5.1. Подчинение Боспора Понтийскому царю

Детали сложной и драматической истории, связанной с переходом власти на Боспоре к Понтийскому царю, известны, прежде всего, по знаменитому декрету в честь Диофанта, который был обнаружен при раскопках Херсонеса (IOSPE. I². 352). Надпись повествует о том, что Херсонесское государство, оказавшееся в труднейшей ситуации в результате натиска скифов, обратилось за помощью к владыке Понтийского царства Митридату (рис. 63). Это царство располагалось на территории Малой Азии, отсюда на помощь к херсонеситам было прислано войско во главе с Диофантом. После первых побед над скифами и таврами он прибыл на Боспор, чтобы, как логично ожидать, предупредить возможное выступление боспорян на стороне скифов (Молев, 1994. С. 18). Эта акция представляется абсолютно оправданной, ибо боспоро-скифский союз, речь о котором шла выше, как будто должен был к этому обязывать. Возможно, уже тогда была достигнута и предварительная договоренность о передаче власти Перисадом V («последним») Понтийскому царю.

Вновь разгромив скифов, которые попытались взять реванш, и выступивших на их стороне роксоланов (в надписи названы «ревксиналами»), Диофант второй раз прибыл на Боспор, где «устраивает тамошние дела прекрасно и полезно для Митридата Евпатора». Этот пассаж декрета, скорее всего, следует понимать как свидетельство окончательного решения вопроса о передаче власти царю Понта. Против такого поворота событий выступили скифы во главе с Савмаком; в результате поднятого ими восстания Перисад был убит, Диофанту же удалось спастись на херсонесском корабле. Собрав силы, Понтийский полководец начал карательную экспедицию, «взял Феодосию и Пантикапей, виновников восстания наказал, а Савмака, убийцу царя Перисада, захватив в свои руки, выслал в царство (т. е. в Понт — Ю.В., В.Г.)» (IOSPE. I². 352. 41—42). Перечисленные события, потрясшие Боспор, вероятно, продолжались весь 107 г. до н. э., и с этого времени Митридат VI Евпатор почти на 50 лет стал владыкой Боспорского государства, а вскоре фактически и всего Северного Причерноморья.

Разумеется, отнюдь не все детали этих важных событий в достаточной степени освещены в имеющихся источниках. В научной литературе, как известно, вызвало большую полемику то место декрета в честь Диофанта, в котором говорится, что скифы во главе с Савмаком убили Перисада, «вскормившего его», но кого именно вскормил боспорский царь, остается не вполне ясным. Традиционно это выражение относили к Савмаку, который, соответственно, совершил страшное злодеяние, подняв руку на своего благодетеля. Сам он при этом рассматривался как скифский царевич, получивший воспитание при дворе боспорского царя (см.: Момзен. 1994. С. 201, прим. 1; Brandis, 1897. Sp. 774; Minns, 1913. P. 520, 582; Rostovtzeff, 1932. P. 229; McGing, 1986. P. 53).

Академик С.А. Жебелев в слове «вскормившего» усмотрел указание на рабскую принадлежность Савмака, и восстание при этом стало трактоваться как выступление рабов (Жебелев, 1933; 1953. С. 82 сл.). Это проявление классовой борьбы на Боспоре было поставлено в ряд других крупных восстаний рабов, потрясших античный мир. В советской антиковедческой науке гипотеза С.А. Жебелева, по существу, сразу стала господствующей, получившей статус почти бесспорного факта. В настоящее время этой точки зрения как будто уже никто не придерживается, а вскормленником Перисада считают не только Савмака. Некоторые ученые признают, что это был Диофант (Lurie, 1959. S. 72—73; Казакевич, 1963. С. 58—59; Гаврилов, 1992. С. 61—62; Молев, 1994. С. 119). Появилась даже еще одна гипотеза, которая, как представляется, завершила возможные варианты интерпретации этой части текста декрета. А.И. Немировский обратил внимание, что в документе чествуется не один Диофант, но также и Митридат Евпатор, а значит, есть основания предполагать, что воспитанником Перисада был сам Понтийский царь, чему не противоречат некоторые детали его биографии (Немировский, 1978. С. 67 сл.; ср.: Сапрыкин, 1996. С. 143—145).

