы вкратце предположения союзников относительно России. Такое изложение этих проектов базируется на официальных заявлениях политических деятелей Держав Согласия. Чтобы выполнить их необходимо теперь же установить общую программу действий в Малороссии. Эта программа должна соответствовать политике союзников в остальных частях России и принять к учету враждебные элементы, т. е. немцев, русские германофильские, влияние украинцев, разные национальные советы, работающие заграницей, Париже, Женеве, и наконец большевиков, с которыми державы Согласия по существу находятся в состоянии войны. Для выработки такой программы я рассчитываю на Вас и в беседе с посланником Франции в Яссах я позволил себе выдвинуть Ваше [В.В. Шульгина. — А.П.] имя. Оно уже было хорошо известно. Я надеюсь, что Вы не будете упрекать меня за это. Следствием этой беседы явилось следующее: г. де Сент-Олер, посланник Франции в Яссах, выразил желание свидеться с Вами для того, чтобы без замедления выработать программу политических действий союзников в Малороссии, которые подготовили бы будущее их военное вмешательство... Итак, дело идет о том, чтобы во имя изложенных выше принципов присоединить к нашей материальной силе ту, необходимую помощь, которые могут дать Ваши знания и Ваш патриотизм. Г. де Сент-Олер говорил мне также о том, что необходимо вступить в связь с влиятельными политическими деятелями, находящимися в Киеве, чтобы изучить все эти вопросы и обменяться мнениями. В ответ на мою просьбу прежде всего обратиться к Вам, — он выразил согласие и уполномочил себя выполнить эту миссию. Итак, я ничего не буду предпринимать прежде Вашего прибытия и без Ваших советов, в смысле: выработка программ, выбора лиц, с которыми надо вести переговоры, установление основных точек зрения, координации различных операций, выполняемых вне Украины, проектирование союзнической диктатуры, действующей в согласии с русскими представителями, выбора предполагаемых претендентов, которых надо будет поддерживать, способов действия и т. д.». В конце письма Энно писал: «Передав Вам желание г. посланника, я заранее уверен в Вашем ответе, несмотря на все трудности пути и ту тяжелую, ответственную работу, которую Вы несете в Екатеринодаре. Вспоминая наш разговор в марте месяце сего года и Ваши законные жалобы на бездеятельность союзников в ту эпоху, Вашу неизменную верность делу, ради которого Россия рядом с союзниками доблестно сражалась около трех лет, энергию которую Вы проявили даже под игом немецкой оккупации на страницах славного "Киевлянина", который скоро снова заговорит для восстановления великой России, — верю, что Вы не останетесь равнодушны к зову к Вам обращенному, который по моему мнению обозначает первый шаг на пути к воскрешению России, пути, которым вернут Украину матери-Родине. В итоге, если ближайшая цель Вашего прибытия — установить программу действий, то идеалом было бы если б Вы могли остаться среди нас, чтобы обеспечить исполнение этой программы»¹³. О дальнейшем Шульгин вспоминал: «Я доложил об этом "генералам", — мне сказали ехать. Но, по правде сказать, я колебался, ехать ли мне в Яссы, или в Киев. Дело в том, что Киев уже был в опасности, ибо то, что предвидел Энно в своей сентябрьской телеграмме, произошло: большевизм, под видом петлюровщины, надвигался на Гетмана. Мой план был, чтобы мне дали "решительного генерала" и широкие полномочия. Мы пробрались бы в Киев и, опираясь на связи "Киевлянина", попытались бы спасти город, поддержав Скоропадского, или, наоборот, низложив его — в зависимости от обстоятельств. И даже в последнюю минуту отъезда в Яссы я вернулся к этой теме у ген. А.М. Драгомирова. Он до известной степени разделял, если не мои планы, то мои тревоги за Киев, но всякая возможность обсуждать это обрывалась на том, что подходящего "решительного генерала" не было. То есть мы его не знали; как оказалось потом, он был. И даже в эту минуту сидел за одним столом. Ирония судьбы... Было решено ехать мне в Яссы. Я выехал 29 октября»¹⁴.

О «решительном генерале» будет сказано позже, а доклад Шульгина генералам (конкретнее — генералу А.М. Драгомирову) заключал в себе и изложение его личной политической программы: восстановление Великой, Единой, Неделимой России; борьба с государственными новообразованиями на территории бывшей Российской Империи; опора на помощь союзников при восстановлении правопорядка на территории страны; борьба с украинским сепаратизмом, сочетаемая с широкой областной автономией на территории «Малороссии»; восстановление повсеместно права собственности до окончательного решения аграрного вопроса и т. д.¹⁵ Записка Шульгина была под руководством Главкома переработана в документ, предназначенный для русской делегации под названием «Записки о программных действиях Добровольческой армии»¹⁶.

Итак, 29 октября 1918 г. В.В. Шульгин выбыл в Яссы. На совещании в Яссах должен был быть образован прообраз национального правительства — «Русский национальный комитет», во главе которого, по мысли Энно, должен был стать В.В. Шульгин¹⁷. Туда же входили и такие видные антибольшевистские деятели, как П.Н. Милюков, приглашенный персонально Сент-Олером¹⁸, М.С. Маргулиес, Н.В. Савич, А.В. Кривошеин и другие. Местом действия этого правительства должен был быть Киев. Планировалось, что П.П. Скоропадский самоустранится, а новое «правительство» начнет мобилизацию новой Добровольческой армии и под прикрытием французов двинется на Москву. Скоропадский, цепляясь за власть, начал политику сближения с Антантой. Это вывело немцев из себя, они прекратили какую-либо помощь гетману. Тем временем на Киев надвигался Петлюра. Шульгин писал: «А если бы Скоропадский досидел до приезда Энно в Киев, события в Киеве, может быть, разыгрались бы так, как впоследствии развернулись в Одессе... но с другим эпилогом... Во всяком случае Энно так спешил в Киев, что уже выехал из Ясс. Но его вернули с дороги телеграммой, ибо приглашенные им русские уже начали прибывать, и было невозможно открыть конференцию в отсутствии главного ее инициатора. Немцы эвакуируют "Украйну"; Петлюра, тайно ими поддерживаемый, осаждает Киев и широко использует по всему Югу элементы, готовые воевать за подачку; Скоропадский пытается спасти гетманство, меняя ориентацию; Деникин ведет тяжелую борьбу с большевиками в казачьих областях — вот обстоятельства, при которых пробирались в Яссы русские деятели. Им, по смелому плану Энно, предстояло подхватить падающую из рук Скоропадского власть и, создав под прикрытием Франции вторую Добровольческую армию в Киеве, бросить ее на Москву»¹⁹.

Между тем события развивались настолько стремительно, что Энно решил действовать, не дожидаясь Шульгина. По инициативе и с участием Энно 17 октября 1918 состоялось заседание под председательством русского посланника в Румынии С.А. Поклевского-Козелл, на котором был избран комитет из шести лиц, из которых помимо самого Поклевского-Козелл исключительно важную роль играл особо уполномоченный Красного Креста полковник С.Н. Ильин²⁰, которому было поручено пригласить в Яссы политических деятелей²¹. По мысли Сент-Олера, предполагалось образовать в Яссах постоянное учреждение для контакта с союзниками — Русский национальный совет, при посредстве которого союзники могли бы узнавать «все нужды, чаяния и запросы организованной и государственно настроенной русской общественности».

