Глава IV. Южнобережный район и заключение

Современное население южного берега известно у степных татар и у татар предгорного района под именем татов. Это название в устах татар имеет особый несколько презрительный оттенок: таты есть нечто отличное от настоящих татар, какими считает себя предгорное татарское население. Однако это название применяется некоторой группой южных татар и к самим себе. Так, татары, в районе между Ускютом и Ай-Серезом, желая отличить свой говор и свои национальные особенности, говорят, что «быз татлар», т. е. мы таты, показывая тем, что это название служит этническим именем. Интересно, что название «тат» применяет к себе также та часть греческого населения, выселенного при Екатерине II в Мариуполь, которая сохранила там греческий диалект «айла» в отличие от другой группы, говорящей исключительно на татарском языке и называемой там «базаргян», что, согласно O. Blau,¹ следует переводить с половецкого — торговец. Кроме того, под именем татов известно говорящее на иранском наречии население Закавказья (Бакинский, Елисаветпольский уезды и Южный Дагестан), числом до 135 тысяч, которые являются выселенцами, по преданию, из северной Персии, откуда они были выведены в разное время, главным образом, при Сасанидах в период упорных войн из-за обладания Дербентом². Большинство закавказских татов мусульмане-шииты. Есть среди них армяне грегорианцы³ и кавказские евреи, говорящие на наречии tâtî, а также, по-видимому, и турки. (12 селений по реке Куре)⁴. Все это показывает, что понятие «тат» не обнимает собой ни одной народности, ни одной культуры. Обыкновенно так и считают, что имя «тэты» не является этническим, а лишь определяет образ жизни и социальное положение. Оно дается тюрками, говорит В.Ф. Миллер, оседлому населению Закавказья. По словам Будагова⁵ слово «тат» означает: класс народа, подданных, не живущих в городе, служащих у вельмож, а также праздношатающийся сброд, из которого собираются волонтеры. От турецких племен слово тат перешло к иранским. Так, по словам Березина⁶ в персидском простонародном выражении оно означает провинциала, человека неловкого. Однако, вышеуказанное употребление на востоке слова «тат», как нарицательного термина, ничего в сущности не говорит о его происхождении и не исключает возможности, что оно является этническим именем. Очень часто национальное название может получить значение нарицательного слова. Что слову «тат» не придавали исключительно нарицательного смысла, показывает то, что оно было включено в титул крымских ханов: «тат билле таукачнынг улу хана»... Высказывалось предположение, что слово «тат» имеет одно происхождение со словом таджик. Муравьев⁷, говоря о сартах, как первобытных обитателях Средней Азии, называет их «татами». Потоцкий⁸ указывает, что наречие thât имеет отношение к Афганистану и что в Ширване этот древний диалект употребляют только местные армяне и евреи. Все же мусульмане говорят на наречии турки́; далее Потоцкий добавляет: «il paraît qu' alors les Arméniens ont parlé une langue japhétique dont quelques restes subsistent encore dans la langue des Afghân et dont le dialect thât du Chirvân».

Но слово таджик также не может считаться вполне объясненным: оно применяется по всей передней Азии по отношению к различным народностям, хотя в то же время является племенным названием иранского населения Средней Азии — таджиков, в каковом виде оно уже употребляется в уйгурском сочинении Кудатку Белик.

Широкое значение слову «таджэк», тазек, тазик придает толковый словарь персидского языка «Семь морей» (т. I, стр. 226)⁹ Там указывается, что этим словом называют каждого, не принадлежащего к турецкой и арабской национальности, а также тех арабов, которые родились и выросли в Персии. Вамбери¹⁰ наблюдал, что в Западной Азии таджиками называют мусульман, турок и арабов вообще, но только между собой, как бы в насмешку над своими притеснителями; он высказывает предположение, что это слово, по всей вероятности, древнее, и впоследствии уже с древних обитателей Персии, с которыми при Сасанидах армяне находились в сношениях, перенесено на арабов.

Акад. В.В. Бартольд¹¹ склонен видеть в нем первоначальное название арабов племени «Тай» в эпоху Сасанидов, живших рядом с персами. От арабов это название было перенесено на другие мусульманские народности. Моисей Хоренский¹² Тачкистаном называет Аравию и Турцию. Таким образом применение слова таджик в нарицательном смысле к мусульманам со стороны бывших не мусульман соответствует обратному для слова «тэты».

Имеют ли формально слова тат и таджик одно происхождение, решить могут только лингвисты. Надо заметить только, что слово тат (tatina) встречается дважды в Орхонских надписях. В.В. Радлов переводит его словом «племянник», а V. Thomson «descendant», Вамбери — «оседлые», «покоренные», т. е. в современном значении¹³.

Возможно, что оно живет в венгерском языке в форме «tót», — служа для обозначения славян, словаков и словенцев. В таком случае, слово таты, если оно не заимствовано венграми в причерноморских степях до IX века, когда они там проходили, имеет древнетурецкое происхождение.

Однако, для Крыма возможен и иной путь. Замечательно, что слово тат читается еще в Боспорских надписях. Там мы находим упоминание народа thatae (в лат. написании) в титуле боспорских царей в IV веке до нашей эры. Так, Перисад называется архонтом Боспора и Феодосии и базилевсом синдов, мэотов, «ѳатеев» или татов¹⁴. Бэк¹⁵ указывает на существование имени народа thateae у Птоломея (таты меотийские) и у Помпония Мелы¹⁶, известия которого о тэтах Мюлленгоф¹⁷ считает заимствованными из более древнего источника, не позднее IV века, возможно, у Эратосфена.

Точное место обитания «батеев» не вполне установлено, его приурочивают древние авторы к реке «ватис». Бэк, на основании сравнения показания Птоломея¹⁸ о местонахождении города Геруза близ устья реки Псатис с сообщением Диодора — о городе Гаргозе в районе царского замка ѳатеев на реке Ѳатис отожествляет обе реки. Возможно, что этой рекой является одно из устьев реки Кубани, до сих пор известное у черкесов, адыгейцев под именем Псыз от корня псы-вода¹⁹. Врун относит ее к Октанизовскому лиману Азовского моря²⁰. Но в древних надписях наряду с татами упоминается и меотийская народность — псисы, которая, всего вероятнее, имеет отношение к реке Псыз (Кубани). Несомненно только одно, что тэты находились где-то по близости от Пантикапеи на Азовском берегу. Боспорские таты представляют для нас значительный интерес не только своим именем, но и древней оседлой земледельческой культурой, которая объединяет татов с прочими меотийскими племенами, а также под их культурным влиянием осевшими сарматскими народностями, например, Сираками, позднее сюда проникшими. Наиболее останавливает на себе внимание в описании быта этих племен у древних писателей — роль женщины в семейной и государственной жизни, которая поражала греков и вызвала у них мифы об амазонках.

Помпоний Мела так передает заимствованные им в более древних источниках черты быта этих племен: «побережье, идущее изгибом от Босфора до Танаида, заселяют Меотики, Ѳатеи, Сираки, Фикоры и ближе всего к устью реки Иксамиты. У них женщины занимаются тем же делом, что и мужчины и даже не освобождаются от военной службы. Мужчины служат в пехоте и в сражении мечут стрелы, а женщины вступают в конные стычки и сражаются не железным оружием, а накидывают на врагов арканы и умерщвляют их затягиванием. Они выходят замуж, но для того, чтобы считаться годными для замужества, дело не в возрасте: те, которым не удалось убить врага, остаются в девицах». Весьма близкое к этому рассказывают Геродот²¹ и Гиппократ в отношении савроматов²². На этом основании М. Ростовцев²³ не считает возможным отожествлять савроматов с позднее, в IV веке, появившимися с востока кочевниками сарматами, так как о них авторы ничего подобного не сообщают, если не считать явной переработки старых источников, например, Помпоний Мела (II, 33). Н.Я. Марр²⁴ тоже предостерегает их смешивать из формальных оснований, видя в термине сармат сложное яфетическое слово, первая часть которого содержит корень, заключенный в названиях сванов и осетин, а вторая — представляет чеченское слово «mat», означающее «язык», «народ». По-видимому, в савроматах Геродота, поскольку указывается их сходство со скифами, по обычаю и языку, заставившему Диодора²⁵ выводить их из Мидии, можно видеть или скифов, подвергнувшихся сильному влиянию меотийских туземцев, или — скорее обратно. Подтверждением этому может служить предание, сообщаемое Геродотом²⁶, что савроматы произошли от браков амазонок со скифами, и что женщины их еще долго говорили на своем языке, который не могли понимать мужчины. Любопытно, что предание об амазонках связывает рассмотренные народности с Каппадокией, и, вообще, с северными берегами Малой Азии, где существует целый ряд городов, получивших, по преданию, свое начало от амазонок, как то: Эфес, Смирна, Кума, Мирина и др.²⁷.