Рис. 63. Монета Митридата VI Евпатора (увеличено)

А.К. Гаврилов рассматривает описанные события на Боспоре как результат вторжения крымских скифов во главе с Савмаком (1992. С. 71—72). Эта точка зрения выделяется новизной и определенной смелостью постановки вопроса, но все-таки не представляется убедительной. Ближе к истине, на наш взгляд, был Ю.Г. Виноградов, видевший в этих событиях дворцовый переворот, осуществленный полуварварской верхушкой Боспорского царства (1987. С. 79—80, 86). Действительно, с имеющимися материалами больше согласуется представление о восстании Савмака как о попытке скифов удержать Боспорское царство в орбите своего влияния и, возможно, втянуть его в борьбу с Херсонесом. Следует особо подчеркнуть, что эти события никак нельзя считать случайными, связанными с действиями только скифского царевича-авнтюриста, напротив, они стали закономерным следствием боспоро-скифского сближения, о котором речь шла выше.

Восстание Савмака и боевые действия Диофанта против мятежников, безусловно, должны были привести к разрушениям боспорских поселений. Разрушения конца II — начала I вв. до н. э. действительно фиксируются при археологических раскопках на некоторых памятниках. К примеру, городище Крутой Берег в Восточном Крыму погибло в конце II в. до н. э. (Масленников, 1998. С. 208) На рубеже веков или несколько позднее был разрушен Зенонов Херсонес (Масленников, 1992. С. 150). На азиатской стороне Боспора в конце II в. до н. э. погибло Раевское городище (Онайко, 1967. С. 168). К интерпретации перечисленных археологических фактов исследователи, по большей мере, относятся очень осторожно. Лишь разрушения Пантикапея этого времени, где погибли все монументальные здания, были уничтожены укрепления акрополя и пр., уверенно связываются с потрясениями, которые столица Боспора испытала при последнем Перисаде и в период владычества Митридата VI Евпатора (Толстиков, 1992. С. 95; ср.: Сапрыкин, 1996. С. 269).

Наряду с победами Диофанта над скифами Савмака, имеются данные о победах на Боспоре Киммерийском другого понтийского полководца — Неоптолема. Краткая информация о действиях Неоптолема содержится в двух пассажах из «Географии» Страбона. По причине важности его свидетельств, будет уместным привести цитаты:

«Лед в этих местностях столь крепок у устья Меотийского озера (т. е. в Керченском проливе — Ю.В., В.С.), что в том месте, где зимою военачальник Митридата победил варваров в конной битве на льду, он же разбил в морском сражении тех же варваров летом, когда лед растаял» (II. 1, 16; перев. В.В. Латышева).

«Рассказывают, что полководец Митридата Неоптолем в одном и том же проливе летом разбил варваров в морском бою, а зимой — в конном» (VII. 3, 18; перев. В.В. Латышева).

Эти скупые упоминания чрезвычайно интересны в нескольких аспектах. Е.А. Молев вполне обоснованно считает, что победы Неоптолема «привели к утверждению прав Митридата на весь Боспор и установлению дружественных отношений с варварскими племенами Подонья-Приазовья» (Молев, 1995. С. 45), то есть, безусловно, имели очень большое, можно сказать, историческое значение.

