Схимонахиня Евгения (Попова)

Бывает так, что человек, лишенный здоровья и физических сил, не закрывается в своем горе, не замыкается в окамененном одиночестве, не побеждается страданиями, но напротив — открывает бездонные глубины своего сердца Всемилостивому Творцу, и Он творит в нем чудо Своей преображающей любовью. И к этой Божественной любви, как «олени на источники водные», тянутся физически здоровые, но ослабленные духом, уязвленные грехами, измученные страданиями, несчастные люди. Приходят за утешением и получают его.

Такой, немощной плотью, но сильной духом осталась в памяти крымчан схимонахиня Евгения (в миру Ольга Аполлоновна Попова). Она родилась 2 июля 1858 года в обедневшей купеческой семье. В браке со священником Василием Яковлевичем Поповым родилось шестеро детей, но выжил только один — Иван, родившийся в селе Березовке Кунгурского уезда Пермской губернии в 1879 году, где служил иерей Василий. По окончании Пермской духовной семинарии Иван женился на Елене Васильевне, которая была младше его на четыре года, и как сирота воспитывалась в семье благочестивого протодиакона Димитрия, после смерти которого оставшиеся средства помогли отцу Василию перебраться в Ялту, чего он очень хотел из-за своего наследственного туберкулеза. Переезд на юг приостановил болезнь, но желанное выздоровление не наступило. Отец Василий преставился в 1910 году и был похоронен на ялтинском кладбище. После смерти мужа Ольга Аполлоновна видела удивительный сон: отца Василия, облаченного в ризы, ведут два ангела, по сторонам стоят прихожане тех церквей, где он служил. Все его приветствуют и радуются. По мере их продвижения темные одежды со спины священника отпадают и в светлом облачении его вводят в царские врата.

Через некоторое время Ольга Аполлоновна тяжело заболела — паралич обеих ног, и сын с женой окончательно перебрались к ней в Ялту. К этому же времени относится загадочная история о том, как в дом Поповых пришел некий старец с благословением афонского духовника постричь Ольгу Аполлоновну в монахини. Иван Васильевич стал решительно возражать, но Ольга Аполлоновна, к этому времени уже очень болезненная и не выходившая из дома, подумав, приняла это предложение.

Иерей Василий Попов с супругой Ольгой Аполлоновной и сыном Иваном. Пермь. Публикуется впервые

В постриге, состоявшемся 13 февраля 1912 г., она получила имя Евгения и была приписана к Космо-Дамиановскому монастырю под Алуштой, в котором так никогда и не побывала. Отношения с сестрами, которые ее регулярно посещали, сложились хорошие, добросердечные. Они высоко ценили ее рассудительность и мудрые советы. Одна из сестер монахиня Евфросинья^*, однажды забыв платок у монахини Евгении, вернулась и услышала от схимницы: «Значит, ты еще побываешь в моей хижине», что исполнилось впоследствии — монахиня Евфросинья ухаживала за матушкой Евгенией до ее блаженной кончины. Как-то раз в беседе с игуменией Варсонофией она спросила, где бы та хотела быть похороненной. И добавила: «Хорошо было бы на монастырском кладбище рядом с сестрой Кириеной, которая была казначеей обители». Впоследствии так и случилось.

В 1918 году монахиня Евгения приняла схиму.

