б) Практическое осуществление аннексии

Для событий, развернувшихся в Крыму впоследствии, выселение греков и армян получило, как оказалось, решающее значение. Депортация христиан с небольшой, самодостаточной территории, где давно были расписаны буквально все экономические роли, буквально взорвало хозяйственную и финансовую структуры государства. Отсюда пошли ослабление (если не развал) ханской армии, разрыв экономических связей, фатальный кризис в денежном обращении и во многом другом¹. Вторым из важнейших последствий депортации называют тот факт, что отныне Шагин, пользовавшийся, в общем, симпатией её будущих жертв (он облегчил для христиан Крыма налоги), отныне оставался один на один со своим озлившимся на него народом (Connermann, 1998. S. 251). То есть с этой поры хан был поставлен в полную и окончательную зависимость от политиков Петербурга.

Это значительно облегчало аннексию ханства. Необходимое для этого введение российских войск на полуостров было осуществлено по формальному предлогу, созданному также не без участия Шагина. Его фактически провокационная внутренняя политика вызвала в 1781 г. очередное народное восстание, причём к восставшим массам примкнули и посланные на их усмирение ханские войска². После чего оставшемуся в одиночестве бахчисарайскому ставленнику России пришлось, как уже упоминалось, покинув столицу, скрываться у русских оккупантов в Еникале. Затем, несмотря на протесты Турции, оккупационная армия расползлась по всей территории ханства.

Вернувшись с их помощью в Бахчисарай, Шагин некоторое время чувствовал угрозу мятежа и в своей столице. Так, во время его отлучки народ ворвался во дворец и учинил там настоящий разгром, во время которого погибли назначенные Шагином управляющими хан-сарая Абдувели-паша и Эр-мирза. Дворец был разграблен (Озенбашлы, 2005. II. С. 7). После этого хан был вынужден жить в одном из дворцовых знаний в бахчисарайском квартале Катырша-Сарай и оттуда руководить расправой над восставшими, в чём ему деятельно помогали его сторонники Аджигази-мурза, Абла Белюкбашы и Мехметша-мурза Кипчакский (Там же).

Начался настоящий террор, всё ещё многочисленные остатки политической оппозиции были потоплены в крови. Волна казней и пожаров катилась по пятам русских солдат, а хан не щадил и мирных жителей. Размах этой кровавой оргии поразил даже видавшего виды генерал-губернатора Г.А. Потёмкина. Князь умыл руки, выразив наконец протест против жестокостей Шагина, и силой отобрал у разошедшегося хана группу ожидавших казни высших сановников, в том числе и братьев Шагина, которых тот подозревал в планах занять его место.

Но он не успел предупредить другого, неслыханного в Крыму преступления, разом поставившего крест на будущем Шагин-Гирея как властителя народа. Более того, оно фактически вообще исключило хана из мусульманского мира.

В первый и последний раз в истории ханства Гирей повесил муфтия Крыма.

После чего многие противники российской оккупации и просто нейтральные, мирные жители стали склоняться к предпочтению русской власти — лишь бы прекратился бесконечный террор. На улицах были слышны вопли: «Лучше будем служить русскому ростом с кнутовище, но не этому сыну хана!». Такими настроениями (возможно, вполне ожидаемыми) не замедлила воспользоваться российская императрица.

Рескриптом от 7 февраля 1782 г. Екатерина поручила Потёмкину «объявить хану в самых сильных изражениях, с каким прискорбием мы получили сие неприятное известие... Казни при том случае (то есть в 1778 г. — В.В.), употреблённые и повторенные потом многократно, не могли устрашить других, а только огорчили его подданных и предуготовили последнее возмущение. Он (то есть хан. — В.В.) должен ведать, что если бы мы таковую суровость с его стороны предвидели, не обратили бы войск никаких на его защиту». Далее царица предписывала князю указать Шатину на его истинное место, без претензий на самостоятельность: «Желаем, дабы он управлял сими народами с кротостью... и не подавал причин к новым бунтам, ибо не может ему быть не ощутительно, что сохранение его на ханстве не составляет ещё для государства нашего интереса, для которого мы обязаны были бы находиться всегда в войне или по крайней мере в распрях с Портою» (Бумаги Екатерины. С. 831, 832).

