к) Ремесло в целом. Цеховые уставы и традиции

Ремесленники в крымском обществе были людьми уважаемыми: обладание профессией издавна считалось особым достоинством человека, причём во всех исламских странах. Причина проста, ведь все самые почитаемые пророки владели каким-то ремеслом или профессией: Адам был земледельцем, Нух — плотником, Ибрагим — ткачом, Дауд — кольчужником, Сулейман — кузнецом, Идрис — ткачом.

В целом же ремесло в исламских регионах, в частности, на Ближнем Востоке и юге Европы, традиционно было весьма развитым. Крым в этом смысле не составлял исключения. Согласно старинному списку (Эснаф-наме), обнаруженному в Бахчисарае в 1920-х гг., в городе некогда процветало полсотни ремёсел (Боданинский, 1930. С. 22). Но здесь, в предгорном регионе полуострова, не могли быть представлены многие профессии, связанные, к примеру, с мореплаванием, добычей и переработкой рыбы, соли, со степным хозяйством и т. д. То есть во всём ханстве этот список ремёсел был куда больше — всего их насчитывалось 72.

О соотношении различных ремёсел в крымскотатарском городе без точных статистических данных (их попросту нет) судить трудно. Впрочем, некоторое представление об этом может дать численность лавок-мастерских одного из крупнейших ремесленных центров, Бахчисарая. Здесь в конце XVIII в. насчитывалось: «мельниц над Чурюк-Су 5; лавок 517, из них 121 с шёлковыми и другими красными товарами; 41 лавка с сёдлами и другими кожаными вещами очень красивой работы; лавок со съедобными вещами 135; с обувью 24; 23 лавки, где продают ножи...; 5 лавок с котлами и металлической посудой; 10 цирулен; 19 лавок портных; 6 серебряников; 5 оружейных мастерских; 8 башмачников; 19 лавок с деревянной посудой и другими лесными поделками; 5 где делают шерстяные канаты и другие верёвки; 8 бондарных; 7 лавок с бурками, плащами от дождя и прочим; 4 горшечника; 8 лавок с трубками и чубуками; 20 пекарен; 13 кожевенных заводов; 6 кузниц; 13 лавок, где продаётся крепкий напиток, приготовляемый татарами из проса (буза); 13 свечников и 7 лавок, где производятся резные работы на дереве» (Паллас, 1793. С. 77). Напомню, на момент этой справки город далеко не насчитывал и 6000 жителей.

По-прежнему, как в старые времена, сохранилась традиция посвящения в мастера. Этому торжественному событию посвящался особый праздник ремесленников, Реван (букв. «идущий»). На Реван считали своим долгом прийти все мастеровые цехов города, мастера-надомники из прилежащих деревень и просто горожане, в том числе самые почётные. Такой праздник-экзамен был важной частью национальной культуры крымских татар, поэтому стоит описать его более подробно.

В V очерке первого тома упоминалось вкратце, что ремесленники Крыма уже в эпоху позднего Средневековья были прекрасно организованны и обладали не только собственной, причём весьма интересной субкультурой, но и неплохими средствами и методами её сохранения и защиты. Являясь плодом длительного развития общенародной культуры, мусульманского права, самого ремесла и связанных с ним законов, обычаев и традиций, эти средства оказались в силах противостоять всевластному времени. Последний знаток Ревана и иных цеховых реалий, карасубазарский накыб Сеид-Халиль, давал этнографам интервью уже при советской власти. При этом он не только рассказал о массе сохранившихся с глубокой старины обычаев, но и предъявил исследователям средневековые сулеф-намэ — цеховые уставы, которыми уста-баши (мастера, стоявшие во главе цехов) руководствовались практически до воцарения в Крыму большевизма (Гордлевский, 1928. С. 57).

