11. Союзник — противник — родственник: Владимир Мономах и Алексей Комнин

На рубеже XI—XII столетий Византия и Русь переживали эпоху глубокой, системной трансформации. В этот период в Константинополе и Киеве к власти пришли незаурядные политические деятели, ставшие впоследствии противниками. Почти ровесники Владимир Мономах (1053—1125) и Алексей Комнин (1056/1057—1118), несомненно, выдающиеся военачальники, предприняли (каждый, разумеется, по-разному) попытки пресечь центробежные устремления в своих странах. Пути Комнина и Мономаха к высшей власти не были простыми, их судьбы значительно разнятся, но оба запомнились активной борьбой с варварскими вторжениями и в первую очередь с кочевнической угрозой, хотя временами они использовали степняков в своих интересах. Начав политическую карьеру в раннем возрасте, Владимир II и Алексей I стали основателями мощных, разветвленных и необычайно влиятельных семейств, которые надолго овладели кормилом государственного корабля. Под конец жизни, во многом вынужденно, император ромеев и великий князь Киевский оказались, что называется, по разные стороны баррикад, схлестнувшись (опосредованно, через третьих лиц) в Нижнем Подунавье.

На страницах русских летописей и византийских исторических сочинений, посвященных событиям конца XI — начала XII века, присутствуют два интересных и малоизвестных персонажа — то ли самозванец, то ли чудом спасшийся и бежавший из империи сын василевса Романа Диогена Лев («Девгеневич» — «Диогенович») и некий «царевич Леон». Нельзя сказать что-либо определенное об этих людях, оказавшихся в гуще драматических перипетий на периферии «Византийского содружества», однако ясно одно: оба стали «живым знаменем» мятежа и военных вторжений в 1095 и 1116 годах, охвативших Подунавье и направленных против комниновского правительства, против новой династии Алексея I.

Наиболее обстоятельно данным вопросом занимался В.Г. Васильевский¹, и впоследствии его аргументация была неоднократно повторена и пересказана², а также М.В. Левченко³ и М. Матье⁴. Из последних исследований, затрагивающих проблемы, относящиеся преимущественно к событиям 1116 года, необходимо назвать работы А.А. Горского⁵, Г.Г. Литаврина⁶ и И.О. Князького⁷. Вместе с тем сюжет остается «недоисследованным»: если личности «Диогеновича» и «царевича Леона», вероятно, никогда не будут точно установлены, то сам факт повстанчества и антивизантийских экспедиций авантюристов, получивших поддержку извне, не подвергается сомнению. Однако вооруженные конфликты 1095 и 1116 годов словно повисают в воздухе, их надлежит рассматривать только в тесной связи с международной жизнью, с характером византийско-русских отношений того времени. Следовательно, представляется важным пристальнее вглядеться в доступные показания источников и рассмотреть эти данные в историко-контекстуальном преломлении.

Подчеркнем, если первый эпизод — вторжение на Балканы половцев, среди которых находился самозванец «Девгеневич», — никак не связан с противостоянием Комнина и Мономаха, но при этом имеет косвенное отношение к сфере военно-политических контактов Византии и Руси, то второе событие — русско-византийское столкновение в Подунавье, начавшееся именем «царевича Леона», — кульминация данного противостояния. Хотя эти два вооруженных конфликта едва ли связаны друг с другом (равно как и «Девгеневич» с «царевичем Леоном»), тем не менее они нередко объединяются под одной рубрикой: «Диогенович и столкновения на Нижнем Дунае». Формально продолжая такую традицию, мы все же сделаем акцент в первую очередь на конфронтации Владимира Мономаха и императора Алексея — важной вехе завершающего этапа военно-дипломатических отношений Византии и Руси, ознаменовавшихся последней «полуоткрытой» конфронтацией между ними.

В летописях под 1095 годом содержится на первый взгляд заурядное сообщение: «идоша половци на Грькы съ Девгеневичемъ, воеваша по Гречьстей земли, и царь [Алексей I — Авт.] я Девьгенича, и повеле и слепити»⁸. Этот эпизод известен не только русским источникам: подробности оказавшегося неудачным половецкого набега и связанных с ним событий предоставляет, в частности, «Алексиада» Анны Комнины, называющая в качестве вождя вторгшихся на Балканы «куманов» (т. е. половцев) Тогортака (хана Тугоркана)⁹. Очевидно, речь идет не об обыденном половецком набеге в условиях нестабильного положения Византии: в походе участвовал некий представитель фамилии Диогенов — одного из старых родов землевладельческой аристократии, отстраненного от власти Комнинами. Наверняка не лишенный реваншистских настроений, Девгеневич не мог не использовать возможность для сведения счетов с константинопольским правительством. Однако об этом ниже, а вначале необходимо уточнить некоторые детали.

1. В.Н. Татищев, вслед за Густынской летописью (в ней — «Денгеневич»¹⁰) называя Девгеневича «князем» половцев, приводит сходные с показаниями Анны Комнины характеристики, подчеркивая полную неудачу и разгром потерявших добычу степняков, «мало из которых назад возвратилось»¹¹. Вероятно, пытаясь компенсировать затраты на дунайскую кампанию, возглавлявший балканский поход половцев Тугоркан уже в 1096 году вторгся в пределы Руси, но 19 июля у реки Трубеж потерпел поражение от войск великого князя Святополка Изяславича и Владимира Всеволодовича Мономаха и погиб вместе с сыном¹².

2. В феврале 1095 года Святополк II воспрепятствовал заключению мира между Мономахом и ханом Итларем, прикрывавшим отлив основных половецких сил из степи в связи с дунайской экспедицией Тугоркана¹³, о чем великий князь узнал, несомненно, от византийской разведки. В то же время Владимир Всеволодович, уяснив, что Итларь не имел опоры среди степняков, вероломно избил его орду¹⁴. Нельзя исключать, что Святополк и Мономах, пойдя на умерщвление и Итларя, и прибывшего с ним на переговоры в Переяславль Кытана, действовали по просьбе Константинополя, поскольку к тому времени основная половецкая орда глубоко проникла на территорию Византии, дойдя почти до Адрианополя. Ханы же в свою очередь намеревались предотвратить возможную помощь империи со стороны Владимира Всеволодовича. Впрочем, он решил воспользоваться отвлечением сил Тугоркана: обезглавив орду Итларя, Мономах немедленно начал широкомасштабное наступление вглубь степи, стремясь выиграть время до возвращения половцев с Балкан¹⁵. В том же 1095 году Святополк II и Владимир Мономах совершили совместный поход на половцев, который завершился большим успехом с захватом значительных трофеев¹⁶.

3. Напомним, что половецко-византийское столкновение на Дунае произошло через год после марш-броска Олега Святославича к Чернигову, приведшего к потере Мономахом этого важного центра Южной Руси¹⁷. Несмотря на косвенное участие императора Алексея в междоусобице на стороне противника Владимира Всеволодовича, Мономах тем не менее нашел возможность оказать помощь Византии против половцев, преследуя, разумеется, собственные интересы.

