Революция победила

Большевики действовали быстро и решительно в союзе с тошнотворным страхом, парализовавшим дезориентированных горожан. Исполнительный комитет по борьбе с контрреволюцией под руководством Драчука^* стал собирать материалы на врагов революции, руководствуясь исключительно революционной совестью и пролетарским сознанием.

Василий Игнатенко свидетельствует: «В то время не было каких-либо писаных положений об органах управления Советской власти. Нам пришлось столкнуться с серьезными трудностями, в том числе с отсутствием средств, так как банки еще не были национализированы (это произойдет через несколько дней. — Прим. авт.). Ревкому пришлось принять декрет об обложении буржуазии контрибуцией в размере 20 миллионов рублей. Означенную сумму предлагалось внести в 24 часа. Поскольку деньги своевременно не поступили, мы прибегли к репрессии. Цвет ялтинской буржуазии, по составленному списку, был при содействии Красной гвардии "приглашен" на совещание. Созванным объявили, что, пока деньги не будут внесены, никого из помещения не выпустят. Часа через два в Ревком явились три адвоката для переговоров, и через трое суток 20 миллионов рублей были в кассе молодого органа пролетарской власти. За невыполнение декрета Ревкома о сдаче ценностей в фонд молодого Советского государства графиня Оболенская была приговорена революционным трибуналом к 5 годам лишения свободы. Председателем Ревтрибунала был матрос с миноносца "Гневный" Пономаренко, а общественным обвинителем выступал я»¹.

Похороны жертв революции. Бельский убит в Ялте в 1918 г. Фото из фондов ЯИЛМ

Журналист Аполлон Набатов (Аполлон Борисович Водлингер), едва избежавший расстрела, пишет, что после 16 января стрельба как будто прекратилась, массовых убийств уже не было.

Однако «настала эра "декретного социализма". Началось опустошение карманов и имуществ и уплотнение квартир и гостиниц разными проходимцами. Пошли обыски, обирательства и вымогательства у населения, почти поголовно <...>. Ялта была вскоре объявлена социалистической коммуной, и можно было ожидать, что наступит демократический рай. Но, увы, этот рай оказался хуже ада <...>. Тут не только господствовал антисоциалистический лозунг "мое — мое", но и "твое — мое" и "его — мое". Благами коммуны пользовались большевики, все же остальные объявлялись "буржуями". Их ограбление осуществлялось или в прямой форме, или в виде привычных уже для Крыма контрибуций»².

Жертвы гражданской войны в Ялте. 8 января 1918 года. Фото из фондов ЯИЛМ

В. Игнатенко признавался, что и сам не вполне понимал, что такое Советская власть: «Мы многих даже коренных вопросов еще не понимали» и только «нащупывали» организованные формы управления. При подготовке к съезду Советов и выборам исполнительного комитета, ему, как продвинутому, революционеры парткомитета поручили сделать доклад: «Что такое Советская власть и организация Советской власти». «О чем говорить, — вспоминал Игнатенко, — я не знал и очень волновался». За 10 дней до съезда он побывал в Севастополе у Гавена и Островской, которые по-революционному лаконично посоветовали: «"Поезжай, хорошенько подумай, что такое Советы рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, и об этом расскажи депутатам". В ходе беседы я и сам понял, о чем надо говорить»³. И в результате размышлений была создана при исполкоме «Комиссия социальных реформ», состоявшая из стариков-каторжан, профессиональных революционеров, отдыхавших в Ливадии. Игнатенко обладал чрезмерным даже для красноармейца простодушием. Так, он умудрился принять французского консула, пришедшего с официальным визитом, в халате и тапочках. Последний не поверил, что перед ним городской голова, и тихо сбежал.

Военно-революционный комитет обязал всех красногвардейцев пройти регистрацию в течение 15—16 января и издал приказ, запрещавший гражданам: «а) появляться на улицах после 6 часов вечера; б) устраивать всякого рода митинги и собрания на улицах; в) распространять злонамеренные провокационные слухи, а также слухи, возбуждающие одну часть населения против другой; г) всем жителям, имеющим оружие, сдать таковое».