А что же Шульгин? Шульгин добирался от Екатеринодара до Ясс 7 суток, пережив в пути смерть своей гражданской жены Д. Данилевской (Даруси) и сам перенес тяжелую форму испанки. Очевидец записал свои впечатления о Шульгине, лежавшем в больнице в Яссах: «Сейчас он [В.В. Шульгин. — А.П.] — совершенно больной и подавленный, ко всему равнодушный человек»²². Одним словом в Яссах В.В. Шульгин был, но в совещании не участвовал. Своей невесте, жительнице Киева, Елене Марковне Погребакской, Энно дал поручение — ввести Шульгина, лежавшего в больнице, в курс дела. Будущая мадам Энно с успехом справилась с поставленной задачей. По желанию Энно Шульгин переехал из больницы и поселился рядом с французом в номер гостиницы. Сделано это было для того, чтобы, как выразился Энно, погрузить Шульгина «в нашу деятельность с головой и только таким образом вырвать его из болезни и тягостных воспоминаний. Втянуть его в нашу борьбу, заставить жить!»²³ С помощью подобной «шоковой терапии» Шульгин смог оправиться от пережитых потрясений и вернуться к активной политической деятельности.

Остальные участники совещания вели себя крайне непродуктивно. Начав спорить еще на вокзале, в ожидании поезда в Яссы²⁴, они и на самом заседании не продемонстрировали полета мысли. В состав русской делегации в Яссах входили следующие политики: М.В. Брайкевич, И.И. Бунаков-Фундаминский, В.И. Гурко, К.Р. Кровопусков, А.В. Кривошеин, Н.В. Савич, М.С. Маргулиес, П.Н. Милюков, Н.Н. Шебеко, В.В. Меллер-Закомельский, В.Я. Демченко, И.М. Новиков, А.Я. Чемберс, А.И. Пильц, А.А. Титов, С.Н. Третьяков, М.М. Федоров, Н.А. Хомяков, Б.Е. Малютин, В.П. Рябушинский, Н. Ф. фон Дитмар²⁵. Больше всего делегатов (пять) представлял Совет Государственного Объединения России (СГОР), двоих делегировал Национальный Центр, троих Союз Возрождения России, пять человек были приглашены персонально, и еще четверо прибыло по своей личной инициативе. Несмотря на присутствие признанного эксперта в международных вопросах П.Н. Милюкова, председателем русской делегации был избран Председатель СГОР барон В.В. Меллер-Закомельский, вероятно по причине германофильства Милюкова.

Ясское совещание в первую очередь следует рассматривать не как совещание русских политических деятелей с иностранными дипломатами, последние имели к ней малое отношение²⁶. Это было совещание представителей главнейших русских политических организаций, пытавшихся договориться между собой для представления союзникам общих пожеланий²⁷. Из 16 имевших место заседаний, лишь два проходило с участием иностранных дипломатов. Все же о Ясской конференции можно говорить как о дебюте белой дипломатии на международной арене²⁸. Между тем сами участники конференции, поездом добиравшиеся до Ясс, пребывали в полной уверенности, что их ждут полномасштабные переговоры с представителями иностранных держав. На деле же все оказалось иначе. Участник конференции В.И. Гурко вспоминал, что «ничего более курьезного, жалкого и смешного так называемой ясской конференции, о которой потом в русской прессе говорилось, как о чем-то значительном, представить себе нельзя. Происходила она в полуподвальном помещении здания русского консульства, обыкновенно служившем, как это нетрудно было определить по общей обстановке, складочным местом для старых архивов и поломанной мебели». Гурко прибавлял: «...вырабатывали, какую-то общую, приемлемую для всех представленных общественных течений программу освобождения России. Зачем этим людям понадобилось переехать для составления этой программы из Киева в подвал русского консульства в Яссах, понять никак нельзя было. Или такое соглашение осуществимо только при наличии иностранной палки?»²⁹.

По существу, надлежало обсудить два основных вопроса: может ли Россия освободиться от большевиков сама, без вооруженной помощи союзников, т. е. достаточно ли будет помощи снабжением, вооружением и деньгами, или надо просить присылки войск. В этом вопросе особых разногласий не было, ибо все участники совещания понимали, что помощь союзников на первое время необходима³⁰. Во многом объясняет настроения делегации Н.И. Астров: «Для того времени требование от союзников вооруженной интервенции логически вытекало из общего сознания, из глубокого, владевшего всеми убеждения, что развивавшаяся в России гражданская война являлась естественным и неизбежным продолжением великой войны. Продолжателями этой борьбы были, с одной стороны, договорившиеся с немцами в Брест-Литовске, большевики, а с другой, не желавшие выходить из общей борьбы русские люди, стремившиеся исполнить до конца принятые на себя союзнические обязательства и спасти русскую государственность. Эти люди не мирились с мыслью о бесполезности и бесплодности принесенных Россией жертв за общее дело в великой войне, исход которой был обусловлен в значительной мере именно этими жертвами и их усилиями. В то время всеми владело сознание, что борьба за общее дело еще не кончена, несмотря на прекращение военных действий на Западном фронте. Борьба продолжалась, лишь переместившись на русскую территорию. Вопрос о помощи союзников в ноябре 1918 года, вытекавший из их обещаний недавнего прошлого, в полной мере соответствовал этим общим настроениям. Обязанность союзников оказать помощь была вне сомнений. Этим должно быть объяснено полное единодушие всех членов делегации в вопросе об интервенции... Только горький опыт убедил сторонников вооруженной интервенции в ее полной несоответственности и практической неосуществимости»³¹. Российский посол в Париже В.А. Маклаков в письме в ЦК кадетской партии характеризовал их настроения годовалой давности так: «Многим из вас казалось, что как только немцы будут разбиты, союзники пришлют свои войска, уничтожат большевиков, заключат справедливый и даже победоносный мир, и все пойдет по-хорошему»³². Действительность оказалась гораздо сложнее.

Второй вопрос вызвал большие споры: речь шла об организации власти на освобождаемой от большевиков территории и о лице, которое должно стать во главе армии. В этом вопросе делегация сговориться не смогла: правые и центр выдвигали военную диктатуру, в то время как левые настаивали на Директории³³. В итоге большинство делегатов высказалось за принцип диктатуры³⁴. Ее сторонники также не были едины: правые (например, Н.В. Савич и А.В. Кривошеин) настаивали на кандидатуре великого князя Николая Николаевича, в то время как центр и левые предпочитали в качестве вождя Деникина³⁵. Сторонники первого доказывали, что Великий князь является старшим по своему прежнему званию Верховного Главнокомандующего генералом русской армии, пользуется общероссийской известностью, и выбор его в качестве вождя антибольшевистского движения автоматически устранит все местнические споры и мелкое соперничество в последнем, ибо перед авторитетом Николая Николаевича преклонятся и союзники, и часть солдатской массы. На заседании Совещания русской делегации в Яссах 7 ноября 1918 г. Н.В. Савич утверждал, что «простой люд видит в Николае Николаевиче не барина, не пана и не генерала, а лицо, стоящее выше господствующих классов, с ними не связанное и не могущее быть смененным, как все выборные правители»³⁶. По убеждению Савича, в случае выдвижения Николая Николаевича на роль вождя белого воинства монархисты в среде армии наконец-то были бы успокоены, так как «царистский» характер движения становился абсолютно очевидным³⁷.