Иван Васильевич Попов занимался фотографией и писательством, печатался под псевдонимом Попов-Пермский и публиковал свои рассказы в небольших журналах «Светоч», «Дневник писателя», «Светлый луч», «Братская помощь», «Красный звон», «Народное чтение», «Детский мир». Впоследствии на допросе в 1932 году он дал характеристику своей литературной деятельности: «Приходилось напрягаться, лишь бы где-нибудь приняли. Кто прошел эту суровую школу мелкой литературы, тот меня вполне поймет. Много было огорчений, неудобства, отчаяния. Если бы я мог это предвидеть, то лучше пошел бы служить. Печатался я в течение 10 лет, с 1907 по 1917 год, но журналистом я никогда не был. Я никогда нигде не работал, средством к существованию служили мои случайные заработки от тех писательских работ, которые я выполнял для разных издательств. Правда, эти занятия не давали необходимых средств, поскольку мои труды редко когда печатали. Я был всегда вне всяких партий и не проводил каких-либо идей газетой <...>. Это я утверждаю самым категорическим образом. Вот почему я напечатал в церковной газете "Колокол" повесть из эпохи гонений на христианство при Нероне под названием "Живые факелы". И эта повесть абсолютно вне всякой политики. Я не считаю публикацию повести каким-нибудь преступлением. Печатал я беллетристику из духовного быта в следующих журналах: "Русский паломник", "Руководство для семейных пастырей", "Епархиальные Полтавские ведомости", "Другие полезные ведомости". Печатал и для детей в журнале "Незабудка", "Задушевное слово". Писал в 1910—11 годах фельетоны и заметки в газете "Ялтинский вестник" <...>. Там же давал иногда хронику». И как бы в свое оправдание добавил: «Невозможно ставить мне в упрек, что я ради хлеба писал. То была одна эпоха, сейчас другая <...>. Я уверен, что многие талантливые люди писали как до 1917 года, так и теперь. Ведь, несомненно, многие старые офицеры старого строя сейчас люди партийные и работают вполне»¹. После революции Иван Васильевич уже не печатался и писал мало: из-под его пера вышло только две повести — «Самородок» и «Измена».

Через несколько лет после пострига монахиня Евгения окончательно слегла и больше не вставала. Ее духовная сила и дар рассуждения со временем стали проявляться в прозорливости. Впоследствии сын вспоминал: «Моя мать, с тех пор как слегла, обрела дар ясновидения и среди окружающего населения оставалась таковой до последнего времени. У себя на квартире в течение ряда лет ее постоянно посещали люди, обращавшиеся за советом и помощью главным образом в делах житейских».

Поповы: иерей Василий с супругой Ольгой Аполлоновной, сыном Иваном и невесткой Еленой. Публикуется впервые

Среди духовенства у нее было много знакомых и почитателей, в том числе епископ Феофан (Быстров), духовник царской семьи. В доме напротив, где проживала схимонахиня Евгения, расположились сестры Леснинского монастыря Холмской епархии. К ним заходил епископ Феофан и, видимо, через них познакомился с Поповой. Их знакомство переросло в теплую дружбу, и всякий раз, бывая в Ялте, владыка неизменно посещал схимонахиню Евгению для духовных бесед. Он сам признавал, что проникся к ее словам чрезвычайным доверием. В частности, она говорила о том, что большевики, вопреки очевидности, не придут в Крым. Митрополит Антоний (Храповицкий) по этому поводу заметил, что если сказанное исполнится, то он пешком придет к этой монахине. Владыка Феофан сохранял уверенность в словах почитаемой старицы до последней минуты, так что сам едва успел эвакуироваться.

Со временем к ней стало приходить все больше и больше людей. Известность схимонахини росла вместе с уважением и даже почитанием. Беспомощная телом, она сохраняла духовную крепость и ясность ума. Ее советы были доступными и ясными, в чем многие нуждались.

Вихрь ужасных событий, порожденных революцией и Гражданской войной, потрясших всех и всё, промчался перед глазами схимонахини Евгении, Ивана Васильевича и его жены, начавшей в это время слепнуть (свои дни она закончит, полностью утратив зрение). Единственным источником выживания с этих пор становятся пожертвования добрых людей, у которых, невзирая на голод и разруху, милосердия не стало меньше... До революции Иван Васильевич, помимо писательства, занимался еще фотографией и учительством. Теперь же все эти виды заработка вместе со здоровьем и силами безвозвратно канули в Лету. И он с супругой жил на пожертвования, сделанные его матери.