Прощание с убитыми красногвардейцами в городском саду. Речь произносят секретарь городского комитета партии Я. Булевский, председатель горсовета В. Игнатенко, член ревкома и горкома партии Б.П. Жадановский, военный комиссар Захаров. Фото из фондов ЯИЛМ

Одним словом, запрещалось делать то, что большевики и примкнувшие к ним делали беспрепятственно все это время. «Лица, не подчинившиеся настоящему приказу, будут преданы суду Военно-революционного комитета». В Симферополе 25 января 1918 года издан приказ № 3: «Не уплатившие налогов будут признаны контрреволюционерами, сеющими смуту и анархию в стране. Их имущество будет конфисковано, а сами они будут отправлены на принудительные общественные работы». Захватившие власть потребовали немедленно открыть магазины и лавки, торгующие предметами первой необходимости, и предупредили, что за спекулятивные цены владельцы будут преданы революционному суду, что грозило неминуемым расстрелом.

Систематические грабежи, спровоцированные торжествующим беззаконием, были на руку революционерам, пока они не захватили власть. Теперь же им нужен был порядок, уже свой, новый порядок. И об этом революционном порядке сообщали развешенные по Ялте приказы.

Приказ № 4

Все ордера на обыск и аресты за различными подписями признаются недействительными.

Главнокомандующий военно-революционным отрядом Андрющенко. 15.1.1918 г.

Приказ № 5

Безусловно запрещается продажа вина и всякого рода спиртных напитков. Не подчинившиеся этому постановлению будут караться, равно как и явившиеся в нетрезвом виде.

Приказ № 6

Всем красноармейцам, солдатам, матросам и постовым милиционерам строго следить на своих постах за грабежами, кражами и насилиями. В случае обнаружения упущений со стороны постовых последние будут предаваться революционному суду как изменники революции.

Военно-революционный комитет.

Приказ по всем магазинам и лавкам Ялты

Ввиду создавшегося положения в г. Ялте, в котором обозначена база войск, необходимо в Ялте производить реквизицию продуктов для войск. Реквизиция производится с мандатами от Совета Семи, без такого мандата реквизиция не допускается. И лица, которые без мандата будут производить обыски и реквизиции необходимых продуктов, будут отвечать по всем строгостям военного времени.

Комиссар по продовольствию Красной Армии А. Фурсов.

Своих погибших товарищей коммунисты хоронили торжественно. 21 января по всей набережной балконы были задрапированы траурными, свисающими до земли транспарантами. Процессия с 27 гробами, завернутыми в красные саваны и покрытыми алыми знаменами, остановилась у одного из балконов, с которого победители произнесли трескучие речи, энергия и пафос которых были рождены свежепролитой кровью. Киоск, в котором обычно играл оркестр, был разрушен, и на его месте похоронены «герои» братоубийства. С надрывом прирожденных агитаторов, под скорбные звуки траурного марша Игнатенко и Булевский клялись сохранить в памяти имена погибших, и порывистый ветер, подобно революционным переменам, уносил уже неразличимые звуки в бесстрастную даль Черного моря.

Начинались революционные будни, и, по признанию К. Набокова, «у многих из нас тогда, кроме классового чутья и сознания, ничего не было. Мы руководствовались революционно-рабочей совестью, не давая сбить себя с толку»⁴. Этот «замечательный» подход чрезвычайно облегчал решение щепетильных задач. Матросу Андрею Ковальчуку поручили арестовать бывшего министра Сазонова. «Ехать пришлось недолго, особняк находился на окраине Ялты по направлению к Ливадии. Прибыв на место в довольно непривлекательном виде, так как в этот день моросил дождь, отчего мы все были вымазаны в ялтинской желтой грязи, и в таком "парадном" виде вошли в приемную царского сатрапа. Нас поразила безукоризненная чистота полов, паркет настолько был натерт, что наши силуэты отражались в полу, как в зеркале. На стенах были расположены богатые картины Айвазовского. Не успели мы осмотреться, как к нам навстречу торопился представительный, в сединах, господин выше среднего роста, одетый в черный костюм поверх белой рубахи-косоворотки. На лице господина была выражена нежная, но ехидная улыбка. Он начал подхалимски пожимать нам руки и благодарить за наш визит, так как начал жаловаться, что его особняку очень часто надоедают всевозможные обыски. Такая жалоба для нас была кстати. Я передал министру цель нашего посещения, при этом сообщил, что в штабе он сможет изложить свою жалобу и, бесспорно, со стороны командования будут приняты меры к охране его личной персоны. По нашему предложению следовать с нами у министра быстро исчезла улыбка и появился озноб, все же он оделся и вышел к грузовой машине, в которую мы его усадили и доставили в штаб»⁵.

