3. Шагин-Гирей

У трагедии Крыма было своё имя и лицо — Шагин-Гирей.

С. Себаг-Монтефиори

Против последнего условия договора выступил Шагин-Гирей. Для того, чтобы понять эту акцию крымского хана, вернёмся немного назад. Начнём с того, что коллизия его будущего подпадения под власть Екатерины имела давнюю историю. Ещё не будучи калгой, он возглавил в 1771 г. ханскую делегацию в Петербург, где провёл некоторое время, знакомясь с европейскими обычаями, точнее, с тем суррогатом западной культуры, что доминировал при тогдашнем дворе. Бесспорно, умная женщина и жёсткий политик, Екатерина II быстро раскусила слабость натуры калги¹ и, видимо, тогда уже приняла решение использовать его в своих целях. Началась духовная и политическая дуэль, в которой мужчина был обречён на поражение и гибель, хоть и не от руки женщины, которая при всех её нравственно-этических недостатках, безмерно превышала его в смысле энергии и интеллекта, целеустремлённости и беспринципности. Однако поначалу эта схватка не была прямым, явным для всех противостоянием.

Очевидно, на первой её стадии Шагин принял решение ориентироваться на Россию в своих, естественно, интересах. Уже в 1772 г. он не стеснялся всячески третировать земляков, открыто объединяя свои интересы с имперскими, отказываясь от нормальных отношений «с такими неблагодарными людьми, враждебными мне и русским», за что получал похвалы из Петербурга (Архив Госсовета, 1869. Т. I. Ч. 1. С. 243). Позже хан заявлял, что без твердой хозяйской руки царей в Крыму начнутся беспорядки, неизбежные уже по «непостоянству и скотским нравам» его народа (Цит. по: Соловьёв, 1994. Кн. XIV. С. 28). Линию на дальнейшее сближение с Россией с некоторых пор откровенно проводил и единомышленник Шагина, его брат, хан Сахиб-Гирей II. Поскольку же эту политику было невозможно скрыть ни от приближённых, ни от народа, то, едва русские войска покинули ханскую часть Крыма (как это предусматривалось мирным договором), на полуострове начались массовые волнения.

Прежде всего татары отказывались подчиняться хану, которого возвели на престол русские и который, что важнее, вёл страну прямиком в российскую кабалу. Абсолютному большинству крымцев гораздо предпочтительнее казалась турецкая опека и защита (Архив Госсовета, 1869. Т. I. Ч. 1. С. 289). Когда же султан заявил о том, что он никогда не благословит Сахиб-Гирея на ханство, а татары послали депутацию в Стамбул, прося о прежнем покровительстве, настроение всего крымского народа стало настолько очевидным, что царское правительство уже допускало малодушную мысль о том, что полуостров удержать не удастся (Лашков, 1886. С. 16). Причём не без оснований.

Крымцам надоел русофил Сахиб, и ранней весной 1775 г. они его свергли в пользу энергичного и умного члена ханского рода Девлет-Гирея III (1775—1777). Тот первым делом решил покончить с Шагином и послал на Кубань сераскиром Тохтамыш-Гирея, который разбил охрану бывшего калги, вынужденного скрыться в русском уже порту Еникале. Эти и некоторые другие действия Девлета, направленные против русского влияния (См. в: Маркевич, 1897. С. 31) настолько пришлись по душе султану, что он прислал ему не халифское благословение, а, как в былые времена, султанскую инвестицию.

Очевидно, именно этот акт привел Петербург к идее сделать ханом Шагина. Однако провести её в жизнь было непросто. Во-первых, в Крыму были весьма прочны позиции Девлет-Гирея, то есть, законно избранного хана. Во-вторых, ненавидимого в Крыму Шагина пришлось бы постоянно поддерживать извне, то есть держать войск больше, чем это было бы необходимо при популярном в народе правителе. Наконец, вряд ли Шагина, известного своим ренегатством, утвердил бы султан.