К этому времени относится воспоминание одного художника о духовных дарах матушки Евгении.

Насельницы Космо-Дамиановского монастыря у Царской часовни

«Старший брат мой, Владимир, офицер царской, а затем и Белой армии, эвакуировался вместе с армией из Севастополя осенью 1920 года за границу. Прошло пять лет, но мы — я и наша мать — не имели от него известий. Мать решила, что он умер, хотела уже заказать панихиду, но знакомый священник посоветовал ей обратиться к матушке Евгении — узнать, жив наш Владимир или нет. Мать написала ей письмо, и вскорости пришел ответ, который так поразил нас, что я до сих пор помню его дословно: "Дорогая во Христе сестра Мария! Не плачьте, не горюйте, сын Ваш Владимир жив. Вскоре ждите от него первое письмо. Было ему очень трудно, но теперь жизнь его налаживается, возле него есть любящая жена, которая о нем заботится". И подпись — "Грешная схимонахиня Евгения".

Спустя несколько дней вдруг пришло письмо от Владимира, полностью подтвердившее все, что сообщила нам матушка Евгения. Брат писал, что в последнее время какой-то голос твердил ему: "Напиши своей матери". Повинуясь этому голосу, он решился написать. Нам с матерью было ясно, что это был голос матушки Евгении...

Мать рассказала обо всем знакомому священнику, и он посоветовал ей съездить в Ялту и поблагодарить. В это время знакомые верующие женщины как раз собирались ехать к схимонахине Евгении. Я упросил мать отпустить меня вместе с ними. Помню дворик скромного домика на Аутской улице Ялты, весь в розах и олеандрах. Хорошо помню и комнату матушки Евгении. Схимонахиня лежала на высоко взбитых подушках постели, вдоль которой на стене висела полка с книгами. Над изголовьем — образ Богоматери с горящей лампадой. Меня поразили глаза схимонахини: широко раскрытые, ярко-голубые, как у молодой девушки, они выглядели странно на старушечьем морщинистом лице: в них играл какой-то таинственный свет. Таких удивительных глаз мне не приходилось встречать ни до, ни после этой встречи.

Я и мои спутницы остановились у порога. Матушка Евгения спросила: "Вы из Севастополя?" Услышав утвердительный ответ, произнесла: "Крепко молитесь о вашем городе, он будет разрушен, не останется камня на камне". Спутницы мои в ужасе спросили: "Неужели будет такое сильное землетрясение?" Матушка ответила: "Не землетрясение, а война. Такая страшная война, какую вы и представить себе не можете, и от милого Севастополя ничего не останется". Спутницы мои спросили: "А скоро ли будет война?" Матушка ответила, что ей было сказано: до войны этой она не доживет.

Схимонахиня Евгения. Евпатория. 1933 г.

А тогда, стоя перед матушкой, я сказал ей, что послан своей матерью поблагодарить ее за сообщение о брате моем Владимире, от которого получено первое письмо. Она сказала: "Не меня благодарите, а Бога, открывшего мне это". И вдруг спросила меня, люблю ли я Севастополь? Я ответил, что люблю свой город всей душой, всем сердцем, что решил никогда и никуда не уезжать из него. Но она возразила: "Знаю, что любишь, и крепко. Только в Севастополе тебе не жить, ты из него уедешь". Я с огорчением настаивал на своем, но она повторяла: "Уедешь, милый мальчик, уедешь". (Мне было тогда 20 лет.) А затем, глядя вверх и как бы что-то видя перед собою, начала рассказывать мне обо всей моей жизни будущей. Схимонахиня говорила, что жизнь у меня будет скитальческая, с переездами и по суше, и по морю; будут моменты, когда я буду думать, что мне пришел конец, и в такие минуты я должен буду вспоминать ее, "грешную схимонахиню Евгению", все обо мне предсказавшую. И действительно, такие моменты бывали не раз: в 1928 году, когда я долго лежал без сознания с брюшным тифом, а потом едва не умер от слабости, и меня спасли инъекции камфоры; когда был смертельно болен на предпоследнем году заключения в сталинских лагерях (1939 год); когда переносил ужасы войны 1941—1943 годов. "Все это ты переживешь, — сказала матушка Евгения, — ради великого таланта, тебе данного, Господь сохранит твою жизнь" (Откуда она могла знать, что я художник?..) И закончила так: "Только под конец жизни твоей вижу я некоторое просветление, тебя ждут признание и честь".