К Малой Азии заставляет также обращаться другая важная этническая подробность — своеобразный культ верховной женской богини, который имел широкое распространение там, как и в Боспорском царстве²⁸, где известен ряд храмов на Таманском полуострове, посвященных «великой богине» Артемиде Полевой и «Небесной», носившей там, между прочим, сирийское имя Астары (посвящение царицы Комосарии)²⁹ в его скорее семитической, а не обычней для греков форме Астарты³⁰. Самсе предание об амазонках находит себе опору в этом культе, служительницами которого были девы воительницы с их оргиастическими танцами в честь богини. Распространению культа богини Матери в Крыму содействовало само греческое ионийское население, заметно впитавшее в себя элементы хеттской культуры, но он, очевидно, имел здесь и древние туземные основы³¹.

Страбон ставит в связь храм хеттской «Великой Матери Земли», которую он называет Ma, а также Артемидой Таврополой, с таврическими скифами, где культ богини деды у тавров продолжал жить в дорийском Херсонесе. Историко-сравнительный анализ археологических памятников скифской культуры все более заставляет учитывать значение переднеазиатских и, в частности, малоазиатских элементов хеттской культуры, для понимания южнорусских древностей, хотя и не следует пока излишне преувеличивать его значения при несомненных различиях, какие обнаруживают, правда, недостаточно исследованные памятники собственно Кавказа и Скифии, питаемой в значительной мере из самостоятельных азиатских южносибирских очагов. Проводником культурных течений по Малой Азии в Приазовскую область была, по-видимому, мегрело-чанская (лазская) группа племен, которых культурно-исторический и яфетидологический анализ акад. Н.Я. Марра³² помещает, как древнейших обитателей вдоль восточного побережья Черного моря от Синопы до Анапы и Пантикапеи, и где эта группа, сохранившая в своем языке древнее эламское слово, заключенное в этническом имени скиф «sac», в значении — сын, и губной показатель множественности «p», существующий в названии городов по всему побережью: Sino-pe, Ana-p-a, Pantika-pe, ныне оказалась разрезанной у Батума грузинами, получившими здесь мегрельское имя гурийцев, а на севере оттесненной абхазами (авазгами) и черкесами (адыге), известными здесь уже во времена Страбона. Это бросает некоторый свет и на происхождение меотийцев, название которых, существующее и в названии города Майкопа, Н.Я. Марр считает связанным с племенным именем абхазов mask, bask³³. Кавказский элемент является, вероятно, и далее на запад, на территории самого Крыма, где первобытное горское население тавры, которых Страбон, согласно Геродоту, отличает от скифов, сохраняло в вышеуказанном жестоком культе богини девы черты, роднящие их с меотидами и хеттской культурой Малой Азии.

Археологически культуру тавров до сих пор не удается выяснить. Единокровными аборигенам Кавказа считает тавров и Minns³⁴, но иранское, по понятию Томашека, Миллера и Мюлленгофа³⁵, тавро-аланское (по Периплу VI в. по Р. Х.) название Феодосии Ардабда заставляет его колебаться в этом. Во времена Геродота тавров уже не было на Керченском полуострове, который ему известен под именем скалистого (Трахея)³⁶. В каком отношении тавры находятся к киммерийцам не ясно, являются ли они остатком их или, может быть, более древними аборигенами, тогда как киммерийцы, судя по ассирийским источникам были там пришельцами с востока, довольно долго удерживавшимися в пределах восточного Крыма. Во всяком случае, киммерийцы, значительная роль которых, как опустошителей, засвидетельствована в Малой Азии вплоть до Мидии, и связь которых с Халдским или Ванским царством достоверна, не могут с своей стороны не являться моментом, объединяющим восточный Крым с древними Переднеазиатскими культурами. Связь татов, меотов и синдов с народами Кавказа, допускаемая еще Томашеком³⁷, вскрывает лишь одну, видимо, основную этническую стихию в населении азиатского берега Боспорского царства, которая пронизала и придала местный отпечаток и остальному на этих местах появлявшемуся населению.

Анализ личных имен и материальных памятников, литературно и вещественно сохранившихся, как-то: костюм, вооружение, частное жилище и обряды погребения, обнаруживает кроме исторически очевидного греческого, значительное иранское влияние, можно было бы сказать, скифо-сарматское, учитывая и иные элементы в скифской среде, например «урало-алтайские», о возможности которых говорилось выше, также кавказские, очень незначительные персидские, и, наконец, по-видимому, фракийские, заметные в наличии чисто фракийских имен (например, обычные имена Боспорских царей Спартак и Перисад), что, может быть, вытекало из какой-то не вполне ясной исторической связи киммерийцев с фракийцами. Иранский, родственный осетинскому элемент, в личных именах, господствующий в Танаиде, уменьшается, как указывал В.Ф. Миллер³⁸, в Пантикапее и Тамани, где и объясняемое им из иранского имя Меотийского племени дандариев, как сложного из двух слов «держатели реки» (что невероятно для этнических названий) теперь находит себе место в языках яфетических³⁹. Географическое распределение иранского элемента среди варварских имен, редеющего и к Ольвии, не вполне гармонирует с предположением В.Ф. Миллера приписывать их скифам земледельцам, как древнейшему местному иранскому массиву. Еще более не соответствует такому распределению имен иранских и предположение А. Лаппо-Данилевского⁴⁰ об иранском происхождении туземных оседлых племен Приазовья не только синдов, которым он приписывал курган Карадеуашх, но и прочих меотов. По-видимому, иранский элемент был присущ самим царским скифам, властвовавшим как на берегах Днепра, так и Кубани. Несомненно, в значительной доле иранцами, включенными в урало-алтайскую среду, были скифы азиатские (саки), что не противоречит яфетическому происхождению имени скиф и следам значительного культурного воздействия, связанного с этим именем на Кавказе, как показал акад. Н.Я. Марр анализом кавказских названий лука, стрелы, секиры и золота, между прочим, составляющего характерною черту скифских курганов, в отличие от крайне бедных золотом кавказских могильников (найденный в Кубани А. Бобринским золотой браслет — одна из очень немногих находок здесь золотого предмета⁴¹. Что касается лука, то сложный лук, господствующий на Кавказе несомненно внутренне азиатского происхождения, хотя Лушан считает возможным искать центр его в передней Азии и даже Египте⁴². Замечательно, что В.Ф. Миллер, впервые выделивший в осетинском языке не иранский (яфетический, согласно Н.Я. Марру) показатель множественности ta, указал, что подобный не индоевропейский прием образования множественного числа присущ не только курдскому, но даже и персидскому языку⁴³. Миллер приписывал это явление влиянию Турана.

Непосредственно переходя к современному горскому населению южного берега, собственно татам, должно сказать, что если и не оправдаются вышеизложенные предположения, высказанные еще Otto Blau⁴⁴ в его немецком переводе выдержек из «Записок антиквара» Григоровича касающихся мариупольских греков, о происхождении имени тат от меотийских ѳатеев, то, во всяком случае, останутся несомненными кавказские и малоазиатские черты в культуре южнобережных татар и, в частности, в их жилище. Объяснить это влиянием более поздних выходцев с Кавказа, каких мы имеем, например, в лице армян, невозможно. Необходимо, однако, учитывать в истории образования культурно-бытовых форм южнобережных татар-татов все те этнические напластования, через которые проходило население южного берега, являясь в различные моменты исторической жизни, то преимущественно, иранским и греческим, то готским, то вновь пересиливавшим его византийско-греческим, то, наконец, турецким, пронося через все их некоторые основные черты, связанные с первоначально выработанным в данных природных условиях и общей с Кавказом и Малой Азией этнокультурной среде хозяйственным бытом.