В высшей степени любопытен, конечно, сам факт сражения на льду. В «ледовых сражениях», как представляется, всегда имеется некоторая загадка; в них, на наш взгляд, одна из сторон стремилась перехитрить противника, поставить его в заведомо невыгодную позицию, но об этом речь пойдет ниже. Наибольший интерес ученых, разумеется, привлек вопрос о том, каких именно варваров и когда разбил Неоптолем на Боспоре. По причине краткости упоминаний Страбона и отсутствия другой информации неудивительно, что высказанные точки зрения сильно разнятся. Противниками понтийского полководца считали скифов, скифов и тавров, скифов и ахейцев, сарматов и т. д. (см.: Виноградов Ю.А. 2001 г. С. 65). Логика рассуждений исследователей, касавшихся этого сюжета, сводится к тому, что конницей должны располагать кочевники (скифы и сарматы), но поскольку предполагать у них наличие флота, пусть самого примитивного, в высшей степени затруднительно, то считается, что кочевников поддержали племена, занимавшиеся морским разбоем, т. е. тавры, сатархи или ахейцы, о пиратстве которых сообщают письменные источники (см.: Брашинский, 1973). В процитированных выше пассажах Страбона, однако, говорится, что в двух сражениях Неоптолем разбил одних и тех же варваров, т. е., как можно понимать, имевших конницу и располагавших флотом.

Удивительно, но немалое количество сторонников имеет и точка зрения, что Неоптолем сражался против восставших боспорян (Кулаковский, 1914. С. 26; Гайдукевич, 1955. С. 124; Шелов, 1975. С. 88; Ломоури, 1979. С. 104). Такое понимание, на наш взгляд, весьма сомнительно хотя бы по той причине, что Страбон не мог назвать боспорян варварами. Для него, как и для других античных историков, они, конечно, были эллинами, пусть и заброшенными судьбой к самым северным рубежам ойкумены и по этой причине в культурном отношении весьма своеобразными, но все-таки эллинами. Спасти их от варварской угрозы как раз и должен был Митридат VI Евпатор.

Более распространенной и логичной является точка зрения, что это были какие-то меотские или территориально близкие им контингенты, которые стремились нанести удар по Боспору с востока (см.: Жебелев, 1953. С. 103; Гайдукевич, 1949. С. 305; Молев, 1976. С. 46; Reinach, 1890. P. 75; МсGing, 1986. P. 54). В.Ф. Гайдукевич с полным основанием отмечал, что нападающие, по-видимому, действовали из азиатской части государства, пытаясь при этом захватить переправы и прорваться на европейскую сторону (Gajdukevic, 1971. S. 318). Во всяком случае, локализация противников понтийского царя вблизи границ азиатского Боспора представляется почти бесспорной.

В отношении времени происшедших боевых действий можно предполагать, что они развернулись на Керченском проливе либо в конце II в. до н. э., вскоре после подавления восстания Савмака, либо же после неудач Первой Митридатовой войны с Римом, когда Боспор попытался выйти из подчинения (App. Mithr. 64), о чем подробнее будет сказано ниже. Понтийский царь, как известно, провел карательную акцию уже по завершении Второй войны (App. Mithr. 67). Первая точка зрения представляется предпочтительней, поскольку позднее Первой Митридатовой войны полководец Неоптолем вообще не упоминается в источниках (Geyer, 1935. Sp. 2465). Есть веские основания полагать, что после предательства другого видного митридатовского полководца Архелая (85 г. до н. э.), который являлся Неоптолему братом, тот вообще был отстранен от командования войсками (Молев, 1976. С. 46; Сапрыкин, 1996. С. 149).

Но с кем же из местных варваров пришлось сражаться Неоптолему? Для ответа на этот вопрос зададимся другим — какому из местных племен, кроме, разумеется, скифов, о которых речь шла выше, было невыгодно подчинение Боспора Понтийскому царю? Кто еще был заинтересован в сохранении старого порядка, мог нанести удар с востока и к тому же располагал флотом? Как ни мало мы знаем о варварских племенах Северного Причерноморья этого времени, ответ напрашивается сам собой. Выше уже говорилось, что по свидетельству Страбона (XI. 2, 12) известно, что пиратствующие племена ахейцев, зигов и гениохов господствовали на море, порой им содействовали и правители Боспора, предоставлявшие пиратам стоянки, покупку провианта и продажу награбленного. Таким образом, позиции этих варваров в районе пролива были достаточно прочны, а сложившаяся тогда ситуация в высшей степени для них выгодна. Нет сомнений, что великий царь, утвердив свою власть на Боспоре Киммерийском, не стал мириться с этими безобразиями и сделал все возможное, чтобы железной рукой навести порядок на море. Пираты же, естественно, стремились к обратному; результатом очевидного несовпадения интересов стал военный конфликт, в ходе которого и произошли два упомянутых сражения.