И тут же Екатерина сделала безошибочный шаг для привлечения на свою сторону значительной части крымских татар, доведённых бессудными казнями до прострации: «Между тем нет нужды скрывать в народе сии... внушения, дабы татара ведали, что подобные казни нам и военному нашему начальству всемерно отвратительны, что мы ничего не оставим употребить к пресечению их, и что все те, кои прибегнут под защиту войск наших, воспользуются полной безопасностью» (там же).

Конечно же, подобные инициативы царицы были вызваны не заботой о коренном населении Крыма, кровь которого она сама проливала с лёгкостью. В них явно просвечивают и планы большой политики (где Крым — лишь промежуточная станция на пути к Проливам), и крайнее лицемерие Екатерины, незадолго до того подавившей восстание Пугачёва вполне «шагиновскими» методами. Но справедливости ради заметим, что карательные акции против уральских мятежников ограничивались самими мятежниками, схваченными с оружием в руках, и отнюдь не распространялись на женщин и детей, что практиковали в Крыму Шагин и его русские друзья. В этом смысле показателен и тот факт, что нашлось немало татар, которые в отчаянии от жестокостей своего хана, уже в июне 1781 г. подали жалобу царице, ища защиты именно у неё, а не в ином месте (Лашков, 1886. С. 30).

Ещё до полного усмирения крымскотатарского народа в Бахчисарай был послан со специальной миссией племянник Г.А. Потёмкина генерал А.Н. Самойлов. Он предложил хану оставить Крым ради более высокого престола — персидского, который Екатерина обещает ему предоставить силой своего оружия. И Шагин, властитель бездарный, жестокий и слабый настолько, что не смог править собственным мирным и трудолюбивым народом, соглашается стать во главе огромной державы, заняв древний трон могущественных падишахов. Как вспоминал потом генерал, хан «пленён был сею мыслию!» (Самойлов, 1861. С. 1222). Получив из Крыма письменное подтверждение Шагином согласия на эту авантюру, Г.А. Потёмкин смог уверенно сказать императрице: «Вам он Крым поднесёт в нынешнюю зиму».

Во второй половине 1782 г. к практическим действиям в этом направлении приступил сам князь. Через некоего Якуба-агу (крымский татарин-ренегат, окрестившийся под именем Якова Рудзевича) Потёмкин принялся выявлять и щедро задаривать тех крымцев, что относились к идее перехода ханства под власть России не то что благосклонно (таких не было), но по крайней мере терпимо. Заручившись их поддержкой, он в сентябре 1782 г. встречается в Петровском (ныне Бердянск) с Шагин-Гиреем, где обсуждает с ханом план русской интервенции на территорию Крыма, после чего отдает приказ генералу А.Д. де Бальмену о подготовке войска ко вступлению на полуостров (Себаг-Монтефиоре, 2003. С. 244). А в ноябре князь уже обсуждает проблему аннексии с пятью членами бейского рода Ширинов, по-прежнему самого могущественного в Крыму³.

Убеждённые князем (он соблазнял их примерами «безбедной» жизни казанских беев), те соглашались с ним, торгуясь лишь насчёт будущих своих привилегий (Дубровин, 1885. Т. IV. С. 931—932). И Ширины были, увы, в своём предательстве родины не одиноки. Беев и мурз, переметнувшихся на сторону русских, было несколько человек, все они принадлежали к элите родовой знати и все были щедро вознаграждены царицей после захвата их родины. Собственно, Потёмкин прямо обещал Меметше Ширин-бею, гёзлёвскому каймакану Али-аге и другим ренегатам: «могу я уверить вас, что подобная к Ея Императорскому Величеству ревность и усердие не останутся без должного воздаяния» (Письма, 1881. С. 279)⁴.