И тогда Россия пустила в ход многократно проверенное средство — подкуп. Только в 1777 г. деньги пошли уже не в Стамбул (теперь можно было без этого обойтись: турки вновь завязали изнурительную войну с Персией), а в Бахчисарай. Причём тем деятелям, что за подарки готовы были поддерживать любого из российских ставленников, — Ширин-бею, Абдул-Вели-аге и некоторым другим (Дубровин, 1885. Т. I. С. 424, 427). Вслед за этим российский командующий П.А. Румянцев послал в Крым войско во главе с генералом А.А. Прозоровским, при котором находился Шагин. Девлет вышел навстречу с 40 000 войска, но был разбит и навсегда покинул родину, отправившись в Турцию, где и умер в 1780 г.

Шагин-Гирей, знавший, что большинство старейшин настроено против него (они заявили, что повесят не только Шагина, но и любого из его гонцов, как только те ступят на крымскую землю), долго не осмеливался занять опустевший дворец. Но через месяц ему присягнули практически все беи и мурзы. Присягу с их подписями Гирей подобострастно передал П.А. Румянцеву. Впрочем, текст её командующему был уже известен: это был перевод на крымскотатарский с русского оригинала, который Шагин-Гирей получил заблаговременно от своих северных покровителей (Смирнов, 1889. С. 179—180)!

Когда Шагина объявили ханом, он заявил претензию не только на обычный ханский, но и на султанский домен на полуострове и получил его из рук русских. К нему отошли Кефинское, Мангупское и Судакское каймаканства, где он сразу увеличил налоги. И тут же стал раздавать земли турецкого домена в пользование на правах иктаа-истирфак (бенефиции). В обмен на эти угодья он обрёл немало приверженцев, готовых на всё (Лашков, 1897. С. 121). Порта, естественно, раздражённая этим наглым захватом и расхищением своих владений, образовала новый турецкий пашалык из бессарабской части Крымского ханства, а именно, включив в османскую империю Ковшаны, Балту, Дубоссары и все прочие ханские земли между Днестром и Бугом. При этом оттуда были высланы все крымские чиновники с чадами и домочадцами (Дубровин, 1885. Т. I. С. 773—775).

Шагин в долгу не остался, и некоторое время спустя прирезал к ханскому домену земли депортированных Суворовым греков, армян и готов-христиан (см. ниже), а это было немало: 272 сада и виноградника в долине Качи, 73 — Альмы, 116 — Бельбека. А также 78 — в Отузской, 85 — в Коккозской, 35 — в Судакской и 17 — в Кутлакской долинах. Ещё более значительными стали его владения вокруг южнобережных деревень, где христианское население также было выслано русской военной администрацией. Так совместными турецко-русскими усилиями перекраивалась карта «независимого» ханства...

Какую же цель преследовал новый хан? Любопытное мнение высказывает по этому поводу Амет Озенбашлы, много лет отдавший осмыслению крымской истории. Он пришёл к выводу, что Шагин-Гирей II «безусловно разбирался в международной политике. При изучении следов, оставленных этим ханом в истории, видно, что он чувствовал, что Турция завязла в средневековой тьме и фанатизме, политически всё больше слабела и продолжавшееся её влияние на Крым не могло дать последнему ничего, кроме отдаления его от благ европейской культуры. С другой же стороны он видел, что Россия всё больше усиливается, и европейская культура превращает её, платившую дань татарам, в мощное государство. Падкий на славу и почёт Шахин... приняв в высшей степени опасное предложение России о независимости Крыма, хотел навечно оторвать Крым от Турции и стать независимым ханом Крыма. В то же время Шахин вовсе не собирался заменить зависимость Крыма от Турции зависимостью от России. Он хотел вместе с независимостью воспринять европейскую культуру, обеспечить процветание и мощь страны и стать сильным. Его вовсе не беспокоило, что Крым был маленьким. Он всегда помнил, что Чингиз и Тимур смогли превратить маленькую страну в большую. Он видел, что соседство с Кавказом, населённым воинственными народами, вероятность открытия сокровищ, скрытых в недрах кавказских и крымских гор, при помощи ключей просвещения являются благоприятными для создания сильного государства. Вообще-то Крымское ханство и не было таким уж маленьким, чтобы не представлять собой политическую силу» (Озенбашлы, 2005. II. С. 7).