Готы, по-видимому, долго владели южным берегом и оставили после себя могильники, содержащие предметы типично готской культуры с выемчатой эмалью и своеобразным звериным орнаментом, широко распространившиеся в западной Европе в местах, где имели пребывание готы, и свидетельствующие своей формой о тесном культурном взаимоотношении крымских готов с народами, которые населяли Боспорское царство и передали готам своеобразные черты восточного искусства. Могильник, раскопанный Н.И. Репниковым⁴⁵ близ Ялты, Барон де-Бай⁴⁶ относит к VI веку нашей эры, что говорит о прочной оседлости готов в это время на южном берегу, территория которого входила, как указано выше, в состав Готии. Характерно, что Шпильтерберг⁴⁷, бывший в Крыму в конце XIV и начале XV века, в своем ценном перечислении этнических имен, даваемых турками различным христианским народам, упоминает, что именно готский язык татары называли татским, отличая, таким образом, в то время готское население приморской Готии от греков, язык которых они называли румским.

Мы уже говорили выше, что к XVII в. готский язык совершенно исчез из обихода и в XVIII веке выселенные с южного берега в Мариуполь тэты обгоняются исключительно на своеобразном диалекте греческого языка. Таким образом, греки сыграли в Крыму такую же роль в смысле языковой ассимиляции в дотатарский период, какая позднее выпала на долю татар.

Турецкий элемент уже задолго до пришествия татар проникал на южный берег. Доходили ли туда гунны, трудно сказать, вряд ли можно соглашаться с Б.Г. Васильевским⁴⁸, что русское название города Судака — Сурожем, отличное от всех прочих наименований этого города и с ними генетически не связанное, должно происходить от имени гунно-болгарской народности сарагуров и сорозгов. Брун считает Сурож несомненно изменением арабского Сурах, Сурдак, т. е. греческой Сугдеи, ведущей начало от созвучного среднеазиатской Согдиане, известного в древнеперсидском языке слова Согда⁴⁹, в котором Н.Я. Марр⁵⁰ узнает этнический термин скиф в его яфетической среде. Для нашей цели наиболее интересны не кочевые, а оседлые турецкие пришельцы. Вероятно, южный берег, издавна тесно связанный с Малой Азией, подучал оттуда и в эпоху Сельджукского господства приток населения. Действительно, при взятии Судака татарами в 1223 году там было уже мусульманское население, которое, по словам арабского историка Ибн-Эль-Асира, выселилось за море и искало себе приют в находившейся в руках мусульман стране румской (Византийской)⁵¹.

Приток южнотурецкого населения продолжался и вскоре после этих событий и, по-видимому, был весьма значителен. В. Смирнов предполагает, что это переселение могло итти как сухопутно, вдоль кавказского побережья, так и морским путем. В 1269 году в Крым прибыла сразу значительная колония малоазиатских туркменов, незадолго перед тем вышедших из Малой Азии в Добруджу, где они образовали три города и 30—40 кочевых аулов. Согласно свидетельству мусульманских и византийских историков, они, видимо, осели в окрестностях Судака⁵². По-видимому, и Литовские татары, известные под названием Липка (т. е., вероятно, липецкие), по крымскому произношению «лупка», — старые выходцы из Крыма при литовском князе Витовте, — были частью малоазиатского происхождения, почему с гордостью говорили о себе, что они не степные татары, а сельджуки⁵³. С подчинением Крыма Турции влияние южных турок еще более должно было усилиться, что ясно сказалось на языке южнобережных татар, который имеет в районе Байдар до Ускюта чисто южнотурецкий характер⁵⁴, тогда как даже диалект находившейся под сильным влиянием Константинополя татарской интеллигенции Бахчисарая, несмотря на проникшие в него турецкие элементы, остается, по наблюдениям А.Н. Самойловича, западнотурецким (по классификации Радлова⁵⁵. Некоторые фонетические особенности южнобережного говора, например, замена «к» задненебного через «х» А.Н. Самойлович приписывает определенному анатолийскому влиянию⁵⁶. Резко отличным от всего южнобережного является говор собственно татов в горных деревнях между Арпатом и Ай-Серезом. Каково происхождение этих почти не обследованных говоров, сейчас сказать трудно. Замечательно только то, что некоторые фонетические особенности их, как, например, мена «к» мягкого средненебного на «ч», так: еки — ечи, кериш, — чериш, характеризуют греческий диалект «аила», на котором говорят, как установил В.Т. Григорович⁵⁷ (собравший материал по этому говору в 1873 го, у), мариупольские греки, переселившиеся в Мариуполь, согласно Бертье-Делагарду⁵⁸ именно из этого района, что ясно обнаруживается из сравнения названий деревень мариупольских с крымскими. Греки, сохранившие свой греческий язык, все являются выселенцами района южного берега от Ялты до Шелени, а также предгорного района, к югу от Карасубазара, тогда как другая часть, не говорящая по гречески, а только по татарски, происходит из западного предгорного Бахчисарайского района от Балаклавы до Чатырдага. Такое резкое порайонное разграничение мариупольских греков делает в высшей степени интересным их изучение для выяснения вопросов крымско-татарской этнографии. Однако, несмотря на то, что все эти особенности у мариупольских греков быстро нивелируются, обследование их, если не считать поездки туда проф. Ф.А. Брауна⁵⁹ после Григоровича для отыскания готских следов в преданиях и рукописях, еще не начиналось. Объяснить особенность говора мариупольских греков анатолийскими влияниями, как это делает Григорович, по уверению Отто Блау, совсем нельзя. Действительно, если язык большинства деревень мариупольских греков понятен хорошо знающему греческий язык и его диалекты анатолийскому уроженцу, то в некоторых из них, как, например, деревне Сартан, говор столь своеобразен, что пониманию совсем недоступен.

Отличительной чертой жилища южнобережного татарина является нигде не наблюдаемая в северном районе плоская крыша, а также план расположения комнат, большею частью, не в одну линию, а крестовидно. В наиболее старых строениях замечается отсутствие бокового света, т. е. окон в стенах, и свет проникает через особые отверстия в крыше или через дымоход. Такого рода архаичного типа дома сохранились только собственно в татских деревнях. Однако, весьма близкие формы, которые можно наблюдать и значительно западнее, например близ Ялты в Ай-Василе, свидетельствуют, что подобный тип постройки был некогда однороден по всему южному берегу. Действительно, если взять столь характерный признак, как плоская крыша, то он, в качестве старого пережитка всюду встречается и западнее Ялты, где, вообще, мы наблюдаем значительнее развитие двускатной крыши, крытой черепицей, вытеснившей теперь старый саклеобразный тип жилища. Так Дубровский⁶⁰ рассказывает, что его поразила быстрая перемена в характере построек, которая произошла в деревне Кербекли близ Алушты, в течение нескольких лет между первым и вторым его приездом: некогда обычных там мазанок с плоскими крышами почти не осталось.

Зато весь облик деревень, сохранивших свой первоначальный тип, при первом же взгляде резко отличает их от деревень северного склона, даже находящихся в аналогичных топографических условиях. Достаточно сравнить, например, ютящиеся на горных склонах внутреннего Крыма такие деревни, как Керменчик, Аиргуль, Узенбаш с деревнями Шелень, Ай-Серез восточной части южного берега, чтобы заметить, что каждая из этих групп принадлежит к двум совершенно различным культурным областям. Разбросанные более или менее отдельно стоящие постройки северной части, окруженные двориками, сменяются здесь скученным расположением домов, стоящих не только рядом, но буквально один на другом. В нетронутом виде такие деревни сохранились в восточной части южного берега. Там они обычно далеко отступают от моря в глубину долин, прорезающих значительно расчлененный в этой части горный хребет. Кажется, что деревни как бы нарочно избегают здесь более ровных открытых поверхностей и удаляются к крутым горным склонам. Возможно, что вызывалось это потребностью в защите оттесняемого туземного населения.