Таким образом проблема аннексии была практически решена, учитывая, что и Шагин теперь не мог ей препятствовать, ведь он получал львиную долю доходов не с разорённого ханства, а от русских. Даже его внешнеполитические контакты того периода ограничивались представителями Екатерины на юге (губернатор, командующий войсками, имперский резидент). Дошло до того, что и при султанском дворе его интересы хана стал выражать русский посол в Порте.

Благоприятной для захвата была и международная обстановка. Страны, интересы которых могла ущемить российская агрессия в Крыму, были по горло заняты своими делами. Англия воевала с сепаратистами-американцами и французами, Австрии Е.А. Потёмкин обещал какие-то земли на Балканах (и цесарь почему-то свято ему верил), а Турция никак не могла оправиться от внутренних мятежей и последствий чумы.

Вообще создаётся впечатление, что не Екатерина была инициатором захвата Крыма, а Г.А. Потёмкин. Императрица осторожничала, тогда как светлейший был готов идти напролом и всячески склонял к этому свою венценосную покровительницу. Он писал ей в 1782 г. о полной безнаказанности оккупации и присвоения ханства: «Нет державы в Европе, чтобы не поделили между собою Азии, Африки, Америки» (цит. по: Лопатин, 1997, № 635). Наконец, в середине декабря 1782 г. Екатерина решилась и выдала князю «скрытнейший» рескрипт, где говорилось о захвате Крыма. Но и в этом документе сквозят известные опасения вмешательства посторонних сил: поход возможен, пишет она, лишь в случае смерти законного хана Шагина — или его свержения собственными, крымскими врагами этого Гирея. Короче, условия она ставила такие, что Г.А. Потёмкин мог действовать лишь при полной уверенности в успехе. Такая уверенность у князя имелась.

В конце января 1783 г. Шагину было, наконец, прямо объявлено, что государыня постоянно испытывает огорчения из-за его «жестокого поведения по отношению к подданным, которые пользуются покровительством России, и что ввиду этого сохранение его на престоле не составляет для государства [Российского] интереса» (Бумаги Екатерины. С. 272). Краткие переговоры закончились в феврале тем, что хан добровольно отрёкся в апреле 1783 г. от престола Гиреев. Это отречение принял всё тот же А.Д. де Бальмен. Бывший хан отдал себя под покровительство и в полную волю России. На будущее ему было обещано содержание: 200 000 руб. в год.

Это была сумма, в несколько раз превышавшая среднегодовой ханский доход от Крыма, тогда как в воле Екатерины, не оставившей Шагину иного выхода, было удовлетворить его любой меньшей дотацией. О неизменности былого чисто личного расположения царицы к Шагину говорило и присвоение ему высокого чина генерал-лейтенанта российской армии и награждение орденом Св. Анны. О том же свидетельствует письмо, которое Екатерина несколько позже, 05.05.1783 г., направила Г.А. Потёмкину. В этом документе она предлагает обходиться с бывшим ханом «ласково и с почтением, приличным владетелю, и отдать ему то, что назначено, ибо прочего о нём расположения не пременяю» (Бумаги Екатерины. С. 255—256). Однако умная императрица знала цену достоинствам Шагина. Об этом говорит хотя бы инцидент с возведением его в достоинство гвардейского капитана.

В начале апреля 1787 г. Шагин переслал ей уже готовый капитанский патент, под которым, согласно уставу, должна была подписаться сама «командирша» гвардейских полков. Но он, при всей своей европейской лощёности, не взял во внимание, что такого рода пакеты неприлично слать без сопроводительного прошения, пусть даже самого краткого и формального. Впрочем, Екатерина, зная Шагина не первый год, не удивилась, а, как говорят свидетели, усмехнулась, сказав, что «глупость и тиранство его известны давно», и что «два раза его подкрепляли», да толку, видимо, мало (цит. по: Храповицкий, 1990. С. 25). Но патент и соответствующий ордер она всё же подписала.