Все предсказанное мне матушкой Евгенией полностью сбылось. Вся моя жизнь прошла в переездах: 1929 год — Ленинград, 1933—1935 годы — Москва, 1936—1940 годы — лагеря в Заполярье с переездами по Карельскому заливу, 1946 год — Закарпатье, 1952—1957 годы — Одесса, 1957—1959 годы — Евпатория, 1960—1976 годы — Закарпатье, 1977—1982 годы — опять Одесса с ежегодными поездками в Севастополь морем, 1982—1984 — снова Закарпатье, с 1984 года — Соликамск с кратковременной поездкой в Египет в 1989 году. Вот она, скитальческая жизнь, предсказанная матушкой Евгенией!

Хранилась у меня и фотография матушки Евгении. С фотографии этой глядели, как живые, ее удивительные, гипнотизирующие глаза. Увы, в годы войны фотография эта погибла вместе со всем имуществом нашей семьи»².

После землетрясения 1927 года Поповы перебрались в Евпаторию и жили на улице Комсомольской, 14. За жилье с них поначалу денег не брали, но потом всё же предложили платить по 60 рублей в месяц.

Иван Васильевич и Елена Васильевна Поповы. 1920-е гг. Публикуется впервые

К матушке Евгении в Евпаторию переезжает монахиня Евфросинья, которая долгое время была на послушании в Биюк-Онларе (ныне село Октябрьское Красногвардейского района). Там над монахинями непрестанно издевались, перегоняли из барака в барак, пока вообще не предложили разъехаться по родным местам. В течение некоторого времени монахиня Евфросинья ухаживала за больной женой Михаила Евгеньевича, начальника железнодорожной станции. Матушка Евгения благословила ее: «Оставайся у них, работай как можно лучше. Бог тебя не оставит». Когда больная умерла, Михаил Евгеньевич получил новое назначение и предложил монахине Евфросинье ехать с ним в Сибирь. Она списалась со схимонахиней Евгенией и получила встречное предложение: «Приезжай лучше к нам. В Сибири ты не выдержишь». И ее слова оправдались. В скором времени друзья Михаила сообщили знакомым в Крыму, что он, будучи здоровым и сильным человеком, от перенапряжения и морозов вскоре умер. Монахиня Евфросинья по благословению матушки Евгении переехала к ним в дом.

В июле 1932 года Ивана Васильевича арестовали органы НКВД. К этому времени Поповы жили в доме почитателя матушки, Луки Ивановича Толмачева, денег он с них не брал. Дело продолжается три месяца, до 27 октября. При обыске (понятым был Николай Миронович Карбаков) у него изъяли 4 золотые монеты, несколько серебряных монет советской чеканки, а также рукописи и два мешка с перепиской. Среди бумаг чекисты нашли письма от Глафиры Ипполитовны Балицкой, жены полковника, бежавшего в 1920 году из Крыма в Югославию, потом перебравшегося во Францию. С ними Иван Васильевич познакомился за шесть месяцев до их отъезда. Жена Балицкого содержала столовую с бесплатными обедами для бедных. Нашли также письма Василия Ивановича Матвейченко, жившего в Париже, в прошлом келейника владыки Феофана (Быстрова). Они познакомились и подружились, когда владыка приезжал к ним в Ялту в 1915 году. Матвейченко писал, что Париж стал для него суровой школой, после мучительной безработицы он в настоящее время работает лакеем. Изъяли письма грека Кира Ивановича Мосаиди, проживавшего в Нью-Йорке. Все они посылали деньги и посылки схимонахине. Однажды Матвейченко прислал 150 долларов, что было по тем временам большой суммой.

