л) Чувство собственного достоинства

«Это народонаселение превосходное: обхождение его важно и холодно (в оригинале distinque et froid, что можно перевести и как «достойное и сдержанное. — В.В.)» (Мормон, 1838. С. 202). Достоинство, как качество, также присущее всем крымским татарам, было, скорее, врождённым (имеются в виду результаты стихийно сложившейся, семейно-общинной мусульманской народной педагогики), а не искусственно внедрённым. Такая всеобщность позволяет отнести его к явно национальным чертам. Более спорны догадки о его происхождении и развитии. Скорее всего, здесь имеет смысл вести поиски в направлении исламского гуманизма, отводящего человеку весьма ответственную — но и почётную — роль главного творения Бога (объединяющего в своей душе душу трав, деревьев, птиц, животных) и Его излюбленного инструмента¹. Да и вообще стоит поставить вопрос по-другому: Как можно, сознавая это, вести себя недостойно?

Ответ мусульманского Крыма находим в человеческих свидетельствах:

«Спокойствие в манерах и некоторая важность в движениях составляют вообще отличительную черту крымского татарина. Что бы ни делал татарин, он делает это с некоторым врождённым достоинством» (Народы, 1880. С. 286). Другие авторы, побывавшие в Крыму, определяя это качество, предпочитали иной термин: «Их движения непринуждённы, ведя разговор, все они выражаются с большим благородством (avec plus de noblesse), с большей лёгкостью и обходительностью..., чем основная масса крестьян Старой Европы. Их будничная беседа, касающаяся вполне ограниченного круга тем, также отличается необычной рассудительностью и глубиной мысли (или «рефлексией» — plus de reflexion)» (Montandon, 1834. P. 57—58).

Собственно, здесь отмечена весьма важная черта разговорного (вербального) общения крымских татар — высокая информативность устной речи. Вообще слову, как и в других восточных культурах, придавалось здесь гораздо большее значение, чем в России или на Западе. В противовес христианскому «По делам их узнаете их» среди крымских татар бытовало прямо противоположное утверждение: Кямиль инсан созунден бельмедир («Достойный человек узнаётся по его речам») (Пословицы, 1914. С. 41). В Крыму детей с самого нежного возраста учили простому, но занимавшему важное место в национальной культуре правилу: не говорить лишнего. Старшие внушали молодёжи: Дилинги дишлеп айт («Говори, прикусив язык»), причем с железной настойчивостью, и оно, постоянно и неуклонно повторявшееся, становились второй натурой будущих мужчин.

Впрочем, простым и незамысловатым это правило может показаться только при поверхностном подходе. На самом деле общее соблюдение его (оно становилось повсеместным, приобретало черты национального качества) имело важные и глубокие последствия. Говоря даже с незнакомым человеком, крымский татарин был заранее уверен в том, что собеседник не только не введёт его в заблуждение осознанно ложным сообщением или таким, которое не отражает искренних намерений человека. Он предполагал, что не услышит и пустых, лишних слов или фраз. Такой словесный балласт, вполне обычный в любой беседе (не обязательно «светской») людей западной цивилизации, этнолингвисты недаром называют «информационным шумом» (Христофорова, 2001. С. 109). Эта помеха рассеивает внимание слушателя, делая тем самым беседу частично или полностью нецелесообразной. И наоборот, полное отсутствие таких никчемных шумов позволяло крымским собеседникам не отвлекаться на их «отсеивание» и целиком сосредотачиваться на услышанном, ловить буквально каждое слово сидящего перед ним. Эта традиция развивала не только внимательность, но и невольно поднимала на высокий уровень взаимное уважение и чувство собственного достоинства соотечественников.

Это чувство становилось неотделимым от уважения не только к иному мнению или иной культуре. Оно проявлялось и по отношению просто к человеку, прожившему немало лет в этом мире, познавшему его горести и трудные уроки, то есть к людям старым и пожилым: «...мужчины и женщины, встречаясь с посторонними, кои их старее, целуют у них руки; чиновные средних лет уступают преимущество пожилым простолюдинам, держась справедливого заключения, что почести дают государи, а года сам Бог» (Сумароков, 1803. Т. II. С. 44). О том же говорят правила, запечатлившиеся в старинных пословицах и кратких афоризмах: Озюнъден буюкке урмет эт («Уважай старших»). Или в таком: Буюкнинъ сезюни тутмасанъ, буюк елгъа чыкмазсын («У того, кто слушается старших, жизненный путь сужается»). То есть отсекаются ложные, тупиковые ответвления от верной дороги.

