1. Завоевание Крыма

Мы — рабы, потому что наши праотцы продали своё человеческое достоинство за нечеловеческие права...

А.И. Герцен. Былое и думы.

История аннексии Крыма Россией в XVIII веке достаточно хорошо известна, как и последствия этой акции. Однако при знакомстве не только с популярной, но и со вполне научной литературой у читателя неизбежно возникают вопросы, на которые нелегко отыскать ответ. К примеру, такой: Россия к концу указанного века давно уже вышла из допетровского (и петровского), внешнеполитически изолированного, глубоко провинциального состояния; в век Екатерины II страна имела как тесные связи с одними европейскими державами, так и враждебные отношения с другими. Как же могли они, эти участники всеевропейского «концерта», допустить вопиющий по своей беззаконности акт откровенно насильственного захвата Россией суверенного государства с многовековой историей?

Второй вопрос: как всё же удалось России, то есть державе, зарекомендовавшей себя в глазах Европы безжалостным и слепым агрессором, опасным своей силой и коварством соседом, провести в жизнь аннексию, резко изменившую в сторону дальнейшего усиления её геополитическое и военно-стратегическое положение?

Почему, наконец, этому разбойничьему захвату не оказали практически никакого сопротивления ни коренной народ Крыма, ни его суверенный властитель, хан из мощного рода Гиреев, ни его духовный халиф и политический покровитель, султан Турции?

Для того, чтобы ответить на эти и некоторые иные вопросы, придётся исследовать отдельные проблемы не столько исторической судьбы Крыма, сколько политического развития России. Причина такому предпочтению — бесперспективность изучения политики Крыма в последние 10—12 лет его существования в форме независимого ханства. На бахчисарайском престоле попросту не появлялось уже личностей, способных на обычную самостоятельность, более или менее свойственную большинству единоличных правителей. И, как кратко, но убийственно метко давным-давно заметил знаменитый русский историк Крымского ханства, «...все ханы после Крым-Гирея по своей политической роли ничтожны, по индивидуальным свойствам безличны и по историческому своему значению едва заслуживают перечисления, тем более, что они беспрестанно менялись один за другим, большею частью не пробывши и одного года в ханском звании» (Смирнов, 1889. С. 114).

России на царей и цариц (в смысле разнообразия) везло больше, имеется в виду столетие, предшествовавшее завоеванию Крыма. На её троне и раньше сидели весьма непохожие монархи — от «тишайшего» Алексея Михайловича до весьма «громких» Петра I или Екатерины II. И политика державы по отношению к ряду европейских стран менялась, зачастую на 180°, едва на престол восходил новый император¹. Удивительное постоянство характерно, пожалуй, лишь для двух направлений — польского и крымского. И Польша, и Крым подлежали, по мысли русских политиков ещё XVII в., полному подчинению России с последующим порабощением, изгнанием или физической ликвидацией коренных народов.

Шли десятилетия, но агрессивный план серба Крижанича (о нём говорилось выше) претерпевал в умах «белых царей» весьма слабые изменения, что говорит отнюдь не в пользу их интеллекта. В этом смысле показателен так называемый «Доклад», подготовленный в год восшествия на престол Екатерины II, и по её указу. Его безымянный автор, упомянув для приличия старинные «обиды», которые Россия претерпела — в одностороннем, разумеется, порядке — от крымцев, переходит к актуальности захвата Крыма. Не озаботившись хоть каким-то прикрытием разбойничьего характера планируемого похода, плана аннексии целого государства, автор откровенничает: «Полуостров Крым настолько важен, что действительно может почитаться ключом Российских и Турецких владений», завладев которым Россия могла бы держать «под страхом ближния восточныя и южныя страны, из которых неминуемо имела бы она между прочим привлечь к себе всю коммерцию» (Доклад, 1916. С. 191).

Таким образом, предлагался проект экспансии в её наиболее чистом виде и совершенно прозрачной форме. То есть захват ради захвата, насилие ради насилия, ведь южные степи ещё не были распаханы (на них кочевало местное ногайское население) и не производили товарного хлеба, для вывоза которого могли бы понадобиться черноморские гавани. Да и с европейской точки зрения (на которую Петербург весьма и весьма обращал внимание) захват и ликвидация Крымского ханства также являлась бесспорной агрессией (См. Raeff, 1972. P. 198—200).