В этом непредвзятом рассуждении автора, относящегося к Шагин-Гирею объективно и с пониманием, всё же чувствуется некая недоговоренность и односторонность. Прежде всего, лидер, пускающийся столь безоглядно в сложные международные политические игры, не может основывать свои расчёты на каких-то сомнительных «сокровищах» крымских и тем более кавказских (то есть ему пока вообще не принадлежавших) гор. Кроме того, он, получивший образование в Салониках и Венеции, не мог не знать, что просвещение европейского типа крайне трудно прививается на мусульманской почве. Причём если и прививается, то на это может уйти не один десяток лет — а он ведь рассчитывал на новую культуру своего народа в качестве фундамента для текущей, сиюминутной своей политики, а не для подъёма страны в отдалённом будущем. И, ещё не создав такого фундамента, он крайне легкомысленно отказался от пусть несовершенной, но прошедшей проверку временем, постоянной поддержки Турции.

Наконец, буквально режут глаз попытки Шагина равняться на действительно великих деятелей мировой истории, тогда как он не мог не понимать всю ограниченность своих способностей как политика и стратега — об этом буквально кричали его промахи и двойственное положение, что в Крыму, что в России. При всем желании придать блеск своему захудалому двору (собранному им из случайных людей, авантюристов низкого пошиба и иных отщепенцев ещё в бытность кубанским сераскиром) Шагину это никак не удавалось. Вначале он проявил некоторую даже скромность в быту, опасаясь ещё более обострить отношения с чуждым ему крымским народом. Но его бахчисарайская камарилья, в которой было немало христиан (русские, какой-то англичанин Робертсон и т. п.), жадно требовала от своего главаря денег — и хан свершил на редкость бездарный поступок.

Он увеличил налоги, многие века остававшиеся стабильными, чем не только снизил уровень жизни основной массы населения, но и оскорбил его религиозные чувства, ведь налоги, чётко определённые мусульманским законом и вдруг изменённые, являлись нарушением этих законов, к которому теперь принуждались правоверные. Он посягнул на вакуфы, отняв их у имамов и хатипов и передав управление ими подвластной себе конторе. И, как бы сознательно провоцируя взрыв народного гнева, новый хан выписывает из России строителей-неверных, которые начинают возводить на горе у Бахчисарая новый дворец, а неподалёку — ещё и небольшую, но окружённую высокой стеной крепость (Дубровин, 1885. Т. I. С. 639, 654). Хан явно опасался подданных!

Далее, этот Гирей отдал сборы ряда доходов государства (с соляных озер, таможен, пчел, питейный и т. д.) на откуп христианам греческого, русского, армянского и т. п. происхождения (Лашков, 1886. С. 23), а также уравнял в податях и привилегиях христианскую райю с мусульманами. Он провел всеобщую перепись, что привело правоверных в ужас, ведь всегда считалось, что имена людей и земные дни их сочтены только у Аллаха. Он создал огромный бюрократический административный аппарат по европейскому образцу, который обходился налогоплательщику в 14 0000 руб. (а двор — в 80 000). Доступ к хану, ранее весьма простой, стал теперь почти невозможным. Первым из ханов он даже ездить стал исключительно в карете, а не верхом, как подобает крымскому властителю. И при этом щеголял в форме младшего капрала Преображенского полка и, сняв с головы крымский къалпакъ, водрузил на неё треуголку! Все поведение Шагина должно было дать понять окружавшим, что его власть не крымского, а более высокого, чуть ли не неземного происхождения. Короче, он усвоил худшие стороны абсолютистского режима правления, не сумев воспользоваться лучшими, плодами Просвещения XVIII—XIX вв.