Позиция Николая Николаевича в дни Ясской конференции была весьма осторожной: уже немолодой человек, великий князь не хотел впутываться в какую-либо сомнительную комбинацию. Бывший Верховный Главнокомандующий русской армии в беседе с видным общественным деятелем, дипломатом князем Г.Н. Трубецким говорил о том, что он ничего не ищет лично для себя, но что к нему постоянно обращаются с разных сторон: «Если я могу оказаться полезен для целей объединения, то моя совесть требует, чтобы я выполнял свой долг. Я не могу связывать этого дела с какой-нибудь партией, классовыми или личными интересами. Поэтому я избегаю кого бы то ни было принимать. Если Богу угодно будет, чтобы меня призвали, то я так смотрю на свою задачу: освободить страну от большевиков и стоять у власти вплоть до той минуты, когда народ может свободно высказаться о том, какую форму правления он предпочитает. Тогда я, как человек военный, — руку к козырьку и налево кругом марш, — кончил свое дело и ушел. Я не хочу провозглашать себя диктатором, мне это претит. Это — нерусское слово и нерусское понятие. И — еще одно условие: если меня призовет Добровольческая армия, но против меня будет Сибирская армия, то я не пойду на братоубийственную борьбу из-за своей личности. Я считаю возможным вести борьбу только с большевиками»³⁸. Так или иначе, но, если верить близкому к великому князю протопресвитеру Георгию Шавельскому, то по итогам Ясского совещания Николай Николаевич ожидал приглашения от русских политических деятелей стать во главе антибольшевистской армии. Приглашение это должен был привезти участник Ясского совещания А.В. Кривошеин³⁹. «Конечно, тотчас последовало бы согласие, и великий князь пригласил бы меня остаться при нем. В приезд А.В. Кривошеина все так верили, что во дворце шли уже разговоры: кому из князей ехать с великим князем, некоторые опасались, как бы и великие княгини не поехали бы с ним и т. и. Но Кривошеин не ехал», — вспоминал Г. Шавельский⁴⁰. В свою очередь, Василий Шульгин утверждал, что Деникин через курьера «Азбуки» «Принцессу» — «в миру» В.Е. Васильеву⁴¹, передал Николаю Николаевичу письмо, подписанное, помимо Антона Ивановича, еще и М.В. Родзянко, в котором просил великого князя стать во главе Белого движения, и якобы последний имел благоразумие от этого предложения отказаться⁴². По словам Шульгина, Николай Николаевич «оказался человеком большого предвидения, потому что если бы он стал во главе Белого движения, это не придало бы ему силы, а положило бы новую тень на Романовых»⁴³. Сложно, правда, поверить, что Деникин согласился бы участвовать в такой комбинации, да еще и в компании с Родзянко, к которому не питал большого уважения.

21 ноября 1918 г. состоялось голосование по вопросу о кандидатуре Верховного Главнокомандующего антибольшевистскими армиями. Сторонников Деникина оказалось большинство: по итогам голосования 9 делегатов проголосовали за Деникина и лишь 4 — за великого князя⁴⁴. Как вспоминал участник совещания М.С. Маргулиес, голосование проходило открыто⁴⁵. Сторонники Деникина голосовали уже за фактического Главнокомандующего, наделенного реальной властью, кроме того, важную роль играл и тезис Милюкова о том, что приглашение Николая Николаевича в значительной мере предрешает вопрос о форме правления, который был еще не до конца решен. По словам Милюкова, в Яссах «монархисты были достаточно благоразумны, чтобы отодвинуть это имя [Великого князя Николая Николаевича. — А.П.] в тень»⁴⁶.

В исследовательской литературе, к слову, существует представление и о том, что великий князь в силу самого масштаба своей личности не был готов занять то положение, на которое его выдвигали сторонники. Так, покойный историк В.Г. Бортневский, отрецензировавший опубликованную книгу воспоминаний приверженца Николая Николаевича Н.В. Савича, утверждал: «Великий князь не совсем соответствовал той роли, которую ему многие предназначали. Увы, он не проявил необходимой воли, решительности и инициативы ни в роковые для страны дни февральской революции, ни в гражданскую войну, ни на чужбине, когда, благодаря прежде всего бескорыстной поддержке генерала Врангеля, стал во главе русского зарубежного воинства...»⁴⁷. Думается, что многие из участников Ясского совещания также знали все минусы великого князя как политика и военного деятеля. Кроме того, исход голосования также показал, что «непредрешенчество» Белого движения воспринимается большинством близких к белогвардейцам политиков в качестве единственной приемлемой на тот момент программы. В любом случае, на совещании возобладала точка зрения о необходимости установления военной диктатуры белых в противовес диктатуре большевиков⁴⁸.

Разногласия в делегации по такому важному вопросу, как вопрос о вожде русской армии, произвели на союзников отрицательное впечатление⁴⁹, ибо русские общественные деятели спорили не только по этому поводу, но и по любой, даже малозначительной частности, «путая важное с ничтожным, останавливались на словах и препирались о запятых», как вспоминал осведомленный мемуарист В.И. Гурко⁵⁰.

Собравшиеся в Яссах политические деятели правительством себя не почувствовали, ограничившись общими декларациями. Вместе с тем важнейший вопрос — об интервенции — был решен положительно. Союзники обещали в кратчайшие сроки, в течение ноября-декабря 1918 осуществить переброску на Юг России 12 пехотных дивизий, численностью до 200 тысяч человек⁵¹. Публицист М. Бенедиктов, резюмируя итоги Ясского совещания, писал: «Там, в Яссах, положен был фундамент новой возрожденной России <...> У союзников нет и не может быть никаких реакционных или контрреволюционных планов. Союзники идут к нам для того, чтобы вместе со всеми творческими элементами русского общества, воссоединить раздробленную Россию, воскресить ее, как великую Державу <...> В том и залог грядущего возрождения России, что наши интересы совпадают с интересами союзников... Ясское совещание трактовало русскую проблему, как проблему воссоздания национального русского государства — в этом и только в этом ключ к правильному пониманию и истинной оценке совещания»⁵². Милюков, по горячим следам, писал: «Делегация сделала все, что могла сделать — в Яссах. Но если до ее поездки и могла быть уверенность, что в Яссах можно сделать все, что нужно. [Разрядка принадлежит П.Н. Милюкову. — А.П.] то теперь эта уверенность плавно пошатнулась. Яссы оказались этапом, чрезвычайно полезным и важным, но этапом»⁵³. Кроме того, Милюков подчеркнул, что «Акт приглашения в Яссы был не только первой попыткой наших союзников завести официальные сношения с единой Россией. В известном смысле, это был акт создания единой России, на которую хотели опереться союзники...»⁵⁴. Участник же совещания И.И. Бунаков-Фундаминский подчеркивал, что состав Ясского совещания «явился совершенно случайным», а инициатива его созыва исходила от группы лиц во главе с Поклевским-Козелл. Значение Ясского совещания, отмечал Бунаков-Фундаминский, «огромное, решающее для России». «До него, — писал он, — союзники, хотя и готовы были оказать помощь России, но смотрели на нее как на дальнюю, бедную родственницу, помочь которой можно будет, когда покончат со своими делами. Под влиянием Ясского совещания... они решили ускорить отправку помощи и уже их корабли заняли теперь южнорусские порты, а в ближайшие дни уже подготовленный к этому очень сильный союзный десант высадится в Одессе»⁵⁵. В конце 1918 года, так называемая русская общественность склонна была идеализировать союзников — победителей в только что завершившейся Мировой войне — и преувеличивать их интерес к русским проблемам. Дать однозначную оценку итогам Ясского совещания достаточно трудно. Современный историк В.Ж. Цветков утверждает, что «в Яссах не образовывалось правительство, здесь не был окончательно решен даже вопрос о форме власти, но был подтвержден курс на установление единоличной власти, что отражало тенденцию выделения Белого движения из общего русла антибольшевистской борьбы»⁵⁶. Кроме того, стало очевидно, что союзники делают ставку на установление на Юге России сильной власти. Однако, развитие событий показало, что союзники не до конца сумели сориентироваться в сложнейших хитросплетениях русской политики, бросаясь из крайности в крайность.