Улиц в такой деревне собственно нет совсем. Вместо них имеются кривые каменные лестницы в узких промежутках между двухэтажными домами, которые, в виде четырехугольных правильной формы ящиков, громоздятся один над другим, образуя по склону ущелья сплошную многоярусную постройку. Фасад каждого дома с выступающей над балконом крышей на колонках, обращенный обычно на юг, прекрасно виден, так как его не закрывают ниже расположенные ряды строений. Дворовые постройки не развиты и ограничиваются небольшими навесами, а часто и совершенно отсутствуют. Двором служат нередко крыши нижележащих домов, которые, прилегая своей задней стороной к горным склонам, представляют собой продолжение терассовидно отделанных площадок, на которых лепятся вышележащие постройки. Часто ко многим домам нельзя пройти иначе, как по крышам.

В двухэтажных домах нижний этаж имеет назначение выравнять площадку по склону горы для верхнего этажа, который в таком случае заходит вглубь своими задними помещениями за пределы нижнего этажа. Вообще задними стенами дома часто служит вертикально обрезанный склон горы. Углубляются в гору часто и боковые стены, и дом как бы развивается из приспособленной для жилья горизонтальной пещеры, искусственно вырытой (высеченной) в склоне горы. Это происхождение из пещеры еще более подчеркивается материалом стен, только с трех сторон построенных из дикого камня, в то время, как передняя стена представляет собой загородку из плетня, обмазанного глиной, которую мы встречаем и в Бахчисарайском районе, сохранившем, таким образом, эту древнейшую черту крымского жилища. Все это сверху покрывает плоская крыша.

Особенно древний характер естественно имеют одноэтажные дома. Они как бы вросли в землю и мало заметны при общем взгляде на деревню, да их и осталось теперь немного. В основе такого дома находится четурехугольное помещение, разделенное в середине на две части поперек плетневой перегородкой, к которой со стороны большей половины примыкает весьма просторный очаг, с обычным раструбом выходящим посреди плоской крыши, камнем обложенным отверстием. Вдоль всего помещения, с середины одной боковой стены на другую переложено толстое круглое бревно, поддерживаемое изнутри большой комнаты столбом с массивной капителью. Сверх этого бревна поперек настланы более тонкие перекладины на расстоянии 30—35 см. друг от друга, забранные сверху расколотыми плахами или толстыми досками, на которые насыпана земля, утрамбованная затем особой трамбовкой «басамах», обычно лежащей тут же на крыше.

Иногда случается, что среднее бревно положено так, что значительно выступает кверху, и тогда поперечные брусья кладутся не во всю длину крыши, а лишь до середины, образуя как бы два очень легких ската, которые мало изменяют общий характер плоской крыши. Для стока воды устраиваются деревянные желоба у края крыши.

Передняя стена в доме сделанная из прутьев, переплетающих вертикальные стойки, замыкает большую комнату. Малая комната имеет свою собственную стену, несколько отступающую вглубь предыдущей, так что образуется пространство, превращенное навесом крыши, опирающимся на три столба, в небольшую галерейку. Дверь, помещающаяся на выступе большой комнаты, ведет с галереи внутрь дома. Рядом с ней, изнутри большой комнаты, служащей главным помещением — столовой и кухней, дверь, открывающаяся внутрь, ведет в маленькую комнату, служащую спальней. Большая комната лишена окон. Только в крыше по сторонам среднего бруса имеется два небольших четырехугольных, закрывающихся в непогоду, отверстия, которые едва освещают помещение. Спальня, не имеющая очага, несомненно является вторичным приобретением, освещается боковыми окнами и не кажется столь архаичной, как главная.

Отличает такого рода южнобережные дома от предгорных и обстановка их. Здесь, прежде всего, обязательным являются значительные возвышения по сторонам стен, которые, правде, не служат теперь для сиденья, а, как показывает их название, используются для складывания на них постельных принадлежностей и кувшинов (бардах) для воды. Эти возвышения представляют собой деревянные лавки, на высоте пол метра от пола, вдоль фасадной стены называемые «бардах-тахта» — посудная лавка, и вдоль боковой «ташак-тахта» — для постельных принадлежностей.

У задней стены, следовательно, направо от входа, за очагом, находится низкое возвышение из глины «сече» (осм. «cäki») место для сиденья на полу, покрытое матрацами «миндер»; иногда в более архаичных случаях взамен «ташак-тахта» устраивается широкое возвышение из камня вдоль всей стены, называемое «тапшан»⁶¹. Оно служит исключительно для крупной хозяйственной посуды — кадок с соленьем и пр. В углу, у стены, противоположной очагу, помещается особой овальной формы корзина, называемая «хартан», высотой около 75 см. и длиной до 2 метров, служащая для ссыпки зерна. В более зажиточных домах вместо «хартана» делается высокий деревянный ларь с закромом, называемый «амбар».

Очаг внизу ничем не огорожен, а над ним, на высоте половины стены, устроен широкий колпак, служащий трубой. Огонь разводится прямо под ним. Внутри колпака (трубы) устроено приспособление для подвески котла в виде двух горизонтально вделанных палок «туях», на которых поперек держится третья — «чингиль огач». К ней привязана цепь для котла. В стенах устраиваются ниши для посуды и прочей мелочи, а сверху вдоль стен — длинные деревянные полки «раф» на особых резных подпорках в виде уточек, так здесь и называемых «папи» (утка). К числу домашней утвари относится низенький круглый столик «софра». Необходимой принадлежностью дома является «амам» (баня) — как всюду у татар, маленький загороженный чуланчик в одном из углов комнаты.

Обстановка второй комнаты имеет обычный татарский характер, за исключением редко наблюдаемой в других районах деревянной кровати у входной двери. Никаких предметов европейской культуры здесь не встречается, кроме небольшого зеркала на стене. Эта вторая комната обычно называется «дерен су» — внутренняя комната, так как пройти в нее можно только через большую комнату «аш хана». Дальнейшее развитие подобного дома идет в сторону увеличения числа комнат путем пристройки. Обычно, не в один ряд с прочими комнатами, а впереди, устраивается комната без капитальных стен с отдельным входом, служащая гостиной. Эта комната, хотя и не имеет отопления — называется «соба». При усложнении хозяйства очень часто можно наблюдать, как два такие дома соединяются под одной крышей вместе, так что пространство, замкнутое между выступающими частями домов, образует особый крытый дворик, называемый «аят», оттуда ряд дверей ведет во внутренние помещения. Этот дворик «аят», в сущности говоря, является как бы нижним балконом. Здесь, как и всюду на балконе у татар южного берега, устраивается «оджах», и балкон является местом, где проводит все свое время семья. Извне к дому нередко пристраивается с наружной стороны очага куполообразная печь — «фурун» — для выпечки хлеба. Чело ее открывается иногда в комнату под раструбом очага.

Чаще дом расширяется не в горизонтальной плоскости, а вертикально, т. е. выстраивается верхний этаж. При этом, как сказано, не соблюдается полного соответствия между планами верхнего и нижнего этажа. Будучи расположен по склону горы, верхний этаж имеет возможность в старых домах расширяться назад. Сообщение между этажами в старых домах происходило по внутренней лестнице так, как выше описано в Узенбаше. Обычно же устраивается наружная лестница ведущая с нижнего балкона на верхний. Трубы очагов нижнего этажа проходят где-либо снаружи верхнего этажа: или через балкон, или по стене.

Поскольку развитие верхнего этажа связано здесь с одним культурным явлением, захватившим жилище всего Крыма вместе с частью Балканского полуострова и Малой Азии, а также Кавказа, оно выразилось здесь в формах аналогичных вышеописанным и не представляет ничего своеобразного.