Это приводило к результатам, невыгодным для него самого. Выше упоминалось об изменнических действиях ногайских подданных хана. То же явление имело место и после захвата Крыма, причём не без причины. Причём дело было не в каких-то привилегиях или наградах, которые Екатерина могла сулить заперекопским степнякам (она лишь единожды пожаловала 10 000 руб. на всё ногайское население края), а снова в политике Шагин-Гирея и действиях его подручных.

Согласно выводам российского учёного XIX в., «...недостойные любимцы его, каймаканы Осман-ага и Халиль-эфенди, поставленные им для управления орд, своекорыстно обогащались за счёт бедных Нагайцев, позволяя себе неслыханные злоупотребления вверенной им властью. Чернь, обиженная и совершенно разорённая частыми поборами правителей, вопияла к хану о правосудии; но все просьбы ея или не доходили до него, или передавались в искажённом виде, и бедные Татары, вместо удовлетворения в обидах, только навлекали на себя недовольство и немилость хана. Охлаждение отношений между государем и подданными скоро достигло высшей степени». Доходило до того, что ханские каймакамы «...насильно отнимали у них детей и жён» (Сенюткин, 1866. Ч. I. С. 100, 126). Естественно, ногайцы стали искать помощи у тех, кто мог обуздать подручных хана, то есть у русских, предлагая им взамен поддержку в действиях против своего обидчика.

Не меньший вред правлению Шагина принесли и некоторые его нововведения, о которых в ту эпоху вообще никто не слыхал не только в Крыму или Турции, но даже в крепостной России. Как писал изумлённый князь А.А. Прозоровский, «...неволен у него ни один мужик убить скотину, кроме откупщика; также на откуп отданы ножи, хлеб и прочее, что всё покупая, например четверть хлеба по рублю, продаёт через откупщиков по полтора рубля» (Дубровин, 1885. Т. I. Ч. 1. С. 846—847). Фактически Шагин обогнал эпоху, введя вполне большевистские законы о запрете крымскотатарским крестьянам забивать собственный скот и птицу частным образом, то есть минуя услуги платных боен (1920-е годы).

Апогеем ханских реформ была попытка ввести в татарское войско муштру по прусскому образцу и даже с телесными наказаниями (Маркевич, 1897. С. 31—32). По некоторым сведениям, он одел аскеров в западные мундиры и ввёл российскую систему армейских подразделений с русскими же обозначениями их (Connermann, 1998. S. 350). Но вольные сыны степей и гор, оскорблённые угрозой публичной порки, вместо того чтобы послушно маршировать под барабан и флейту прусского образца, стали попросту разбегаться!

Возмущение было всеобщим, оно наконец затронуло и вероучителей, всегда пользовавшихся среди населения особым авторитетом. Собравшиеся улемы единодушно осудили дикие с мусульманской точки зрения поступки Шагина, после чего муфтием была издана фетва, где были слова о том, что Шагин-Гирей отступил от веры и потому его следует убить. Впоследствии этот естественный, в общем-то, акт будет стоить жизни самому муфтию, но пока он произвёл ошеломляющее впечатление на народ: сомнения в преступности хана исчезли даже среди людей Хан-сарая.

Поэтому, когда в октябре 1777 г. давно копившееся народное недовольств, наконец вспыхнуло пламенем мятежа, хан не мог опереться на своих гвардейцев, капы-кулы, многие из них уже были оскорблены шпицрутенами. Мятеж подавили русские, хоть и не без труда, неоднократно терпя поражения, несмотря на превосходство в вооружении и выучке. Причина временных неудач карателей была в другом: по признанию генерала А.А. Прозоровского, крымцы бросались на русские войска с такой отчаянной храбростью, какой оккупанты пока не видели ни в одной кампании. И хотя крымцы терпели огромные потери, но снова и снова нападали на московские отряды, имея одну цель: заполучить только хана «с первейшими мурзами и чиновниками в свои руки; а ежели их не получат, то лучше... до последнего человека пропасть, нежели покориться хану» (Дубровин, 1885. Т. I. Ч. 1. С. 803). Притом, как ни странно, но народ, кажется даже к русским не испытывал такой ненависти, как к «своему» хану, и это поражало А.А. Прозоровского, который передавал П.А. Румянцеву «странные рассуждения бунтующих толп, которые все твердят, что никакого с нами дела иметь не хотят, а имеют дело до хана и правительства» (ук. соч. С. 797).