Похороны жертв врангелевского террора. Фото из фондов ЯИЛМ

Одним из первых ревтрибуналом было рассмотрено дело Толстой, родственницы великого писателя. Ее обвинили в том, что она скрыла ценности, подлежащие, по мнению новой власти, изъятию. Дело слушалось при большом стечении «всех заинтересованных в обезвреживании буржуазии»⁶. Еще больший интерес вызвало дело княгини Марии Владимировны Барятинской, содержавшейся в тюрьме и обвиненной в контрреволюционном заговоре. Но суд над ней так и не состоялся. Большевики были уверены, что она передала татарам от 30 до 60 тысяч рублей для поддержания их восстания. Впрочем, княгиня не отрицала своего хорошего отношения к крымским татарам, но обвинение назвала «беспочвенным».

В своих воспоминаниях она писала: «До 20-го января я оставалась в городе под гостеприимной крышей доброго барона Н., где за мной ухаживали с предельной заботой. В этот день мы решили, что вполне безопасно вернуться домой, так как обстрел полностью прекратился. Барон сам доставил меня домой в автомобиле. Мое имение Уч-Чам (это название на татарском языке значит "Три сосны", и здесь действительно были три прекрасные сосны у входа в сад) не пострадало, даже оконные стекла были целыми, несмотря на неистовую бомбардировку и вопреки пулям, которые летали во всех направлениях вокруг здания. В полдень, когда я была занята обустройством нескольких комнат для миссис 3., польской леди, которая снимала часть особняка и намеревалась обосноваться здесь со своей маленькой дочерью, два хулигана, матрос и солдат Красной армии, вошли в открытую дверь; я спросила, что они хотят, и один из них предложил произвести обыск помещений в поисках оружия, что было обычными действиями таких посетителей; и вскоре я избавилась от них.

Похороны 47 красногвардейцев. Фото из фондов ЯИЛМ

Немного позже я увидела большой автомобиль, подъезжавший к моей двери; он был полон матросов, возглавляемых человеком, одетым в солдатский китель, серую шапку из бараньей шкуры (папаху); за пояс у него была воткнута ручная граната. Я выступила вперед, чтобы встретить их, и осведомилась у командира, не пришли ли они сделать обыск в моем доме, что он отрицал, заявив, что у него есть ордер на арест; далее я спросила, кто является тем лицом, которое хотят взять под арест. "Княгиня Барятинская, — был ответ, — где она?" Я ответила: "Я — княгиня Барятинская". На что он заявил, что я должна идти с ними. "Куда?" — "В дом Русской пароходной компании на пристани". (Незадолго до этого большое количество офицеров и две медсестры были убиты точно на этом месте, а их тела сброшены в море.) Я ответила, что я не пойду с ними, если они не дадут мне время сообщить в отделение Красного Креста информацию, что я арестована и уведена к зданию, которое они назвали. Человек кричал на меня, но меня это ничуть не смутило, и я упорствовала в своем утверждении, что, возглавляя Ялтинское отделение Красного Креста такое долгое время, я была обязана дать им знать, что со мной случилось. Затем я пошла к телефону, с обеих сторон сопровождаемая двумя мрачными моряками, с фуражками на головах и сигаретами между губами, обвешанными боеприпасами, и сказала одному из членов нашей организации, как обстоят мои дела. Затем я накинула на плечи подбитый мехом плащ, подхватила свою муфту и села в автомобиль, находясь в центре группы из 5 моряков и их руководителя, причем один из них занял позицию на подножке нашего транспортного средства, словно они боялись, что я выпрыгну из автомобиля на дорогу!.. Мои слуги рассказали мне, что, едва мы тронулись с места, из-за кустов сада появилось множество солдат и матросов, а также на склонах окружающих холмов. Я была, очевидно, чрезвычайно ценным трофеем»⁷.