Еще до окончания работы Ясского Совещания Энно был командирован в Киев, но туда не доехал, ибо из-за Петлюры в город уже нельзя было попасть⁵⁷. Вице-консулу пришлось обосноваться в Одессе. Именно поэтому в качестве базы интервенции была выбрана Одесса, исходя из местонахождения ее главного инициатора. Сюда же, в Одессу, подтянулись в большинстве своем и прочие участники Ясского совещания.

Ситуация в Одессе, как и во всей России, была очень и очень сложная. Центром города была гостиница «Лондонская», в которой собирались все власти. Властей в городе «было три, т. е. ни одной... Умиравшая гетманская, назревавшая деникинская и французский консул Энно, который и был "центром центра", — писал Шульгин, приехавший в Одессу в ночь на 22 ноября 1918 г⁵⁸. Энно еще рассчитывал на то, что Петлюру можно запугать грозными декларациями, подписанными от имени «союзных держав». Однако, несмотря на это, беспрепятственное наступление Петлюры к Одессе продолжалось. Войска гетманского генерала Бискупского, которого Деникин считал «авантюристом»⁵⁹, совершенно разложились и не были способны к оказанию сопротивления. Шульгин вспоминал: «Гетманские войска, которыми как будто командовал генерал Бискупский, перестали существовать... Бискупский был генерал смелый и находчивый... Но тут в Одессе Бискупский как-то выдохся. Очевидно, в положении "гетман-ца" ничего нельзя было сделать — слишком уж оно было фальшивое. Самые настоящие трехцветные офицеры, прикрывшись желто-голубым, становились бессильными... Комедию на сцене жизни еще можно играть кое-как... Но чтобы играть трагедию с успехом, для этого нужно уже слишком большое "артистическое дарование". Скоропадщина была для многих только веселый водевиль с переодеванием, и хорошо игралось под всесильным покровительством немцев... Но когда немцы ушли, когда в силу этого началась трагедия, когда нужно было победить или умереть, тогда жовто-блакитный маскарад стал не к лицу — перед "лицом смерти"... У Бискупского не хватило решимости в эту минуту отринуть желто-голубое... И он оказался таким же бессильным, как гетман Скоропадский, его патрон, который в это же время разводил в Киеве кровавую бестолочь под пятицветным (белое, красное, синее, желтое, голубое) компромиссом...»⁶⁰. Добровольческая же армия в Одессе в тот момент не имела никакого официального статуса. Она была оформлена лишь в виде так называемого «центра», под руководством вице-адмирала Д.В. Ненюкова, который насчитывал около 1500 добровольцев. Деятельность Ненюкова мемуаристы зачастую оценивают противоречиво: отмечая профессионализм Дмитрия Всеволодовича, авторы пишут и о его недостатках, указывая, в частности, на лень адмирала и общую бездеятельность. Судя по всему Ненюков действительно, был человеком осторожным и боялся идти, скажем так, на совсем уж «революционные» предприятия. Вместе с тем нельзя не отметить и того, что в отправке добровольцев в армию Деникина Ненюков преуспел: не обладая ни средствами, ни поддержкой от кого бы то ни было, адмирал только за период с 20 мая по 4 июля 1918 г. отправил в Добровольческую армию свыше 3000 человек, из которых около 2000 были офицерами⁶¹. К роли «диктатора» Ненюков, в силу особенностей своего характера, конечно же, готов не был⁶². Адмирал выжидал, имея в своем распоряжении кадр «центра», и следил за развитием событий. Организация этого отряда была еще не завершена, боеспособность его (особенно в условиях неизбежно предстоявших уличных боев) была невелика, а защищать «гетманскую власть от Петлюры» — желания у его чинов не было вовсе⁶³. План Ненюкова был, если верить его воспоминаниям, достаточно прост: адмирал имел в своем распоряжении пароход добровольного флота «Саратов», на котором он решил разместить своих бойцов, чтобы уйти на нем в Очаков, где можно было организовать оборону и спокойно ожидать подхода десанта союзников⁶⁴. Прибытие же последнего в Одессу ожидалось всем населением со дня на день⁶⁵. Ходили слухи и о возможном десанте со стороны Добровольческой армии⁶⁶. В общем, город был переполнен всевозможными слухами. Спустя несколько дней после описываемых событий Шульгин писал Председателю Особого Совещания Абраму Михайловичу Драгомирову: «Так называемые "добровольческие дружины", представляющие из себя совершенно деморализованные банды без погон, и бутафорские "украинские полки" находились в панике, видя перед собой призрак несметных полчищ Петлюры, а за собой Бискупского и Ненюкова. Эти два генерала поспешно спускали свое пятицветное знамя (так я называю уродливое соединение Скоропадского и Деникина) и оба заявляли совершенно согласно, что "имеющиеся в их распоряжении части никакого сопротивления оказать не могут". Войска Бискупского при сей оказии испарились, а добровольцев посадил на транспорт "Саратов", в чем я его не обвиняю, ибо все равно он ничего другого сделать не мог. Таким-то образом под пятицветным знаменем Одесса была сдана без выстрела»⁶⁷. 28 ноября 1918 петлюровские войска без боя вошли в Одессу.

В этой ситуации не потерял голову один Энно. Именно им была придумана знаменитая «французская зона», границы которой были установлены следующим образом: Платоновский мол (включительно), Таможня (включительно), северные оконечности Ланжероновской и Театральной улиц, Николаевский бульвар (до Петербургской гостиницы), большая лестница в порт, новый мол (включительно). Порт, т.е. оба мола вверялись охране десанта французских моряков, а остальная часть зоны вверялась польским войскам, которые выставляли ряд офицерских постов; штаб располагался в Лондонской гостинице. Всякую попытку войти в зону предписывалось отражать силой оружия, а вход отдельных лиц разрешался только через пропускные посты; для входа в гостиницу «Лондонскую» были установлены особые пропускные билеты⁶⁸. Над «Лондонской» были вывешены французский и русский национальные флаги. По словам Шульгина, подобным образом Энно сотоварищи «обвели себя заклинанием против надвигавшейся нечистой (жовто-блакитной) силы»⁶⁹. Несмотря на отдельные мелкие инциденты, не приводившие к кровопролитию⁷⁰, можно утверждать, что задумка Энно удалась: петлюровцы не пытались нарушить границы французской зоны. На несколько дней в Одессе установилось зыбкое равновесие.