В.И. Матвейченко писал Поповым: «Предупреждаю Вас, будьте осторожны, дело серьезное. Вам угрожает опасность со стороны Ваших "друзей", проживающих в Болгарии, с которыми Вы переписываетесь. Если нужда материальная Вас заставляет с ними переписываться, что я отлично понимаю, то прошу Вас ничего не писать, как только о себе, что Вы живете, и всё».

Переписывались еще с Ильей Ивановичем Ивановым, бывшим городским головой при белых. В 1925 году его убили в Болгарии, но жена продолжала поддерживать отношения.

И.В. Попов. Публикуется впервые

Из Болгарии они получали письма и от епископа Серафима (Соболева), с которым лично не были знакомы, — он знал матушку Евгению через епископа Феофана, и от него получали небольшие переводы. В Софии владыка Феофан жил у профессора Зазыкина, и его жена по благословению владыки несколько раз присылала посылки и деньги. Все они, как правило, интересовались религиозной жизнью в Крыму.

Переписку в основном вел Иван Васильевич, так как его мать к тому времени уже не могла писать от боли в руках.

Но помощь из-за границы была редкой, и главное бремя по содержанию Поповых взяла на себя Ариадна Андреевна Ленская, юрисконсульт железной дороги на станции Красный Лиман.

Два года схимонахине Евгении прислуживали монахиня Асенефа (Разницкая?) вместе с монахиней Евфросиньей, оставшейся с ней до конца. К этому времени матушка ела очень мало, практически жила только на хлебе и чае.

Схимонахиня Евгения с сыном Иваном (не позднее 1932 г.). Публикуется впервые

Сохранялись добрые отношения с иеросхимонахом Софронием (Дубининым), высланным из Крыма в 1928 году, а также с высланным за пределы Украины иеромонахом Саввой (Матяшом).

Любые отношения с «бывшими людьми» вызывали подозрение, а переписка с зарубежными друзьями становилась неотменяемым компроматом, который автоматически накладывался на большое почитание схимонахини Евгении, пользовавшейся особой любовью и, как выразился один современник, «огромной славой». К ней выстраивались целые очереди людей, в основном из ближних сел, и каждый, даже самый бедный, нес, что имел: яйца, масло, хлеб...

Частым гостем у схимонахини был священномученик Елеазар Спиридонов, настоятель греческого Ильинского храма. А также постоянной гостьей была замечательная подвижница, неустанно собиравшая пожертвования для православных заключенных, Домника Саввична Чурпаева. Лечащий врач Савченко посещал больную ежедневно. На квартире у схимонахини Евгении отец Елеазар постоянно служил молебны, где присутствовали церковные горожане.

Как-то раз приехавшего издалека крестьянина арестовали прямо на пороге дома Поповых. При досмотре в кармане у него оказался только маленький оловянный крестик, и чем закончилась эта история, осталось неизвестным.

Схимонахиня Евгения. Евпатория

Иногда, придя в гости, отец Елеазар читал вслух газеты и с недоумением комментировал несоответствие прочитанного с происходившим. В конце, как правило, он резюмировал с печалью в голосе: «Наступило время перед вторым пришествием».