И цеховые традиции были настолько сильны и жизнеспособны, настолько не соответствовали духу нового, обезличенного, советского производства, что о них шёл серьёзный и обеспокоенный разговор в центральных структурах СССР. При этом «крымская цеховщина» рассматривалась как крайне вредное и опасное явление, как сохранившая свою силу этнокультурная реалия, успешно противостоявшая советским нововведениям и, в частности, коммунистическим псевдо-профсоюзам (Смирнов, 1931. С. 46—47).

Для того, чтобы выявить все связанные с крымским ремесленным производством исторические реалии, приметы и традиции, необходимо отдельное исследование. Поэтому здесь придётся ограничиться вышеупомянутым сюжетом — праздником Реван, дающим достаточно широкое и верное представление как о духе правовых традиций, так и о быте и нравах ремесленников, этой немалой части крымскотатарского народа. Кроме того, Реван — прекрасный пример важной части мусульманской религиозной практики¹, сохранившей все свои средневековые черты и особенности в удивительной целости практически до новейшего времени.

Крымский татарин мог приобщиться к славному ремесленному сословию начиная с 10—11 лет, когда отец отдавал его мастеру-уста в ученье. Отныне он отличался от сверстников тем, что звался шекирдом — и это была первая ступень в восхождении к вершинам мастерства и признания. Работал такой ученик не бесплатно: во-первых, ему гарантировалось место за общим обеденным столом рядом с остальными работниками мастерской и самим хозяином. Во-вторых, мастер оплачивал его еженедельную стрижку, а также обучал таким важным вещам, как неукоснительное и правильное отправление молитв, соблюдение поста и т. д. Таким образом, мастер брал на себя заботу о телесных потребностях шекирда, его духовном и профессиональном развитии. Поэтому отец, приводя мальчика в мастерскую, не слишком кривил душой, произнося ритуальную фразу передачи мастеру важнейших прав на его сына: Эти — сенин, кемиги — беним! («Плоть — твоя, кости — мои!»).

Быт мастерской не менялся веками, то есть сохранял самые патриархальные черты. Хозяин мог и подзатыльник ученику дать (побоев отнюдь не было, это просто шло бы вразрез с крымскотатарским отношением к детям; кроме того, отец ученика имел право обратиться к уста-баши цеха с жалобой на мастера, что грозило весьма нешуточным наказанием), отношения были почти семейными, вплоть до того, что под пятницу хозяин раздавал малолетним своим помощникам деньги на гостинцы, а более взрослым — материал, из которого они сами могли изготовить что-либо, годившееся на продажу. По вечерам мальчиков отпускали домой с тем, чтобы утром они были на месте к открытию мастерской. Длилось такое обучение по цеховому уставу 1001 день.

Но этот срок мог и удлиниться, пока мастер не сочтёт шекирда готовым представить свою искусность на суд Лонджи, то есть квалификационного Совета мастеров. Впрочем, бывало, что подросток оказывался необычно способным, тогда его уменья оценивали до истечения 1001 дня, но угощение-кебаб для Совета коллег тогда оплачивал не мастер, как обычно, а счастливые родители. Собравшиеся на Лондже рассматривали готовое изделие и, если оно соответствовало норме, то мастер давал своему ученику дестюр (разрешение), а тот целовал ему с благодарностью руку. Тут же решалась проблема трудоустройства молодого специалиста: это изделие выставлялось на публичный аукцион, гда заплативший наибольшую цену забирал парня в свою мастерскую в качестве калфы, то есть подмастерья на определённом жалованье. Если же окончательная аукционная цена казалась бывшему хозяину низкой, то он имел право оставить новоиспеченного калфу в своей мастерской.

Калфы крымских цехов обретали ряд узаконенных прав, которые оберегал калфа-баши, секретарь главы цеха по делам подмастерьев. В калфах молодой человек оставался 3 года, после чего он проходил испытания у своего же мастера. И лишь при благополучном их исходе он снова представал перед Лонджей, во главе которой восседал уста-баши соответствующего цеха. По её решению кал-фа переходил в мастера, но пока не в «полноценные». Настоящее посвящение в это высокое звание могло произойти только на празднестве, упоминавшемся Реване. До того новый мастер считался непосвящённым, ревансыз. И лишь после посвящения, он мог открыть собственное дело, торжественно прибив над входом в мастерскую доску с ритуальной надписью: «Каждое утро моя мастерская открывается именем Аллаха, и шейх Мухаммад — мой пир и учитель!».