Ещё менее убедительно в этом смысле оправдание аннексии видами на сам Крым: разорённый, опустошённый полуостров смог быть как-то (то есть далеко не в традиционном облике) восстановлен лишь через несколько поколений, причём ценой огромных жертв и лишений, которым было насильственно подвергнуто местное население. Имеется, правда, ещё одно объяснение. Захват ханства отвечал некоторым чертам этнической психологии народа: «Нация эта, захватническая от природы, алчная от перенесённых лишений, унизительным покорством у себя дома заранее искупает свою мечту о тиранической власти над другими народами; ожидание славы и богатств отвлекает её от переживаемого ею бесчестья; коленопреклонённый раб грезит о мировом господстве, надеясь смыть с себя позорное клеймо отказа от всякой общественной и личной вольности» (Кюстин, 2008. С. 641).

Об обоснованности такого захвата с точки зрения международного права, просто о жертвах для крымскотатарского да и для русского народа, неминуемых при его осуществлении, о том, что за «коммерцию» предполагалось платить кровью современников и порабощением их потомков, — обо всем этом в «Докладе», разумеется, не было ни слова. Несколько опережая события, заметим, что и почти через век в оправдании вооружённого захвата ханства по сравнению с «Докладом» не появилось ничего нового, оригинального, разве что несусветная ложь о том, что аннексия была вызвана мыслью «о прекращении страданий образованного мира от кочевников» (Б-нъ, 1856. С. 41).

Затем последовал меморандум государственного канцлера графа А.Р. Воронцова. Этот документ касался внешней политики империи, в том числе и в южном её направлении. В нём резоны «Доклада» развивались, усиливались и снабжались перспективными рассуждениями о возможном международно-политическом обеспечении захвата Россией Крыма (Подробный анализ меморандума см. в: Connermann, 1998. S. 337).

И «Доклад», и меморандум А.Р. Воронцова несомненно импонировали царице. Особенно заметным это стало после побед 1770—1771 гг., одержанных в продолжавшейся турецкой войне. По весьма дельному замечанию современного исследователя, именно в 1770—1780-х гг. сложилась геополитическая и идеологическая концепция обладания Крымом в качестве некоего «венца исторической миссии России, её цивилизационного назначения» (Зорин, 1998. С. 123). Причём для достижения этой цели был вовсе необязателен непременно военный захват ханства. Судя по всему, Петербург полагал, что вполне достаточно просто отказа турок от Крыма, предоставления ему свободы. Ведь независимый Крым настолько мал, просто несоизмеримо мал по сравнению с царской империей, что рано или поздно, он неизбежно впадёт в полную зависимость от приблизившегося гигантского соседа². Поэтому царские дипломаты первым делом предложили туркам предоставить ханству независимость. Стамбул это предложение отклонил. И тогда командующий русской армией в начальный период Русско-турецкой войны 1769—1774 гг. граф Н.И. Панин завел речь о «святой вольности» с Каплан-Гиреем II, обещав ему за поддержку помощь в достижении полной самостоятельности Крыма. Хан от такого дара данайцев отказался, причём в весьма резкой форме (Рус. арх., 1978. Т. XII. С. 458).

Получалось, что Петербург переоценил остроту крымско-турецких разногласий. Конечно, они существовали, причём были даже традиционными, ибо зародились ещё в первые годы турецкого владычества в Крыму. Но теперь, ввиду несомненно более угрожающей опасности, крымчане явно забыли о старом антагонизме. Русские такого не ожидали, это меняло дело.

И Екатерина II берёт на вооружение новую тактику. Она стремится расколоть единство крымцев, предлагая тому же Н.И. Панину соблазнять татар «свободой» от турецкой опеки, начав рассылать копии с российских предложений политической помощи в Крыму «по разным местам, чем по малой мере разврат в татарах от разномыслия произойти может» (цит. по: Соловьев, 1994. Кн. XIV. С. 286). Тем крымцам, которые не питали надежд на политическую карьеру, предлагался другой, столь же действенный и старинный соблазн — деньги. Отдадим должное Екатерине Второй, её политика была столь же умной, сколь и подлой. Что и было характерно для всего периода правления этой женщины.