22 сентября 1932 года, после ареста, Ивану Васильевичу объявили, что он «изобличен в антисоветской агитации, направленной на подрыв мероприятий Советской власти <...>, выразившейся в том, что Попов, группируя вокруг себя антисоветский и контрреволюционный элемент из бывших кулаков, монашек и реакционной части духовенства, среди которой проводил антисоветскую работу <...>, информировал высланное духовенство о тяжелой жизни в ссылке, и последние оказывали ему материальную помощь, выражавшуюся в посылке денег и продуктовых посылках <...>. От епископа Феофана Быстрова и других систематически получал материальную помощь: посылки с продуктами и доллары и поддерживал с ними постоянную письменную связь». И далее: «Все эти следственные материалы дают основание рассматривать Попова как лицо, работающее для церковной эмиграции по линии нелегального освещения церковной деятельности в СССР.

По делу необходимы углубления следствия в плоскости выявления его дополнительных связей с белой эмиграцией и подтверждения систематической посылки Поповым за границу информации о положении церковной жизни в СССР, за что ему регулярно оказывалась денежная и материальная поддержка».

Документ подписал Уполномоченный 3-СПО ПП Трофименко.

Ильинская церковь в Евпатории, где отпевали матушку Евгению

В дальнейшем следствие выявляло и подчеркивало роль И.В. Попова при закрытии Всехсвятской кладбищенской церкви в Ялте. Как он «подстрекал» верующих к «сопротивлению властям и обновленцам», отчего появилось много недовольных и даже открыто протестующих людей. В этом деле его поддерживал протоиерей Иоанн Булгаков, и в результате они договорились официально обратиться к властям с ходатайством об открытии храма. Во время обсуждения, как лучше подойти к делу, И. Попов в присутствии посторонних сказал: «Дал бы Бог успеха в открытии церкви и не позволил торжествовать сатане. В 1917 году над Россией утвердилась эта сила, объявившая войну Богу и церкви. И если Богоматерь прострет Свой Покров — то над Россией будет царство правды».

После этого была выделена делегация для посылки в Аутскую церковь с целью договориться о ходатайстве перед властью об открытии кладбищенского храма. В делегацию входили верующие и священнослужители; диакон Лавриненко, староста прихода Панзо и другие. Но между ними образовалось разногласие: одна часть выступала за то, чтобы церковь была передана обновленцам, и на таком решении настаивала обновленческая активистка жена генерала Рамзайцева. И. Попов отослал ее к протоиерею Иоанну Булгакову, которого накануне предупредил: «Между верующими нет единодушия, и этим они губят свое дело». Как и ожидалось, с отцом Булгаковым она не договорилась, и священник стал сам собирать подписи под ходатайством об открытии храма. В этом добром деле ему помогал Иван Васильевич: вместе с ним писал заявления в исполком, обращался к народу, объясняя, кто такие обновленцы и кто за ними стоит. Его усердие многих впечатлило, и ему предложили быть старостой храма, но он отказался.

Другим эпизодом в обвинении И. Попова стало его высказывание о том, что прошедший в Рязани ливень, который якобы затопил 90 деревень, есть не что иное, как наказание Божие. «Это, несомненно, Перст Божий. Что можно и в дальнейшем ожидать кары Творца за отступление от религии. Этим я хотел сказать, — признавался следователю Попов, — что в настоящее время население отступило от православной веры и за это их Бог карает. Над православным духовенством надвинулась гроза. Властью арестован ряд священников, как то: Щукин Сергей, Сербинов Петр, Хорошунов Иван и другие. У них поочередно произвели обыски, арестовали и впоследствии выслали в ссылку. Я говорил, что духовенство находится в притеснении со стороны властей».

Далее на допросе он рассказал: «В марте 1927 года ко мне домой кто-то из верующих принес плакат, на котором были рисунки антирелигиозного характера. Я был крайне возмущен и сказал: "Как это Всемогущий Бог допускает такое издевательство над религией. Думаю, что и долготерпению Божию должен быть конец".