Но и теперь он не имел основных прав мастера, а именно, не мог держать в своей мастерской или лавке ни учеников, ни калф, ни иных помощников. Он годился в мастера, в ремесленники, то есть в самостоятельные труженики. Но для того, чтобы стать ещё и воспитателем, требовался дополнительный, то есть особый, великий Реван. Это случалось нечасто, лишь тогда, когда с точки зрения уста-башей накапливалось достаточное число мастеров, не прошедших окончательного посвящения. Бывало, что это ожидание могло затянуться до 20 лет и более (Обычаи, 1870. С. 1). Очевидно, таким образом сохранялся баланс между спросом и предложением квалифицированной рабочей силы.

Когда назначался день Ревана, то для проведения его прежде всего собирались деньги. Этим занимались «непосвящённые», вносившие средства по достатку (обычно эквивалентно 5—15 рублям), но они имели право собирать деньги и у доброхотов. Если же средств всё-таки не хватало, то бедняк мог вложить в общую кассу символический взнос — горсть крымской соли, и этого было достаточно. Поскольку в цехах мусульмане работали вперемешку с христианами, то у каждого уста-баши было два калфа-баши, которые и готовили праздник в соответствующих общинах, и руководили технической стороной торжества. А дел у них было немало: нужно было организовать горячее угощение для гостей, пригласить музыкантов, заказать хаттатам письменные приглашения самым почтенным лицам города и округи, не забыть пригласить местных стариков и т. д. Средства же вносили не только ревансызы, но и цеховые кассы, которые выделяли деньги на покупку не менее 10 барашков от каждого цеха, приобретение ритуальных передников, многочисленных платков, предназначавшихся в подарки, муки, мёда, свечей, фруктов и т. д.

Торжество начиналось в городе, где празднично убиралась гостиная-селямлык (она могла устраиваться и на свежем воздухе, под навесом). В гостиную приходили почётные гости, а во дворе напротив выстраивались будущие мастера. На них кроме обычной одежды были передники, но повязанные пока наискось через правое плечо к левому бедру. Последним в селямлык являлся мулла, читал молитву, обращённую к пирам, затем все отправлялись за город, где и должен был происходить Реван. Туда с почётом везли накыба, остальные шли пешком. Такое многолюдное и красочное шествие занимало довольно длительное время (в Бахчисарае, например, Реван устраивали на берегу Качи — это более 6 км от города). Здесь гостей обносили горячим кофе, начиналось веселье, играла музыка. Вечером совершался общий намаз, после чего возобновлялись пляски, устраивался куреш. Затем следовал обычный ужин (шорба с катыком) и снова продолжались развлечения, иногда до утреннего намаза (Домбровский, 1862. С. 85—86).

После утреннего кофе веселье продолжалось до обеда, который уже был праздничным: всем подавали плов, отварную баранину и пр. И лишь после этого начинался сам ритуал посвящения. На центральное место усаживался городской накыб, на левой, почётной стороне от него располагались уста-баши земледельцев, башмачников и так далее до наименее почётного банщика, всего счётом 36 старейшин. Справа ряд начинался с уста-баши кожевенного цеха, затем, по убывающей, усаживались цирюльники, ткачи и так далее до двух «полуремёсел» — костоправов и повивальных бабок. Таким образом были представлены все 72 ремесла. Тут же стояли знаменосцы, каждый со своим цеховым санджаком-знаменем, представлявшим собой тонкий шест длиной чуть менее 2 м, обтянутый зелёной хлопчатобумажной тканью, на верхней оконечности которого находилась перпендикулярно прикрепленная дощечка со сквозной надписью Аллах. Калфы стояли в том же порядке, стройными рядами.

