л) Терпимость

Не хотелось бы, чтобы нижеследующий материал стал простой иллюстрацией к материалу очерка III первого тома, а именно к теме об островной психологии. Кроме неё терпимость крымцев была основана на горячей вере и убеждённости в безусловной справедливости каждой истины, высказанной в Коране. А в великой Книге призывов к терпимости немало, причём каждый из них освещают эту проблему, острую и при жизни Пророка, с различных сторон. Напомню лишь один, самый, на мой взгляд, универсальный, содержащийся в суре Совет:

«И потому [, Мухаммад,] зови к этой религии, будь стоек, как велено тебе, не следуй за их дурными склонностями и скажи: «Я уверовал в Писание, что ниспослал Аллах, и мне велено судить по справедливости между вами. Аллах — наш Господь и ваш Господь. Нам [воздастся] за наши деяния, вам — за ваши деяния. Нет причин враждовать нам. Аллах созовёт нас [в день Суда], и к Нему наш возврат»» (42:14 (15)). Очевидно, нелишним будет ознакомиться с тем, как великий Завет осуществлялся в Крыму на практике. Обратимся для этого к нашим далёким предшественникам.

Интересовавшиеся этой проблемой более ранние российские исследователи отмечали прежде всего те стороны крымскотатарской терпимости, что наиболее резко отличались от великорусских поведенческих стереотипов (вспомним указание святого старца насчёт посуды, которую полагалось тщательно вымыть или выбросить, если из неё поел «еретик» или неверный). В Крыму такой совет учёного монаха показался бы вопиющей дикостью: «Если странник — какой бы он веры ни был — приезжает в дом богатого Татарина, то он за великое удовольствие поставляет угостить путника как можно лучше; если прохожий человек по дороге зайдёт к бедному Мусульману, то он за большое счастье почитает, когда первый разделит с ним убогую его трапезу» (ОР РНБ, Ф. 487. Д. 393 Q. Л. 14).

Здесь стоит обратить внимание именно на то, что за одним столом мирно преломляют хлеб люди разной веры, люди, формально чужие друг другу, и это доставляет всем присутствующим удовольствие. То есть тут не о терпимости бы говорить надо (никто здесь ничего не терпит, не претерпевает как жизненную неприятность), а о толерантности и, более того, о чистой радости общения — эмоции совсем иного, более высокого плана в шкале нравственных и психологических ценностей. Эти традиции находили своё выражение в самых различных областях духовной жизни и повседневности народа, в том числе и в сфере семейного права.

На протяжении всей истории ханского периода (и позднее, включая XX в.) наблюдались «межконфессиональные» браки, причём жена имела право на сохранение первоначальной веры. Если «мужу возбраняется мешать исполнению требований её совести и религии, то не есть ли это признак широкой веротерпимости?» — такой вопрос, заданный великим просветителем своего народа И. Гаспринским в самом конце XIX в., был совсем не риторическим, ибо прозвучал он в душной, нетерпимой атмосфере Российской империи (Терджиман, 20.09.1898).

Та же картина — в опрокинутом зеркале людей, привычных к совершенно иным нормам межчеловеческих контактов в среде крайней нетерпимости, приводящей, как известно, к физическому насилию. Эти люди отмечали с немалым удивлением: «Они живут в своих деревнях мирно, без ссор и без драк...» (Народы, 1880. С. 285). И далее: «Южнобережские татары хотя и ревностные последователи Корана, но отличаются от прочих мусульман своей веротерпимостью и уважением к святыням и догматам прочих вероисповеданий...» (Горчакова, 1884. С. 33).

«Они мне показались превосходнейшими в мире людьми, благодушными и простыми в высшей степени. Они боятся русских... [да и] я чувствовал себя более по себе с несколькими татарами, принесшими нам молока, сливок и кое-каких своих блюд»» (Людольф, 1892. С. 195, 196). То есть эти мусульмане показались христианину ближе, чем православные русские, склонные, в частности, решать свои проблемы насильственным путём, посредством жёсткого контроля сверху и пр. «Стоит отметить, что любой контроль над личностью порождает среди них (то есть крымских татар. — В.В.) беспокойство и стремление избежать его, он применяется исключительно лишь для обуздания людей воинственных и свирепых (warlike and fierce people)» (Barker, 1855. P. 204).