Городу нужен был диктатор, и он нашелся. В качестве такового Э. Энно предложил кандидатуру бывшего управляющего военным министерством Временного Сибирского правительства молодого генерала Алексея Николаевича Гришина-Алмазова, прибывшего из Сибири, где он сумел создать боеспособную армию, потребовав от военнослужащих, как вспоминал генерал П.П. Петров, «сначала только дисциплины, без комитетов»⁷¹. Генерал был участником Ясского совещания, на котором он сделал доклад о положении в Сибири⁷². Из Ясс Гришин-Алмазов прибыл в Одессу, где уже успел заявить о себе, дав интервью представителям местной прессы, в котором изложил свою программу борьбы с большевизмом. Если все сложится благоприятным образом, заявил генерал, «к будущей осени вся Россия будет освобождена от большевиков»⁷³. По утверждению Гришина-Алмазова, большевизм может быть сокрушен лишь при условии существования «соответствующей вооруженной силы», начало которой «у нас уже есть в лице Добровольческой армии»⁷⁴. Несомненно, подобные взгляды Гришина-Алмазова не могли не найти влиятельных приверженцев. Одним из таких сторонников молодого генерала был Шульгин, поверивший в счастливую звезду Гришина-Алмазова. «Генерал этот был умен, талантлив и в высшей степени энергичен», — вспоминал о нем позднее В.В. Шульгин⁷⁵. Другой видный современник, кадет М.М. Винавер, так описывал свои впечатления от Гришина-Алмазова: «Невысокий, хорошо сложенный, всегда чисто выбритый, с правильными, энергичными чертами лица, с властными жестами, Гришин-Алмазов явно позировал на Наполеона. Только слишком он был речист и слишком хвастлив для Наполеона»⁷⁶. Бывшему главнокомандующему войсками Уфимской Директории генералу В.Г. Болдыреву Гришин-Алмазов запомнился человеком суховатым, небольшого роста, «внешностью и манерой говорить напоминавший несколько Керенского»⁷⁷. Болдырев в то же время отмечал несомненные «организаторские дарования, энергию и решимость» Гришина-Алмазова⁷⁸. В Сибири у генерала была репутация «весьма талантливого, но беззастенчивого карьериста», писал в своих записках о Гришине-Алмазове министр иностранных дел в правительстве Колчака И.И. Сукин⁷⁹. Главноуправляющий делами Верховного правителя А.В. Колчака Г.К. Гине обращал внимание на такие недостатки Гришина-Алмазова как излишнюю самоуверенность и «молодую самовлюбленность»⁸⁰. В свою очередь, профессионализм Алексея Николаевича не вызывал у современников никаких сомнений: будучи управляющим военным министерством Гришин-Алмазов, как вспоминал министр снабжений Сибирского правительства И.И. Серебренников, «казался на своем посту вполне подходящим человеком»⁸¹. Приятное впечатление Гришин-Алмазов произвел и на такого искушенного в военном деле человека, как профессор Николаевской Академии Генерального Штаба М.А. Иностранцев. Судя по воспоминаниям Иностранцева, взгляды, высказываемые Гришиным-Алмазовым, свидетельствовали «о большом государственном уме этого, сравнительно молодого человека, и о целесообразном плане государственного строительства, представляемом им себе»⁸². Иностранцев был поражен тем, насколько «глубоко и правильно понимал он [А.Н. Гришин-Алмазов. — А.П.] революционные настроения масс и требования текущего момента»⁸³.

Однако далеко не все крепкие военные профессионалы обладают способностями политика и желанием стать диктатором. Гришину-Алмазову, видимо, нравилась как политика, так и свое участие в политике. Твердый и решительный офицер, видимо, сравнивал себя с неуверенными и неспособными к созидательной деятельности сибирскими политиканами, приходя к неизбежному в таких случаях выводу: он может не просто состояться в политике, а занимать в ней высшие посты. Такая уверенность возрастала в нем день ото дня. «Амбициозность» генерала отмечается крупнейшим современным исследователем сибирской контрреволюции В.И. Шишкиным⁸⁴, не оставалась она незамеченной и современниками. Так еще летом 1918 г. будущий колчаковский премьер П.В. Вологодский отметил в своем дневнике, что Гришин-Алмазов «по типу своему Н[аполеон] Бонапарт», прибавив, правда, что «еще рано появляться Наполеонам на сибирском горизонте»⁸⁵, а уже упомянутый генерал Болдырев писал о том, что «в погоне за фразой» у Алексея Николаевича уже в 1918 г. «часто проскальзывала трудно скрываемая склонность к диктатуре»⁸⁶. Действительно, «Наполеоном» Гришину-Алмазову суждено было стать не в Сибири, а на Юге — в Одессе. Интересную, и как кажется, достаточно объективную характеристику как самого Гришина-Алмазова, так и его отношения к политике, сделал в своем дневнике старший адъютант генерала подпоручик Б.Д. Зернов: «Очищение от большевиков Сибири — несомненная заслуга генерала, создавшая ему справедливую популярность и за пределами азиатской России и вскружила ему голову. Хороший строевой артиллерийский офицер, несомненно способный и порядочный человек, хлебнул большой глоток из чаши политики и этот яд отравил его, проявился вкус к политической работе в широком масштабе. Прошлое военного министра и главнокомандующего заставляет его высоко расценивать свою особу. Почти что диктатор Сибири, властно диктовавший свою волю правительству, популярный в войсках — он не мог успокоиться после вынужденного ухода от власти. Едет в Добровольческую армию ("историческая поездка", как он ее называет). Здесь он обласкан Деникиным и Драгомировым, польщен вниманием всех общественных и политических кругов; немедленно получил почетную командировку в Яссы. И снова закружилась голова. За 2 месяца совместной жизни (кстати, сегодня ровно 2 месяца, как мы выехали из Уфы) я убедился, что генерал как-то равнодушен к воинской славе, к лаврам строевым, его влечет политическая деятельность, его пьянит перспектива делать "большую политику". Его искренняя любовь к России и преданность делу Доброармии для меня несомненна, но меня страшит это безудержное стремление "делать политику" в такой ответственный момент со стороны человека, недавно вступившего на этот путь, еще малоопытного и склонного зарываться. С приходом союзников возникнет масса вопросов о подчинении и взаимоотношениях, до болезненности тонких и деликатных. Их разрешение требует работы тонкого и опытного дипломата. Мне кажется, что это не по силам генералу»⁸⁷.

«Тонким и опытным дипломатом» Гришин-Алмазов безусловно не был, но его решительность и несомненный ум позволили добиться расположения сверхвлиятельного в то время в Одессе Шульгина. Несмотря на «революционный» характер генеральства Гришина-Алмазова, новоиспеченный генерал был, по обоснованному наблюдению московского историка А.С. Кручинина, человеком довольно консервативных взглядов⁸⁸, или же просто — «умеренных», по аттестации канадского исследователя Нормана Перейры⁸⁹, в течение всего 1918 г., как заметил крупнейший историк сибирской контрреволюции Н.С. Ларьков, постоянно эволюционировавшим вправо⁹⁰, что и позволило ему заручиться поддержкой Шульгина. Члены Особого совещания В.А. Степанов и В.В. Шульгин, формально представлявшие в Одессе власть генерала А.И. Деникина, согласились на утверждение Гришина-Алмазова в должности. «Мы надеялись, что генерал Деникин нас поймет и утвердит наш "революционный" способ действий... И это сделалось»⁹¹. На совещании, проходившем в гостиничном номере Энно, присутствовали генерал И.Е. Эрдели, Шульгин, Энно и его невеста, Д.В. Ненюков и В.А. Степанов. Собравшиеся убедили Ненюкова «отречься», т.е. передать Гришину-Алмазову военную власть в Одессе. А.Н. Гришин-Алмазов попросил Шульгина сформировать ему аппарат гражданского управления⁹². В.В. Шульгин согласился, взяв с Гришина-Алмазова обещание беспрекословно повиноваться верховной власти генерала Деникина⁹³. Именно поддержка Степанова и Шульгина позволила Гришину-Алмазову обеспечить «легитимность» своей будущей диктатуры. В этой связи неправомерной выглядит формулировка полковника Е.Э. Месснера, писавшего в своих воспоминаниях о том, что Гришин-Алмазов «околдовал одесских кадет, в металлическом тембре его голоса почувствовавших стальную волю»⁹⁴: кадеты не сыграли в карьере Алексея Николаевича никакой особой роли. Именно правый Шульгин и подчиненный ему по «Азбуке» Степанов, также аттестуемый Деникиным как «правый» и кадет только по формальной принадлежности к партии, но не по политическим убеждениям⁹⁵, и позволили Гришину-Алмазову получить формальную санкцию на будущую «диктатуру».