Происходил всеобщий молебен, причём молитву в честь пиров громко читал сер-чешме (помощник накыба), держа вышедшего из строя подмастерий калфу-баши за ухо. После молитвы калфа-баши первым подходил к накыбу и произносил исповедь, то есть ряд освящённых обычаем ответов на такие же ритуальные, веками не менявшиеся вопросы. Покончив с этой церемонией, сер-чешме шептал испытуемому на ухо древний традиционный завет: «Никогда не закрывай своей двери, никогда не открывай чужой и работай столько, сколько достаточно для твоей жизни». После этого калфа получал от него толчок в затылок — знак к целованию руки у накыба, который тянул его за ухо и тут же препоясывал калфу пештилимом мастера. Эти ритуальные «Мухаммадовы толчок и уходранье», считаются обрядом, безусловно, весьма древним (Обычаи, 1870. С. 1).

Затем и остальные калфы по очереди подходили к накыбу и всё повторялось. По окончании довольно долгой церемонии мулла громко читал ашыр, соответствующий случаю текст из Корана, после чего каждый из бывших кандидатов считался уже полноправным мастером, реванлы. Затем несколько дней продолжались пиры и развлечения, в которых участвовало всё население города и гости из близлежащих деревень — также без какого бы то ни было различия по вероисповеданию. Устраивались скачки, состязания по народной борьбе-курешу, танцы. Лишь после того, как иссякали съестные припасы, заканчивался Реван. Остатки пищи раздавали бедным, сбережённые свечи шли в мектебы, мечети и местные церкви, ведь жертвовали их не только мусульмане (Гордлевский, 1928. С. 60).

О том, сколько людей участвовало в реванах, в какую сумму они обходились и т. д., сказать трудно. Впрочем, в двух случаях сохранились некоторые цифры. Осенью 1898 г. Реван устраивали бахчисарайские сабанджылар (земледельцы). Близ поляны, где устраивался праздник, насчитывалось 800 повозок гостей, прибывших из других волостей. Всего за столы село более 12 000 человек.

Через два года в городе, в саду Орта-медресе состоялся Реван цеха бакалейщиков. Между деревьями было поставлено 612 отдельных столов, всего присутствовало почти 7500 человек, а принят в мастера был 461 калфа. Причём, как вспоминали очевидцы, среди них были бакалейщики всех возрастов, от молодых ещё парней до белоголовых стариков, ведь Ревана не было 34 года! Трёхдневный праздник обошёлся всего в 1100 рублей, так как деньги тратились только на еду и кофе. Спиртное было не то что строго запрещено, за чем следили специально назначенные люди. Пить на реване было просто не принято, и хотя бахчисарайцы давно уже прикладывались к бутылке, но на празднике посвящения это было бы такой же дикостью, как пить в мечети: Реван сохранил мощную религиозную окраску.

На первом из двух описанных праздников 12 000 гостей веселились, пели, танцевали, криками подбадривали борцов и конных джигитов, но вместе с тем вели себя «столь чинно, что вся полиция изображалась молодым надзирателем и стариком городовым, но и им делать было нечего, ибо за три дня среди тысяч веселящегося люда не было ни одного пьяного» (Терджиман, 27.09.1898; 05.06.1900). Напомним, что именно к этим годам относится знаменитая трагедия Ходынки, где ринувшаяся к такому же бесплатному угощению толпа москвичей задавила насмерть полторы тысячи человек...

Итак, после окончания праздника мастер-реванлы обладал всеми правами хозяина мастерской. Но он имел и обязанности, первой из которых было соблюдение многочисленных правил цехового устава. Высокий статус мастера, например, подчёркивался тем, что ему запрещалось выходить из помещения мастерской или лавки в рабочей одежде, например, в переднике. Замеченный в этом нарушении мастер наказывался штрафом и закрытием мастерской на три дня. За повторное нарушение наказание удваивалось, в третий раз уста-баши выносил ещё более строгий приговор и общественное порицание.