Другой вопрос, к какому именно историческому периоду следует отнести эту культурную струю, направившую развитие жилища по одному пути, нивелировав сходные и в древности уже гибридные формы. Конечно, многое, особенно в смысле внутреннего убранства жилища и приспособления его к новым требованиям быта, может быть отнесено на долю татарской культуры. Но, очевидно, этот процесс происходил и значительно раньше и, возможно, был связан с могучим влиянием византийской культуры и полученным ею наследием эллинизма, действовавшей как непосредственно с ней связанными экономически, политически и духовно областями, так и через посредство воспринявших многое из нее османских турок, содействовавших и после крушения политического могущества Византии проникновению развившихся на ее почве форм, преимущественно, в мусульманские страны. В результате мы имеем на Кавказе, в Малой Азии, на Балканском полуострове и в Крыму, особенно, в частях, входящих в туземный мусульманский мир, целый ряд особенностей жилища, являющихся сравнительно позднейшими приобретениями. Их необходимо отличать от тех древнейших элементов, которые роднят крымское жилище с кавказским и малоазиатским еще на ранних ступенях его развития. Безусловно более поздними, хотя и неодновременными в крымском доме следует считать: 1) превращение очага из открытого горящего костра в середине жилья — в прислоненный к стене камин с прямой трубой — раструбом, 2) многочастное расчленение дома под одной крышей и выделение женской половины, 3) развитие крытой галереи на колонках во втором этаже дома, 4) широкое распространение черепицы для покрытия крыши и, наконец, 5) вырождение высокой мебели для сиденья в мебель лишь хозяйственного значения под влиянием восточной привычки сидеть на полу.

Процесс превращения очага в камин в жилище крымских татар можно считать законченным. Нигде в изучаемом мною районе мне не приходилось встречаться с очагом в середине, первоначальный характер которого прекрасно еще сохранился, например, у южных славян Боснии, Далмации и Герцеговины⁶² и особенно в западной части Балканского полуострова с одной стороны, в Армении и на Кавказе — с другой, где он особенно характерен в Грузии⁶³, Кахетии⁶⁴ Гурии ⁶⁵, Абхазии⁶⁶, в горной Ингушетии⁶⁷, у Удинов⁶⁸. и пр.

Очаг с трубой в Крыму встречается двух типов: в виде полукруглого закрытого с боков типичного камина в домах Бахчисарая и открытого, представляющего собой просто нависающую над полом четырехугольным кожухом трубу раструбом, выходящую на крышу. Первый тип связан с влиянием городского византийского строительства. Подобного рода камин встречается и на Кавказе, также в Персии под названием «бухари», главным образом, в старых городских домах. Проникает такого рода очаг и в деревню, например, он известен в селениях Имеретии, Дагестана, например у Кумыков⁶⁹. Обычным же в деревнях является второй примитивный тип камина, который заменяет очаг посредине и особенно получает распространение среди мусульманского населения. Очаги с трубой широко распространены в Азербайджане, Дагестане⁷⁰, в Чечне⁷¹, а также Осетии⁷². У абхазов и черкесов плоскостный очаг с плетневой трубой, характерный даже для более примитивных плетневых жилищ, относится, может быть, к несколько более раннему времени.

Населения, эпоха и культура, с которой связано распространение очага среди южных славян Балканского полуострова, обнаруживается по турецкому термину «оджах», который часто сопровождает там появление очага у стены, а также по составу племен и территории, где мы его находим. У балканских славян он получил наибольшее распространение в Македонии, которая находится под сильным турецким влиянием; в Сербию он прежде всего проникает с турецкими домами.

Сами южные турки, в кочевом быту не знавшие очага с трубой, не повсеместно бытующего и среди оседлого турецкого населения Сибири (Якутов, Алтайцев), узнали его только при столкновении с греко-византийской культурой, получившей очаг в наследие от римлян, которые в северных провинциях заменяли им центральный огонь focus, видимо восприняв его от кельтских и других туземных племен, у которых очаг, прислоненный к стене, был известен, начиная с неолита, как об этом можно судить по материалам раскопок, собранным Вальтером Шульцем в его книге «О доисторическом германском жилище»⁷³. Можно думать, что в Крыму камин получил свое развитие уже в дотурецкий период и содействовал переработке древнейшего плана крымского дома.

Расчленение первоначально однокамерного дома Крымского полуострова, восстанавливаемого по редким пережиткам и путем сравнения с соответствующими типами, бытующими еще местами на Кавказе, в Грузии («дарбаза»), в Осетии («хадзар») происходило, как мы видели, в различных направлениях, но через двухкамерный дом с отапливаемой прихожей-кухней «аят» в основе и добавочной комнатой сбоку или сзади, а не впереди, т. е. типа, который в Центрально-Европейском жилище принято называть франкским, кельтским или альпийским с той разницей, что там разделение связано обязательно с появлением в доме закрытой печи, чего в крымском жилище часто может и не быть.

Это обстоятельство, поскольку оно является общим для Крыма и Балканского полуострова, указывает не на самостоятельное его здесь происхождение, а на неполное заимствование альпийского типа двухкамерного дома, возникшего, по-видимому, через присоединение сбоку к древнейшему однокамерному жилищу с открытым огнищем бани с каменкой. Последняя при утилизации бани, как зимнего, более сохранявшего тепло помещения, постепенно превратилась в закрытую печь. Этот процесс превращения бани в избу (сравн., например, описание Ибн Даста⁷⁴, по-видимому, имел место и в истории развития великорусской однокамерной избы, с пристроенными к ней холостыми сенями. Самое немецкое название помещения с крытой печью Stube, от которого многие исследователи производят и славянское изба, Heyne M.⁷⁵ и другие объясняют из корня stieben — испаряться в его старом значении Stiuben — водяной пар, но надо сказать, что эта этимология не общепризнана. Областью возникновения альпийского типа, называемого в Германии верхненемецким, Schulz W.⁷⁶ считает Ю.В. Германию, где до сих пор в верхней Баварии сохранились бани, известные также и в Скандинавии, у балтийских народов и восточных славян. Яснее говорит о месте развития двухкамерного, с двумя огнищами альпийского дома, являющегося по Lauffer'у созданием кельтской культуры, район его современного распространения: Шварцвальд Тироль, Швейцария, верхнее течение Дуная, Западная Франция, Тюрингия и частью Богемия⁷⁷. К нему еще примыкают непосредственно следующие западнославянские и балканские земли, отмечаемые L. Niederle⁷⁸: Лужицкие славяне, Чехи, Моравия до Карпат, Силезия, Западная Галиция до Нового Тарга, Люблина и Спиша, на севере до Мазуров, далее Славония, Хорватия, Босния и, частью, Герцеговина.

Древнейшими памятниками этого типа можно было бы считать раскопанные у селения Grossgarten⁷⁹ в западной Германии и на Боденском озере в Вюрттемберге, у селения Schussenried⁸⁰, двукамерные дома с огнищем в одном и с печной ямой в другом отделении, но взаимное отношение этих частей оказывается совершенно иным, чем в альпийском типе дома: в обоих древнейших случаях печь находится у стены первой входной комнаты, а центральное огнище в задней, т. е. противоположно современному альпийскому типу. Однако, эти находки показывающие, что двукамерный расчлененный дом был известен в Центральной Европе, уже в конце неолитической эпохи, представляют значительный интерес именно тем, что свидетельствуют о существовании в Европе исконно не одного, а, по крайней мере, двух путей в развитии двукамерных домов с двумя огнищами.