Другие местные племена, как представляется, не располагали флотом для проведения морского сражения, за исключением, разумеется, сатархов и тавров, о пиратстве которых имеется информация, но их участие в событиях на Боспоре пока не поддается сколь-либо логичному объяснению. Любопытную трансформацию по рассматриваемому вопросу претерпели взгляды Е.А. Молева. Поначалу он считал, что Неоптолем разбил флот Савмака, который привлек на свою сторону синдов и меотов (Молев, 1976. С. 46), но позднее стал допускать, что скифов своим флотом поддержали ахейцы, зиги и гениохи, но в конном сражении на льду с понтийцами, по его заключению, бились одни скифы (Молев, 1995. С. 45). Последнее допущение, необходимо подчеркнуть, противоречит тексту Страбона, поскольку в интересующем нас фрагменте говорится о двух победах Неоптолема над одними и теми же варварами. В таком случае логичнее было бы предполагать, что и в конном сражении вместе со скифами принимали участие ахейцы, зиги и гениохи. По мнению Е.А. Молева, это было невозможным по той причине, что, как ему представляется, описание быта ахейцев у Страбона не позволяет считать, что те имели конницу (Молев, 1976. С. 46).

В связи с этим следует особо отметить, что быт ахейцев древний географ не описывал вообще, его занимали лишь их морские разбои. Вывод же об отсутствии у ахейцев конницы представляется просто наивным, поскольку трудно себе представить варварский народ, особенно в непосредственной близости от степей, у которого бы, по крайней мере, аристократия не имела привычки владеть конями и в случае необходимости выступать в поход в конном строю. О силе сухопутной армии ахейцев можно заключать из того, что карательная акция, предпринятая против них Митридатом после Второй войны с Римом оказалась неудачной, более того — в результате сражений и от тяжелого климата было потеряно две трети понтийского войска (App. Mithr. 67).

Приведенное выше мнение Е.А. Молева об отсутствии у северокавказских морских разбойников конницы, несмотря на всю его спорность, при определенном смещении акцентов, как представляется, все-таки может способствовать лучшему пониманию сути происшедших событий. В этой связи можно обратиться к деяниям других морских разбойников, значительно более знаменитых, чем ахейцы, зиги и гениохи, а именно — норманнов. Набеги норманнов, как хорошо известно, в VIII—XI вв. держали в страхе всю Европу. Вряд ли уместны сомнения в том, что в плане ведения боевых действий они представляли собой типичную «морскую пехоту». В связи с этим писавшие о них восточные авторы неоднократно отмечали, что если бы норманны (русы) были всадниками, то они бы стали «великим бичом для людей» и «приобрели бы господство над многими народами» (Заходер, 1967. С. 98). Но этого не произошло.

Любопытно, но лошади у норманнов были. Данные археологии убедительно свидетельствуют, что население Скандинавии, наряду с другими домашними животными, разводило и лошадей, погребения с конями имеются в местных некрополях (Лебедев, 1985. С. 78, 83, рис. 22). Этих животных даже приносили в жертву богам (Заходер, 1967. С. 96). Во время походов во Францию норманны делали набеги не только на ладьях, но и в пешем порядке, и на лошадях, местному населению под страхом наказания было строжайше запрещено продавать пришельцам лошадей, также как и вооружение (Стриннгольм, 1861. С. 46). Все эти детали, безусловно, очень любопытны, но, тем не менее, конными воинами норманны так и не стали, — как свидетельствует один персидский автор, на коне они не обнаруживали присущей им смелости (Заходер, 1967. С. 97). Все приведенные свидетельства о норманнах, по нашему мнению, указывают на одну простую, но чрезвычайно важную истину, — вооруженный человек, сидящий на коне, совсем не обязательно является конным воином. Для того чтобы стать таковым, и он сам, и его конь должны пройти специальную подготовку.