Похороны схимонахини Евгении. Слева направо у гроба: инокиня Евфросинья, Елена Васильевна (невестка), начальница над инокинями на хуторе в Биюк-Онларе матушка Феодотия (справа в очках). 1933 г. Публикуется впервые

Не помню, в каком году — когда в Москве было арестовано 20 человек русской аристократии, в том числе и князья Долгоруков и Мещерский, о чем я прочел в газетах, — среди верующего населения были слухи, что Советская власть арестовала много лиц из духовенства, тогда я сказал, что опять настали тяжелые времена, снова начался террор <...>.

Я враг всяким религиозным расколам, религия должна быть крепка, сплоченна и едина, потому после церковного раскола на тихоновскую и обновленческую ориентацию я стал примыкать к староцерковному течению, т. е. тихоновской ориентации, имея большие связи с духовенством, монахами, монашками и верующим населением тихоновского течения как в СССР, так и за границей. Последних информировал в своих письмах о тяжелом положении религии в СССР, как то: закрытие храмов, роспуск приходов, наложение больших налогов на общины, закрытие монастырей и т. д. Я был противником этого, считал это действие неправильным. Я видел, что обновленцы также допускают много разных неправильностей. Меня крайне возмутило то, что, когда закрыли Косьмодамиановский и Кизилташский монастыри, забрали у монашек коров, лошадей, пчел, муку и много вещей, принадлежавших лично монашкам, которые остались без жилья и средств к существованию <...>.

Я приходил к заключению, что в СССР много разного воровства, грабежей, что по всей России сильная эпидемия гриппа. Что в России идет и постепенно развивается рост хулиганства — это грозный симптом, говорящий о нравственном одичании России. Что со времен свержения государя прошло уже 10 лет, как скоро прошли эти времена, словно прошла вечность. Как много ужасов пережила за это время Россия, дошло даже до того, что название "Россия" уничтожено и страна называется СССР, или проще Советский Союз.

Видя, что с каждым днем в СССР народ находится в экономическом затруднении, я был убежден, что при Советской власти жить становится тяжело, что люди уже голодают, на базаре ничего нет, огородникам запретили продавать овощи частным лицам, и это еще больше осложняет положение людей. У народа все отнято, народ бедствует, многие десятки тысяч в ссылке. Высланные лишенцы терпят огромную нужду и лишения, умирают не только дети, но и взрослые — эти люди обречены на гибель. Крестьяне не выполняют хлебозаготовок. Откуда у них хлеб, когда народ разорен? Народ в ужасе от дороговизны, от отсутствия на базаре продуктов.

Пришедших в Крым украинцев-крестьян за хлебом арестовывают и отбирают у них купленные 2—3 пуда хлеба. Этим я хотел сказать, что Советская власть раскулачила крестьян и служащих, которые хотя и снабжаются через кооперацию, но в кооперативах нет ничего. На базарах стоят большие очереди <...>. Деревня плачет от поборов, их разоряют, они продают последнее имущество».

Лидия Ивановна Зарочинцева у могилы схимонахини Евгении. Евпатория. Лето 1996 г. Публикуется впервые

И далее И.В. Попов продолжал «исповедоваться» следователю: «Народ голодает, в России голод, хлеба бывает по 100 граммов. Бедные люди терпят лишения и нужду, у крестьян все взято, последнее <...>. Все стонут от налогов. Крестьян высылают на Север <...>. В деревнях стоит стон и плач. Рабочие бегут с производства ввиду недостатка питания» и т. д.

Во время обыска был изъят увесистый дневник, который Иван Васильевич вел регулярно, он-то и стал серьезным вещественным доказательством, подтверждающим его антисоветские настроения. В свое оправдание Попов только и смог сказать: «Я в свой дневник записывал фразы о трудностях жизни <...>. Дневник вел для себя».

Далее он поведал следователю Трофименко, как Домника Чурпаева, с которой он познакомился в мае 1920 года, собирала для них продукты и привозила их в Ялту, но действовала по своей инициативе и заходила только к тем крестьянам, которые ее об этом просили и которые знали матушку Евгению и ее трудное материальное положение.