4. Уклонившийся от участия в степной экспедиции Олег Святославич 3 мая 1096 года был изгнан двоюродными братьями из Чернигова¹⁸. Будучи осажден в Стародубе, Олег запросил мира и по решению родичей оказался в Смоленске, вдалеке от всегдашних союзников «Гориславиче» — половцев и фактически под надзором своего брата Давыда Святославича, вполне лояльного Святополку и Мономаху¹⁹. Очевидно, ради отвлечения внимания великого князя от осады Стародуба (т. е. в помощь Олегу), весной — летом 1096 года хан Боняк с небольшими силами совершил рейд к Киеву, разграбил городские окрестности и даже сжег княжескую резиденцию в Берестове и Киево-Печерский монастырь, тогда как хан Куря стоял у Переяславля, пытаясь оттянуть сюда войска Мономаха²⁰. На фоне половецких диверсий и междукняжеской свары в начале лета 1096 года под Переяславль подошла основная орда Тугоркана, ослабленная неудачной балканской кампанией, но вскоре, как уже говорилось, она была наголову разбита.

5. «История Российская» сообщает невероятные подробности некой русско-византийской войны 1095 года, поводом к которой явилось нападение и разграбление «корсунянами» русских, очевидно, торговых кораблей²¹. Получив отказ на просьбу «к царю Алексею и к корсунянам» о возмещении убытков, Святополк II, Владимир Мономах, Давыд Игоревич и Ярослав Ярополчич Брестский²² (внук великого князя Изяслава Ярославича), заручившись поддержкой «торков [т. е. узов, огузов, проживавших в Нижнем Подненровье — Авт.] и козаров [вероятно, из Крыма и Тамани — Авт.]», выступили против Херсонеса. Одержав победу у Кафы (ныне Феодосия), Владимир Всеволодович взыскал с корсунян все убытки, заключив мир²³.

Конечно, эти фантастические сведения заманчиво принять на веру и рассмотреть как некий реванш Руси за усиление византийских позиций в Тмутаракани после ухода из нее Олега «Бориславича». Крымский поход Мономаха на Климаты как будто совпадает с походом на Византию Тугоркана²⁴, на дочери которого Елене был женат Святополк II²⁵. Таким образом, выходит, что Мономаху, изгнанному из Чернигова Олегом Святославичем, удалось организовать комбинированный удар по империи в Крыму (под предлогом ограбления русских купцов) и одновременно руками тестя Святополка Изяславича на Балканах.

Впрочем, следует признать, что, во-первых, как указывает сам В.Н. Татищев в примечании № 3 1 2²⁶, информация о крымской кампании встречается лишь в «Хронике» польского историка XVI века М. Стрыйковского²⁷, а во-вторых, битва с херсонесском ополчением едва ли могла произойти у генуэзской крепости XIV столетия. Последнее обстоятельство, однако, лишь деталь, осовременивание крымской географии позднейшими авторами или самим В.Н. Татищевым, важно другое: доверять этим сведениям невозможно, поскольку их даже косвенно не подтверждают византийские или русские источники, что невозможно представить, учитывая всю значимость якобы происходившего. Здесь явно имеет место вольный парафраз известного свидетельства о походе Владимира Святославича на Херсонес в 988/989 году, тем более что в 1095 году Владимир Всеволодович и Святополк Изяславич были отвлечены большим наступлением против половцев. Сложно согласиться и с рационалистическим объяснением татищевского известия, вроде того что это вполне типичный эксцесс, связанный с крымской колонией Византии, не всегда безоговорочно подчинявшейся императору²⁸.

Разобравшись с событийным фоном, необходимо остановиться на вопросе происхождения «Девгеневича», а также рассмотреть византийские данные о столкновении 1095 года. Согласно исследованиям В.Г. Васильевского, основанным на информации «Алексиады», в 1095 году против Комнинов и при поддержке половцев воевал самозванец, выдававший себя за одного из сыновей императора Романа IV.

Кроме двух сыновей от Евдокии Макремволитиссы — Льва и Никифора Роман Диоген от первой, неизвестной по имени жены имел еще двоих, которые, не будучи порфирородными, формально не могли претендовать на престол²⁹ — Константина и второго, также, вероятно, носившего имя Лев (о нем византийские источники умолчали)³⁰. Именно Константин — убитый под Антиохией в 1073 году муж сестры Алексея I Феодоры, тетки Анны Комнины³¹ — стал подходящей фигурой для самозванничества. Таким образом, следует говорить не о Лжельве (как его называет Анна), а о Лжеконстантине Диогене³². Интересно, что русская летопись имя самозванца-царевича не называет, указывая лишь на его родовую принадлежность — Девгеневич («Диогенович»)³³.

Итак, по несколько путаным показаниям Анны Комнины³⁴ («смешивая» Льва и Константина, она ошибочно отмечает, что именно Лев пал под Антиохией, тогда как это произошло с Константином³⁵) сын Романа IV Лев Диоген погиб еще около 1087 года, сражаясь против печенегов в Паристрионе³⁶. Однако в 1089 году появился самозванец, вскоре сосланный в Херсонес. Очевидно, это и был Лжеконстантин, которому не удалось заручиться поддержкой Феодоры Комнины, не признавшей в самозванце своего мужа, после чего, как утверждает Феофилакт Болгарский, около 1090 года он был схвачен, публичного наказан и переправлен в Крым³⁷. Содержавшийся в Херсоне, по всей видимости, в одном из приморских укреплений юго-восточной цитадели города, может быть, ближайшей к бухте, издавна являвшейся гаванью, т. е. в крайней северной башне³⁸, Лжеконстантин около 1092 года при помощи половецких купцов бежал в степь, и, по всей вероятности, поддержанный Тугорканом, спустя некоторое время выступил против Комнинов. Очевидно, половцы не были удовлетворены вознаграждением за помощь Византии в ликвидации печенежской угрозы в 1091 году, что побудило их использовать авантюриста Лжедиогена для масштабной экспедиции на Балканы три года спустя³⁹.

Опуская подробности, заметим, что, как сообщает Анна Комнина, при осаде Адрианополя самозванец был обманом схвачен неким Алакасеем и ослеплен в крепости Цурул⁴⁰, о чем свидетельствует и русская летопись. Любопытно, что о подходе половцев императора предупредил некий знатный влах Будило⁴¹, в то время как большинство его соплеменников, населявших Балканы, оказалось на стороне Лжедиогена⁴². Именно этот факт (сдача влахами Голой и других крепостей), несмотря на предварительное укрепление Алексеем I горных проходов (клисур), создал угрозу Адрианополю и даже императорской ставке в Анхиале⁴³. Таким образом, половецкое вторжение, будучи опасно и разрушительно само по себе, вызвало еще и некое антивизантийское брожение на Балканах, чему, вероятно, способствовало появление «царевича Диогена».

Важно и то, что нашествие степняков и мятеж Лжедиогена (предпочтительная датировка: сентябрь 1094 — август 1095 года⁴⁴) почти совпали с заговором второго сына Романа IV и Евдокии Макремволитиссы — Никифора Диогена против василевса Алексея, на жизнь которого он покушался (февраль 1094)⁴⁵. Попытка переворота, закончившаяся разоблачением и ослеплением Диогена и его сообщников (июнь 1094)⁴⁶ явилась наиболее крупным и наиболее опасным заговором за все правление Алексея I. Порфирородный Никифор, видный военачальник (в частности, до начала 1090-х годов он занимал должность дуки Крита⁴⁷), пользовавшийся популярностью в солдатской среде, по всей видимости, был поддержан частью высшей военной и гражданской аристократии⁴⁸. Не без оснований претендуя на высшую власть, он представлял значительную угрозу еще не до конца укрепившимся Комнинам, особенно в архисложных международных и хозяйственных условиях. Тем более новое, уже повстанческое движение другого (пусть и самозванца) Диогена не могло не беспокоить императора, столкнувшегося не только с достаточно мощной внутренней оппозицией, в любой момент готовой оспорить его (пожалуй, неубедительные) права на престол, но и с открытым восстанием на Балканах, поддержанным извне и угрожавшим крупному центру Фракии. О значительной опасности движений под знаменем рода Диогенов говорит тот факт, что после 1094/1095 годов мы больше не встречаем представителей этой фамилии на ответственных военных и государственных постах: Алексей Комнин, очевидно, со всей серьезностью отнесся к заговору и мятежу Никифора и Лжеконстантина Диогенов. Лишь в середине XII столетия упоминается некий Иоанн Диоген — придворный оратор василевса Мануила I⁴⁹.