Портрет неизвестного мужчины, по некоторым данным — Шагин-Гирея II. Из коллекции издательства «Тезис»

Царице вообще не нужно было изобретать методы борьбы с крымскими татарами. У неё всегда находились близкие подданные, готовые бескорыстно помочь словом и делом в такой святой миссии. В частности, идея отколоть заперекопских татар от хана родилась в голове анонимного «русского патриота», составившего целую программу захвата Крыма, где среди прочего был совет по поводу раздробления многоплемённых подданных хана³. Но едва ли не более действенной оказалась пропаганда, которую вели среди степняков завербованные Н.И. Паниным агенты, получавшие за это плату. Они расписывали перед кочевниками, какой благодатью для них может оказаться свобода от турецкого покровительства, ведь тогда они смогут свободно кочевать где угодно.

Первыми на эту агитацию поддались ногайские орды хана — едисанцы и буджаки. Лишенные после взятия русскими Ларги, Кагула и Бендер доступа в родные степи, они вступили в союз с Россией, отказавшись от турецкого верховенства. Вначале для ведения переговоров об этом 25 июля 1770 г. лидировавшие ногайские мурзы направили к Н.И. Панину своего посланца Тинай-агу. Очевидно, он сумел убедить российские власти в полной готовности ногайцев покориться императрице, так как вскоре были отпущены на волю 809 ногайских пленных, захваченных в ходе военных действий. После этого в орду поехал статский советник Иностранной коллегии П. Веселицкий. Им и был уточнён текст договора о ногайском подданстве, подписанный 25 сентября 1770 г. (Скальковский, 1843. С. 121—122).

Вскоре мурзам пришлось в этом раскаяться. Уже в 1771 г. их выселили из родных степей в междуречье Дона и Кубани (Каневский, 1845. С. 212). За ними последовали едичкульцы и джамбуйлуки. Правда, впоследствии, опасаясь их соединения с неспокойными горскими племенами, ногайцев вернули в Причерноморье, предоставив им кочевья в Мелитопольском уезде. Но теперь они и не помышляли о поддержке ханства, став обычными подданными царицы. Таким образом, уже в 1770-х гг. собственно Крым (полуостровная часть ханства) остался практически в одиночестве. Но постепенно у императрицы появлялась надежда на раскол противника и здесь. И надежда эта оправдалась. Хотя, признаем истину, на отдельных крымчан подействовали в той ситуации не столько подмётные письма царицы, сколько русские угрозы и русские деньги, возможно.

Князь В.М. Долгоруков, командовавший армией на крымском направлении, подкупил группу влиятельных татар, среди которых были и члены ханского рода. Один из них, печально известный в истории татар хан Шагин-Гирей, будучи пока ещё нетитулованным сыном калга и Мехмед-Гирея, питал надежду занять престол не по наследству, а с помощью русских штыков. Однако до поры до времени он свои намерения, конечно же, скрывал, хотя действовал весьма активно.

В то время Крымом правил Азамат-Селим-Гирей III (1764—1767, 1770—1771), хан, оставшийся верным Турции и даже лично воевавший на её стороне против русской армии на Дунае. В отсутствие хана и большей части войска во дворце оставался его калга Мехмет-Гирей, склонявшийся вместе с диваном к полному отказу от переговоров, которые пытался наладить Долгоруков. Однако на одном из заседаний совета против этого решительно выступил Шагин. Опираясь на поддержку муфтия, он предостерегал беев от полной утраты «милости» России, заняв, таким образом, пораженческую позицию ещё до начала военных действий (Лашков, 1886. С. 5). Уже весной 1771 г. об этом узнали в Петербурге, и, конечно, кредит Шагина там увеличился.

Но Азамат-Селим-Гирей вернулся в Крым, это заставило Шагина затаиться, как и его сторонников-мурз. Тогда в начале июня 1771 г. армия Долгорукова⁴ общим числом в почти в 100 000 человек (30 000 солдат и 60 000 недавних подданных хана — ногайцев) подошла к Перекопу. Здесь стояло около 50 000 крымскотатарских конников в поле, а крепость защищало 7 000 турок. Причём ожидать поддержки от Турции крымцам не приходилось, почти весь османский флот был занят на Средиземном море, так что перебрасывать войска в Крым при всём желании султан не смог бы. Зная об этом, Долгоруков принял решение о немедленном вторжении на полуостров. Штурм Ор-Капы начался в ночь на 13 июня 1771 г. При этом почти полностью повторилась картина сорокалетней давности: турки практически сдали крепость, после чего весь гарнизон отступил к ожидавшим его судам и отплыл в безопасную Варну (Milner, 1855, 221). Таким образом, крепость была взята почти бескровно. Одновременно, как и в 1737 г., крупный отряд русских переправился через Сиваш (командовал ими П. Прозоровский). И снова была введена в дело Азовская флотилия, которая высадила на Керченский полуостров крупный десант с лёгкими пушками. Крымскотатарская полевая армия, руководимая лично ханом Азамат-Селим-Гиреем, ничего не могла сделать с русскими, имевшими значительное огневое превосходство и отступила вглубь полуострова (Schwindlin, 1772. S. 12, 15).