Под давлением следователя Иван Васильевич рассказывает, как приходили к ним сестры Космодамиановского монастыря и дома непрестанно служили молебны. А монашка Асенефа «вообще прожила у них два года, а после жила мон. Евфросинья, и жили все как члены семьи».

Ослабленный следствием, моральными и физическими страданиями на фоне хронического миокардита и невроза сердца, Попов был раздавлен всем происшедшим. И в конце сделал письменное заявление: «Преклоняю перед Советской властью колена, я смиренно прошу о прощении. Никогда с уст моих не выйдет ни одна фраза, набрасывающая тень на Советскую власть. Русская пословица говорит "лежачего не бьют", а я лежу у Ваших ног и молю о помиловании.

Записано собственноручно. И. Попов»³.

В результате И.В. Попов 23 декабря 1932 года получил пять лет лагерей. Через полтора года он написал жалобу-просьбу о помиловании, и оперсекретарь СПО ОГПУ Эдельман усмотрел возможность заменить лагерь ссылкой на оставшийся срок.

Чудо помилования антисоветского церковника возможно объяснить только молитвами схимонахини Евгении. Она чувствовала его страдания и, молясь, постоянно повторяла: «Тяжело Ивану, тяжело...» Но выжить в тех условиях Иван Васильевич Попов не смог. Он умер в 1933 году. О его смерти кто-то из бывших соузников сообщил из ссылки в короткой записке: «Ивана поминать после Николы-зимнего».

Перед Пасхой 1933 года схимонахиня Евгения, Елена Васильевна и монахиня Евфросинья искали другую квартиру, но все предложения, порой и с хорошими условиями, матушка отвергала, при этом нередко провидя судьбу хозяев. И только когда предложили недостроенную комнату у Марии Емельяновны Меркуловой на Привозной площади, она согласилась, сказав: «Покрасим яйца на Чистый четверг и переедем».

Как и прежде, жили подаянием от приходивших из близлежащих деревень за утешением и советом.

В августе 1933 года схимонахиня Евгения мирно отошла ко Господу. Ее похоронили на старом кладбище напротив мясокомбината⁴. На могиле были написаны стихи:

Спи спокойно, страдалица кроткая!
Ты безропотно крест свой несла,
И сама беспомощная, слабая,
Ты поддержкой для многих была.
В твоей келье, убогой и маленькой,
Совершалося чудо любви, —
Каждый шел к тебе с болью сердечною,
Каждый нес к тебе слезы свои.
Всех встречая с улыбкой приветною,
Ты умела любить и жалеть,
Ты умела сердца беспокойные
Приласкать, успокоить, согреть.
Спи же спокойно, родная, любимая,
Наша общая мать и сестра!
Без тебя мы остались сиротами,
И печаль глубока и остра.
Закатилася звездочка ясная,
Уж не будет нам больше светить,
Но сиянья ее лучезарного
Никогда не забыть, не забыть.

Елену Васильевну в последние годы ее жизни поддерживал Святитель Лука и высылал ей ежемесячно по 5 рублей. Она умерла 10 августа 1963 года. Инокиня Евфросинья скончалась в 1986 году в возрасте 90 лет и похоронена в Евпатории.

Примечания

*. В миру Евдокия Евтихиевна Спасей (Спасаева), родилась 14.III.1896 г. в деревне Краснохиженцы Золотоношского района Полтавской области. Четырнадцатилетней сиротой была перевезена родственниками в Космо-Дамиановский монастырь. Имела замечательный голос. Умерла 11 октября 1986 г. в Евпатории.

1. Архив ГУ СБУ в Крыму. Арх. № 010423, л. 6—8.

2. Потапов М. Крымская прозорливица // Православное пастырство, 1996, № 3.

3. Архив ГУ СБУ в Крыму. Арх. № 010423, л. 11—13.

4. Воспоминания Л.И. Зарочинцевой. Рукопись.