Возможно, сходная ситуация имела место в античное время в приморской полосе Северного Кавказа, где обитали ахейцы, зиги и гениохи. Лошадей они, конечно, имели, но сражаться в конном строю не умели или, скорей всего, умели плохо. Может быть, именно по этой причине Неоптолем и решил дать сражение на льду. Вряд ли можно сомневаться, что инициатива выбора места для сражений принадлежала именно ему. Логика понтийского полководца проста и абсолютно оправдана: в таких условиях, т. е. на льду, даже небольшой отряд профессиональной конницы может легко победить массу всадников, которые вообще не привыкли сражаться в конном строю.

Кратко резюмируя изложенное, можно сделать заключение, что главными противниками Митридата VI Евпатора в борьбе за власть над Боспором были, с одной стороны, крымские скифы, а с другой — ахейцы, зиги и гениохи. Имеющиеся источники позволяют считать, что в будущем и с теми, и с другими Понтийскому царю пришлось столкнуться неоднократно (см. ниже).

С обстоятельствами войн Митридата Евпатора за Боспор, как можно предполагать, было связано сооружение одного любопытнейшего памятника. Это самый грандиозный на Керченском полуострове курган Кара-Оба, выделяющийся среди прочих рядом важных параметров: высота его достигала 25,6 м, а диаметр насыпи — около 120 м. Масштабность памятника еще более усиливалась от того, что он был насыпан на одной из вершин холмистой гряды, в 2,5 км на северо-запад от Куль-Обы при выходе в открытую степь. Положение памятника, надо признать, в высшей степени показательно.

Курган раскапывался в 1859—1861 гг. директором Керченского археологического музея А.Е. Люценко и через 100 лет, в 60-х гг. XX в., известным скифологом П.Н. Шульцем, но до конца так и не был исследован (см.: ОАК. 1859. С. XI; 1860. С. VI; 1861. С. V; Шульц, 1968; 1971). В результате проведенных работ была выяснена одна любопытная особенность конструкции кургана — наличие здесь двух мощных каменных крепид, т. е. обкладок основания насыпи. Кара-Оба — действительно уникальный памятник Боспора не только по причине наличия двух крепид, но и потому, что он, скорей всего, имел форму ступенчатого конуса. Сделанные при раскопках находки позволяют считать, что курган был сооружен во II в. до н. э., может быть, даже во второй его половине (Шульц, 1971. С. 62). Что же стало причиной возведения в это время в столь любопытном с топографической стороны месте такого необычного по своей конструкции кургана?

Несмотря на то, что памятник до сих пор полностью не раскопан, предположение о том, что здесь был погребен боспорский царь, вызывает большие сомнения. Кара-Оба, как представляется, имела совсем иное предназначение. Для понимания этого памятника, на наш взгляд, важное значение имеет могила, обнаруженная А.Е. Люценко под насыпью на скале. Она была заполнена человеческими костями как бы изрубленными на части, что дало основание исследователю предположить, что курган был насыпан в честь битвы, происшедшей поблизости (см.: Шульц, 1971. С. 56—67).

А.Н. Щеглов сопоставил Кара-Обу с памятником, весьма отдаленным от Боспора, но типологически ему очень близким, — Шверинским курганом, расположенным в ближайших окрестностях Херсонеса¹. Обращает на себя внимание, что и этот памятник выделялся большими размерами и необычной, конусовидной формой насыпи. При раскопках здесь были обнаружены две каменные крепиды, а между ними — бронзовый сосуд, заполненный черной массой, вероятно, сожженным прахом покойного (покойных?), который был полит благовониями. Местные жители утверждали, что в окрестностях кургана они находили человеческие черепа (см.: Юргевич, 1875). А.Н. Щеглов считает, что сходство Кара-Обы и Шверинского кургана не случайно. Эти памятники, более грандиозные, чем Сорос, сооруженный над прахом греческих воинов, погибших в Марафонской битве, и не менее великолепные, чем трофей римского императора Траяна, по его мнению, представляют собой памятники мемориального характера, связанные, вероятнее всего, с военными победами войск Митридата под Херсонесом и на Боспоре в конце II в. до н. э. Иными словами, они должны были увековечить память о подвигах понтийских воинов в сражениях со скифами, победы над которыми стали важными событиями в завершении создания Черноморской державы Митридата. Данная трактовка, на наш взгляд, представляется весьма вероятной.