Гришину-Алмазову предстояло решить непростую задачу. Сложность обстановки хорошо описана в дневнике адъютанта генерала Гришина-Алмазова, подпоручика Б.Д. Зернова: «Надежды на успех нет почти никакой. Среди сановных обитателей "Лондонской" начинается некоторая паника. Мы начинаем подумывать о штатском платье и о переходе на нелегальное положение... По тротуарам бродят толпы одесситов, беспечных, праздных и равнодушных к политике. А гроза недалеко»⁹⁶. В этой ситуации общей дезорганизованности Гришин-Алмазов проявил свои лучшие качества: генерал взял добровольцев в суровую (даже беспощадную) дисциплину, обещая взорвать «Саратов» при малейшей попытке к бегству и стал давать толковые, ясные приказания, сразу прекратившие панику⁹⁷.

4 декабря 1918 года в Одессе высадился первый эшелон французских войск, а 5 декабря после ожесточенного десятичасового боя Одесса была взята белыми добровольцами под командованием генерала А.Н. Гришина-Алмазова, в распоряжение которого было назначено десять французских офицеров и сорок солдат, приданных отдельными колоннами. На требование французского командования сдать оружие и покинуть город, петлюровцы не ответили. Потери сил Гришина-Алмазова составили около двухсот человек, более тридцати добровольцев было захвачено петлюровцами в плен и расстреляны. Почти все убитые были офицерами⁹⁸. Как утверждал представитель Украины при австро-венгерском главном командовании Одессы генерал от кавалерии Г.О. фон Раух, «заслуга этого дня всецело принадлежала генералу Гришину-Алмазову»⁹⁹. Между тем потери добровольцев были серьезны, что позволило находившемуся в Одессе В.М. Пуришкевичу даже назвать Гришина-Алмазова за этот кровавый бой «спекулянтом крови»¹⁰⁰. Сдавший же Гришину-Алмазову власть в Одессе адмирал Ненюков в своих воспоминаниях нашел в себе мужество признаться: «Среди нашего тогдашнего безлюдья, он [А.Н. Гришин-Алмазов. — А.П.] безусловно выдавался, и мог считаться крупной фигурой»¹⁰¹. Город был освобожден русскими силами при содействии союзников, обещавших скорую и масштабную помощь. Все это заставляло сторонников белых верить в наступление лучших времен. По словам Ивана Бунина, впервые с момента начала революции на русском небосклоне, благодаря самоотверженности добровольцев, промелькнул «хоть луч надежды»¹⁰².

7 декабря 1918 г. Шульгин просил Деникина об утверждении А.Н. Гришина-Алмазова в должности Военного губернатора города. В тот же день Деникин назначение Гришина-Алмазова утвердил¹⁰³, предписав новоиспеченному губернатору «вступить в командование частями Добровольческой армии в г. Одессе, а также принять на себя формирование новых частей там же». Наконец, Деникин сообщал Гришину-Алмазову: «Одновременно с Сим Вице-адмиралу Ненюкову предложено оказывать Вам содействие, оставаясь Вашим помощником по морской, административной и политической частям»¹⁰⁴. Кроме того, Деникин предоставил Гришину-Алмазову в отношении подчиненных ему частей права командира корпуса, и приказал ему произвести в Одессе и ее районе мобилизацию офицеров в возрасте до 40 лет¹⁰⁵. Еще ранее обязанности военного губернатора Одессы были возложены на Гришина-Алмазова французским командующим генералом Бориусом¹⁰⁶.

Одесса была теперь под властью добровольцев. Шульгин писал в те дни Председателю Особого Совещания при Деникине А.М. Драгомирову: «Над Одессой с этой минуты не бессильное пятицветное соединение [так Шульгин называл «уродливое», по его словам соединение знамени Скоропадского и Деникина, т.е. «жовто-блакитного» знамени и российского триколора. — А.П.], а определенное и яркое трехцветное знамя. Одесса явилась убежищем для всего ищущего спасения и всего Края, и не только убежищем, а ядром, базой, таящей в себе крупные возможности. Большой город дает возможность развернуться»¹⁰⁷. Начиналась полная драматизма история французской интервенции в Одессе. На ближайшие месяцы именно Одесса стала центром российского беженства. Тяжелый и кровопролитный не только для Добровольческой армии, но и для всей России 1918 год, завершался для Деникина и его соратников надеждами на собственные успехи и эффективную помощь союзников в общем деле — борьбы с большевиками — уже в новом, 1919 году, ставшем для белогвардейцев годом как триумфальных побед, так и тяжелейших поражений, предопределивших крах Белого дела в 1920 году. Населению же Украины в 1919 году предстояло пережить многочисленные перевороты, погромы, грабежи, насилия и утрату всякого доверия к любой власти.

Примечания

1. BAR. Messner memoirs. P. IV. P. 101. Предоставлено С. Машкевичем (Нью-Йорк).

2. Туманов Я.К. Одесса в 1918—1919 гг. // Морские записки. Нью-Йорк. 1965. Т. 22. № 1(59). С. 69.

3. РГА ВМФ. Ф. Р-335 (Штаб официального представителя морского министерства Украинской Державы для связи с императорским Главным командованием в Крыму). Оп. 1. Д. 43. Л. 5. Письмо начальнику Распорядительной части штаба официального представителя морского министерства Украинской Державы для связи с императорским главным командованием в Крыму старшему лейтенанту С.В. Сантанееву.

4. Шульгин В.В. 1917—1919... С. 204.

5. Шульгин В. Консул Энно // Русская газета. Париж. 1924. 12 октября.

6. Деникин А.И. Очерки русской смуты. М., 2003. Т. V. С. 354.

7. Comte de Saint-Aulaire. Confession d'un vieux diplomate. Paris, 1953. P. 436.

8. Ibid. P. 477.

9. Ibid. P. 477.

10. Шульгин В. Консул Энно // Русская газета. 1924. 12 октября.

11. Шульгин В. Консул Энно // Русская газета. 1924. 15 октября.

12. Шульгин В. Консул Энно // Русская газета. 1924. 12 октября.

13. ГАРФ. Ф. Р-446. Оп. 1. Д. 14. Л. 30—31.

14. Шульгин В. Консул Энно // Русская газета. 1924. 14 октября. Особое совещание постановило «Поездку В.В. Шульгина признать желательной» на заседании от 19 октября 1918 г (см.: Журналы заседаний Особого совещания при Главнокомандующем Вооруженными Силами на Юге России А.И. Деникине. Сентябрь 1918-го — декабрь 1919 года. Публикация / Под ред. С.В. Мироненко; отв. ред. и составитель Б.Ф. Додонов, сост.: В.М. Осин, Л.И. Петрушева, Е.Г. Прокофьева, В.М. Хрусталёв. М., 2008. С. 43).

15. ГАРФ. Ф. Р-446. Он. 1. Д. 14. Л. 27—30.

16. Гришанин П.А. Внешнеполитическая стратегия командования Добровольческой армии // Новый исторический вестник. 2004. № 2(11). С. 155.