Два десятилетия спустя после авантюры «Девгеневича» также во время столкновения в Придунайском регионе возник некто «царевич Леон». События данного конфликта, в котором активное участие приняли киевские войска, сравнительно подробно изложены в русских летописях, но при этом не находят подтверждения среди византийских источников, имеют прямое отношение к рассматриваемой проблеме — антагонизму василевса Алексея и великого князя Владимира Всеволодовича.

Согласно летописным известиям, в 1116 году «Леон царевич», вероятно, с отрядом, набранным на Руси и среди половцев⁵⁰, «иде [...] на куръ от Олексия царя, и вдася городовъ ему дунайскыхъ неколко; и въ Дельстре городе лестию убиста и два сорочинина [возможно, из союзных Византии сельджуков — Авт.], посланая царемъ [Алексеем I — Авт.], месяца августа въ 15 день»⁵¹. В.Н. Татищев дает несколько иную картину: император, «не хотя с Владимиром [Мономахом — Авт.] воеваться», заключил с царевичем (тесно связанным с великим князем) мир на Днестре, предоставив «во владение несколько городов по Дунаю», но вскоре приказал устранить опасного киевского ставленника⁵².

Пытаясь после гибели Леона сохранить занятые северо-восточные районы фемы Паристрион, включая ее административный центр⁵³ Доростол (Силистрия; ныне Силистра), Мономах командировал в регион Ивана Войтишича, которому практически без военных действий⁵⁴ удалось занять города левобережья Дуная и в его дельте⁵⁵, куда были назначены посадники⁵⁶. По всей видимости, Войтишич действовал еще совместно с царевичем: пока Леон переправился на правый, южный берег Дуная (где и был вскоре убит), часть русских войск стремилась закрепиться на левобережье и в устье⁵⁷. Однако реакция Руси оказалась запоздалой: даже прибытие подкрепления во главе с Вячеславом Владимировичем (сыном великого князя⁵⁸) и Червенским воеводой⁵⁹ Фомой Ратиборичем ни к чему не привело. Вероятно, сказались оперативно принятые византийцами контрмеры, а также отвлечение русских сил на половецкий фронт⁶⁰. Вновь переправившиеся на правый берег уже после падения Доростола⁶¹, отбитого византийцами⁶², русские «воротишася»⁶³, возможно, не без заключения договора с империей⁶⁴.

Летописное свидетельство как будто подтверждает Анна Комнина⁶⁵, сообщая, что в ноябре 1114 года до Константинополя дошли слухи об очередном половецком нападении, и император, «созвав все свое войско, располагает его в Филиппополе [ныне Пловдив — Авт.], в городах Петрич и Триадица [ныне София — Авт], в феме Ниш и дальше до Браничева на берегу Истра [Дуная — Авт.]»⁶⁶. Летом 1115 года Алексей I, получив известия о переправе куманов (половцев) и предварительно укрепив балканские проходы, выступил из своей фракийской ставки в Филиппополе к дунайской границе и, дойдя до Видина, убедился в отказе степняков от вторжения, которых византийцы безуспешно преследовали за Дунаем в течение трех суток⁶⁷.

Впрочем, И.О. Князький, вслед за А.А. Горским, отвергая тождественность событий, описанных в летописи под 1116 годом и в сообщении «Алексиады» о половецком набеге 1114—1115 годов, указывает на два момента: во-первых, Анна Комнина говорит только о куманах-половцах и никоим образом не упоминает о русских или «царевиче Леоне»; во-вторых, в показаниях Анны речь идет о Видине, а сведений о захвате Силистрии нет, только о форсировании Дуная⁶⁸, т. е. оба источника — византийский и русский — не имеют, в сущности, точек соприкосновения, за исключением, пожалуй, лишь самого факта некоего столкновения в придунайском регионе.

Таким образом, если детали похода 1116 года по большей части ясны по русским летописям, то о его причинах и последствиях однозначно говорить не приходится, равно как и о загадочной фигуре «царевича Леона».

Напомним, что события 1116 года изучались сравнительно мало, в сущности, лишь в уже упоминавшихся работах А.А. Горского и Г.Г. Литаврина предприняты попытки осмыслить события последней византийско-русской войны. Мнения этих двух исследователей полярно противоположны: если для А.А. Горского «забытая» война⁶⁹ Мономаха — следствие обострения противоречий между империей и Русью в Нижнем Подунавье⁷⁰, то для Г.Г. Литаврина столкновение 1116 года — эхо византийской аннексии Тамани⁷¹. Заметим, что события 1116 года и ранее рассматривались в качестве попытки Владимира II использовать затруднения империи и осуществить давнюю мечту киевских государей об овладении Придунавьем⁷² или отвоевать Болгарию⁷³.

Вероятно, необходимо предложить компромиссный, взвешенный вариант трактовки этого конфликта. Смена вектора внешней политики Руси, когда впервые со времен Святослава Игоревича стало преобладать дунайское, а не крымско-таманское направление⁷⁴ (правда, в отличие от прапрадеда, Владимир Всеволодович непосредственного участия в дунайской кампании не принимал), очевидно, продиктована двумя обстоятельствами. Во-первых, уплотнением половецкого барьера (даже несмотря на победоносные походы Мономаха), и во-вторых, утратой контроля над таманской факторией. Попытка закрепиться на Дунае с помощью некоего представителя (не столь важно, действительного или мнимого) оппозиционной Комнинам семьи явилась закономерной реакцией, ответной мерой Киева на утрату Тмутаракани⁷⁵ и на оказание помощи Олегу Святославичу против Мономаха в 1094 году.

Безусловно, неизвестно насколько болезненно Владимир Всеволодович воспринял (и воспринял ли вовсе) потерю Приазовья, но общее антирусское, вернее, «антимономаховское» направление византийской политики он уловил, вскоре после вокняжения в Киеве решившись воспользоваться услугами некоего самозванца, «царевича Леона», и ударить по империи в Нижнем Подунавье. Владимир II едва ли преследовал цель долговременного овладения этим регионом или тем более смещения императора Алексея: Мономах, в сущности, вернулся к старой (IX—X веков) модели отношений с Византией, действовавшей по принципу «силовой нажим ради уступок». В то же время, намереваясь проверить комниновский режим на прочность, Владимир Всеволодович словно отстранился от дунайской экспедиции, будучи поглощен войнами с Глебом Минским и против степняков⁷⁶.

Таким образом, у нас нет оснований говорить о «наполеоновских» планах Мономаха, стремившегося, по всей видимости, к достижению нового экономического соглашения с империей, укреплению родового престижа (через брачные узы с Комниновским домом) и как максимум приобретению прочного и безопасного выхода к устью Дуная и византийской границе.