Каково бы ни было происхождение двукамерных типов, для нас в данном случае является несомненным, что как на Балканский полуостров, так и в Крым проникает именно альпийский тип, при чем как бы в два приема. Отражением древнейшего следует считать двукамерность с сопровождающим ее термином «соба», но без крытой печи внутри помещения, что на юге вполне понятно. Хлебная печь в Крыму, действительно, находится чаще вне дома, иногда она примыкает снаружи к стене с очагом и далеко не всегда проникает внутрь спальной комнаты к перегородке, разделяющей помещение на две части. В этом последнем случае мы имеем дело уже с настоящим альпийским типом, существование которого здесь можно приписать вторичному его влиянию, шедшему теперь, по-видимому, не через германскую, а иную среду. Только теперь получает истинное свое значение и термин «соба», известный у турок, османов, албанцев, венгров — (szoba — комната и печь, сравни финск. — tuba — отопляемая комната) и южных славян. В Крыму словом soba обозначают как внутреннюю комнату, так и хлебную печь, хотя бы она находилась и вне ее. Происхождение термина не вполне ясно. Обычно его производят от немецкого stube — названия для соответствующего помещения с печью в доме альпийского типа в Германии. Но, как мы видели выше, и сама немецкая этимология слова stube не вполне установлена: кроме мнения об исконно германском происхождении термина, существуют указания на народно-латинский первоисточник extuffa — баня, провинц. estuba, франц. étuve, а также предлагались и иные этимологии, например, от древнего северного staup — выбоина, углубление и друг.⁸¹. История термина в германском, вместе с общеславянской избой, уходит, видимо, к эпохе возникновения на европейской территории помещения, отапливаемого крытой печью. Но нас в данном случае интересует движение уже готового альпийского дома на Балканском полуострове и в Крыму вместе с термином «соба», который показывает, что заимствование могло происходить через венгров, где термин szoba возник или из славянского истба⁸² или немецкого stube. Сами материальные памятники этому не противоречат, хотя заметно в Западной Венгрии взаимодействие двух немецких типов дома: альпийского и западногерманского саксонского в его древнейшем виде, что отражается, например, на форме крыши и положения дверей альпийского дома, вплоть до Боснии⁸³. Но далее на юг Балканского полуострова это влияние саксонского типа уже не простирается. Только дальнейшее подробное обследование крымского жилища совместно с балканским позволит точнее определить эпохи, с которыми связано очевидное влияние в Крыму альпийского типа дома.

Выше мы видели, что крытые печи имеются и на Кавказе, но там расчленение дома не стоит с ними ни в какой зависимости, печи ставятся отдельно во дворе, как это часто наблюдается и в Крыму, иногда в специальных помещениях, где находятся также мельничные жернова, совершенно как в Pistrinum древнеримского дома.

Вторая комната без очага развивалась здесь во многих случаях иначе, чем в Крыму. Первоначально это было отделение для скота, который вообще помещался в главной комнате, как это известно из описания Ксенофонта древнеармянского дома и как это можно еще видеть у многих племен Кавказа до сих пор: у абхазов, например, только низенькая стенка отделяет скот от остальной комнаты, тоже у сванов, мегрелов и др. До сих пор возможно наблюдать в Азербайджане⁸⁴, Армении⁸⁵, Персии⁸⁶, что кунацкая, т. е. приемная для гостей устраивается в конюшне, где для этой цели делается специальное земляное возвышение.

Таким образом, типы расчленения домов на Кавказе, где они явно не заимствованы в связи с мусульманским влиянием у турок, как например, в Чорохском крае⁸⁷, являются иными, чем у крымских татар. Это обстоятельство еще раз подтверждает, что процесс расчленения дома в Крыму явно происходил в тесной связи с Балканским полуостровом. Напротив, двухэтажная конструкция домов в Крыму при сходстве ее с балканской восходит через двухэтажные дома даков, известных по изображению на Трояновой колонне, к тому значительно более древнему слою, который определял эти типы и на Кавказе, где идея их в равнинных областях была связана с вышеуказанным распространением свайных построек с двускатными крышами, низ которых обратился впоследствии в стойла для скота, как, например, характерные, с выступающим фронтоном, дома в Кахетии со стойлами для буйволов в нижнем этаже⁸⁸. Но в Крыму мы замечаем и другой тип использования домов в два этажа. Основным, зимним жилищем является нижний этаж, тогда как верхний развивается как надстройка и служит для летнего в нем пребывания. Этот последний тип, явно иной генетической цепи, известен и на Кавказе, например, в более самобытной форме у хевсур, где семья и, вообще, хозяйство помещается внизу, а верх служит для пребывания там главы семьи, в Дагестане, Персии, где комната верхнего этажа носит название детской (балахана), и образовалась там из беседки на крыше «bad girs». Чаще этот второй тип наблюдается в каменных домах с плоской крышей, развившихся из подземных и полуподземных жилищ. Но, обыкновенно, оба эти генетически различные вида двухэтажных домов смешиваются между собой, образуя гибридные формы, легко принимающие на себя влияние третьего нивелирующего их еще более типа двухэтажного дома с внешней лестницей, с продольным балконом на колонках, как в нижнем, так и в верхнем этаже, со многими окнами, который можно было бы условно назвать османским, хотя за ним лежит византийская основа. Влияние его сказывается в Крыму, как на южном берегу, на домах с плоской крышей, так и на домах с черепичными двускатными крышами в предгорной полосе, хотя сам этот тип связан с двускатной покрытой черепицей крышей. Эта последняя, как сказано выше, получила через город в деревню широкое распространение в Крыму.

Что касается внутреннего убранства комнат, то здесь мы уже отметили замену высокой мебели низкой, — коврами, матрацами и подушками, — приспособленной для сиденья на полу, поджав ноги по турецки. Это, очевидно, татарское влияние, которое властно проникло в быт всего населения Крыма, шире чем язык, изменив весь его туземно-бытовой облик. Но пережитки прежней мебели, заметные в легких возвышениях глиняного пола вдоль стен — сэдт — в деревянном помосте, который образует пол в камере, в домах бахчисарайского района, вполне еще сохраняют свой первоначальный характер у татов южного берега. Там мы видели широкие каменные помосты — тапшан, занимающие почти четверть комнаты против стены с очагом и деревянные лавки — тахта вдоль стен. Если мы сравним эту обстановку и вместе форму южнобережного дома с архаичными домами грузинскими, осетинскими, лезгинскими, чеченскими, также армянскими, на Кавказе, мы увидим полное сходство между ними: те же глухие стены без окон, плоские крыши с отверстием для света и дыма посредине, квадратный план пола с широкими лавками и нарами у двух стен и корзиной или ящиком для зерна у третьей, с деревянной кроватью, с толстым украшенным капителью столбом по середине комнаты, поддерживающим балку крыши-потолка, хлебными печами вне дома. Для старых двухэтажных домов характерен также вход во второй этаж через люк по внутренней лестнице, одинаковый в домах Дербента и Армении, ступенчатое расположение тесно слившихся друг с другом построек, уходящих задними стенами в склоны гор, как это можно наблюдать в Осетии, Дагестане и Армении. Все это с полной очевидностью свидетельствует о том, что южнобережный крымский дом теми чертами приближается к аналогичным типам на Кавказе, которые отнюдь не могут быть объяснены более поздними заимствованиями. Поэтому, не входя в самый вопрос о влиянии сельджукской колонизации на состав татских поселений южного берега, можно наверное сказать, что особенности их культуры в отношении жилища своими корнями уходят в более древние туземные основы быта, которые, помимо турецких переселенцев, роднят его с закавказскими, малоазиатскими культурами. Турецко-османская терминология, за редким исключением, господствующая в лексике, касающейся жилища у крымских татар, не может говорить особенно против указанного положения. Во-первых, турецкие языки обладают значительной способностью легко заменять чуждые им названия предметов осмысленными именами, что особенно сказалось, например, в географической номенклатуре, всюду преобразованной, где более или менее долго жили турецкие народы, а во-вторых, сам османский язык уже достаточно приспособился к новой культурной среде, через которую он продвигался, выработав терминологию, касающуюся жилища, на основе тех самых его форм, какие впоследствии он встретил на почве Крыма. Потому и в принятой в Крыму общеосманской терминологии по жилищу находятся термины и иранские: «дувар», «тахта», «дам», и греческие «камерэ», «керемет», «тэреме», римские, как например, — «фурун», вероятно, найдутся и яфетические.