Дальнейшая история пребывания Шагин-Гирея в Крыму и России, вплоть до его бегства в Турцию, на верную смерть, показывает, что Екатерина слово своё держала чисто формально. И хоть никакого насилия не свершалось, но имело место явное пренебрежение, постепенно возросшее до оскорбительных ограничений и вмешательств в личную жизнь Шагина, в конечном счёте окончательно определившие его судьбу. Приведём вкратце эту историю, к Крыму, впрочем, уже не имевшую отношения.

Сразу же после своего отречения от престола Шагин выехал в Тамань, откуда Екатерина предполагала перевести его в Воронеж для постоянного пребывания. Но затем в Петербурге передумали и приказали бывшему хану, уже обосновавшемуся в Воронеже, убираться в Турцию. Едва Шагин согласился, как царица снова изменила решение. Видимо, не желая иметь за рубежом претендента на обладание Крымом, она перевела его в Калугу. Шагин послушно перебрался в третий раз и жил там до весны 1786 г. практически один, так как вся его свита и многочисленная семья оставались на Кубани и в иных местах. Их, а также сохранивших верность личной присяге Шагину мурз усиленно склоняли к переходу в подданство царицы. Некоторые крымцы, насильственно лишенные контакта с ханом (письма перехватывались) и под угрозой оружия (кое-где применённого), стали уступать. Затем денежное содержание хана было урезано до нищенского размера. Тогда Шагин, не ожидая для себя ничего хорошего, стал проситься в Турцию.

Очевидно, теперь это входило в планы русской администрации, и последний правитель Крыма был тут же отпущен, приказано было даже поторопиться с отъездом. Как сообщал находившийся в эти недели в Бахчисарае англичанин Джон Паркинсон, при отпуске бывшего хана Г.А. Потёмкин не удержался от издевательств, заметив, что двум таким великим государям, как Шагин и Екатерина, находиться в одной стране просто тесно (Connermann, 1998. S. 352). В январе 1787 г. экс-хан пересёк границу, а через несколько недель был по повелению султана казнен на о. Родос.

Конечно, бывший хан имел в последние дни своей жизни все основания горько каяться в своём доверии к официальному Петербургу. Но в невзгодах, его постигших, немало и его личной вины. Опубликованные архивные документы открывают современному исследователю простую истину: Шагин-Гирей принадлежал к типу правителей, не умевших и не желавших мирно уживаться с собственным народом. Ещё в бытность свою калгой хана Сахиб-Гирея, Шагин признавался князю Путятину, что «с такими неблагодарными людьми, враждебными мне и русским, я не могу остаться... Если дела будут продолжаться в том же беспорядке, а сил моих недостанет быть полезным России и себе (выделено мной. — В.В.), то принужден буду покинуть страну и искать убежища под покровительством императрицы» (Соловьёв, 1994. Кн. XIV. С. 31).

И намерение отречься от престола и покинуть Крым повторяется у него после каждого серьёзного конфликта с «не понимавшим» его народом. Так, в августе 1778 г. он сообщает русскому представителю А.Д. Константинову: «я не могу жить там, где неприятели мои утешны моим несчастием и в укоризну мне вечно будут смеяться. Я намерен пасть перед трон Ея Величества и предать себя в ея волю» (цит. по: Дубровин, 1885. Т. II. С. 293), после чего покинул Хан-сарай и русским стоило больших трудов и длительных уговоров, чтобы он туда снова вернулся (ук. соч. С. 651—652).