Другой вопрос, как уже говорилось, связан с идентификацией «царевича Леона». Пожалуй, господствующим стало представление, что в летописи идет речь о новом выступлении Лжедиогена⁷⁷, поддержанном Владимиром Мономахом⁷⁸, который признал самозванца⁷⁹. Это признание выводится из факта родства великого князя и Леона, названного в летописи «зять Володимерь»⁸⁰. Возможно, в 1104 году⁸¹ (т. е. еще в годы княжения Мономаха в Переяславле⁸²) «царевич Леон» женился на Марии (Марице), дочери Владимира Всеволодовича. Однако здесь возникают встречные проблемы: во-первых, все же насколько правомерно утверждение о самозванстве «царевича Леона», а во-вторых, тождественен он или нет «Девгеневичу» 1095 года.

Специально изучавшему эти вопросы В.Г. Васильевскому представляется сомнительным, чтобы Владимир Мономах выдал свою дочь или даже сестру за самозванца⁸³. Исследователь далеко заходит в историко-реконструкционных построениях, утверждая, что «царевич Леон» 1116 года — действительно сын Романа Диогена от его первой жены, о которой известно лишь то, что она происходила из знатного болгарского рода, а ее брат вестарх Самуил Алусиан приходился сыном Аарону Комитопулу (брат царя Болгарии Самуила). По мысли В.Г. Васильевского, Лев, женившийся не на дочери Мономаха Марии, а на его сестре (дочери Всеволода Ярославича), в 1116 году вторгся в Подунавье, где встретил сочувствие в местной болгарской среде⁸⁴.

Данную гипотезу развивает А.А. Горский: Леон, выдавая себя за сына Диогена, мог претендовать как на византийский, так и на болгарский престолы, поэтому цель похода 1116 года состояла либо в овладении Константинополем, либо, по крайней мере, в утверждении на Нижнем Дунае и восстановлении Болгарского царства. Правда, расчет на антивизантийское восстание в Паристрионе по примеру событий 1095 года⁸⁵ не оправдался.

Впрочем, для такого предположения отсутствует достаточное основание, равно как и для фантастической гипотезы А.Ю. Карпова, согласно которой, ослепленному в 1095 году Лжедиогену удалось бежать из плена. Оказавшись на Руси, он был приближен Мономахом, который признал в нем представителя свергнутого императорского рода и женил на своей дочери⁸⁶. На это очень опосредованно указывает тот факт, что Анна Комнина буквально на полуслове обрывает рассказ о дальнейшей судьбе Лжедиогена, которого после подавления мятежа 1095 года и ослепления повезли в Константинополь⁸⁷. Сомнительно, чтобы Владимир Всеволодович женил искалеченного авантюриста на своей дочери и потом двадцать лет держал про запас⁸⁸.

Заметим, что есть информация о существовании сына «царевича Леона», который (очевидно, будучи малолетним в 1116 году) впервые упоминается в Ипатьевской и Никоновской летописях под именем Василько Маричинича: в 1136 году он пал в битве при Супое между великим князем Ярополком Владимировичем (1132—1139) и черниговским князем Всеволодом Ольговичем (1127—1139), окончившейся поражением киевских войск⁸⁹. Таким образом, получается, что после вероломного убийства Леона в Паристрионе,

Владимир Мономах, желая мести и вступаясь за права покойного зятя и своего внука⁹⁰, послал на Дунай Ивана Войтишича и предпринял попытку организации марионеточного удела во главе с «царевичем» Василием Леоновичем, названным, очевидно, в честь деда (крестильное имя Владимира Всеволодовича — Василий⁹¹). Во всяком случае, версию о браке «царевича Леона» с дочерью, а не с сестрой Владимира Всеволодовича следует признать предпочтительной: как остроумно замечает И.У. Будовниц, в противном случае в 1116 году Леону было уже около 60 лет, т. е. о каком сыне (если супруга — его ровесница) младенце Василии может идти речь⁹²?

Вместе с тем вопрос о том, кто скрывается под именем «царевича Леона» остается открытым. Впрочем, существуют аргументы, свидетельствующие в пользу предположения о самозванстве Леона.

Летопись не дает прямых указаний на то, что «царевич Леон» 1116 года — член семьи Диогенов, тогда как под 1095 годом — скупая характеристика: только «Девгеневич». Значит, ставшее само собой разумеющимся утверждение, что «царевич Леон» тождественен Льву Диогену (действительному или мнимому), в сущности, умозрительно. Оно основано лишь на факте участия в половецком набеге на Балканы 1095 года некоего «Девгеневича», который, в свою очередь, совпадает с самозванцем Лжельвом (или Лжеконстантином, как доказал В.Г. Васильевский) из «Алексиады». Иными словами, при имени «Девгеневич» возникает лишь одна ассоциация — Лев, «царевич Леон», т. е. вместе — Лев Диоген — реальный или самозванный сын императора Романа, зять великого князя Владимира.

Если же признать информацию о царском происхождении Леона-Льва достоверной, то мы вновь неизбежно обернемся в сторону гипотезы о его родстве с Диогенами⁹³. Зная, что реальный Лев Диоген погиб за тридцать лет до рассматриваемых событий, то наиболее вероятный расклад таков: «царевич Леон» — неизвестный по имени и происхождению самозванец, завербованный Владимиром Мономахом для реализации киевских военно-политических амбиций в Придунайском регионе. В лучшем случае, если соглашаться с утверждением о невозможности мезальянса дочери великого князя и самозванца, можно допустить, что Леон — представитель некоего знатного рода, выдававший себя за отпрыска императорской фамилии. Заметим, что к XII веку династические браки стали, по существу, разменной монетой: из двенадцати браков между русскими невестами и византийцами только три надежно зафиксированы в источниках, причем в этих союзах не оказалось ни одного отпрыска правящей византийской императорской семьи⁹⁴.

Впрочем, личность «царевича Леона» не так важна, как нередко представляется, в отличие от фигуры его тестя — великого князя Владимира II, позиция которого в придунайском конфликте была решающей. Никогда не забывавший о близком родстве с Мономахами и Македонским домом, Владимир Всеволодович с подчеркнутым вниманием относился ко всему, что происходило в империи, и особенно к переменам на византийском престоле⁹⁵. Владимир II — единственный внук императора Константина IX — получил прозвание по матери (умершей еще около 1067 года), очевидно, как более почетное, что лишний раз подчеркивает значительность влияния Византии, в том числе и в отношении династического престижа⁹⁶. Впрочем, мы далеки от утверждения, вроде того, что в 1116 году Мономах попытался сместить с престола Алексея Комнина, заменив его своим ставленником⁹⁷, поскольку брак дочери полугрека Мономаха с Леоном свидетельствует об отказе в легитимности комниновскому правительству со стороны киевского князя⁹⁸. Владимир II был слишком опытен и дальновиден, чтобы понимать все безрассудство и утопичность подобного намерения. Происхождение «царевича Леона» настолько темно, что факт использования самозванца, связанного родственными узами с Мономахом⁹⁹, сам по себе не может говорить в пользу предположения о далеко идущих планах Владимира Всеволодовича. В этом смысле красноречиво молчание о событиях на Дунае 1116 года византийских источников: ромеев не заинтересовало вполне заурядное столкновение на далекой дунайской периферии, что едва ли произошло, предприми Владимир II нечто серьезное и связанное с претензиями на «императорское наследство».