Княгиню привезли к зданию Русской пароходной компании и разместили еще с тремя людьми, обвиненными в том же преступлении, в большом полупустом помещении. Через час, к ее нескрываемой радости, пришли медсестры и какой-то родственник.

Перезахоронение останков подпольщиков и красногвардейцев в 1920 году. Фото из фондов ЯИЛМ

Комиссаром оказался бывший пациент ее госпиталя Добряков. Кормили, по меркам революционного времени, вполне прилично, но красноармейцы не стеснялись в выражениях и вообще не церемонились. В течение всей ночи атмосфера накалялась, так как прибывали все новые и новые арестованные, как правило, владельцы магазинов. К тому же отсутствие удобств и сквернословие матросов травмировало воображение княгини настолько, что она решилась высказать свой протест охране, после чего сочла за лучшее укрыться в надменно-равнодушном молчании. По ее же признанию, она хотела показать, «как буржуазия может переносить абсолютные лишения». Но едва ли она имела отчетливое представление о том, что такое реальные «лишения».

К. Набоков свидетельствует:

«В обращении мы с ней были очень осторожны, так как она являлась родственницей одного из английского правительства и высоко влиятельных людей за границей, поэтому мы выделили ей две большие камеры с отдельным ходом и разрешили, по ее усмотрению, перетащить со дворца, что ей заблагорассудится. Стены камеры и пол были устланы коврами, а ее ложе походило на алтарь, вроде царского трона. Она сидела, утопая в пуховых подушках, разбросанных по полу. Огромные часы, мягкая мебель, зеркала и ряд икон. В углу, как в церкви, горели лампады и множество потрескивающих восковых свечей. Здесь же неотлучно от нее прислуживали ей несколько женщин-слуг. Противно было смотреть, как возле еще здоровой бабы, умеющей без посторонней помощи передвигаться, с нее стягивали и надевали чулки, умывали, причесывали, заплетали, как ребенку, волосы, чистили щеточками ногти и из ложечки кормили изысканными блюдами, которые привозили из ее дворца. Она часто и долго молилась, вслух ей читали на иностранных языках книги, а когда было жарко, перед ней беспрерывно махали веером. Она ежедневно много получала писем и телеграмм и ни к одной из них не прикасалась. Не было того дня, чтобы к ней не ломились, прося разрешение на свидание, литераторы, профессора медицины, корреспонденты и высокие чины духовенства. Все заботились о ее самочувствии и здоровье. Я являлся самым близким из тех, кто по праву обязанности соприкасался с нею, но чувство брезгливости к ее жеманству и классовая ненависть, как огнем, охватывала меня, когда я появлялся в ее камере. За все время я ни одним словом не обмолвился с нею, обращался всегда к ее слугам <...>»⁸.

Листовка 1919 г. Из фондов ЯИЛМ

У Набокова было пристрастное отношение к княгине Барятинской из-за ее открытой неприязни к медсестре, которой он покровительствовал. О ней княгиня отозвалась как о «противной мегере с крашеными волосами и грубо сработанным лицом; ее дочь, своенравная маленькая девочка 14 лет, имела неограниченное влияние на Набокова и могла вынудить его сделать все, что она хотела. <...> Эта рыжеволосая женщина, которая называла себя медсестрой, была злобной и развратной персоной, она так раздражала своим шумным поведением, что даже матросы смотрели на нее с презрением»⁹.