2 июля русский отряд под командованием генерал-майора Бруна подошёл к Гёзлеву. Едва солдаты прошли лиманский перешеек, как турецкий гарнизон спешно погрузился на корабли и ушёл в сторону Ахтиара. После этого мощная крепость была взята — также практически без сопротивления, лишь запоздавшие к корабельным трапам 20 турок попали в плен. Другой русский отряд пошёл на Карасубазар, здесь поражение крымцев было ешё обиднее: крепость сдали не султанские янычары, а свои же, заперекопские ногайцы, некоторое число которых по-прежнему находилось в ханском войске (Schwindlin, 1772. S. 17—18). Только Кефе оказала достойное сопротивление, но после гибели 3500 человек из турецкого гарнизона также вынуждена была сдаться. Мирные жители города пытались спастись на кораблях, но были настигнуты в открытом море российской Азовской флотилией и без всякой надобности и пощады потоплены (Катюшин, 1998. С. 146). Затем бежали турецкие гарнизоны Еникале и Керчи — едва русские отряды двинулись к восточному окончанию этого узкого полуострова.

Между тем основная армия остановилась на некоторое время в центральной части Крыма, в районе Акмесджита, так как начались переговоры Долгорукова с Азамат-Селим-Гиреем. Хан соглашался признать союзные и дружественные отношения с Россией, о том же уверяли русское командование Ширины и некоторые иные беи и мурзы, а также часть духовенства. Переговоры шли довольно гладко, но Долгорукий заподозрил, что крымскотатарская сторона ведёт их единственно с целью затянуть время и дал приказ двинуть войска к Бахчисараю, Ялте и Балаклаве. Азамат-Селим-Гирей не без оснований увидел в этом манёвре намерение захватить его в плен и был вынужден отправиться в Стамбул, куда уже неделей до того бежали некоторые из его сыновей (Соловьёв, 1994. Кн. XIV. С. 434). После этого 27 июля в ставку к Долгорукову прибыл Исмаил Ширин-бей и подал князю присяжный лист с изъявлением желания вступить в союз и дружбу с императрицей, подписанный 110 беями и мурзами крымскими (ук. соч. С. 435).

Итак, за три недели отборное русское войско овладело почти всеми опорными пунктами Крыма. Крымские ногайцы помощи агрессору не оказывали, зато с худшей стороны проявили себя христиане Кефе: когда Кефинский гарнизон вышел в сторону Перекопа навстречу русским, то ободрённые приближением единоверцев несколько тысяч армян и многие греки устроили в городе погром, «кинулись разорять дома» татар и турок (Неджати, 1894. С. 192). Победитель оценил поступок христиан: когда крепость пала, и солдаты бросились грабить город, то жилища греков и армян были пощажены. Всего же в этом городе была взята добыча в 2 000 000 рублей, современники уверяли, что ещё хуже пришлось сёлам и городкам Альминской и Бельбекской долин, доставшимся не солдатам, а казакам (Schwindlin, 1772. S. 26—27). В целом же Долгоруков повторил подвиги Миниха и Ласси, «разорив много городов до самой Кафы» (Маркевич, 1897. С. 29). Приведём лишь один пример действий полководца, к обелиску с барельефом которого на ул. Жуковского благодарные русскоязычные симферопольцы доныне постоянно возлагают живые цветы⁵.

В декабре 1771 г. солдаты и офицеры трёх долгоруковских полков, оккупировавших Судакское каймаканство, упорно искали золото и серебро с обычными мародёрскими целями. Поскольку вожделенные трофеи никак не находились, то для обнаружения потаённых кладов ими были подвергнуты чудовищным истязаниям мирные крымские татары и караимы. Когда пытки мужчин ни к чему не привели, то такая стойкость настолько разъярила мародёров, что они начали пытать женщин и детей крымчан. Очевидно, крики беззащитных малышей и жён подорвали упорство мужчин, и они понесли в русский лагерь деньги и иное имущество. Кроме того, о многих укромных местах поведали северным единоверцам крымские христиане, так называемая «райя». Сколько было при этом награблено, сказать трудно. Но только отнятого у мирных жителей не самого большого крымского села, Озенбаша, оказалось столько, что для его вывоза понадобилось две сотни лошадей с телегами (Азарья, 1856. С. 109). Некоторые современные авторы не без основания сравнивают разорение Крыма в 1771 г. с катастрофой 1736—1738 гг. (Абдуллаева Г. Кючук-Кайнарджийский мир // А., 23. 06. 2006. С. 8).