Вскоре во главе восстания встал высадившийся в Гёзлёве бывший хан Селим-Гирей, потребовавший от русских освободить Крым согласно чётким условиям Кючук-Кайнарджийского договора. После этого за оружие взялось и обычно мирное население гор. Но дни восстания были сочтены: русские полки поднялись и на яйлу, солдаты заполонили все долины. Вновь стали применяться миниховские ещё методы массового умерщвления мирного населения голодом и болезнями при помощи блокады. И эти методы не были изобретением полевых командиров, сам П.А. Румянцев рекомендовал им почаще применять «способ где-либо в горах татар запереть и голодом поморить» (Смирнов, 1889. С. 194).

Понятно, что такое поощрение безнаказанного геноцида имело соответствующие результаты. Русские солдаты и казаки, и без того народ мало сентиментальный, не щадили никого. Погибло множество мирных жителей: 12000 только по официальным данным. Массовая гибель людей (в основном степной и предгорной зон) продолжалась и после прекращения карательных экспедиций, поскольку умирало «множество стариков, женщин и детей от стужи и холода», лишившись кормильцев; в горах же крымцы вообще были приведены в «полунебытие» (Лашков, 1886. С. 27).

Объяснение этому не совсем обычному термину даёт современник и очевидец событий 1777 г., караимский священник Азарья. В его подробных записках мы находим прямое свидетельство тому, что русские солдаты казнили не только крымскотатарских воинов. Их преступная рука снова поднялась на женщин и детей: смерти подвергались, по его словам, «даже семейства [воинов], замеченных в бунте» (Азарья, 1856. С. 107). В ходе военных действий регулярной армии против стихийного сопротивления местного населения артиллерия А.А. Прозоровского разрушила Акмесджит и Карасубазар, Кефе была сожжена, там русские солдаты изрубили 600 семейств, также «не оставив в живых ни детей, ни женщин» (Улькюсал, 1980. С. 161).

В одной караимской летописи имеется подробное описание разгрома Гёзлёва: «В 1777 г., в июле месяце пришли 4 корабля в Гёзлёв под начальством Мехмед-Шах-бека, сына Абдалла-паши, убитого в прежнем мятеже. Он вышел на берег и, созвав жителей, требовал, чтоб покорились Шагин-Герай-хану, в противном случае грозил бомбардировать город. Жители Гёзлёве собрались в порту и один из них сказал: «Послушайте, посланцы Шагин-Герая! Если бы даже он был пророком, мы не станем его слушать; ступайте куда угодно, делайте всё, что угодно, — мы не будем называть его ханом и не будем служить ему!» Приверженцы Шагин-Герая отвечали: «Не забывайте слов своих», — и, возвратившись на корабль, начали бомбардировать город... На следующий день прибыли 4 корабля русских, что увидев, жители Гёзлёве чрезвычайно устрашились, чтобы русские не сожгли город — народ собрался и с плачем и с воплями просил позволения спасаться бегством. Видя такое смятение, начальник города не мог отказать, и в тот же день [жители] стали уходить в деревни...» (Цит. по: Крым, 1930. С. 55).

Этот планомерный и целенаправленный террор обезглавил движение против Шагина, что и показали дальнейшие события. Ибо когда русские через некоторое время снова вошли в Крым, они «обнаружили там не большую оппозицию, чем если бы пришли в Астраханскую или Оренбуржскую губернии», то есть в ранее тюркские, но давно «замирённые» русским оружием земли (Лашков, 1886. С. 27).