22 января в сопровождении двух матросов Добряков перевез княгиню в тюрьму. При виде камеры княгиня и сопровождавшая ее миссис З. пришли в смущение, но Добряков оправдал свою фамилию и на этот раз. Его трудами в камере появились два коврика и бивачная кровать. С княгиней остались две женщины, Элизабет и Маруся, и ночевали на кушетках в углу, невзирая на все опасности такого самоотвержения. В это же время в тюрьме находились князья Дондуковы-Изыдиновы, о которых уже говорилось. Они неоднократно приходили к Барятинской, и как-то раз она предложила им «пятичасовой чай». В отличие от княгини они находились в несравненно худших условиях, спали на голых досках, покрывавших каменный пол.

Княгиня М.В. Барятинская, переодетая няней

Через пару дней, осмотревшись в новых условиях, Барятинская совместно с военно-морским врачом устроила в камере маленькую амбулаторию, где перевязывали раненых офицеров, и медсестры Красного Креста ежедневно приходили им помогать.

Со временем княгиня «освоилась» на новом месте, завела «отношения» со своими соседями. Впоследствии она писала: «Мои соседи постоянно вторгались в мою комнату и просили чай, сахар и подобные лакомства, которыми я делилась с ними, если они у меня были. Я даже однажды угощала всю компанию офицеров, карманных воров, моряков и т. п. большим мясным пирогом, которым они были весьма довольны»¹⁰.

Фронтиспис и титульный лист книги «Дневник русской княгини в большевистской тюрьме». Подпись под фото: княгиня М.В. Барятинская, председатель Ялтинского отделения Русского Красного Креста (Крым, Россия)

Первый допрос княгини провел бывший матрос с императорской яхты «Штандарт» некий Гук, секретарь комиссии по дознанию, который также когда-то лечился в ее госпитале. О чем был допрос — неизвестно. На другом допросе княгиня Барятинская признала свои отношения с татарами. «Меня спросили, дарила ли я что-либо татарскому эскадрону, и я ответила утвердительно, заявляя, что я предложила хлеб и соль офицерам (наш русский обычай гостеприимства) и сигареты солдатам. "Сколько сигарет?" — "От 15 до 20 каждому солдату". Далее они спрашивали, пошла ли я одна встречать татар или же со мной были другие люди. Из страха скомпрометировать своих друзей я отрицала их присутствие. Мой ответ на вопросы, касающиеся мотивов, побудивших меня встретить татар, был, что они были первыми войсками, которые я увидела возвращающимися с фронта, и что я знала их прежде. Документ, составленный сыщиком, был вручен мне для подписания, что я сделала полностью, указав фамилию, имя и титул»¹¹.

Сама княгиня пишет, что Гук упрекал ее за жестокое обращение с рыжеволосой медсестрой, той самой, к которой благоволил К. Набоков и чья дочь имела на него «неограниченное влияние». Через три дня после допроса Набоков сказал Барятинской, что Марусе будет разрешено остаться с княгиней только при условии, что она, Маруся, будет кормить «рыжую медсестру» и ухаживать за ней. Разумеется, предложение было принято.

Бывшая усадьба княгини М.В. Барятинской в Ялте. Фото 2003 г.

Собственно говоря, времена были еще достаточно демократичными, и многие свободы, которые в ближайшее время будет трудно представить, казались сами собою разумеющимися даже в заключении.

Тюремный порядок, с которым столкнулась княгиня Барятинская, описан ею следующим образом: «Перед 7 часами дверь с шумом отпиралась охраной. Заключенные начинали подниматься, и каждый из них на свой манер должен был убирать комнату и наводить порядок. После этого все шли на кухню во дворе произвести скудное умывание. Я вставала в 9 часов, но ночью я мало спала, и умывалась в моей камере, затем я пила чай с Марусей, и после такого завтрака мы все шли во двор на прогулку. Жорж любезно спешил принести огромную скамью, которую он поднимал, словно перышко, и прочно ставил ее на землю, торопясь сесть со мной рядом, и мы вели дружескую милую беседу, остаток скамьи был занят другими членами большого и отчасти смешанного коллектива, иногда нам давали газеты, и Р., сидя чаще всего на земле, читал их вслух внимательной аудитории.