Если клиент жаловался на некачественность изделия, то уста-баши, стоявший на страже доброй славы цеха и его мастеров, мог лишить виновного звания мастера. Менее строгим наказанием было временное лишение права работы: в мастерскую приходил посыльный-чауш, снимал с мастера передник, клал его на верстак (наковальню, если это была кузница и т. д.) и произносил древнюю традиционную формулу Кафтанын бичильди! («Твой кафтан уже сшит»), что иносказательно означало «Твоя мастерская работу закончила».

Высшее должностное лицо ремесленников города, накыб, получал своё звание, как правило, по наследству, поскольку им мог быть только потомок Мухаммада, а таких в Крыму было немного. Ниже накыба стояли цеховые старшины, уста-баши, которые хранили цеховые кассы, то есть профессиональные фонды, накапливавшиеся из штрафных и иных сумм. Деньги эти могли тратиться на реваны, а также как вспомоществование вдовам и детям умерших мастеров или калф. Когда нужна была помощь по обычной болезни, то цеховую кассу старались не трогать, просто чауш обходил мастеров, произнося повсюду одну фразу: Пирин эшкына!(«Пожалуй из любви к пиру!», то есть святому покровителю цеха). Поскольку мастеров в цехах крупных городов могло насчитываться до трёх сотен, то собранных таким образом денег обычно хватало.

Цеха, имея за собой многовековую историю, представляли собой практически наследственные касты, откуда трудно было перейти, сменив профессию предков на новую. Повторяю, самым престижным был цех терлекчилер (башмачников)². Он имел свою историю, свои строгие правила и даже свою кофейню, куда в определённое время собирались члены этого рабочего содружества для обсуждения только им ведомых дел, для того чтобы выслушать распоряжения своего уважаемого уста-баши и т. д. Ремесленники пользовались не только большим уважением среди горожан, но и умели это уважение поддерживать. Очевидно, высокому статусу мастера содействовало и искусственное сдерживание роста квалифицированной рабочей силы, поскольку такое «перепроизводство» могло бы привести к профанации ремесла, снижению мастерства. Поэтому в Бахчисарае, к примеру, на 374 мастеров приходилось всего 165 подмастерьев — кандидатов на столь высокое звание (Haxthausen, 1847. S. 412).

Примечания

1. В ритуальном комплексе Ревана центральным является учение о пирах, то есть неземных покровителях традиционных цехов, высших, сверхъестественных старейшинах ремёсел. В число пиров входили архангелы, ангелы, а также люди, которые за выдающиеся заслуги получили от Аллаха глубокие знания в той или иной профессии и заботились о просвещении человеческого племени. Первым пиром был пророк Адам, научивший своих детей ремеслу земледелия. Сам же Адам был посвящён в мастера ангелом Джибрилом, который лично надел на него пешталим, то есть передник мастера. Но Джибрил с той поры покровительствовал людям иной профессии — пекарям и поварам. Верный сподвижник Мухаммада, простой смертный Салман ал-Фариси стал пиром цирюльников, другой последователь Пророка, Увайс ал-Къурани наставлял чабанов верблюдов, цех уюмджи-ве алтунджи (ювелиров и филигранщиков) имели пиром Мухсина бин Османа и так далее. Отсюда следует, что, после Адама пирами стали многие его потомки, причём не только пророки. Кстати, этот процесс продолжается до наших дней. Так, в уже в XX веке пиром водителей грузового и легкового транспорта, стал пророк Дауд, таким образом расширивший круг своих подопечных-мастеров.

2. В этой профессии традиционно соблюдалось различие между мастером-специалистом по изготовлению обычной и особо качественной обуви (терликчи) и тем, кто шил рабочую, грубую, но прочную обувь, такого башмачника называли каваф.