Религиозная толерантность крымских татар, неоднократно упоминавшаяся выше, ничего бы не стоила, будь она присуща обществу или отдельным людям, мало склонным прощать друг другу простые человеческие слабости и даже грехи. В этом смысле традиционное крымское общество обладало поистине универсальной терпимостью высшей пробы, не допускающей каких-то исключений. Приведу характерный пример: при в общем-то весьма отрицательном отношении к потреблению запретного в шариате вина, крымские татары не спешили исключать из своего общества тех, кто был предан этому пороку. Более того, и такие соотечественники могли, не менее других творений Бога, пользоваться высоким уважением и даже (если это были люди искусства) преклонением со стороны обычного мусульманина. Оттого знаток Крыма и поставил так легко рядом имена двух едва ли не одинаково чтимых в Крыму двух поэтов с близкими именами, один из которых — «Физули Челеби, не знающий равных в искусстве составления тарихов» (то есть стихотворных строк для торжественных надписей), а другой — «Кыбти Челеби, слуга нашего господина Селим-Гирей-султана, достигший совершенства в 10-ти стилях чтения Корана и в науке астрологии, пьянчужка. Его стихи, написанные в состоянии опьянения беленой, содержат столько образов и глубоких мыслей, что это просто дозволенное волшебство» (Челеби, 1999. С. 52).

В Крыму, как уже говорилось, имелось несколько течений или толков исповедания ислама, но приверженцы этих сект, как упоминалось выше, вполне мирно уживались друг с другом. Так, в Кефе длительное время сосуществовали текие, принадлежащие к толкам хальветийскому, джальветийскому, кадирийскому и гульшенийскому (ук. соч. С. 92).

Куда уж дальше, если в резиденции оплота исламской веры, рода Гиреев, то есть в бахчисарайском Хан-сарае, имелась и время от времени использовалась христианская часовня, которой пользовались чаще всего ханские жёны и другие женщины-христианки, купленные или приведённые с полоном обитателями дворца и жителями окрестных кварталов (Фёдорова, 1855. С. 152). Это никого не удивляло, между тем как присутствие домовой мечети было бы абсолютно немыслимым что в Кремле, что в Версале... Напротив, весьма нетерпимым было отношение к нравственным прегрешениям, здесь порицание или даже наказание могло быть довольно строгим (Barker, 1855. P. 206).

Крымскотатарская терпимость была столь высокого уровня и широты, что не могла не оказывать облагораживающего влияния и на соседние народы. Пожалуй, самый разительный пример этому находим в истории крымско-греческих контактов.

Греки, оседавшие в Крыму с античных времён и в течение византийского периода, безболезненно интегрировались сначала в полиэтничную, а затем в крымскотатарскую среду. Христианские переселенцы-арнауты, прибывшие на полуостров через несколько столетий, в к. XVIII в., из Османской империи, характеризовались ярко ксенофобными (антитатарскими) поведенческими стереотипами, что привело к многочисленным жертвам среди коренного населения. Однако с течением времени толерантное крымское общество благотворно подействовало на их психологию, и они повторили судьбу своих земляков-предшественников, слившись с местным социумом если не в культурном смысле, то в отношении ментальности. Поэтому на протяжении большей части XIX — начала XX вв. рецидивов греко-татарской вражды не было отмечено вовсе.

Третья волна греческой иммиграции, захлестнувшая Крым в 1914 г., имела своим результатом новую вспышку погромов и убийств татар во время революции и Гражданской войны (об этом см. очерк X настоящего тома). Но и эти переселенцы в течение краткого межвоенного периода, менее чем за 20 лет, успели глубоко впитать в себя лучшие черты общества-реципиента — традиционную для Крыма толерантность и открытость к межэтническим контактам. Между греческой и крымскотатарской частями населения снова, как это случилось веком раньше, установились нормальные и даже тёплые человеческие отношения.

Остаётся заметить, что всеобщая толерантность, уважение к чужому мнению, высокая оценка чувства взаимной симпатии и дружеских отношений, характерные для общества ханского периода крымской истории, сохранились и в дальнейшем, то есть после аннексии. И эти черты народного характера не могли не поразить такого зоркого наблюдателя, каким был самый великий из русских поэтов:

Близ рубежа родной земли
Аулы мирные цвели
Гордились дружбою взаимной;
Там каждый путник находил
Ночлег и пир гостеприимный...
Весельем песни их дышали,
Они тогда ещё не знали
Ни золота, ни русской стали!...

(А. Пушкин)