Конечно, нельзя преувеличивать как мощь Мономаха, так и силу византийской традиции престолонаследования, к которой апеллирует, в частности, А.А. Горский. Он настаивает на том, что упоминание о войне 1116 года было невыгодно Комнинам, поскольку, если права Леона на престол оказывались сомнительными, то уже у его сына Василия — праправнука Константина IX — основания для подобных претензий были значительно прочнее, и от них не удавалось просто отмахнуться, как от заурядного самозванства 1095 года¹⁰⁰. Вместе с тем почти наверняка, если бы нечто подобное в действительности произошло, византийцы обязательно указали бы на данное обстоятельство. Вспомним, к примеру, сколько гневных слов посвятил «росам» «беспричинно» атаковавшим Константинополь в 1043 году Михаил Пселл¹⁰¹, сделавший так именно потому, что тогда речь шла о боевых действиях в непосредственной близости от столицы, а не о сшибках где-то на северной границе.

Больше того, события на Дунае как будто мало интересовали и самого Владимира II: напомним, что в это время он во главе княжеской коалиции осаждал столицу Глеба Всеславича Минского¹⁰². Неужели Мономах самоустранился от конфликта с империей, подобно своему деду Ярославу Мудрому, так же поступившему в схожих обстоятельствах 1043 года? Четкий ответ невозможен, но скупые летописные сведения косвенно указывают на подобный вариант.

Еще раз подчеркнем, что определенно говорить о не увенчавшейся успехом беспрецедентной попытке образования на Дунае независимого от Византии княжества под протекторатом Руси¹⁰³ не стоит: сложно представить Мономаха, игравшего столь по-крупному, на равных с империей. Вместе с тем появлению такого проекта, даже несмотря на громадную разницу в положении и возможностях обоих противников, вполне могла способствовать возросшая мощь великого князя, его несомненный авторитет как непримиримого врага степи: согласно Ипатьевской летописи, слава о русских победах над степью дошла до «греков, угров, ляхов, чехов и до Рима»¹⁰⁴. Если Константинополь создал и «юридически» оформил протекторат, а впоследствии даже аннекс в Приазовье, то Киев потенциально имел шанс сделать то же самое в Подунавье. Впрочем, последнее едва ли являлось основным мотивом для начала Мономахом боевых действий, будучи, скорее, гипотетической программой максимум. Во всяком случае, можно констатировать «упрочение влияния Руси на северном, левом берегу Нижнего Дуная, которое прослеживается и в последующий период»¹⁰⁵, но утверждать, что «политика Владимира Мономаха на Балканах способствовала развитию тенденций к освобождению Болгарии от византийского господства»¹⁰⁶, нельзя.

В этой связи необходимо отметить, что процент русского населения в нижнем течении Дуная был достаточно высок. Это подтверждается, в частности, сведениями из сохранившегося в позднейшей Воскресенской летописи обширного списка расположенных по Днестру и Дунаю русских поселений¹⁰⁷, а также показаниями Михаила Атталиата о «многоязычии» городов по Дунаю¹⁰⁸. Больше того, «неудача похода русских дружин на Силистру отнюдь не означала неудачи всей кампании 1116 года, ведь к северу от Нижнего Дуная, в городах с русскими наместниками, власть киевского князя была, несомненно, установлена, не удалось лишь проникнуть в болгарские владения Византии»¹⁰⁹. Впрочем, последовавшая вскоре новая волна переселения тюркских кочевников¹¹⁰ отрезала дунайские крепости от основной Руси в начале 1120-х годов¹¹¹. В то же время летописная фраза «прогна Володимеръ береньдичи из Руси, а торци и печенези сами бежаша»¹¹² позволяет А.А. Горскому утверждать, что в 1121 году торки совершили нападение на Подунавье по указке сохранявшего враждебность к Византии Владимира Мономаха, который поспешил отмежеваться от этого похода после его провала и пойти с империей на мировую¹¹³.

Между тем нельзя не указать на еще одно интересное обстоятельство, косвенно связанное с проблемой взаимоотношений Алексея Комнина и Владимира Мономаха. К 1104 году (т. е. в то же время, когда был оформлен союз «царевича Леона» и Марии Владимировны) Радзивиловская летопись относит брак неназванной по имени дочери Володаря Ростиславича Перемышльского и «Олексинича», очевидно, одного из сыновей императора¹¹⁴. Хотя Густынская летопись уточняет, что союз был заключен 20 июля того же года со Львом Комнином¹¹⁵, речь может идти только об Алексее, Андронике¹¹⁶ или Исааке¹¹⁷. В пользу брака Володаревны с Исааком Комнином косвенно свидетельствует тот факт, что именно этот семейный союз положил начало прочному византийско-галицкому альянсу, т. е. вынужденный в начале 1160-х годов бежать из империи и нашедший приют именно в Галиции¹¹⁸ у внука Володаря Ростиславича Ярослава Осмомысла (1153—1187) Андроник Комнин (будущий император: 1182—1185) — также Володарев внук.

Таким образом, в начале XII столетия наметился союз между Византией и одним из князей юго-западной Руси, владения которого располагались сравнительно близко к византийской границе в Нижнем Подунавье. Учитывая известный «антимономаховский» вектор «русской политики» Алексея I, рискнем предположить, что этот альянс, оформленный через породнение императорской династии с второстепенным правителем стратегического региона, был направлен против Владимира Всеволодовича, тогда еще правившего в Переяславле — княжестве, максимально близко расположенном к недавно аннексированной Византией Тамани. Точнее после успеха в Приазовье Алексей Комнин намеревался укрепить позиции и в Подунавье, а также в смежных с ним регионах Руси: вероятно, утратив поддержку «Мономашичей», василевс стремился приобрести новых союзников среди менее влиятельных, но более управляемых князей Руси. Эта внешнеполитическая линия (альянс с одними уделами и кланами против других), впервые обозначившаяся в отношениях Византии со Святославом Ярославичем Черниговским и его сыном Олегом, стала господствующей уже в середине XII века в условиях усиления децентрализма на Руси.

Впрочем, насколько можно судить, Володарь Ростиславич не проявлял враждебности к Мономаху, за исключением уже упоминавшегося эпизода 1081 года, когда он вместе с двоюродным дядей Давыдом Игоревичем изгнал из Тмутаракани посадника Ратибора, назначенного великим князем Всеволодом I, отцом Владимира Мономаха. Больше того, много позднее, в 1117 году, Володарь в составе княжеской коалиции во главе с Владимиром Всеволодовичем осаждал во Владимире-Волынском Ярослава Святополчича (сына покойного Святополка II), конфликтовавшего с домом Мономаха¹¹⁹. Хотя в лояльности Володаря Ростиславича Владимиру II не приходилось сомневаться, тем не менее перемышльский князь мог рассматриваться как потенциальный агент империи, державший начало важного (особенно после потери Русью контроля над таманской факторией) торгового пути, ведшего к византийскому Подунавью. Снаряжая в нижнедунайский поход «царевича Леона», Владимир Всеволодович, вероятно, не упускал из виду данное обстоятельство, равно как и то, что Володарь — сват императора Алексея: носивший гордое прозвание по старому и знатному¹²⁰ византийскому роду Мономахов Владимир II наверняка считал себя вправе требовать от Комнинов подобной чести (некогда оказанной Ростиславичу) и для собственного потомства.

Этой цели Мономах достиг в ближайшее после 1116 года время: в 1122 году (в Ипатьевском своде — в 1123 году¹²¹) внучка Владимира Всеволодовича Ев-праксия (Добродея¹²²) Мстиславна вышла замуж за сына нового императора Иоанна II (1118—1143) Алексея Комнина¹²³ или его младшего брата Андроника¹²⁴.