17. Шульгин В.В. Французская интервенция на Юге России в 1918—1919 годах // Последний очевидец... С. 485; Он же. 1917—1919... С. 235.

18. Дневник П.Н. Милюкова... С. 191. Сент-Олер (правда, по словам Милюкова) говорил: «У Милюкова так много заслуг перед союзниками, что на последнее отступление мы смотрим как на отдельный эпизод, отошедший уже в прошлое. "Если никто не приедет, но Милюков приедет, то наша цель будет достигнута"» (см.: Дневник П.Н. Милюкова... С. 192).

19. Шульгин В. Консул Энно // Русская газета. 1924. 14 октября.

20. Гурко В.И. Из Петрограда через Москву, Париж и Лондон в Одессу // Архив русской революции. М., 1993. Т. 15. С. 50.

21. Деникин А.И. Очерки русской смуты Т. 5. С. 355.

22. РГВА. Ф. 40236 (Канцелярия Военного губернатора Одессы генерал-майора А.Н. Гришина-Алмазова). Оп. 1. Д. 13. Дневник адъютанта генерала А.Н. Гришина-Алмазова поручика Зёрнова. Л. 7.

23. BAR. Enno memoirs. Записки Е.М. Энно. Р. 4, 7—8. Предоставлено Н. Перейра (Канада, Галифакс).

24. ГАРФ. Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 535. Воспоминания адмирала Д.В. Ненюкова. Л. 106.

25. Там же. Ф. Р-6401 (Русская делегация в Яссах). Оп. 1. Д. 2. Л. 1—4.

26. McNeal R. The conference of Jassy: An early fiasco of the anti-bolshevik movement // Essays in Russian and Soviet History. New York, 1963. P. 236.

27. Астров Н.И. Ясское совещание // Голос минувшего на чужой стороне. Париж, 1926. № 3(16). С. 40.

28. Гришанин П.А. Внешнеполитическая стратегия командования Добровольческой армии... С. 153.

29. Гурко В.И. Указ. соч. С. 49.

30. Савич Н.В. Воспоминания. СПб.; Дюссельдорф, 1993. С. 266; Трубецкой Г.Н. Годы смут и надежд... С. 158.

31. Астров Н.И. Ясское совещание... С. 73—74.

32. ГАРФ. Ф. Р-446. Оп. 2. Д. 10. Л. 3.

33. Деникин А.И. Очерки русской смуты Т. 5. С. 356.

34. McNeal R. Op. cit. P. 231.

35. Милюков П.Н. Россия на переломе. Антибольшевистский этап русской революции. Париж, 1927. Т. 2. С. 81.

36. Ясское совещание 1918 г (журналы заседаний Русской делегации) / Предисловие и публикация Н.Н. Рутыча // Русское прошлое. СПб., 1992. Кн. 3. С. 269.

37. Савич Н.В. Воспоминания... С. 266. Когда в 1919 г. Савич говорил Деникину о необходимости призвать Николая Николаевича, Антон Иванович ответил: «Я бы охотно передал ему власть, но ведь за ним вся эта сволочь потянется» (Савич Н.В. После исхода: Парижский дневник. 1921—1923. М., 2008. С. 389).

38. Трубецкой Г.Н. Годы смут и надежд... С. 152—153. Ср. с впечатлением Трубецкого от встречи с великим князем, записанным по свежим следам: «В.[еликий] князь стоит в стороне. Если обстоятельства сложатся так, что его личность может послужить делу объединения, он пойдет на это; из его слов я понял, что он совершенно одинаково, как и Д.[обровольческая] армия оценивает первоочередную задачу, которая состоит не в решении первоочередных задач государственного устройства, а в объединении России и водворении в ней того государственного порядка и мира, когда народ будет сам в состоянии решить свое устройство. Он мне говорил, что если бы ему пришлось активно выступить в той или другой форме, то он именно так и понимал бы свою задачу, выполнив которую он отошел бы...» (см.: BAR. Anton & Kseniia Denikin collection. Box 20. Folder 6. Письмо Г.Н. Трубецкого генералу А.С. Лукомскому от 5/18 сентября 1918 г. Без нумерации листов). Предоставлено С. Машкевичем (Нью-Йорк).

39. Шавельский Г. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. Нью-Йорк, 1954. Т. 2. С. 318—319.

40. Там же. С. 319.

41. К истории осведомительной организации «Азбука» / Вводная статья, подготовка текста и комментарии В.Г. Бортневского // Русское прошлое. Историко-документальный альманах. 1993. Кн. 4. С. 181.

42. Шульгин В.В. Великий князь Николай Николаевич // Тени, которые проходят / Сост. Р.Г. Красюков. СПб., 2012. С. 122—123.

43. Там же. С. 123.

44. Ясское совещание... С. 301; Дневник П.Н. Милюкова. 1918—1921. М., 2004. С. 238.

45. Маргулиес М.С. Год интервенции. Кн. 1. Берлин, 1923. С. 35.

46. [Милюков П.]. Генерал Деникин в Париже // Последние новости. Париж. 1925. 4 июля.

47. Бортневский В.Г. «Судить нас будет Господь Бог...» (К публикации мемуаров Н.В. Савича) // Избранные труды. СПб., 1999. С. 487. Можно вспомнить и растерянное, близкое едва ли не к истерике, поведение Николая Николаевича в дни, предшествующие подписанию Николаем II октябрьского манифеста 1905 г. «Об усовершенствовании государственного порядка» (см.: Ганелин Р.Ш. Российское самодержавие в 1905 году. Реформы и революция. СПб., 1991. С. 211—214).

48. Цветков В.Ж. Белое дело в России. 1917—1918 гг (формирование и эволюция политических структур Белого движения в России). М., 2008. С. 467—468.

49. Милюков П.Н. Россия на переломе Т. 2. С. 81.

50. Гурко В.И. Указ. соч. С. 50.

51. Гришанин П.А. Указ. соч. С. 156.

52. Бенедиктов М. Ясское совещание // Новая Россия. Харьков. 1918. 11 декабря.

53. Государственный архив Одесской области (ГАОО). Ф. 156 (Штерн С.Ф.). Оп. 1. Д. 19. Л. 34. Рукопись статьи П.Н. Милюкова «Ясское совещание». Без даты.

54. Там же. Л. 15.

55. И.И. Фундаминский-Бунаков о Ясском совещании // Южные ведомости. 1918. 6 декабря. Кроме того, Бунаков в очередной раз отметил «чрезвычайную неосведомленность союзных представителей в Яссах о всем, что происходит в России, и односторонность получаемой ими информации о событиях в ней». Вместе с тем Бунаков сказал, что «вынес на Ясском совещании впечатление, что шансы демократической России очень хороши. Союзники сами заинтересованы в создании демократической России, к тому же они не могут проводить антидемократическую политику в России из-за опасения перед демократией своих стран. Единственное обстоятельство, неблагоприятное для демократии, это то, что союзники, вследствие неосведомленности, до известной степени сближают русскую демократию с большевиками, считая ее неспособной к органической работе. Чтобы разрушить это опасение союзников, демократия должна приняться за творческую работу...» (Там же).

56. Цветков В.Ж. Белое дело в России. 1917—1918 гг (формирование и эволюция политических структур Белого движения в России). М., 2008. С. 474.

57. Деникин А.И. Очерки русской смуты Т. 5. С. 359.

58. Шульгин В. Консул Энно // Русская газета. 1924. 15 октября.