Потом, когда полностью закончилось подавление движения, а хан утвердился на престоле, начались казни пленных...

Лишь после этого Турция утвердила Шагина, де-факто уже ставшего ханом. Русские могли торжествовать полную победу. Но в крымские дела вмешались европейские державы, и через три месяца новой оккупации, в соответствии с Кючук-Кайнарджийским миром ханскую часть полуострова были вынуждены покинуть и русские, и остатки турецких войск. Теперь Шагин мог на свободе отдаться европеизации татар. Он собирается отдавать своих племянников учиться в Петербург, сам просит зачислить его в Петербургский полк, заводит два иностранных полка в Крыму и первым из правоверных ханов бреет бороду. Снова в Крым едут строители, врачи, лесоводы, ирригаторы, музыканты. Открываются откупные кабаки, где торгуют вином, Крым все больше напоминает Россию, в том числе и жестокими преследованиями политических противников властителя. И если какое-то различие все-таки оставалось, то по недостатку не желания, а средств. Как писал А. Суворов, «светлейший хан, как ни гневен и ни постоянен (то есть «упрям». — В.В.), более жалок по бедности его!» (цит. по: Смирнов, 1889. С. 219).

Конечно, все эти события были явным нарушением Россией в одностороннем порядке положений Кючук-Кайнарджийского трактата. Турция нашла в себе силы заявить по этому поводу протест, где касалась и ввода иностранных войск на территорию суверенной державы и имевшей место насильственной депортации оттуда 31 000 христианского и иного населения. Петербург, учитывая громкий резонанс, который его бесчинства в Крыму получили не только в Турции, был вынужден пойти на формальное уточнение статей трактата. И весной 1779 г. подписывается так называемая Айналы-Кавакская конвенция (содержание см. в: Том IV, Приложения, Текст VI), обладающая силой самостоятельного международного договора. В ней снова подтверждается старинное право султанов на утверждение крымского хана (Ст. I, п. 3). Но это было не единственным прямым и безусловным подтверждением Россией условий Кючук-Кайнарджийского договора.

В Айналы-Кавакской конвенции объявлялось об обязательстве Турции и России вступить в переговоры с крымским ханом и его правительством с предложением-просьбой о дальнейших территориальных уступках на компромиссных условиях (Ст. V, п. 1). Именно этот пункт, несмотря на давление России, а также на не столь давние кровавые бесчинства российского солдата в ханстве, стал очередным бесспорным подтверждением наступившей суверенности Крыма.

Бахчисарай, как столица независимой державы, мог на равных правах вести тройственные международные переговоры с Санкт-Петербургом и Стамбулом.

Но недовольство крымцев своим государем снова возрастает; опять в 1781 г. вспыхивает восстание, к которому примыкает и посланное Шагином для усмирения крымскотатарское войско. Мятеж перекинулся и в ногайские степи вне полуострова. В мае этого года едичкульские мурзы Джер-Аслан, Муса, Зун-Али, Каплан и Урак «...силою ворвались на Таманский полуостров и вопреки воле хана присоединили к себе все кочевавшие там аулы Едишкульской орды...», а затем 15 июня 1781 г. «разослали ко всем едисанским, джамбулуцким и буджацким мурзам следующее воззвание: «Почтеннейшие приятели и братья! Сим вам к уведомлению даём знать о обиде всего нашего едишкульского государства Шагин-Гиреем, которая не только не убавляется, но ещё день ото дня возрастает [всё] более. Переменяет, как ему вздумается, имеющиеся порядки, через что уже и сил наших недостаёт терпеть такие его наложенные подати и непорядочные поступки. И за то все мурзы, эффендии, аги, аджии, муллы, кадии старики и вся чернь согласясь, [решили] утвердить: ежели он, Шагин-Гирей, не сбавит излишних податей и не будет с нами обходиться так, как долг требует, то они не желают быть у него в подданстве и послушании...»» (Сенюткин, 1866. Ч. I. С. 129). Но, поскольку уходить под султана ногайцы отнюдь не желали, то этот манифест означал одно: степняки собирались обратиться к российской императрице как с просьбой о подданстве, так и с обоснованными обвинениями Шагин-Гирея.