Впрочем, есть мнение, что столкновения на Дунае затянулись до смерти Алексея I в 1118 году¹²⁵, а отношения между Киевом и Константинополем нормализовались лишь в начале 1120-х годов. Особенно твердо это предположение отстаивает и развивает А.А. Горский. Он подчеркивает, что, хотя после 1116 года нет упоминаний о прямых столкновениях с Византией до брачного соглашения 1122 года, тем не менее «антивизантийская политическая активность Мономаха в этот период не прекратилась»¹²⁶. Исследователь даже восстанавливает картину продолжения византийско-русской войны, основываясь во многом на первой редакции второй части «Истории Российской» В.Н. Татищева.

В 1117 году половецкий хан Аепа Осеневич, союзник Мономаха с 1107—1108 годов и его сват (через брак дочери с Юрием Долгоруким), по просьбе великого князя совершил поход на Балканы, рассчитывая на восстание в Болгарии, после которого в дело должны были вступить уже русские войска¹²⁷. Однако болгары не только не подняли мятеж, но и, притворно согласившись на переговоры и выплату дани¹²⁸, отравили Аепу и его подручных¹²⁹. Больше того, вследствие мятежа Ярослава Святополчича во Владимире-на-Волыни¹³⁰ не состоялась и намеченная экспедиция русских сил в Подунавье¹³¹. Впрочем, из летописи не ясно (и А.А. Горский этого не скрывает), против каких болгар — дунайских или волжских — направилась орда Аепы.

Тем не менее А.А. Горский настаивает, что Мономах продолжал упорно бороться за Нижний Дунай. Используя информацию «Истории Российской», ученый доказывает, что в 1118 (или 1119) году великий князь возобновил войну с Византией. Впрочем, приводимые В.Н. Татищевым сведения об «эпилоге» дунайского конфликта однозначно легендарны: в 1119 году Владимир Мономах, стремясь отомстить за гибель зятя и возвратить удел внуку, объявил о всеобщем (с привлечением отрядов всех княжеств) походе против империи. В ответ на это василевс поспешил замириться с великим князем и, «назвав его себе братом царем», передал через эфесского митрополита Неофита (вскоре якобы увенчавшего Владимира II императорской короной) крест из Древа, сердоликовую чашу императора Августа, венец, золотую цепь и бармы Мономаха¹³², выплатил отступные за удел Василько Маричинича и заключил брак между Иоанном II и дочерью Мстислава Владимировича¹³³. Никоновская летопись, которая уделяет немало места изложению византийских событий, датирует этот эпизод 1114 годом¹³⁴.

Как видим, повторно отправленный на Балканы Иван Войтишич предпочел договориться с императором, согласовав вопрос о браке Мстиславны. Последнее обстоятельство, по мнению А.А. Горского, свидетельствует об уступке со стороны Алексея Комнина Владимиру Всеволодовичу в его стремлении обеспечить Константинополь за своими потомками¹³⁵. Скорое же предложение мира вновь было вызвано обострением ситуации на западе Руси: в 1118 году Ярослав Владимиро-Волынский бежал в Венгрию, и значительные силы оказались привлечены к отражению потенциального вторжения из Закарпатья¹³⁶. Отсутствие же летописных сведений о новом русском вторжении в Подунавье А.А. Горский объясняет тем, что до боевых действий дело не дошло и поход остался вне поля зрения хрониста¹³⁷. Не отвергая данную гипотезу целиком, следует вновь напомнить о невысокой степени достоверности этих сообщений В.Н. Татищева, а также о подчеркнутом молчании византийских авторов.

Таким образом, завершая, необходимо подчеркнуть, что, в сущности, только под пером «последнего летописца» В.Н. Татищева византийско-русское столкновение 1116 года приобрело масштабы, значительно большие, чем указано в летописи. Обаяние этой трактовки, почерпнутой из «Истории Российской», оказалось столь сильно, что оно повлияло на поколения исследователей, так или иначе касавшихся данного сюжета. Вместе с тем именно потому, что ни Киев, ни Константинополь, по всей очевидности, не принимали участия в боевых действиях напрямую, а только ограниченными силами и вдали от своих основных территорий, данная «полуоткрытая» война не привела к серьезному и длительному ухудшению отношений между важнейшими участниками «Византийского содружества».

Тем не менее в ходе пограничного конфликта 1116 года Русь могла оценить стабилизацию внутри- и внешнеполитического положения империи Комнинов, начавших после долгой, почти полувековой череды потерь и поражений укрепление, а затем и расширение пределов «Содружества». В отношениях с Русью Константинополь, не упуская из виду расширение церковно-политического взаимодействия, подчас отодвигал на второй план старые сферы — торгово-экономическую и военную, поскольку, хотя в XII веке «Византия нуждалась в русской военной помощи, но гораздо больше империя нуждалась в том, чего Русь не имела — в военном флоте, которым располагали итальянские города-республики»¹³⁸.

Значительные привилегии итальянцам не могли не отразиться на состоянии византийско-русских коммерческих связей (в XII веке империя потеряла монополию торговли уже не только в западной, но и в восточной части Средиземноморья¹³⁹), а перенос русской торговли из столицы в Фессалонику повлек за собой, в частности, сокращение удельного веса византийских ремесленных изделий на Руси¹⁴⁰. Однако экономический расцвет провинциальных городов Византии¹⁴¹ при известном спаде коммерческой жизни в столице¹⁴² в XII — начале XIII века обусловил подъем византийско-русской торговли¹⁴³, например, в сфере работорговли (особенно на фоне почти непрерывных русско-половецких войн)¹⁴⁴. Хотя специальный русский квартал в Константинополе — «убол» (русифицированный «эмвол»¹⁴⁵), подворье с церковью святого Маманта (ныне стамбульский район Бешикташ), располагавшееся на Босфоре к северо-востоку от тогдашнего Константинополя¹⁴⁶, — продолжал существовать¹⁴⁷, торговля как важнейший элемент отношений Руси и Византии все же выпала из общей системы их официальных связей¹⁴⁸.

Правда, во второй трети XII столетия наблюдался некоторый спад и в области культурно-религиозного взаимодействия, в пользу чего говорит факт запустения переданного русским в 1089 году афонского монастыря Ксилургу (Древодела), которое засвидетельствовано описью от 14 декабря 1142 года¹⁴⁹. Впрочем, уже в 1169 году афонский протат — центральный соборный исполнительный орган уступил русским монастырь Фессалоникийца, или Святого Пантелеймона, который вскорости стал одним из крупнейших обителей Святой горы. Наряду с ростом общей численности монастырской братии это свидетельствует о возобновлении устойчивых и длительных церковных контактов Византии и Руси¹⁵⁰.

Примечания

1. Васильевский В.Г. Два письма императора Михаила VII Дуки.

2. Будовниц И.У. Владимир Мономах и его военная доктрина; Пашуто В. Т Внешняя политика Древней Руси; Цветков С.Э. Древняя Русь. Эпоха междоусобиц.

3. Левченко М.В. Очерки по истории русско-византийских отношений.

4. Mathieu M. Les faux Diogenes // Byzantion. № 22. 1952. P. 133—148.

5. Горский А.А. Русско-византийские отношения при Владимире Мономахе и русское летописание // Исторические записки. Т. 115 / Отв. ред. акад. А.М. Самсонов. М., 1987. С. 308—328; Он же. Забытая война Мономаха: русско-византийский конфликт 1116 года // Родина. 2002. № 11—12. С. 98—100.