И даже после подавления очередного мятежа, весной 1782 г., в разгар массовых казней своих подданных, этот хан, прибыв на собрание старейшин в Карасубазар, призвал публично гнев Божий на головы своих соотечественников, снова публично объявив, что «не хочет быть ханом такого коварного народа» (Рус. Архив, 1867. С. 1224). Сразу после того, как Шагин, наконец, исполнил эту свою давнюю угрозу, а именно 8 февраля 1783 г., был опубликован императорский манифест «О принятии полуострова Крыма, острова Тамана и всей Кубанской стороны под Российскую державу» (ПСЗ. Т. XXI, № 15 708).

Не прошло и трёх месяцев, как этот акт (точнее, действия российских властей, последовавших вслед за ним) непосредственно отразился на судьбе ногайской части крымских татар. Поняв суть свершившегося, они «замыслили побег в Кавказские горы, опасаясь, чтобы правительство не поселило их в глубине степей Уральских». Начавшееся переселение было жёстко прервано А.В. Суворовым, и «множество беглецов пали под ударами русского оружия во время преследования их на пути к Кавказу, а пустынные (то есть степные. — В.В.) места Новороссийскаго края, заселённые ногайцами, обратились опять... в дикую (то есть безлюдную, заброшенную. — В.В.) пустыню» (Каневский, 1845. С. 212). Позже российские солдаты обнаружили в степи случайно уцелевшую тысячу семей и согнали их всех воедино. Затем эти жалкие осколки народа были вывезены в район захолустного Мелитополя и Молочных вод и там брошены на произвол судьбы.

Так печально окончилось многовековое кочевье поредевшего коренного населения Великого кыпчакского поля — мирных потомков прославленных вождей и воинов многолюдных и могучих ногайских орд.

Примечания

1. Как красочно характеризовал эту катастрофу видный правительственный чиновник, через пять лет после депортации крымских христиан «сей край, присоединённый к ея [Екатерины] пространству, предстал перед нею в поражённом от того виде. Она содрогнулась, найдя, что деревни превратились в развалины, сады в запущенные леса, ремёсла, промышленности — в тунеядство и уверилась, что осудила на сиротство новых своих чад ещё прежде их усыновления» (Сумароков, 1803. С. 160).

2. Советская историография Крыма уверяла в своё время, что в восстаниях периода правления Шагина виной были не российские репрессии, не жестокость хана и не его коллаборационистская политика, но некие «турецкие агитаторы», раздувавшие мятежи. Постсоветская историография в целом более объективна, но едва речь заходит о Крыме, как объективность эта испаряется и снова мелькают на страницах исследований всё те же турецкие «поджигатели», которым костью в горле была взаимная любовь крымского народа и его колонизаторов, в то время как сам полуостров использовался султанами «в качестве... ятагана против соседних народов» (Аграновский, 1991. Вып. II. С. 24. См также: Масаев, 1997. С. 162—163). Для этих и некоторых иных авторов неважно, что Я. Булгаков, екатерининский посол в Турции, постоянно сообщал из Стамбула, что турки не участвуют ни в разжигании мятежей против Шагина, ни в материальной поддержке его (СРИО, 1897. С. 695, 743 и мн. др.).

3. Сейчас трудно сказать, раскрыл ли Потёмкин перед Ширинами все свои карты: ведь он мог сообщить им, что в середине декабря 1782 г. Екатерина письменно повелела ему, в случае, если татары заупрямятся в поддержке российской политики, захватить полуостров военной силой (Бумаги Екатерины. С. 272). То есть князь имел документ, позволявший ему возобновить геноцид в Крыму. И если он действительно предъявил его беям, то у них вообще не оставалось никакого выбора.

4. Приведём один пример. Владелец Коккоза Мемет-бей активно помогал захватчикам, за что был пожалован чином коллежского советника (не было ли здесь скрытого издевательства, ведь он так и не выучил русской грамоты!). Зато о нём говорили, что он «принадлежит к самым зажиточным владельцам на полуострове, имеет [в Коккозе] хороший дом в турецком вкусе, гарем и хорошую мельницу» (Паллас, 1793. С. 159—160). О других пожалованиях крымскотатарским «новым дворянам» см. ниже.