Вот так Долгоруков и стал вскоре «...хозяином в Крыму, опираясь на партии Шагин-Гирея и иных изменников, а тем более на жившую в Крыму [христианскую] райю» (Маркевич, 1897. С. 29). О том, что склонило к русским Шагина, говорилось выше; райя же получала из рук захватчиков сельские угодья, ремесленные мастерские, лавки, сады, жилища перебитых или бежавших из Крыма мусульман; в полуразрушенном Кефе кресты были водружены сразу на дюжине бывших мечетей, то же стало повторяться в других больших и малых крымскотатарских городах и сёлах (Смирнов, 1889. С. 138—139; Соловьёв, 1994. Кн. XIV. С. 436). Таким образом, рецепт раскола былого единства населения полуострова был прост: нужно было лишь одаривать одних имуществом других — и мигом решались все проблемы, стоящие перед властью. В этом россияне убедились и хорошо запомнили на будущее.

Вскоре, 27 июля 1771 г., Долгоруков утвердил на престоле Сахиб-Гирея, брата Шагина, занявшего при нём пост калга. Новый хан собирал диван, вел переговоры и т. д. Все шло, как раньше. Но Крым был в руках русских; турецкие гарнизоны вскоре были окончательно изгнаны. И братья Гиреи почти немедленно стали протестовать против занятия крепостей победителями. Это был поразительный акт, очевидно, они вообразили, что русские, изгнав османов, предоставят татарам возможность самим определять судьбы своего края!

Примечания

1. Впрочем, перемены эти были скорее внешними, формальными, чем глубокими и принципиальными. Да и вызваны они были совсем иными причинами, чем стремление к созидательным реформам. Видимость изменений внешне- или внутриполитического курса была необходима сама по себе; так, начиная с Петра, считали российские правители и правительницы. Это символическое обновление позволяло коронованным особам фигурировать в качестве носителей преобразовательной способности и мощи. Одно за другим «царствования открывались выставляемыми напоказ энергичными переменами, дискредитацией — явной или подразумеваемой — предшественника, предъявлением новой программы созидания» (Уорман Р. Изобретение традиции // НЛО, 2002, № 56. С. 34). И это безотказно действовало как на подданных, так и на европейскую общественность, за редкими исключениями (напр., А. Герцен, А. де Кюстин).

2. Едва ли не в последний раз эта гипотеза была выдвинута (точнее, повторена) в: Новичев, 1963. Т. 1. С. 230. Она до сих пор никем не опровергнута — на профессиональном, доказательном уровне, естественно.

3. «Постараться употребить все политические средствы к введению между разными Татарскими поколениями (то есть племенами. — В.В.) междоусобные распри и несогласия, как то между Крымцами, Ногайцами, Буджаками, Едисанами, Ембулуками и протчими... и через то разделить их на разные частные владении, к чему многие и различные способы найтиться могут; а сие веема не мало послужить может к наискорейшему и легчайшему Крыма завоеванию» (Цит. по: ИТУАК, 1919, № 56. С. 118). Записка после использования по назначению попала в канцелярию кн. В.М. Долгорукова, а затем, более чем через век, была случайно обнаружена в одном из частных крымских архивов — В.С. Попова или Тавельском. Этот источник полностью опубликован в четвёртом томе (раздел Приложения).

4. Как полководец В.М. Долгоруков был ниже всякой критики — это было всеобщее мнение его современников (См., напр.: Ромм, 1941. С. 79). Его «сильными сторонами» были любовь к интриге и неумолимая жестокость, способность вместо использования продуманных тактических разработок буквально шагать вперёд по трупам не только вражеских, но и своих солдат.

5. Нет ничего странного, что этих патриотов империи совершенно не смущает дважды лживая надпись на фронтальной грани обелиска: «В память освобождения Крыма русскими войсками от турецких (?) захватчиков (?!) в 1771 году».