6. Литаврин Г.Г. Византия, Болгария, Древняя Русь.

7. Князький И. О. Византия и кочевники южнорусских степей.

8. Повесть временных лет. С. 95, 233. Заметим, что Радзивиловская летопись, по всей видимости, допуская описку, называет еще одного участника событий 1095 года — некоего «Олеговича»: «идоша половцы на греки со Олеговичем, и воеваша грекы, и царя Девгеневича я, и ослепи» // Радзивиловская летопись. С. 90.

9. Анна Комнина. Алексиада. С. 270—274.

10. Густынская летопись. С. 65.

11. Татищев В.Н. Собрание сочинений. Т. II—III: История Российская. Ч. II. С. 101.

12. Повесть временных лет. С. 97, 235.

13. Плетнева С.А. Половцы. С. 49—50.

14. Приселков М.Д. Русско-византийские отношения. С. 106.

15. Наумов Д.Б. Влияние Византии. С. 91.

16. Повесть временных лет. С. 95—96, 234.

17. Гадло А.В. Этническая история Северного Кавказа. С. 118; Он же. Предыстория Приазовской Руси. С. 290.

18. Повесть временных лет. С. 97, 234.

19. Будовниц И.У. Владимир Мономах и его военная доктрина. С. 74.

20. Повесть временных лет. С. 235; Будовниц И.У. Владимир Мономах и его военная доктрина. С. 72.

21. Татищев В.Н. Собрание сочинений. Т. II—III: История Российская. Ч. II. С. 103.

22. Коган В.М. История дома Рюриковичей. С. 266.

23. Татищев В.Н. Собрание сочинений. Т. II—III: История Российская. Ч. И. С. 103.

24. Васильевский В.Г. Приложение к статье «Византия и печенеги». II. Русские на Дунае в XI веке // Избранные труды по истории Византии. Кн. 1. С. 146—147.

25. Повесть временных лет. С. 97, 233.

26. Татищев В.Н. Собрание сочинений. Т. II—III: История Российская. Ч. II. С. 252.

27. Stryjkowski M. Kronika Polska, Litewska, Zmodzka i wszystkiej Rusi. T.I. Warszawa, 1846. S. 178—179.

28. Наумов Д.Б. Влияние Византии. С. 91.

29. Васильевский В.Г. Два письма императора Михаила VII Дуки. С. 459.

30. Там же. С. 456, 464.

31. Исторические записки Никифора Вриенния. С. 29.

32. Васильевский В.Г. Два письма императора Михаила VII Дуки. С. 458.

33. Будовниц И.У. Владимир Мономах и его военная доктрина. С. 97.

34. Анна Комнина. Алексиада. С. 266, 553.

35. Васильевский В.Г. Два письма императора Михаила VII Дуки. С. 455—456. Д.Б. Наумов предлагает оригинальное объяснение путаницы в сведениях «Алексиады»: за отвагу сыновей Романа Диогена прозвали львами // Наумов Д.Б. Влияние Византии. С. 94.

36. Анна Комнина. Алексиада. С. 209—210.

37. Васильевский В.Г. Византия и печенеги. С. 122, 158—160.

38. Якобсон А.Л. Херсонес и Киевская Русь. С. 114; Он же. Средневековый Херсонес. С. 23.

39. Васильевский В.Г. Византия и печенеги. С. 123.

40. Анна Комнина. Алексиада. С. 271—272.

41. Там же. С. 267.

42. Князький И.О. Византия и кочевники южнорусских степей. С. 103.

43. Васильевский В.Г. Византия и печенеги. С. 123, 125—126.

44. Анна Комнина. Алексиада. С. 556, 653.

45. Там же. С. 256—259, 550.

46. Там же. С. 260—262, 653.

47. Там же. С. 248, 547; Каждан А.П. Социальный состав господствующего класса Византии. С. 145.

48. Анна Комнина. Алексиада. С. 550.

49. Каждан А.П. Социальный состав господствующего класса Византии. С. 145.

50. Иловайский Д.И. Становление Руси. М., 2005. С. 147.

51. Повесть временных лет. С. 129, 267—268.

52. Татищев В.Н. Собрание сочинений. Т. II—III: История Российская. Ч. II. С. 131.

53. Степаненко В.П. «Города на Дунае» в контексте русско-византийских отношений X—XII веков // Русь и Византия: Место стран византийского круга во взаимоотношениях Востока и Запада. Тезисы докладов XVIII Всероссийской научной сессии византинистов. М., 2008. С. 130—131.

54. Левченко М.В. Очерки по истории русско-византийских отношений. С. 335—336.

55. Горский А.А. Русско-византийские отношения при Владимире Мономахе. С. 310.

56. Повесть временных лет. С. 129, 267.

57. Горский А.А. Забытая война Мономаха. С. 98.

58. Татищев В.Н. Собрание сочинений. Т. II—III: История Российская. Ч. II. С. 131; Иловайский Д.И. Становление Руси. С. 147; Скрынников Р.Г. Русь. IX—XVII века. СПб., 1999. С. 100—101.

59. Толочко П.П. Древняя Русь. С. 105.

60. Горский А.А. Русско-византийские отношения при Владимире Мономахе. С. 312.

61. Там же. С. 310.

62. Степаненко В.П. «Города на Дунае». С. 131.

63. Повесть временных лет. С. 129, 268.

64. Иловайский Д.И. Становление Руси. С. 147.

65. Этого взгляда придерживается, в частности, М.В. Левченко // Левченко М.В. Очерки по истории русско-византийских отношений. С. 477.

66. Анна Комнина. Алексиада. С. 394.

67. Там же. С. 397. Любопытно отметить, что, рассказывая в данном эпизоде о бедственном положении Филиппополя после его порабощения «таврами и скифами» Анна вспоминает разорение города Святославом Игоревичем в 970 году // Бибиков М.В. BYZANTINOROSSICA: Свод византийских свидетельств о Руси. Нарративные памятники. II. С. 356; Левченко М.В. Очерки по истории русско-византийских отношений. С. 472.

68. Горский А.А. Русско-византийские отношения при Владимире Мономахе. С. 311; Князький И.О. Византия и кочевники южнорусских степей. С. 108—109.

69. Горский А.А. Забытая война Мономаха. С. 98.

70. Горский А.А. Русско-византийские отношения при Владимире Мономахе. С. 309—310.

71. Литаврин Г.Г. Русь и Византия в XII веке. С. 43.

72. Скрынников Р.Г. Русь. IX—XVII века. С. 100.

73. Грушевский М. С. Очерк истории Киевской земли. С. 126.

74. Горский А.А. Русско-византийские отношения при Владимире Мономахе. С. 309.

75. Литаврин Г.Г. Византия, Болгария, Древняя Русь. С. 292; Он же. Особенности русско-византийских отношений. С. 208—209.

76. Повесть временных лет. С. 128—129, 267—268.

77. Левченко М.В. Очерки по истории русско-византийских отношений. С. 477.

78. Успенский Ф.И. История Византийской империи. Т. IV. С. 194.

79. Свердлов М.Б. Домонгольская Русь. С. 502.

80. Повесть временных лет. С. 129, 267.

81. Татищев В.Н. Собрание сочинений. Т. II—III: История Российская. Ч. II. С. 124. В «Истории Российской» «царевич Леон» ошибочно называй сыном Алексея I.