Подчинение Боспорского царства Митридату VI Евпатору было важным этапом на пути создания его Всепонтийской державы, в которой Черное море стало фактически внутренним. Включение античных государств Северного Причерноморья в единую державу было выгодно не только Митридату, поначалу оно казалось спасительным и для эллинства этого региона и, безусловно, нашло здесь поддержку (Шелов, 1983. С. 41; 1985. С. 560 сл.). Однако филэллинство Митридата этого времени не было актом чистого альтруизма. Планы владыки Понта, как известно, шли еще дальше, и в них столкновение с Римом было неизбежно. Понтийская держава была создана к началу Первой Митридатовой войны, в этой и последующей войнах Северному Причерноморью отводилась роль поставщика воинских контингентов, всевозможного снаряжения, продовольствия и т. д. Основная масса войск при этом рекрутировалась из среды варварских племен, часть из которых была подчинена Понту, а другая имела какие-то договоры с Митридатом, их царьки считались его друзьями.

Создавая Всепонтийскую державу, Митридат VI Евпатор столкнулся с противодействием ряда варварских племен Северного Причерноморья. Выше говорилось о его борьбе с крымскими скифами, поддержавшими их роксоланами, а также, по всей видимости, ахейцами, зигами и гениохами. Позднее, уже в начале I в. до н. э., Понтийскому царю были подчинены бастарны и сарматы (Plut. De fort. Rom. 11), обитавшие в областях Северо-Западного Причерноморья. Вполне возможно, что они были покорены Неоптолемом, если связывать с его военными победами на этой территории свидетельство Страбона о так называемых башнях Неоптолема в устье Тираса (VII. 3, 16). Именно так трактуют это сообщение некоторые исследователи (см.: Сапрыкин, 1996. С. 148—149; но ср. Виноградов Ю. Г, 1989. С. 251—251).

Контроль над этим сложным племенным миром, надо думать, для Митридата являлся задачей не менее, а, скорей всего, более сложной, чем его покорение, по этой причине не может возникать особых сомнений в том, что великий царь проводил весьма продуманную и последовательную политику по отношению к северопричерноморским варварам. Нет сомнения, что своим крымским победам Митридат придавал очень большое значение в той глобальной борьбе, которую он начинал с Римом, при этом значение не только в плане практическом, то есть связанном с оценкой людских и материальных ресурсов региона, но и в плане пропагандистском. Официальная пропаганда провозглашала Митридата VI победителем скифов, которые ранее не знали поражений, то есть владыкой, превзошедшим Кира, Дария и Зопириона, справиться с которым Риму будет не по силам (Хайнен, 1993. С. 27). Именно из непобедимой Скифии у него была набрана «большая часть войска» (Just. 38. 7, 3). Пропагандистские декларации, однако, не обязательно полностью соответствуют действительности (Ростовцев, 1925. С. 118—119; Граков, 1947. С. 84; Мелюкова, 1949. С. 107—109; McGing, 1986. Р 163), и, если попытаться отмести многие суждения современных исследователей, ставших жертвой этой официальной традиции, то картина связей понтийского царя с варварами Северного Причерноморья представляется несколько иной и значительно более сложной и драматичной. Имеющиеся в нашем распоряжении источники позволяют считать, что верными союзниками понтийского царя в борьбе с римлянами были отнюдь не скифы, а сармато-меотские племена, бастарны и некоторые другие (Виноградов Ю.А., 20056. С. 203—204).

Примечания

1. Свою точку зрения А.Н. Щеглов высказал в докладе, прочитанном в ЛОИА АН СССР (ныне ИИМК РАН) в 80-х гг. прошлого века, а также в неоднократных личных беседах с авторами этой книги. К сожалению, его чрезвычайно ценное исследование до сих пор не опубликовано.