59. BAR. Anton & Kseniia Denikin collection. Box 12. Рукопись Деникина «Заметки, дополнения и размышления к «Очеркам русской смуты». P. 41. Предоставлено С. Машкевичем (Нью-Йорк).

60. Шульгин В. Консул Энно // Русская газета. 1924. 15 октября.

61. ГАРФ. Ф. Р-446. Он. 2. Д. 43. Л. 41.

62. Любопытна характеристика Д.В. Ненюкова, (вероятнее всего, весьма предвзятая), составленная Е.Э. Месснером, служившим в конце 1918 штаб-офицером для поручений Штаба формирований Одесского центра Добровольческой Армии: «Адмирал [Ненюков. — А.П.] командовал в конце войны Дунайской речной флотилией. Это был грузный человек с одутловатым совиным лицом. О его лени ходили анекдоты. Говорили, что однажды, плюхнувшись в свое огромное кресло, он сел на газету; ему хотелось почитать, но встать было неохота и он отрывал куски газеты и читал, что можно было прочесть» (BAR. Messner memoirs. P. 106. Предоставлено С. Машкевичем (Нью-Йорк)). В собственноручно им составленном комментарии к послужному списку, Месснер дополняет характеристику Ненюкова: «Более ленивого и бездеятельного Превосходительства я не встречал в жизни моей» (Евгений Эдуардович Месснер: Судьба русского офицера. СПб., 1997. С. 41). Трудно, впрочем, представить, что человек, о «лени» которого ходили анекдоты, мог бы развернуть такую успешную деятельность по отправке добровольцев в армию Деникина.

63. Деникин А.И. Очерки русской смуты Т. 5. С. 358.

64. ГАРФ. Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 535. Л. 116—117. Воспоминания адмирала Д.В. Ненюкова.

65. Устинов С.М. Записки начальника контрразведки (1915—1920 гг.). Ростов-на-Дону, 1990. С. 66.

66. 6 декабря комендант «Саратова» запрашивал коменданта Севастопольской крепости: «Спешно телеграфируйте благополучно ли Одессе. Можно ли вести десант Добровольческой армии» (РГА ВМФ. Ф. Р-338. Оп. 1. Д. 8.Л. 8).

67. ГАРФ. Ф. Р-446. Оп. 2. Д. 71. Л. 1.

68. Там же. Ф. Р-6249 (Г. О. фон Раух). Оп. 1. Д. 12. Воспоминания генерала от кавалерии Г.О. фон Рауха. Л. 50.

69. Шульгин В. Консул Энно // Русская газета. Париж. 1924. 17 октября.

70. Союзная зона // Одесский листок. 1918. 17(4) декабря.

71. Петров П.П. От Волги до Тихого океана в рядах белых. Воспоминания, документы. М., 2011. С. 366.

72. Ясское совещание... С. 342—347.

73. Как побороть большевизм // Одесский листок. 1918. 17(4) декабря.

74. Там же.

75. ГАРФ. Ф. Р-5974. Он. 1. Д. 17. Л. 21.

76. Винавер М.М. Указ. соч. С. 58.

77. Болдырев В.Г. Директория. Колчак. Интервенты. Новониколаевск, 1925. С. 33. «По характеру своему и манере говорить он мне немного напоминал Керенского», — схожее впечатление от Гришина-Алмазова осталось и у бывшего начальника Петроградского охранного отделения К.И. Глобачева (см.: Глобачев К.И. Правда о русской революции. Воспоминания бывшего начальника Петроградского охранного отделения // Вопросы истории. 2002. № 10. С. 65).

78. Болдырев В.Г. Указ. соч. С. 33.

79. Записки Ивана Ивановича Сукина о Правительстве Колчака // За спиной Колчака. М., 2005. С. 335.

80. Гинc Г.К. Сибирь, союзники и Колчак. Поворотный момент русской истории. 1918—1920: впечатления и мысли члена Омского правительства. М., 2007. С. 149.

81. Серебренников И.И. Гражданская война в России: Великий отход. М., 2003. С. 353.

82. ГАРФ. Ф. Р-5960 (Иностранцев М. А). Оп. 1. Д. 4. Л. 423.

83. Там же. Л. 425.

84. Шишкин В.И. Командующий Сибирской армией А.Н. Гришин-Алмазов: штрихи к портрету // Контрреволюция на востоке России в период гражданской войны (1918—1919 гг.). Сб. науч. ст. Новосибирск, 2009. С. 195.

85. Вологодский П.В. Во власти и в изгнании: Дневник премьер-министра антибольшевистских правительств и эмигранта в Китае (1918—1925 гг.). Рязань, 2006. С. 69. Запись от 17/30 июля 1918 г.

86. Болдырев В.Г. Указ. соч. С. 33—34.

87. РГВА. Ф. 40236. Оп. 1. Д. 13. Запись от 20 ноября (3 декабря) 1918 г. Л. 10.

88. Кручинин А. С. Политические взгляды генерала А.Н. Гришина-Алмазова: лицо или маска? // История белой Сибири: материалы 6-й междунар, науч. конф. 7—8 февраля 2005 г. Кемерово, 2005. С. 104.

89. Перейра Н.Г.О. Сибирь: Политика и общество в гражданской войне. М., 1996. С. 77.

90. Ларьков Н.С. Начало гражданской войны в Сибири: Армия и борьба за власть. Томск, 1995. С. 123.

91. Шульгин В. Консул Энно // Русская газета. 1924. 17 октября.

92. Шульгин В. Консул Энно // Русская газета. 1924. 17 октября.

93. Шульгин В. Диктатор // Русская газета. 1924. 24 октября.

94. ГАРФ. Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 493. Месснер Е.Э. «Отход с Правобережной Украины». Ч. 2. Л. 7. 1920 г.

95. BAR. Anton&Kseniia collection. Box 12. Рукопись Деникина «Заметки, дополнения и размышления к «Очеркам русской смуты». Folder 1. P. 36. Предоставлено С. Машкевичем (Нью-Йорк).

96. РГВА. Ф. 40236. Оп. 1. Д. 13. Запись от 25 ноября (8 декабря) 1918 г. Л. 13.

97. ГАРФ. Ф. Р-446. Оп. 2. Д. 71. Л. 1—2.

98. ГАРФ. Ф. Р-446. Оп. 1. Д. 17. Л. 22. Рапорт генерала Гришина-Алмазова на имя Деникина.

99. Там же. Ф. Р-6249. Оп. 1. Д. 13. Записки Г.О. фон Рауха. Л. 7.

100. ГАРФ. Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 493. Записки полковника Е.Э. Месснера. «Отход с Правобережной Украины». Ч. 2. Л. 7. 1920 г.

101. ГАРФ. Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 535. Л. 118.

102. Бунин И.А., Бунина В.Н. Устами Буниных. Дневники. М., 2004. Т. I. С. 167.

103. ГАРФ. Ф. Р-446. Оп. 2. Д. 43. Л. 272.

104. Там же. Л. 274. Телеграмма Деникина на имя Гришина-Алмазова. 8 декабря 1918 г.

105. ГАРФ. Ф. Р-446. Оп. 2. Д. 44. Л. 5.

106. Очерк взаимоотношения Вооруженных Сил Юга России и представителей французского командования // Архив русской революции. М., 1993. Т. 16. С. 236—237; Munholland J. The French Army and intervention in Southern Russia, 1918—1919 // Cahiers du monde russe et sovetique. 1981. V. 22. № 1. P. 47.

107. ГАРФ. Ф. Р-446. Оп. 2. Д. 71. Л. 2.