82. Пуцко В.Г. Греческая надпись из Воиня // Нумизматика и эпиграфика. Т. XI. М., 1974. С. 214.

83. Васильевский В.Г. Два письма императора Михаила VII Дуки. С. 419—472, 455; Лопарев Х.М. Греки и Русь. С. 19.

84. Васильевский В.Г. Два письма императора Михаила VII Дуки. С. 458, 464.

85. Горский А.А. Русско-византийские отношения при Владимире Мономахе. С. 310; Он же. Забытая война Мономаха. С. 98.

86. Карпов А.Ю. Юрий Долгорукий. М., 2007. С. 54—55.

87. Анна Комнина. Алексиада. С. 272; Назаренко А.В. Древняя Русь на международных путях. С. 605.

88. Цветков С.Э. Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. С. 179.

89. Ипатьевская летопись. С. 207; Летописный сборник, именуемый Патриаршей или Никоновской летописью. С. 108—109; Карпов А.Ю. Юрий Долгорукий. С. 79.

90. Татищев В.Н. Собрание сочинений. Т. II—III: История Российская. Ч. II. 131—132; Иловайский Д.И. Становление Руси. С. 147.

91. Повесть временных лет. С. 98, 236.

92. Будовниц И.У. Владимир Мономах и его военная доктрина. С. 97—98.

93. Там же. С. 98.

94. Kazhdan A.P. Rus'-Byzantine marriages in the tenth — twelth centuries // Proceedings of the International congress Commemorating of the Millenium of Christianity of Rus'-Ukraine // Harvard University Studies Vol. XII—XIII. New-York, 1988—89. P. 415.

95. Карпов А.Ю. Юрий Долгорукий. С. 54.

96. Густынская летопись. С. 54; Литаврин Г.Г., Янин В.Л. Новые материалы о происхождении Владимира Мономаха. С. 218—220; Карпов А.Ю. Ярослав Мудрый. С. 373; Янин В.Л. Актовые печати Древней Руси. Т. I. С. 19.

97. Цветков С.Э. Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. С. 177; Наумов Д.Б. Влияние Византии. С. 98.

98. Литаврин Г.Г. Византия, Болгария, Древняя Русь. С. 292.

99. Горский А.А. Русско-византийские отношения при Владимире Мономахе. С. 309.

100. Горский А.А. Русско-византийские отношения при Владимире Мономахе. С. 311—312; Он же. Забытая война Мономаха. С. 98, 100.

101. Михаил Пселл. Хронография. С. 95—97.

102. Повесть временных лет. С. 128—129, 267.

103. Карпов А.Ю. Юрий Долгорукий. С. 55.

104. Ипатьевская летопись. С. 89.

105. Горский А.А. Русско-византийские отношения при Владимире Мономахе. С. 319.

106. Там же. С. 319.

107. Летопись по Воскресенскому списку // Полное собрание русских летописей. Т. VII. СПб., 1856. С. 240.

108. Michaelis Attaliotae Historia. P. 109—111.

109. Князький И.О. Византия и кочевники южнорусских степей. С. 68.

110. Подробнее см. Бибиков М.В. Сведения Ипатьевской летописи о печенегах и торках в свете данных византийских источников XII века // Летописи и хроники. 1980: В.Н. Татищев и изучение русского летописания. М., 1981. С. 55—68.

111. Князький И.О. Византия и кочевники южнорусских степей. С. 68—69.

112. Ипатьевская летопись. С. 199—200.

113. Горский А.А. Русско-византийские отношения при Владимире Мономахе. С. 319.

114. Радзивиловская летопись. С. 102.

115. Густынская летопись. С. 71.

116. Лопарев Х.М. Греки и Русь. С. 21.

117. Иванов Н.М. История Руси в именах и датах. Опыт историко-генеалогического исследования-обобщения. СПб., 1998. С. 141; Каждан А.П. Два дня из жизни Константинополя. СПб., 2002. С. 124.

118. Карпов А.Ю. Юрий Долгорукий. С. 194.

119. Ипатьевская летопись. С. 197; Татищев В.Н. Собрание сочинений. Т. IV: История Российская. Ч. II. С. 182; Рапов О.М. Княжеские владения на Руси. С. 88—89.

120. The Cambridge History of the Byzantine Empire. P. 588—589.

121. Ипатьевская летопись. С. 201.

122. Татищев В.Н. Собрание сочинений. Т. II—III: История Российская. Ч. II. С. 135.

123. Лопарев Х.М. Брак Мстиславны (1122) // Византийский временник. Т. IX. Вып. 3—4. 1902. С. 445; Пападимитриу С.Д. Брак русской княжны Мстиславны Добродеи с греческим царевичем Алексеем Комнином // Византийский временник. Т. XI. Вып. 1—2. 1904. С. 90—91.

124. Вернадский Г.В. История России. Т. II. С. 373.

125. Цветков С. Э. Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. С. 180.

126. Горский А.А. Русско-византийские отношения при Владимире Мономахе. С. 312.

127. Там же. С. 312—313.

128. Татищев В.Н. Собрание сочинений. Т. IV: История Российская. Ч. II. С. 181.

129. Повесть временных лет. С. 129, 268.

130. Там же. С. 268; Татищев В.Н. Собрание сочинений. Т. IV: История Российская. Ч. II. С. 181.

131. Горский А.А. Русско-византийские отношения при Владимире Мономахе. С. 313.

132. Лопарев Х.М. Греки и Русь. С. 21.

133. Татищев В.Н. Собрание сочинений. Т. II—III: История Российская. Ч. И. С. 133; Т. IV: История Российская. Ч. II. С. 181.

134. Летописный сборник, именуемый Патриаршей или Никоновской летописью. С. 143—147; Летописцы последней четверти XVII века. С. 56—57; Густынская летопись. С. 74—75; Цветков С.Э. Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. С. 183, 185—187.

135. Горский А.А. Русско-византийские отношения при Владимире Мономахе. С. 317—318; Он же. Забытая война Мономаха. С. 100.

136. Горский А.А. Русско-византийские отношения при Владимире Мономахе. С. 318.

137. Там же. С. 318.

138. Литаврин Г.Г. Византия, Болгария, Древняя Русь. С. 298—299.

139. Курбатов Г.Л. История Византии. С. 154.

140. Литаврин Г.Г. Византия, Болгария, Древняя Русь. С. 294.

141. Курбатов Г.Л. История Византии. С. 154—155.

142. История Византии. Т. II. С. 298; Курбатов Г.Л. История Византии. С. 137.

143. Смирнов В.Н. Экономические связи Древней Руси. С. 15.

144. Литаврин Г.Г. Русь и Византия в XII веке. С. 48. Об оживлении внутрирусских торговых связей говорит строительство моста через Днепр в 1115 году // Толочко П.П. Древний Киев. С. 250.

145. Тихомиров М.Н. Древнерусские города. С. 154—155.

146. Иванов С.А. В поисках Константинополя. Путеводитель по византийскому Стамбулу и окрестностям. М., 2011. С. 557, 565.

147. История Византии. Т. II. С. 353.

148. Литаврин Г.Г. Особенности русско-византийских отношений. С. 210.

149. Лопарев Х.М. Греки и Русь. С. 20; Акты русского на святом Афоне монастыря святого великомученика и целителя Пантелеймона. Киев, 1873. С. 50.

150. История Византии. Т. II. С. 353; Литаврин Г.Г. Русь и Византия в XII веке. С. 47.