Подводя итог сказанному, можно наметить следующие положения, вытекающие из анализа различных видов жилища крымских татар.

1) Древнейший слой татарского жилища восстанавливается из сравнения его с кавказским. При этом выступают два его типа, взаимно пропитывающих друг друга, а) Жилище из плетня, обмазанного глиной, который заменяется необожженным кирпичом, с двускатной крышей, покоящейся в основе на вертикальных столбах с развилками наверху. Тип этот, отмеченный в степном районе Карасубазара, роднится с черкесскими плетневыми жилищами, развившимися из плетневого шалаша, и издавна бытует в Причерноморских степях. В конструкции крыши содержатся элементы свайных построек, распространенных некогда по берегам Азовского моря и известных по моделям в Трипольской культуре, б) Жилище квадратного плана с тремя стенами, сложенными из неотесанного камня (который заменяется иногда необожженным кирпичом) и четвертой — передней плетневой, с плоской в основе деревянной крышей, подпираемой внутри столбом, без окон, с каменными нарами и деревянными лавками вдоль стен. Своей формой, деталями и ступенчатым расположением этот тип, выросший из приспособления горизонтальных, искусственно выдолбленных в склонах гор пещер с оградой впереди, в качестве четвертой стены, роднится с наиболее архаичными осетинскими, дагестанскими, грузинскими и армянскими подобными постройками. В наиболее чистом виде этот тип сохранился на южном берегу, но его детали имели распространение и по северному склону крымских гор.

2) Третий тип татарского жилища в Бахчисарайском районе со срубленными из дерева, скрепленными деревянными шипами стенами и двускатной крышей, покоящейся на системе седлообразных стропил, которые опираются концами на горизонтальные брусья, связывающие сверху стены дома, как показывает необъяснимое из турецких языков название горизонтальных балок — «разан», от готского Rasn дом (корень rast покой, остановка) имеет отношение к пребыванию готов в Крыму, хотя и содержит еще более древнюю, не вполне ясную по происхождению туземную основу.

3) Все три формы крымского жилища претерпели в дальнейшем изменения со стороны альпийского двухкамерного дома, захватившего, видимо, одновременно и Балканский полуостров. Это влияние альпийского типа дома в Крыму, в распространении которого, очевидно, принимали участие и готы, происходило в два приема: а) один слой обнаруживается в наличии наиболее распространенного у татар двухкамерного дома с очагом в передней, но без крытой печи во второй комнате, называемой, однако, «соба»; б) другой слой ознаменован перенесением обычно находящейся снаружи хлебной куполообразной печи римского типа внутрь дома.

4) Влияние византийское с подстилающим его греко-римским происходило как непосредственно, так и через позднейшее воздействие османской архитектуры. Под римско-византийским влиянием получило развитие характерное выступание второго этажа над нижним и висячие балконы, известные еще в помпейской архитектуре (pergulae, maeniana), вызвавшей появление соответствующих мотивов и в позднем византийском зодчестве. Явно византийское происхождение имеет черепичный покров двускатных крыш во всем северном районе.

5) Первоначальное развитие второго этажа в татарских домах Крыма могло иметь начало еще и в более раннее время, при чем проходило здесь по двум генетически различным путям: через приспособление под добавочное помещение (например, для скота) низа свайных построек, тогда главное жилое помещение находится во втором этаже, и через нарастание второго этажа на плоской крыше нижнего в качестве летней постройки. Оба эти типа, смешиваясь, воспринимают на себя указанное влияние со стороны двухэтажных домов с балконом византийского, а также османского типа.

6) Османское влияние в области крымского жилища, проникая через город в деревню, захватило шире, чем язык, не только татарское, но и почти все остальное население полуострова. Оно сказалось, прежде всего в замене высокой мебели низкой, что вызывалось привычкой сидеть на полу; но также, по-видимому, с османским влиянием связана, как показывает сравнение крымского жилища с кавказским с одной стороны и балканским — с другой, полная замена центрального огнища камином у стены, преимущественно, носящим турецкое название очаг даже у южных славян.

7) Создавшееся в результате сложного исторического прошлого Крыма татарское жилище, в общем приятно поражающее своей опрятностью и порядком, следует считать в его новых формах весьма соответствующим в данных климатических условиях основным требованиям предъявляемым к жилищу в смысле нормы воздуха, света, вентиляции, тепла, равномерной обогреваемости, особенно, если принять во внимание все более широко прививающийся альпийский тип с задней комнатой, отопляемой хлебной печью, тип, который и в Германии считается наиболее совершенным из трех известных там народных типов жилища. Эго указывает и дальнейшие пути для развития татарского дома, который, имея все необходимые задатки и своеобразный художественный облик, должен в дальнейшем органически развернуть заключающиеся в нем возможности национального стиля и не порывать с ним в угоду модному общегородскому дому.

Примечания

1. Blau Otto. Geber die griechisch-türkische Mischbevölkerung um Mariupol. Zeitschr. d. Deutsch. Morgenland. Gesellschaft. B. 28. 1874, стр. 577.

2. Миллер В.Ф. Материалы для изучения еврейско-татского языка. СПБ, 1892

3. Армяно-татские тексты. Сб. матер. для описания местностей и племен Кавказа. XX. 1897.

4. Кавказский календарь 1856, по Списку населенных мест Росс. Имп. Тифлис, 1870, деревни показаны говорящими по татарски.

5. Будагов. Сравнительный словарь турецко-татарских наречий. СПБ. 1868, т. I., стр. 329.

6. Berezine E. Recherches sur les dialectes persans. Учен. Зап. Каз. Унив. 1851, кн. 2, стр. 69.

7. Муравьев Н. Путешествие в Туркмению и Хиву 1819 и 1820 г. М. 1822.

8. Potocki J. Voyage dans les Steps d'Astrakhan et da Caucase. P. 1826, v. II, p. 272.

9. Семенов. А.А. Этнографические очерки Зарявшанских гор Каратегина и Дарваза. М., 1903, стр. 21—22.

10. Вамбери. Очерки Средней Азии. Москва. 1868, стр. 320—321.

11. Бартольд. История Туркестана. Ташкент 1922, стр. 13.

12. История Армении Моисея Хоренского, пер. Эмина. 1893, стр. 124, 264, пр. 309.

13. Vambéry H. Noten zu den alttürkischen Inschriften der Mongolei und Sibiriens Helsingf. 1899, стр. 88.

14. Latyschev. Inscriptiones antiquae septentrionales Ponti Euxini, т. II, Petr. 1890, №№ 8, 15, 346, 347.

15. Boeck. Corpus inscriptionum Graecorum, т. II, стр. 104.

16. Помпоний Мэла. Хорография, к. 1, гл. 114.

17. Müllenhoff K. Deutsche Altertumskunde. Berl. 1892, III, стр. 52.

18. Птоломей. География, кн. 5, гл. 8, § 17—25.

Латышев. Известия древних писателей о Скифии и Кавказе, т 1, стр. 232.

19. Лопатинский. Заметки. Сборник материалов по описанию местностей и племен Кавказа, т. 21, стр. 17.

20. Брун. Черноморье, т. 2, стр. 267.

21. Геродот. IV, 16, 17.

22. Гиппократ, гл. 24. Латышев, loc. cit. I, стр. 59.

23. Ростовцев М. Эллинство и Иранство на юге России, 127 стр.

24. Марр Н.Я. Кавказские племенные названия и местные параллели. Петроград, 1922, стр. 14, 20—21.

25. Диодор. II; 43.

26. Геродот. IV; 110—117.

27. Страбон. XI, 5, 4.

28. Ŝcorpil V. Kybelin Kult s riŝi bosporské. Sborn praci filologickych Josfu Královik Ŝedesatyn naroseninám. Pr. 1913.

29. Boeck, loc. cit II, 157 стр., № 2119.

30. Minns, loc. cit, стр. 617.

31. Формаковский Б.В. Архаический период в России. Материалы по археологии России, № 34, 1914 г., стр. 24.