Фото из книги М.В. Барятинской. Подтекстовка автора. В переднем ряду сидят (слева направо): банковский служащий, Миша Полянский, княгиня М.В. Барятинская, комендант милиции Дерекоя, господин Р. Стоят: ялтинский комиссар, Георгий Дименец, господин О., Маруся (служанка М. Барятинской), банковский служащий, татарск. солдат, маленький шофер, Энсин

Около часа все удалялись в камеру на обед. Мне еду присылала моя сестра, графиня Ш., и она была очень хорошей и вкусной.

После обеда Р. и некоторые другие, кому было дано особое разрешение, приходили ко мне на чашку чая, потом мы принимали наших гостей, кому в моем случае было разрешено оставаться в камере, и после того как они уходили, я оставалась "дома" или, если позволяла погода, шла на еще одну прогулку в тюремный двор. Около 8 или 8.30 вечера у нас был ужин, и это был для меня самый мрачный момент всего дня. Маруся отправлялась принести нашу еду, и я оставалась совершенно одна, чувствуя себя тревожно и угнетенно в жуткой темноте камеры, слабо освещенной тусклой маленькой лампой. Ни разу моя бедная юная помощница не получила удовольствия от своей вечерней прогулки, каждую ночь, едва она ступала на улицу, она видела укутанную фигуру, томящуюся рядом с домом, она упорно преследовала ее всю дорогу туда и обратно, и она подозревала, что это мужчина, переодетый женщиной, определенно шпионит за ней. Я никогда не ложилась раньше 10.30, для того чтобы сократить, насколько возможно, унылые бесконечные ночные часы, когда надвигающаяся опасность и смерть стояли совсем близко. Я пользовалась привилегией запирать мою дверь на час позже, тогда как мои соседи были заперты в своих комнатах в 7.00. Они ухитрялись устраивать друг с другом партии в бридж, мои соседи — карманные воры также не презирали карты, и их игры менее изысканного характера были крайне бурными и шумными»¹².

Здание Агентства Русского Общества пароходства и торговли. Здесь в годы Гражданской войны содержали арестованных по обвинению в контрреволюционном заговоре. Фото конца XIX в.

К.П. Набоков оставил еще одно любопытное свидетельство о встрече со своим более известным однофамильцем:

«Как-то раз подхожу к военкомату, часы занятий уже были закончены, а для меня они, как обычно, не кончались до глубокой ночи. Издали я увидел, как человек дергает за ручку двери и, убедившись, что она закрыта, обернулся и встретился со мной: "А я к вам, вот и хорошо, что встретились, — он посчитал меня за рядового сотрудника, — сдаю согласно приказа, отметьте на удостоверении", — он отдал мне саблю и в кобуре наган, в этом ничего особенно не было. В военкомат многие и ежедневно сдавали оружие. Оружие мне совали даже и при встрече на улицах. Я иногда приходил увешанный оружием. Я несколько раз прочитал его удостоверение, припоминая, где я его видел и что с ним делать, сомневаясь, он ли это? Тот самый корреспондент из Симферополя, когда я его спровадил из тюрьмы, я по телефону предупредил Слуцкого, чтобы он его хорошенько прощупал, но он к нему не явился. Почему? Не появлялся он и к графине. Читая удостоверение, я внимательно следил за его все время бегающими, не останавливающимися зрачками. Что-то, как и тогда в тюрьме, тревожило меня. Лицо его было исчерчено глубокими мелкими морщинами — оно напоминало печеное яблоко.

— Так это вы и есть тот самый бывший член Временного Правительства, известный дипломат Набоков?

— Да, да, — подтвердил он.

— И давно вы здесь?

Поняв меня, что я поинтересуюсь еще несколькими вопросами, он, как дипломат, опередил меня: "Жену больную привез, врачи в Крым посоветовали. Сейчас на даче остановился, как устрою ее, уеду".