Мятежники избрали своим сераскиром Мурат-султана из Джамбойлукской орды, который стал сзывать степные орды и разрозненные племена на р. Бейсуг, куда по некоторым данным собралось около 400 000 чел. (ук. соч. С. 131). Скорее всего, это преувеличение, если даже в названную цифру входят все ногайцы от мала до велика, но, как обычно бывает в таких случаях, само преувеличение говорит о значительности явления или события. Тот же исследователь утверждает, что к Мурат-султану присоединились все ногайские орды за исключением населения одного аула, которое ушло вслед за своим старейшиной Тав-султаном в верховья р. Кагальник. Шагин-Гирей в очередной раз пытался привлечь себе на помощь в борьбе с собственным народом российские власти, предлагая одному из находившихся на юге военачальников «...наказать злоумышленников оружием, яко врагов общаго покоя моего и собственного вашего отечества... и вы отнюдь в крови злобной не будете виновником, а я сам, как перед Богом ответствовать, так и оправдать вас при случае, где надлежит, не отрекуся» (цит. по: ук. соч. С. 135).

Кажется, немедленной помощи не последовало, восстание приняло угрожающие размеры, так как в нём приняли участие сторонники Турции, жившие среди абазинов и сами мечтавшие занять бахчисарайский престол Бахадыр-Гирей и Арслан-Гирей, родные братья Шагина, приведшие с собой черкесов и абазинов. И хан со своим русским советчиком Веселицким снова был вынужден спасаться в русском гарнизоне, стоявшем в Еникале. Затем его помощники отыскивают в разрушенной Кефе уцелевшие здания и в одно из них перевозят из Бахчисарая монетный двор, в другом — собирается диван «по три дня в неделю, у его (то есть у Шагин-Гирея. — В.В.) во дворе при его присутствии» (Зуев, 1783. С. 138—139). При этом хан не поступился ни одной из своих привычек: на глазах разорённых соотечественников, по улицам разрушенных его союзниками и покровителями крымских городов он разъезжал «в Аглинской пребогатой карете, цугом запряжённой с ливрейными слугами [вместо того, чтобы] ездить верхом в препровождении... верховых своих дворян...» (ук. соч.. С. 151).

Наконец восставшие подданные избирают на место Шагина нового хана, Бахадыр-Гирея. После чего из Бахчисарая уходят, как и положено, две известительные грамоты об этом событии — в Петербург и Стамбул. Навести «порядок» в Крыму теперь поручается князю Г.А. Потёмкину².

Но речь идет уже не просто о возвращении престола беглому хану, но о включении полуострова в режимную территорию Российской империи.

Примечания

1. Об этом мы знаем из её писем Вольтеру. Видя молодого ханского сына, робко жмущегося в углу бального зала и страстно вглядывавшегося в открытые лица столичных красавиц, она умилялась беззащитности намеченной жертвы: «Нежная натура, он пишет арабские стихи... Когда ему разрешат смотреть на танцующих дев, он присоединяется к моим воскресным собраниям» (СРИО, 1872. Т. 8. С. 227).

2. Здесь мы впервые встречаемся с именем этого безусловно выдающегося государственного деятеля, в чьих руках волею рока оказалась судьба крымских татар. Из характеристик и оценок светлейшего князя (их накопилось множество, причём все они разные) изберём одну, на наш взгляд самую ёмкую и точную: «Знакомство с западной культурой не долго скрывало его неспособность к политике, некомпетентность в военных делах и природную жестокость» (Себаг-Монтефиори, 2003. С. 242—243).