32. Марр Н.Я. Термин скиф. Яфетич. Сб. I, стр. 104.

33. Марр Н. Я. loc. cit стр. 108.

34. Minns loc. cit, стр. 101.

35. Müllenhoff loc cit III, стр. 113—114.

36. Брун Ф. Черноморье, т. 11, стр. 300.

37. Tomaschek W. Kritik der ältesten Nachrichten über den Scythischen Norden Sitzungsberichte d. Kais. Akad. d. Wissenschaften in Wien B. CXVI, 1888, стр. 720.

38. Миллер. В.Ф. Этнографические следы иранства на юге России Ж.М.Н. Пр. 1886, сент. стр. 241, 280.

39. Марр. Н.Я. Яфетич. Сб. I, стр. 113.

40. Лаппо-Данилевский А. Древности кургана Карадеуашх. Матер. по Арх. России, т. XIII, стр. 100—101.

41. Отчет Арх. Комис. 1882—1888. CCLI стр.

42. Luschan F. Zusammenhänge und Konvergenz Mitt. d. Anthr. Ges. in Wien 1918, Bd 48, стр 14 и Beiträge zur Anthropologie von Kreta Zeitschr. f. Ethn. 1913, h. 3.

43. Миллер, В. Ф. loc cit Ж. М.Н. Пр. 1886, ceht. 283 стр.

44. Blau Otto. Ueber die griechisch-türkische Mischbevölkerung um Mariupol. Zeitsch. d. Deutsch. Morgenländischen Gesellschaft. В. 28, h. 4, 1874, стр. 577.

45. Репников Н.И. Некоторые могильники области крымских готов. Изв. Арх. Комисс. в. 19, СПБ. 1906 г.

46. Baron de Baye. Les tombeaux des Goths en Crimée. Mem. de la Soc. Nationale d. Antiquaires de France. T. LXVIII, 1908.

47. Путешествие Ив. Шпильтерберга по Европе, Азии и Африке с 1394 по 1427, пер. с немецкого Ф. Брума. Зап. Новоросс. Ун-та т. I, в. 1, 2, стр. 102 и 58.

48. Васильевский В.Г. Труды, т. III, стр. CLX.

49. Миллер В.Ф. Осетинские этюды т. 3, стр. 77.

50. Марр. Термин скиф. Яфетич. Сборник I, стр. 114—115.

51. Куник. О связи татарского нашествия с сельджукской войной. Учен. Зап. Академ. Наук. I и III от, II том, 1853 г., стр. 660.

52. Смирнов В. История Крымского ханства, 1883, стр. 27.

53. Смирнов В. loc. сit 154—155 стр.

54. Радлов В. Образцы народной литературы тюркских племен., ч. VII Наречия Крымского полуострова, 1694.

55. Самойлович А.Н. Опыт краткой крымско-татараской грамматики. Петроград, 1916, стр. 7.

56. Самойлович А.H. loc. cit. стр. 13.

57. Григорович В. Записки антиквара. Одесса 1874, стр. 6—8.

58. Бертье-Делагард А.Л. Исследование некоторых недоуменных вопросов в Тавриде. Зап. Одес. Общ. Ист. и Др., 32 т., 1915 г., 234 стр.

59. Браун Ф.А. Мариупольские греки. Жив. Стар., 1890, в. 2.

60. Дубровский М.И. Жилища крымских горных татар. Отт. из 1-го сборн. «По Крыму», 2 изд. Симферополь, 1914, стр. 11.

61. Миклошич, сопоставляя это слово с употребляемым в польском языке термином — «tapczan» — спальная скамья, указал на его турецкое происхождение от глагола «тапынмак» — Schlummern, однако, приведенное слово такого значения в турецком языке не имеет, а переводится как «почитать, льстить». Происхождение термина тапшан, таким образом, остается неясным. Из славянских языков, кроме польского, это слово было известно старому русскому в форме тапкан — дорожная боярская повозка. (См. продолжение этого примеч. на стр. 44).

Miklosich F. Die türkischen Elemente in den Südost- und Osteuropäischen Sprachen. Wien, 1888, h. 2, стр. 47.

Даль. Словарь великорусск. яз., IV, стр. 723, изд. 3-е, 1905 г.

62. Vukacovic V. Narodna Kuća ili dom sa pokućstvom u Dolmaciji, i Hercegovini i u Bosni. Zbornik za narodni život i običaje južnich Šlavena. 1 Zagreb 1896.

Ровинский. Черноморье, т., II в. I, стр. 438—445.

63. Дубровин Н. «Очерк Кавказа и народов, его населяющих», составл. I том «Истории войны и владычества русских на Кавказе», СПБ. 1871, кн., 2 стр. 120.

64. Гакстгаузен А. Закавказский край, СПБ. 1857, т. I, стр. 142—143.

65. Гакстгаузен Ф. loc. cit стр. 145.

Дубровин Н., т. I кн. 2, стр. 217.

66. Дубровин, loc. cit, т. 1, кн. 2, стр. 37—38.

67. Пантюхов И. Ингуши. Тифлис. 1901, стр. 6.

68. Арутинов. Удины. Русс. Антроп., Журнал 1905 г, № 1, 2, стр. 78.

69. Свидерский П.Ф. Кумыки. Мат. для Антроп. Кавказа, № 8, СПБ, 33.

70. Этнографическое Обозрение, кн. 84—85, стр. 168—169.

71. Дубровин Н. loc. cit т. I, кн. I, стр. 414.

72. Мисиков М.А. Материалы для антропологии осетин. Од., 1916, стр. 19—20.

73. Schultz W. Das Germanishe Haus in vorgeschichtlicher Zeit. Leipz. 1923

74. Ибн Даста. Известия о Хозарах, буртасах, болгарах, мадьярах, славянах и руссах. Перевод Д.А. Хвольсона, СПБ, 1869, гл. V, § 8, стр. 32.

75. Heyne M. Der deutsche Wohnungswesen. Leipzig 1899, стр. 45.

Schulz W. Das germanische Haus in Vorgeschichtlicher Zeit. 1923 г., 135—136 стр.

76. Schulz W. Die Geschichte des deutchen Haus. Mannus 11/12 1919/20, стр. 177.

Schulz W. Das germanische Haus, 135—136 стр.

77. Meldahl F. Ueber die historischen Formen der Holzbaukunst und die geographische Verbreitung derselben. Sitzungsber. Anthrop Gesellschaft in Wien. 1892, № 3, стр. 52.

78. Niederle. Život starých Slovanů. D. I, sv. 2, 1913, стр. 736.

79. Schliz A. Bau der vorgeschicht. Wohnenlager. Mitt Anthrop. Gesellschaft in Wien, 1903, стр. 303—304.

Schliz A. Das steinzeitliche Dorf Grossgartach. Stut. 1901.

80. Reinerth. Pfahlbauten an Bodensee, § 28, цит. no Schulz'у.

Troltsch E. Die Pfahlbauten des Bodensee Gebietes., St. 1902.

Schuchhardt C. Alteuropa, 1919, стр. 122.

81. Laufer O. Das deutsche Haus in Dorf und Stadt. 1919, стр. 13.

82. Murko M. Zur Geschichte des Volkstümlicher Haus bei den Südslaven. Mitt. Anthr. Gesellschaft in Wien. XXXVI. стр. 101—104.

83. Meringer. Das bosnische Haus. Sitzungsber. d. Phil Hist kl. d. K. Ak. d. Wissenschaft. W. 1902. Bd. 144.

Schulz W. Das germanische Haus in Vorgeschichtliche Zeit. 1923. 116 стр.

84. Дубровин П. loc. cit. T. I, Кн. 2, стр. 354.

85. Березин И. Путешествие по Северной Персии. Казань 1852, стр. 39. Описание дома в Тавризе.

86. Гакстгаузен. Закавказский край, т. I стр. 179. Описание богатого армянского дома в Канакире.

87. Лисовский В.Я. Чорохский край. Тифлис, 1887.

88. Гакстгаузен, loc. cit. I, стр. 143.