Ясинский, Платошин, Фишман, Харламов, Тимофеев (слева направо). Фото из фондов ЯИЛМ

Мне хотелось убедиться, не ошибаюсь ли я, он ли тогда появлялся с Керцманом.

— Вы интересовались графиней?

Он насторожился весь, изменился, когда прочитал на своем удостоверении мою надпись — Набоков. Он испытывающим взглядом уставился на меня, зрачки его остановились и озарились неприятным блеском, как у голодного, увидевшего сало кота. Он только сейчас узнал меня и вышел. Так закончилась встреча маленького, простого Набокова с большим, когда-то влиятельным Набоковым. Оставшись один, я долго не мог успокоиться от какого-то странного волнения. Работа не шла на ум. Зачем он здесь? Что влекло его к графине? Надо было тогда проследить за ним, видно, что паук замаскированно плел сети; волк обнюхивал, осторожно обходил капкан, я чувствовал, что допустил какую-то ошибку, что-то до конца недоделал. Так иногда на рыбной ловле бывает: крутится, вертится возле удочки огромная рыбина, а не клюет. Напряженно ждешь, вот-вот клюнет, и вдруг рванула и сорвалась, только хвост увидел, упустил, потому что червяка насадил на удочку не так, как надо. Я встал из-за стола и поинтересовался шашкой. Это была не шашка, а именная, приготовленная на заказ по росту шпага, вся гравированная и в золотом наборе. Царский подарок. На конце рукоятки красовалась корона. Когда я обнажил ее, она засверкала особым блеском. Все полотно ее с обеих сторон было исписано датами в медалях с двуглавыми орлами и в заграничных свастиках»¹³.

24 января Совет рабочих и солдатских депутатов обратился к горожанам с призывом сохранять порядок «под страхом революционной кары» и еще раз потребовал от всех ялтинцев вернуться к мирному труду, и только к тем, кто преподавал Закон Божий, по причине непреодолимой ненависти к религии решение оформилось в законодательное постановление.

Приказ № 3

Согласно декрету Народных Комиссаров преподавание закона Божия во всех учебных заведениях отменяется.

Выдача жалованья всем законоучителям с 1 марта н.с. прекращается.

Уездный комиссар по народному просвещению Е. Кириако.

14 марта 1918 г.¹⁴.

Прошел год после отречения императора от престола. Год, переполненный великими и горестными событиями, ужасающими бедствиями для России. Это было время, когда возрастало зло, а невзгоды и суровые испытания следовали одно за другим. Крушение устоев нарушило законное положение вещей, и необратимость происходящего стала ужасающей очевидностью.

Примечания

*. Драчук Владимир Ефимович (1897—1918). Из семьи рабочих. В ноябре 1917 г. избран депутатом I Общечерноморского флота. Комиссар по борьбе с контрреволюцией в Ялте.

1. Воспоминания В.А. Игнатенко о революции. — Л. 10.

2. Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Без победителей. Из истории Гражданской войны в Крыму. — Симферополь, 2008. — С. 365.

3. Воспоминания В.А. Игнатенко о революции. — Л. 7.

4. Воспоминания К.П. Набокова. — Л. 58.

5. Воспоминания о Великой Октябрьской социалистической революции бывшего моряка Ковальчука Андрея Моисеевича. Фонды ЯИЛМ. О. Ф, ед. хр. 73, на 37 л. — Л. 18—19.

6. Воспоминания К.П. Набокова. — Л. 100.

7. Княгиня Мария Барятинская. Дневник русской княгини в большевистской тюрьме. — С. 78—79.

8. Воспоминания К.П. Набокова. — Л. 100—101.

9. Княгиня Мария Барятинская. Дневник русской княгини в большевистской тюрьме. — С. 86—87.

10. Там же. — С. 86.

11. Там же. — С. 91.

12. Там же. — С. 89.

13. Воспоминания К.П. Набокова. — С. 104—105.

14. Ялтинская Коммуна (орган Ялтинского совета Рабочих, Солдатских и Крестьянских депутатов), 1918, № 193 (15 марта).