Чувство собственного достоинства, безусловно, не позволяло крымским татарам опускаться до унижающих человека грязи и неудобств в быту: в самом бедном доме «всё производит впечатление опрятности и комфорта» (Webster, 1830. P. 56). Это было уважение к своей семье, к себе, как первому и лучшему из творений Аллаха. Даже на многолюдном рынке царило это всеобщее настроение взаимного уважения. В Крыму было бы трудно отыскать картину крикливого «восточного базара», так поражавшего европейцев в иных странах. Здесь «...раздавался сдержанный говор нескольких голосов; до меня долетали непонятные голоса нескольких собеседников, но не было слышно ни громкого смеха, ни сердитых возгласов, ни визгливых криков женщин, как это обыкновенно бывает на наших торговых рынках, и проза жизни этого уголка поэтического Крыма не только не нарушала общей гармонии, но придавала всей картине местный колорит, который мне особо нравился» (Горчакова, 1884. С. 5). Эту картину дополнит ещё одна, частная, но весьма показательная и целиком в неё вписывающаяся черта: «Каждый имеет своё огниво, любой татарин считает чрезвычайно постыдным просить у кого бы то ни было огня для своей трубки» (Reuilly, 1806. P. 158). То есть и в этом сказывалось явное нежелание даже в мелочи уронить своё человеческое достоинство.

Производной от этого ощущения является ещё одна черта этнического характера. Это — уравновешенность, несуетность. Или, как выразился другой русский исследователь, «...главная отличительная черта крымских татар — необыкновенное спокойствие» (Шатилов, 1857. С. 16). Такому редкому качеству отнюдь не противоречила любознательность, вполне извинительная человеческая слабость — или достоинство. Это была «необыкновенная разговорчивость, любопытство», но она проявлялась «...только вовремя; если же они (то есть крымские татары. — В.В.) заняты делом, хотя самым ничтожным, они обыкновенно исполняют его молча, и это спокойствие при работе составляет как бы отличительную черту [в выражении] лиц здешних мусульман» (Там же).

Но после работы, в свободное время, крымцы как бы навёрстывали часы вынужденного молчания в широком и разнообразном общении. Но — соблюдая всё то же достоинство, зная, так сказать, себе цену: «Татарин — существо весьма активное. Он всецело предан сиюминутным, то есть жизненным заботам, увлечён целями сегодняшнего дня. Он рассудителен и смышлён, а выражение и сами черты лица у некоторых мужчин несут на себе одинаковую, почти стереотипную печать внутреннего, родового достоинства: безусловное свидетельство тому, что эта нация вновь обретёт [в грядущем] былое значение, вернёт собственное лицо» (Hoffschläger, 1855. S. 21—22).

Любопытен, хотя вполне постижим тот факт, что уровень ощущения собственного достоинства (как и некоторые другие выводы самооценки индивида) менялся по мере взросления и старения крымского татарина. Понятно, что это было всеобщим, характерным и нормальным для всего этноса явлением. На этот счёт существует одно старинное и довольно забавное замечание, сделанное М.И. Дмитриевским, хоть и не профессиональным антропологом, но всё же человеком наблюдательным: «...в детских летах Татары весьма застенчивы, стыдливы, но проворны и от природы остроумны; в среднем возрасте они легкомысленны, любострастны, горды, празднолюбивы и сердиты; в пожилых летах благочестивы, законной власти преданы², постоянны, верны, ласковы и страннолюбивы (то есть приветливы к странникам. — В.В.)...» (ОР РНБ, Ф. 487. Д. 393 Q. Л. 20 об.)

Чувство собственного достоинства крымских татар было, между прочим, качеством, не только поражавшим русских, но и раздражавшим их. Ещё в XVII в. московские послы неоднократно отмечали в своих записях бесед с бахчисарайцами «их поганую гордость» (Тяпкин, 1850. С. 12, 133 и др.). Термин «гордость» употреблен явно оттого, что самого слова «достоинство» тогда в русском языке попросту не было, бесспорно, по его невостребованности, ненужности для жителей России. Оно впервые отмечено в письменном источнике только в 1770 г. (Словарь XVIII в. Вып. 6. С. 235). Но и в XX в., как отмечали этнологи, в русской деревне над «изредка встречавшимися» красивыми или державшими себя с достоинством людьми повсюду... смеялись. «Дело в том именно и кроется, что такие Петрухи и Никиты полны чувства собственного достоинства или сознания своей красоты, горды...» (Семёнова-Тянь-Шанская, 1914. С. 109) — как же над такими не посмеяться.

Примечания

1. К этому ходу мысли подталкивают старые наблюдения, показывающие, что исток крымскотатарского достоинства — отнюдь не субъективен, что он не зависит от (завышенной) самооценки, что он выше или, скорее, вне её. «Если у нас [на Западе] стремятся выглядеть лучше, чем мы есть на самом деле, то татарин в хорошем и плохом выглядит, как он есть в действительности. Он сам не осознаёт хорошего в себе и он лучше, чем думает о себе. Многое, за что у нас хвалят и прославляют, о чём сами мы любим рассказывать, татарин делает, не привлекая ничьего внимания, не рассчитывая получить похвалы или воздаяния; сам он считает, что сделанное — его долг и обязанность. Что у нас часто свершают ради одобрения окружающих, он делает, не говоря ни слова, совершенно естественно и незаметно, так, как это и должно бы быть» (Schlatter, 1836. S. 100).

2. Они говорят: Эмри Алла, эмри Султан, то есть: повеление Бога — повеление Государя (прим. М.И. Дмитриевского).